"Учись читать знаки", — вспомнилось ему.

"Я бы учился, только где их взять? Какие знаки говорят о том, что Милли здесь? Не вижу их, не слышу, не чувствую!" Чем ближе Степан подходил к деревне, тем меньше ему верилось, что он найдет здесь Мелиссу и Майвиса.

С каждым шагом его сомнения крепли. Кавалеристы могли что-то напутать. Майвис не стал бы укрываться среди белых. И вообще эта деревня находится далеко в стороне от возможного маршрута…

Он не успел придумать больше ни одного аргумента, потому что понял — следующая секунда может стать последней в его жизни.

Эта сторона холма была голой, словно всю траву выстригло огромными ножницами. Здесь негде было укрыться. Но Гончар понял это после того, как резко бросился наземь.

Пуля прошуршала в воздухе и громко ударилась о землю шагах в десяти за его спиной. Прежде чем донесся звук далекого выстрела, Степан успел откатиться в сторону. Впрочем, это почти ничего не изменило в его положении. Он оставался на виду — черная фигура на сером склоне. Еще пару секунд он лежал на земле, усеянной овечьими орешками. За это время Гончар успел порадоваться двум обстоятельствам. Первое, естественно, — это промах невидимого противника. Второе — это то, что Степан научился-таки читать знаки. Он их и не заметил, но все-таки прочитал и безошибочно определил, что здесь нет ни Мелиссы, ни Майвиса. Красная Птица не стал бы в него стрелять. А если б и стал, то не промазал бы.

Еще раньше он приметил ниже по склону полоску невысокого кустарника, который уходил в сторону реки. Если добежать до него, можно будет выбраться из-под обстрела. А у реки его встретят казаки. На этом разведка и закончится.

Земля под ним дрогнула от удара пули, и в лицо брызнули колючие струи песка и пыли. Гончар подтянул ноги и мощным толчком выбросил тело вперед. Низко пригибаясь, почти стелясь над землей, он несся к кустарнику, и еще две пули почти одновременно прошелестели в воздухе. "Из трех стволов бьют", — понял он и повалился под спасительную зеленую стену.

Оказалось, кустарник рос над руслом пересохшего ручья. Степан залег на песчаном дне и осторожно приподнял голову.

До ближайшей избы оставалось метров триста. "Обидно терять такой отличный наблюдательный пункт, — подумал Гончар, пытаясь разглядеть хоть какие-нибудь признаки того, что в деревне побывали индейцы. — Полежать бы здесь до вечера. Должны же они хоть на минутку показаться наружу, чтобы я на них полюбовался? Нет, не дадут. Они видели, как я сюда спрятался. Сейчас начнут залповым огнем выдирать с корнями эти несчастные кустики".

Его предсказание сбылось с неприятной точностью. Из бойниц амбара выглянули четыре ствола. Степан обреченно вздохнул и вжался в песок. После дружного залпа на него посыпались рубленые листья и обломки веток.

— Думаете, побегу? — Он перевернулся на спину. — Фиг вам, ребята.

Стянув гимнастерку, он набил ее ветками и пучками травы. Копнул ножом дно, добрался до влажного песка и обмазал им лицо и плечи, а потом повертелся в грязи всем телом, стараясь, чтобы к коже прилипло побольше листьев. Когда грязь засохла, он осторожно срезал самую длинную и прочную ветку.

Прижавшись к земле, Степан медленно подтолкнул этой веткой набитую травой гимнастерку. Он надеялся, что из амбара увидят, как что-то черное движется в сторону реки.

Увидели. И доказали это новым залпом. Гончар стряхнул лишние ветки с головы и снова подтолкнул свое чучело. Все, теперь они уверены, что перепуганный враг крадется к реке, и будут палить по кустам при каждом подозрительном подрагивании листьев.

На этот раз он не стал дожидаться выстрелов, а быстро отполз в сторону. Вжимаясь в мягкий песок, Степан ужом скользил вверх по руслу ручья. Он давно уже облюбовал кукурузную делянку в полусотне метров отсюда. Если добраться туда, то под прикрытием "зеленки" можно будет выйти прямо под стены сараев.

Он не знал, зачем это делает. Но так бывало уже не раз. Гончар не тратил время на объяснение своих поступков. Есть возможность подкрасться ближе? Значит, подкрадемся. А зачем? Там видно будет.

"Хорошая тут кукуруза, — думал он, медленно раздвигая высокие стебли. — Быстро поднялась. Через месяц здесь уже можно будет не ползать, а ходить в полный рост, и никто не увидит".

Новый выстрел прогремел неожиданно близко, и Степан замер. Ему хорошо был знаком звук "спрингфилда". Эта винтовка подала голос с крыши как раз того сарая, к которому приблизился Гончар, и откуда он собирался наблюдать за деревней.

"Неудачно получилось, — подумал он. — Сколько же их тут? Целый взвод? В амбаре четверо стрелков, вот и в сарае еще один обнаружился. А в избах сколько сидят? Осиное гнездо, а не хутор".

Внутри сарая послышалась какая-то возня. Явственно заскрипели перекладины деревянной лестницы, пропела, откидываясь, дверца чердака, и негромкий женский голос спросил:

— Маш, а Маш? Молочка попьешь?

"Вот дура! — возмутился Гончар. — Тут война идет, а она с молочком носится… " До него не сразу дошло, что женщина говорила по-русски.

— Ой, Тонька, чтой-то он не шевелится, — прозвучал в сарае другой женский голос, видимо принадлежавший Маше.

— Пугни еще разок, да бей поближе, тогда небось зашевелится.

Снова грохнул "спрингфилд". Лязгнул затвор, прозвенела гильза, откатившись по деревянному полу.

— Ой, мамочка моя, даже не дрогнул! Ой, Тонька, что теперь будет! Ой, папаша заругает!

— Чего зря горевать! Побежали, да все сами расскажем, а повинную голову меч не сечет. Бог даст, не наповал. Не убила — вылечим, а убила — похороним. Бежим, Машка!

Пока в сарае слышались причитания и скрип лестницы, Степан успел встать у входа, прижимаясь к глинобитной стенке. Дощатая дверь распахнулась, и он спрятался за ней. Сквозь щель Гончар увидел двух невысоких девушек в черных длинных юбках. Одинаково одетые, с одинаковыми русыми косами, они отличались только тем, что у одной был белый платок, а у другой — красный. Другим отличием могла бы служить длинная винтовка, которую за ствол волокла за собой девушка в красном платке, но Степан быстро устранил это различие. Подкравшись сзади, он выдернул "спрингфилд" из рук девчонки и сказал:

— Спокойно, красавицы. Так-то у вас гостей встречают?

Они обернулись и застыли. Их скуластые смуглые лица побледнели, а темные азиатские глаза широко раскрылись.

Степан оперся на винтовку, словно на посох, и заговорил укоризненно:

— А где же хлеб-соль? Мы к вам со всей душой, а вы стрелять. Нехорошо, красавицы.

— Бежим, Тонька, — дрожащим голоском произнесла девчонка в красном платке, не двигаясь с места. — Бежим, не стой, у него зарядов нету.

— С нами крестная сила. — Тонька истово перекрестилась. — Напужал ты нас, дядя. И откель ты такой взялся?

— Откель, откель, — передразнил он. — Отсель. Отсель грозить мы будем шведу. Может, хоть молочком угостите? Или оно только для тех, кто по живым людям из винтовки лупит почем зря?

— Мы для острастки! — осмелев, выпалила Маша. — А нечего шастать по огородам! Ходят тут всякие разные!

— Уж больно вы грозные, как я погляжу, — с наслаждением процитировал Гончар что-то из школьной программы по русской литературе. — Откуда винтовка? Из лесу, вестимо? А ну-ка, крестьянские дети, ведите меня к папаше. Он небось в амбаре сидит?

Девчонки переглянулись.

— Чудной ты, дядя, — сказала Маша. — Шел бы ты дальше своей дорогой.

— Я и шел. Да только дорога к вам-то и привела. Пошли к отцу, да живее.

Одна из девчонок присела и схватилась за сухой корень, торчавший из земли.

— Ну, пошли, — сказала она и, поднатужившись, подняла незаметную крышку погреба.

Из черного проема на Степана повеяло прохладой и запахом влажной земли. Mania первой спрыгнула вниз, Гончар, повесив винтовку на плечо, последовал за ней.

Это был узкий и глубокий ход сообщения, крытый камышом. Через щели сверху пробивались косые лучи света. Степан, пригибаясь, шагал за девчонкой, пока она не остановилась перед лесенкой.

— Ты, дядя, постой здесь, я папашу предупрежу, от греха подальше. Он у нас горячий, сначала стреляет, потом спрашивает.

— Это я уже заметил.

Она быстро взобралась по лестнице, только босые пятки мелькнули в полумраке. Тонька прошептала сзади:

— Дядя, дядя, отдай ружье, папаша заругает.

— И поделом. — Степан прислушался, но сверху не доносилось ни звука.

"Могли ведь и обхитрить, — подумал он. — Неизвестно, куда они меня завели. Сейчас еще эта Тонька полезет наружу, а потом крышку опустят и придавят сверху. И сиди, дядя, в подземной ловушке".

— Подвинься, дядя, я вылезу, — попросила девчонка, робко коснувшись его плеча.

— Сначала я, потом ты, — ответил Гончар, довольный, что разгадал коварные планы сестренок.

Наверху заскрипели доски под тяжелыми шагами.

— Что там за гость незваный? — вопросил грозный мужской голос. — А ну, покажись!

— Здравия желаю! — Степан поднялся на пару ступенек и выглянул из проема. — Здравствуйте, люди добрые!

Сначала он увидел множество босых ног. Больших и маленьких, выглядывающих из-под черных юбок или светлых штанин. Затем его взгляд обнаружил несколько винтовочных стволов, которые целились прямо в его голову и медленно приподнимались, пока он переступал с одной ступеньки на другую. Никогда еще ствол "спрингфилда" не казался ему таким широким. Лучше не думать, какие раны оставляют эти огромные пули. Впрочем, на такой дистанции после выстрела в голову и раны-то никакой не будет. Головы тоже. Эта мысль почему-то развеселила его еще больше, чем босоногие снайперши Машка и Тонька.

— А я шел мимо, дай, думаю, загляну, — говорил он, осторожно сняв с плеча винтовку и положив ее на пол перед собой. — Кто тут, думаю, стреляет? А это, оказывается, вы.

— Ты, мистер, говоришь по-нашему, а делаешь по-своему, — проскрипел старческий голос.

Это был скрюченный дед с пышной седой бородой и блестящей шишковатой лысиной. Он опирался на приклад дробовика, уперев его стволами в пол.

— Откуда по-нашему знаешь, мистер?

— Какой я мистер? — обиженно спросил Гончар, встав, наконец, во весь рост. — Русский я, русский.

— И много вас таких, русских, по нашим огородам ползают? Ишь, чисто кроты.

Чье-то хихиканье было оборвано звонкой затрещиной.

— И не так поползешь, если жить охота, — примирительно улыбнулся Степан.

— Кому жить охота, сюда не ходят. Нас тут все знают, а кто не знает, пеняй на себя. — Старик помолчал, разглядывая Степана с ног до головы, а потом заговорил торжественно и медленно, словно зачитывал приговор: — Вот что, мистер. Отдышись, отряхнись, да ступай к своим соколикам, что за рощей попрятались. Так им и скажи, что забрались они на чужую землю. Закон знаешь? Вот то-то. Мы по вашим огородам не ползаем, и вы от нас подале держитесь. Ступай. Филаретушка, проводи гостя.

Пока старик вещал, Гончар успел разглядеть остальных. Здесь собралось шесть или семь женщин, молоденьких и не очень, и трое мужчин, не считая деда-патриарха. Мужики все, как на подбор, были матерые, лет сорока и старше, длиннобородые и стриженные "под горшок". Три богатыря. Таких Гончар раньше видел только на иллюстрациях к сказкам. Наверное, они смотрелись бы очень естественно в кольчугах и латах, со щитами, копьями и булавами, да и меч-кладенец так и просился в эти огромные обветренные лапы, в которых "спрингфилд" казался мелкашкой.

— Пойдем, что ли, — пробасил один из богатырей. — Да не балуй.

Игривое настроение Степана улетучилось, и у него пропало желание говорить на языке народных преданий.

— Короче, — сказал он. — Я-то русский. Но те соколики, что отсиживаются в роще, — это кавалерия Соединенных Штатов. Их пятеро, и сюда идет еще целый полк таких соколиков. Они собираются брать деревню штурмом. Потому что думают, будто вы прячете индейцев, которые украли белую девушку. Вся округа на ушах стоит из-за этой истории, а вы тут по армии стрелять вздумали. Армия таких шуток не понимает. Я-то уйду. Вижу, что здесь никаких индейцев нет и не было. И девушки этой тоже нет. А раз ее нет, то и мне тут делать нечего. Бывайте здоровы.

— И тебе не кашлять, — кивнул патриарх. — Армии своей передай, что нет такого закона — чужую землю топтать. Закон, он и есть закон, хоть для армии, хоть для кого. Не верят, пусть пришлют, кто грамоте обучен, я ему дам бумагу почитать.

— Хорошо, если в полку такой умник найдется. Только сомневаюсь я. Они ведь сначала стреляют, потом спрашивают. Вот подтянут пушечки, разнесут деревню по бревнышку, потом и почитают вашу бумагу. Если она не сгорит. Ну, пошли, Филарет. Чего встал-то?

Решив оставить последнее слово за собой, Степан развернулся, подошел к высоким воротам амбара и попытался сдвинуть бревно, висевшее в скобах на манер засова.

— Погоди, мил человек, — окликнул его старик. — Ты, как я погляжу, из служивых. Стало быть, сам знаешь, что мы тебя могли подстрелить, как зайца. И тебя, и товарищей твоих. Вы живые пока, потому что нам резону нет вас убивать. Уходите и будете жить еще, сколько Богом положено. А не уйдете — закопаем вас за холмом. Рядом с другими, кто нас тревожил.