«ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЬ!»

Грохот копыт разметал людей, как сухие листья с кленов: на площадь, опередив на два корпуса десяток гвардейцев, врывается Лютый. Опухший, с непокрытой головой… замшевый жилет распахнут, на мятой рубашке жирные пятна… я замечаю, как морщится Карел, как передергивается королева. Да, вид у законного государя Таргалы вовсе даже не королевский.

Осаживает могучего коня перед помостом, скалится, обдавая перегаром:

— Что я слышу! Сколь дивное единодушие… Взять их!

Строй гвардейцев заставил толпу податься назад… и только.

— Ну? — рявкает законный король. — Чего ждете?! Взять! А ты, Оливер, отправь нарочного за палачом. Раз уж люди собрались, — сочные губы кривит злая ухмылка, — я не стану откладывать урок назавтра. Пусть видят, что ждет изменников.

— И кто же здесь изменник? — тихо спрашивает Карел.

Лютый багровеет. Рот открылся — и захлопнулся, издав лишь невнятный рык.

— Есть еще люди, помнящие коронационную клятву принца Анри. Он клялся защищать свой народ, править по справедливости… что еще?

— Нечистый меня задери, — взвывает король, — если ты, шваль, хочешь справедливости, ты пришел куда надо. Ишь, как заговорил! Уж тебя-то там не было!

— Там был я! — Сэр Оливер посылает коня вперед, исхитрившись вклиниться между королем и принцем. — Я помню. Защищать свой народ, править по справедливости, награждать щедро, а карать милосердно, блюсти законы предков и заключенные ими договоры. Карел прав. Клятва эта давно нарушена, так кто же здесь изменник?

— Значит, ты тоже? — тихо спрашивает король Анри. — Вы все?

— Мне жаль, мой господин. — В голосе старого рыцаря мне и впрямь чудится сожаление. — Много лет я верно служил вам. Но теперь пришло время Карела. Он больше достоин короны Золотого полуострова. Он доказал это делом. Уступите, мой господин, и порадуйтесь за сына.

— Разогнался, — цедит король. — За кого еще прикажешь мне порадоваться? За нелюдь подземельную? О да! Они своего добились, Нечистый меня задери.

— Они всего лишь хотят мира, — резко говорит Карел. — Как и мы. А война между нами выгодна разве что императору, уж он-то спит и видит, как снова сделать Таргалу своей провинцией!

Лютый бледнеет… багровеет… по-звериному клацает зубами, поднимает коня на дыбы и, ревя, выхватывает шпагу. Гнедой сэра Оливера шарахается, хрипит, капитан соскакивает на землю и… едва успевает отбить удар, направленный почему-то в королеву. В следующий миг, сверкающий клинок скрещивается с Тенью — и Карел, не устояв, отшатывается, запинается о край помоста — и упал бы, не подхвати его Лека. Тень, звякнув, откатывается к середине помоста. На лице Карела брызги крови. Могучий вороной короля снова взвивается на дыбы, молотит огромными копытами в опасной близости от головы сэра Оливера… Лютый смеется — страшным, коротким и хриплым смехом. И посылает коня на Карела, готовясь к смертельному удару.

— Нет! — кричит королева. Вскидывает руки — ладонями вперед, — так останавливают чужую атакующую магию… да и просто атаку, похоже… Вороной всхрапывает и валится набок, придавливая Лютому ногу. Бьется. Ахает в голос королева, визжат женщины на площади, кричит что-то Карел, рвется к отцу, Лека и сэр Оливер держат его в четыре руки — но все это кажется тихим по сравнению с воплем короля Анри.

Он не должен был упасть! Если я хоть что-то понимаю в лошадях — не должен. Не так, будь он неладен! Я подскакиваю к вороному, хватаю за повод… Что-то толкает в грудь горячей волной, мелькает перед глазами стылое предзимнее небо, край острой крыши с непременным флюгером… Следующий удар приходится в спину. О камни, что ль?! Я лежу, хватая ртом воздух, пытаясь вдохнуть поглубже… Свет Господень, да что творится-то?!

Чьи-то руки помогают мне сесть. Мир странно плывет перед глазами, двоится и вновь сливается в один: вороной в луже крови; женщина в темном вдовьем платье, растирающая королеве виски; Лека, торопливо перебирающий пальцами иссиня-черную гриву; Карел и сэр Оливер на коленях подле умирающего Лютого… умирающего — или уже мертвого?

— Вот! — В руке Леки зажата нитка. Суровая черная нитка, извязанная узелками по всей длине. — Нам нужен хороший магознатец.

— Лучше сразу сжечь, — басит протолкавшийся к нам монах. — Даже я чую исходящую от нее душную тьму. Дай сюда, сын мой. У меня есть амулет святого огня.

— Как скажете, светлый отец, — покладисто соглашается Лека. Ладонь его рассеянно гладит по-волчьи оскаленную морду вороного. Я ощущаю толчок вины: мне тоже коня жаль больше, чем его хозяина. Треск… искры… черный дым… мертвый король судорожно дергается, хрипит:

— И…ру… — Темная кровь заливает щеку, ворот рубашки, пузырится последним выдохом: — …ла.

Да. Теперь и в самом деле мертвый.

Карел медленно поднимается, идет к матери. Что-то тихо ей говорит, берет за руку. Я замечаю — у него рассечена тыльная сторона ладони. Несильно, кажется… но крови много. Королева качает головой, завязывает ему руку платком. А мог и без руки остаться, лениво думаю я. Повезло.

Сэр Оливер совещается с монахом. Над площадью плывет гул голосов — растерянных, возбужденных, ликующих, вопрошающих…

Я щупаю затылок: что там саднит? Тупо смотрю на измазанную кровью ладонь. Больно дышать, но это ерунда. Хуже, что я не могу понять, кончилось все или нет.

— Терпи, — отрывисто говорит Лека. — Сам видишь, им не до нас.

Мы смотрим, как тело старого короля уносят к часовне. Люди поспешно расступаются и норовят протиснуться поближе к помосту. Никто не уходит.

Почему на этой площади так часто замирает время?!

Сэр Оливер опускается на одно колено перед Карелом:

— Да здравствует король.

— Да здравствует король! — подхватывают гвардейцы.

— Ирула, — повторяет Серж. — Опять империя.

Значит, не выдав дочь за Карела, император захотел отдать ее Грозному… Похоже, думаю я, жизнь королевы Нины в те дни тоже висела на волоске.

— А знаешь, друг Анже, кого я вспомнил сейчас?

— Марго, наверное?

— Марго? А, ты про замужество ее? Нет… того хрониста, что шпионил для империи. Жаль, что у нас нет хроник за последние годы Смутных времен.

— Но ведь пресветлый запретил мне, — бормочу я. Вспоминаются давние домыслы, о коих даже Сержу побоялся я сказать: на империю ли работал тот хронист — или все-таки на Церковь?

— Я помню. Но ты уверен, что сегодня он не решил бы иначе? Ведь тогда мы еще не знали, как глубоко увязла империя в делах Таргалы. Согласись, друг Анже, шпионить — дело самое обычное, этим все занимаются, а короля околдовать…

— Мы не знаем точно, был ли он околдован, — напоминаю я. — И если был, то кем именно.

— Потому я и говорю — жаль, что у нас только один том хроник. Слишком уж он давний…

Но из него я мог узнать больше, думаю вдруг я.

— Так ты считаешь, пресветлый разрешил бы мне вернуться к хронисту?

Серж пожимает плечами.

— Не могу говорить за пресветлого, но по мне, для дознания это было бы очень даже кстати. Однако заболтались мы, Анже. Ложись-ка ты спать. Да, хотел бы я знать, как спалось Карелу после такого денечка…

Назавтра я беру у брата библиотекаря том старых хроник. Закрываюсь у себя — и вспоминаю хрониста и его гостя из империи.

Я сижу, положив тяжелый фолиант на колени. Глажу толстый, массивный переплет — бережно, чувствуя кончиками пальцев скрытое тепло благородного розового дерева и бесконечную его память. И спрашиваю: кому на руку была злоба Лютого? Мог ли хронист знать? Ведь он многое знал, королевский хронист… то ли шпион империи, то ли верный слуга Святой Церкви…

— Вина, господин?

— Разве что немного… — Гость королевского хрониста снимает добротный дорожный плащ, бросает на лавку широкополую шляпу. Садится, закидывая ногу на ногу. Принимает из рук хрониста кубок; поблескивают камни в дорогих перстнях. — Ты уверен, что получилось?

— Я стоял от короля в двух шагах. Промахнуться было бы трудно. — Хронист чуть заметно улыбается. — Впрочем, мы можем убедиться. Добрый наш король собирается присутствовать при казни. Посмотрим, как он себя поведет…

— Ты мне скажи, как он вел себя вчера?

— Напился… — Королевский хронист пожимает плечами. — Орал, брызгал слюной… аббата назвал тупым святошей, королеву — шлюхой, дежурных кавалеров — дармоедами.

Гость подается вперед:

— И что королева?

— Откровенно говоря, ей не впервой… пожелала супругу покойной ночи и ушла к себе.

— А аббат?

— Пробовал усовестить, но король в ответ обложил его вовсе уж непотребно. Тут пришел капитан с докладом, и аббат хлопнул дверью.

— Неплохо, — усмехается гость.

— Это еще не все, господин. — В голосе хрониста мелькают горделивые нотки: не так просто было, добыть информацию, коей собирается он поделиться. — Баронесса Оливия Турри, нынешняя фаворитка его величества, наутро жаловалась, что король выпил лишку и заснул, не доведя до конца любовных игр. Признаться, я не представляю, сколько наш король должен выпить, чтобы это можно было назвать словом «лишку».

— Замечательно! — Гость отхлебывает вина и ставит кубок на стол. — Ты хорошо справился. Теперь с каждым днем королю будет все труднее выплескивать гнев… он будет нарастать, а неутоленный гнев…

Тягучий стон Колокола Правосудия вязнет в полуденной духоте, подобно комару в знойном янтаре.

— Пришло время наградить тебя за службу, — объявляет гость. — Теперь тебе опасно здесь оставаться. Я возвращаюсь в империю нынче вечером. Можешь ехать со мной.

— Благодарю, господин.

— Собирайся.

Хронист суетится. Из потайных ящичков один за другим появляются на свет кошельки, мешочки, сверточки — и исчезают в недрах объемистого дорожного мешка. Между тем гость неуловимо быстрым движением разворачивает камень в одном из перстней… взмах руки… хронист дергается, хватается за грудь… тихо опускается на стул, с глухим стуком роняет голову на высокую конторку.

— Сердце, — вздыхает гость. — Что ж, придется Грозному поискать себе другого хрониста.

Накидывает плащ, надвигает на глаза шляпу. Подхватывает мешок умершего. И выходит, аккуратно прикрывая за собой дверь.

— И все-таки, Серж, зачем я тебе там понадобился? Дело-то пустяковое.

Серж широко улыбается:

— Согласись, друг Анже, вдвоем мы смотримся вдвое солидней. К тому же ты и с подземельными дела имел, и в их работе худо-бедно смыслишь.

— Серж! Это ты светлейшим наплел, да? Чтобы меня отпустили? А сам, небось, решил, что мне развеяться полезно?

— Да уж не вредно, — подтверждает Серж.

Я, пожалуй, и сам рад отвлечься. Жаркое летнее солнце, дорога, истекающая зноем, ослепительно голубая Реньяна… Я чувствую, как отпускает меня предзимняя стынь последнего дня правления короля Анри, при жизни названного Грозным, а после смерти — Лютым. Как меркнет в памяти заливающая ворот рубашки темная кровь, и страшный, дикий, нечеловеческий вопль, от которого я то и дело просыпался этой ночью, уходит в сумерки прошлого, где ему и место.

Мы идем в Корварену, в представительство Подземелья. Отец Николас велел Сержу пригласить в монастырь гномьих мастеров — заново украсить приемную и кабинет отца предстоятеля. Только и всего… Ну серьезно, зачем для такого дела нужен помощник?! Разве что — дорогу болтовней скоротать. Этим мы и занимаемся.

— Знаешь, друг Анже, я думаю, наши светлейшие отцы получили какие-то известия. Ты заметил, что тебя совсем перестали по хозяйству дергать?

— Я думал, это ты…

— Да брось! Что от меня зависит? Они не хотят тебя торопить, но делают все, чтобы ты поторопился сам. Верно, пресветлый уже в пути…

— Но если так, мне взаправду надо поторопиться.

— Куда? Карел стал королем, с гномами договорился… я так понимаю, окончено твое дознание, друг Анже!

— Не знаю, — вздыхаю я. — Странное у меня ощущение, Серж. Будто что-то я упустил или чего-то не заметил. Будто на самом деле — далеко еще до конца. И еще… я вот вспомнил вчера, и все теперь думаю и думаю… — Я запинаюсь.

— Что, Анже?

— Капитулу нужны были доказательства, что именно Анри Грозный в ответе за бедствия Смутных времен. Все, что мог я об этом узнать, — узнал. Понимаешь?

— Ты боишься стать ненужным?!

— Вот уж нет. Я боюсь не узнать до конца историю Карела, Леки и Сереги. И еще… не хочу, чтобы потом меня приспособили в лазутчики. Уж лучше и впрямь забыть о даре и жить как все.

Серж качает головой:

— Нет, хорошо, что я тебя прогуляться вытащил! Ты, друг Анже, как начнешь вокруг сущей ерунды мысли разводить, так хоть стой, хоть падай. Навыдумывал себе…

А я думаю: наверное, надо бы посмотреть, как хоронили Лютого. Да, надо. Вернется пресветлый — все равно ведь спросит, что говорили люди, провожая навсегда виновника Смутных времен. Но, спаси меня Господь, я не хочу снова видеть его лицо, даже в смерти перекошенное яростью и болью…

Вот спросит, решаю я, тогда и посмотрю. А пока — займусь лучше живыми.

— Пока мы искали гномов, — мрачно сообщает Карел, — отец отдал империи Полуденные острова.

— То есть как это — отдал?

— Так. Вот, гляди… — И Карел бросает через стол, завязанный серебряной лентой, пергаментный свиток. — Дарственная по всей форме.

Лека разворачивает свиток, пробегает глазами:

— Да, придраться не к чему. Безупречная работа.

— Их посольство будет в Корварене завтра днем, — напоминает сэр Оливер.

— Вот уж поговорим, — цедит Карел.

— Не советую, — говорит Лека, возвращая дарственную. — Лучше оставь все как есть. Они прекрасно знают, насколько ты слаб, и твои претензии прозвучат неуместно. И хуже того, смешно.

— Валерий прав, — вздыхает королева. — Это тебе, сын мой, придется отбиваться от их требований. И при этом исхитриться не испортить отношений.

— И так испорченных дальше некуда, — бурчит Карел.

— Воевать с ними ты не можешь.

— Верно. Ладно, подарил так подарил. Пусть подавятся. — И Карел, бросив свиток в гору просмотренных бумаг, придвигает к себе пачку докладов управителя.

В кабинет заглядывает гвардеец:

— Там Святой Суд… то есть из Святого Суда… аббат. Впустить?

— Конечно… — Карел с тоской оглядывает груду неразобранных документов и поднимается навстречу вошедшему: — Что скажете, святой отец?

— Церковь Таргалы и ее Святой Суд рассмотрели ваш вопрос, принц, — с официальной сухостью говорит аббат. — Скажу сразу, что обвинение в смерти короля Анри с вас снято. И с вас также, моя королева! — Аббат слегка кланяется королеве Нине.

— Благодарю, — выдыхает Карел.

— Не за что, сын мой! — Аббат кивает. — Ибо мы служим лишь истине и Промыслу Вышнему.

— А права Карела? — напряженно спрашивает королева.

— С этим было сложней, — признает аббат. — Отречение короля оформлено в соответствии с законом, кроме того, ты, сын мой, сам признал на разбирательстве факт дезертирства и умышленного сговора с врагом. Да и речи твои на площади весьма напоминают подстрекательство к бунту.

— Я понимаю, святой отец. — Карел гордо вскидывает голову. — Я готов принять ваш суд. В конце концов, кроме меня есть еще два законных претендента на корону Таргалы, и я знаю, что оба они поддержат мир с Подземельем.

— Один из них — Луи, племянник короля Анри… — Аббат помолчал. — Мы говорили с ним. А второй?

— Сын моей сестры Марготы.

— Валерий, наследный принц Двенадцати Земель? — Седые брови аббата ползут вверх. — Он станет претендовать на Таргалу?! Откуда такие сведения, принц?

Лека приметно вздрагивает:

— Карел, ты соображай, что говоришь! Я, знаешь ли, и обидеться могу.

— А что я сказал? — усмехается Карел. — Только то, что ты — второй законный претендент. Ничего больше. Скажешь, неправда?

— Постойте-постойте! — Аббат подходит к Леке. — Так вы, юноша?..

— Признаться, да. — Лека пожимает плечами. — Но я здесь… ммм, неофициально.

— Он мой личный гость, — насмешливо поясняет Карел.

— Что ж, рад знакомству! — Аббат задумчиво чешет переносицу. — И что вы думаете о короне Таргалы, принц?

— Что Карел ее достоин, — чеканит Лека.

— Вот и Луи сказал так же. Так что, приняв во внимание причины, побудившие принца Карела пойти наперекор воле отца и сюзерена своего… а также склад характера и душевные свойства как принца, так и покойного короля, — аббат поджимает губы, словно чуть не ляпнул чего-то неподобающего, — Святой Суд, скорбя о годах бедствий, во имя установления в Таргале мира и закона… хм… властью, данной ему Господом, очистил принца Карела от всех обвинений и признал его достойным королевского венца Таргалы. Что касается лично меня… Кстати, прошу прощения, я забыл представиться. Отец Готфрид. Так вот, я волею собратьев своих назначен надзирать за праведностью правления и наставлять короля, буде случится таковая надобность. К коронации все готово, ваше высочество! — Новый королевский аббат слегка улыбается. — Добавлю, что тянуть с этим я бы не советовал. Во имя спокойствия государства можно пожертвовать долгими приготовлениями.

— Завтра мы ждем посольство империи. — Карел косится на перевязанный серебряной лентой свиток.

— В таком случае, ваше высочество, вам следует короноваться уже сегодня. Примите их, будучи законным королем.

— Здравый совет! — одобряет Лека. — Карел, я тебя поздравляю. Тебе будет на кого положиться.

— Благодарю, принц, — усмехается аббат. — Полагаю, если провести церемонию после вечерней службы, все приглашенные успеют собраться. И конечно, нужно оповестить столицу. И разослать герольдов по стране.

— Отец Готфрид… — Карел мнется. — Возможно, я прошу многого, но не могли бы вы взять на себя все эти хлопоты? Честно говоря, я так устал от бумаг, что могу упустить что-то важное. А мне тут еще смотреть и смотреть… и потом, надо успеть хоть немного собраться с мыслями.

— Отныне помогать вам в хлопотах — моя обязанность, — наставительно отвечает аббат. — Замечу кстати, что необходимость собраться с мыслями куда более насущна, чем разбор бумаг, будь они сколь угодно важны. Вспомните, ваше высочество, вам предстоит коронационная клятва. Ступайте к себе, мой принц, переоденьтесь и спускайтесь в часовню. Я встречу вас там.

— Хорошо… — Карел кидает затравленный взгляд на заваленный бумагами стол и поспешно выходит.

— Ну что ж, — аббат оглядывает оставшихся, — герольдами, я полагаю, займетесь вы, сэр Оливер? А вас, моя королева, я попрошу помочь с хозяйственными хлопотами. Я пока никого не знаю в замке…

— Я пришлю вам управителя, отец Готфрид, — предлагает королева. — И возьму на себя именные приглашения.

— Замечательно, — кивает аббат. Королева и капитан выходят, и отец Готфрид поворачивается к Леке: — Это очень удачно, что вы здесь, ваше высочество Валерий. Присутствие на коронации члена королевского дома Двенадцати Земель придаст ей солидности в глазах прочих наших соседей. В связи с этим осмелюсь предложить вам, ваше высочество, преуменьшить… э-э-э… неофициальность вашего визита.

— То есть?

— Ну, хотя бы костюм династических цветов вы можете себе позволить?

Лека на миг задумывается. Аббат внушает доверие, и, кроме того, он прав: даже такая мелочь может сыграть роль в укреплении власти Карела.

— Я так понимаю, святой отец, вас не затруднит помочь? Мой гардероб здесь… Можно сказать, его и вовсе нет.

— Понимаю, — кивает аббат, — вы вернулись из странствий вместе с принцем Карелом. Разумеется, для вас подберут подходящий костюм.

— Только одно «но»! — Лека взглядывает аббату в глаза и решается: — Династические цвета — для моего друга и побратима Сергия. А мне — траур.

— Я слышал, — вздыхает отец Готфрид. — Печальная весть дошла до нас. Примите мои соболезнования, ваше высочество.

Потоки света, бившие из стрельчатых узких окон в начале вечерней службы, гаснут. Но, странно, это вовсе не убавляет торжественности ни самой часовне, ни проходящей в ней церемонии. Может, потому, что собравшимся наспех гостям гораздо важнее слышать слова Карела, чем глазеть на детали его более чем скромного костюма?

— Клянусь действовать во благо Таргалы, защищать ее границы и оберегать ее народ. Клянусь ставить интересы Таргалы выше своих интересов и того же требовать от вассалов и подданных моих. Клянусь жить в мире с Подземельем во имя нашего общего блага. Призываю в свидетели моей клятвы Свет Господень, а также всех, кто собрался здесь.

Вечерние сумерки пронзает одинокий солнечный луч. Золотит пляшущие над головами пылинки, ударяется в витраж, рассыпается разноцветными бликами.

— Клятва принята, — возвещает отец Готфрид. Возлагает на голову принца усыпанный изумрудами серебряный венец, задерживает руки, благословляя. И первым провозглашает: — Да здравствует король Карел! Долгих лет, мудрого правления!

— Да здравствует! — мечется веселое многоголосье под высокими сводами часовни. — Долгих лет! Светлых дней!

А на площадях уже откупорили бочки с вином, и столичный люд с удовольствием вспоминает чистый вкус праздника. А в тронном зале ждет подписания надлежащим образом составленный договор с Подземельем. Ждет гора бумаг в королевском кабинете. Устраиваются на последний перед Корвареной ночлег посланцы императора Ханджеи, и, сменяя коней, галопом несется на восток гонец с письмом Леки к отцу.