Приземлились, с Божьей помощью. Двое суток с небольшим провели на территории аэродрома: отъедались, отсыпались, обмороженные пальцы на руках-ногах в ванночках специальных холили, ублажали мазями пахучими.

На третьи сутки, по утру, всем выдали энкавэдэшную форму, удостоверения, оружие табельное, вещмешки с недельным сухим пайком. И, уже отдельно, значки крупные, приметные: профиль товарища Сталина, а чуть ниже — буковки золотые: "НКВД".

Капитан Курчавый построил всех, проинструктировал:

— Даю вводную. Эти значки — наш опознавательный знак. Директивы сверху уже спущены: теперь до конца операции все местные начальники, включая адмиралов и генералов, обязаны нам оказывать всеобъемлющую помощь. Ясно? Значки на гимнастёрках закрепить аккуратно, чтобы прямо над сердцем получилось! Сейчас следуем в оперативный штаб — знакомиться с текущей обстановкой. Потом совещаемся, определяемся, решения принимаем, заселяемся в наше общежитие. По одному в город не отлучаться, общую дисциплину не нарушать! К нарушителям лично буду принимать самые жёсткие меры! — Недвусмысленно по своей кобуре ладонью похлопал. — Вопросы?

Какие ещё вопросы могут быть, когда объясняют так доходчиво?

Сам капитан в эмку уселся, с собой Ника пригласил, Бочкина. Остальные расположились в кузове полуторки, под натянутым брезентовым тентом.

Полтора часа ехали от аэродрома: дорога дрянь полная, лужи сплошные, ямы и выбоины. Вдоль дороги — осиновое мелколесье, высокие кусты голубики, каменистые осыпи, безлюдье.

Наконец за стеклом замелькали тёмные длинные бараки, покосившиеся избушки, накаты землянок.

Это что — и есть Магадан?

— Это так, пригород только, — заметив недоумение Ника, пояснил Курчавый. — Вот в центр въедем — там и нормальные дома имеются, даже в несколько этажей.

В центр въехали, но Ник тут же перестал обращать внимание на архитектурные особенности города: попали в пробку, пришлось колонну заключённых пропускать, бесконечную такую колонну, следующую из порта.

Целый час мимо них шли люди. Измождённые лица — молодые и старые, интеллигентные и не очень. Солнечные лучи отражались от стёкол пенсне и от золотых фикс. Ватники и студенческие тужурки, потёртые бухгалтерские костюмы и военная форма без погон.

А в глазах проходящих — только смертельная усталость, граничащая с полным отупением.

— У-у, морды арестантские! — с ненавистью протянул Бочкин. — Заждались вас лагеря!

Курчавый же его поправил:

— Лагеря, они всех заждались. Всех, кто задач, поставленных партией, решить не может! Так что, уважаемый Ерофей, вы не злорадствуйте понапрасну. Судьба — она как угодно может повернуться! Смотрите вот, примеряйте на себя жизненные варианты. Глядишь, и работать потом будете с удвоенной энергией. Диалектика, мон шер!

Замолчал Бочкин и всю оставшуюся дорогу дулся.

Конечный путь маршрута был спрятан за высоченным забором. Солидный такой забор, из новеньких досок. И это при том, что пиломатериалы тогда в Магадан, в основном, морем завозились.

"Это у них тут правила игры такие, — решил про себя Ник. — Чем дело секретней, тем заборы выше быть должны. С одной стороны — логика железная. С другой — и вражеским агентам легче искать секретные объекты. Диалектика, мон шер!"

Но умничать не стал. Пока — по крайней мере. Вот назначат начальником каким-нибудь, вот тогда-то — ужо! Поговорим ещё про настоящую конспирацию!

За забором располагался (опять-таки для Ника уже абсолютно угадываемо и привычно) двухэтажный кирпичный дом, пара вышек с часовыми, несколько бараков обычных, непрезентабельных.

За массивными дверями обнаружилась «вертушка» металлическая, два автоматчика по бокам застыли напряжённо, скорчив лица в недоверчивые гримасы. Документы долго у всех проверяли, но, не найдя ничего подозрительного, пропустили.

Милая девушка в военной форме со старшинскими погонами на хрупких плечах, улыбаясь строго и недоступно, всю компанию на второй этаж сопроводила, распахнула нужную дверь, вежливо пригласила войти.

Нику сразу стало понятно, что в чисто рабочем помещении оказался: столы, заваленные геологическими картами, стеллажи с образцами горных пород, беспорядок насквозь деловой, даже портрета Сталина нигде не наблюдалось, что говорило о многом.

За крайним столом двое сидели, каким-то спором увлечённые: один в форме, явный хохол, с майорскими погонами, другой в штатском — матросские брюки клёш, косоворотка, белёсый и неприметный из себя.

Увидали хохол с белёсым вошедших, тут же закончили свой спор, с мест вскочили проворно, заулыбались.

Даже локальные дружеские объятия начались: майор Курчавого за руку трясёт, «косоворотка» с Вырвиглазом похлопывают друг друга по плечам.

— Товарищи, — известил Курчавый через минуту. — Прошу знакомиться. Это майор Петренко, здешний представитель нашего Комиссариата по направлению «Азимут». Мы с ним ещё в Западной Сибири работали вместе. А это, — показал рукой на «косоворотку», — товарищ Маркус Эйвэ, отвечает за геологическую часть нашего проекта. Природный эстонец, но по-русски лучше многих из здесь присутствующих говорит. Полиглот и настоящий интеллектуал.

— Мой ученик! — уточнил Вырвиглаз, улыбаясь широко и радостно.

После ответного представления новоприбывших Петренко тут же перешёл к делу: карты на стене развесил, указку в руки взял, дождался, пока все вокруг рассядутся, прокашлялся хорошенько:

— Итак, товарищи, сейчас мы работаем на трёх объектах. Первый — вот здесь, южнее Певека, недалеко от впадения реки Паляваам в Чаунскую губу. Всем видно? Второй — недалеко от впадения реки Белой в реку Анадырь. Вот здесь. И третий — в устье ручья Холодный, впадающего в Берингово море, немного южнее мыса Наварин. Все участки выбраны на основании тщательного анализа многих документов: отчётов царских ещё чиновников по скупке золота у диких старателей, материалов геологических экспедиций, различных легенд и преданий местных народностей, наконец, показаний задержанных, посещавших те места во время побегов из мест заключений. Очень широкий охват территории получился, что, с одной стороны, вселяет оптимизм, с другой, затрудняет координацию действия. Связь со всеми объектами осуществляется только по рации, на специально выделенной волне, вероятность перехвата переговоров — ничтожна мала. Имеем локальные успехи, локальные же неудачи. Об успехах вам доложит товарищ Эйвэ.

— Есть определённые успехи, есть, — спокойно подтвердил флегматичный эстонец. — На Холодном пока только рассыпное золото нашли, мелкофракционное. Перспективные россыпи, богатые. Только жильным золотом там и не пахнет. А вот на притоках Паляваама и Белой обнаружены очень даже недурственные самородки. Правда, неоднозначные, на мой взгляд. Некоторые образцы на тех стеллажах размещены, потом можно будет ознакомиться. Неоднородны эти самородки по химическому составу сопутствующих пород, по структуре плохо квалифицируются. Нужны дополнительные исследования, серьёзные буровые работы. А вот с этим проблемы возникли, — Эйвэ замялся, явно не зная, что говорить дальше.

— Так всегда и бывает, — криво усмехнулся Петренко. — Одним об успехах докладывать, другим — о неприятностях. На участках в бассейнах рек Паляваам и Белая ещё по осени начали происходить инциденты. Есть трупы, один сумасшедший имеется, один подозреваемый. В результате буровые работы там сейчас не ведутся — по причинам полного разрушения одной буровой установки и отсутствия квалифицированных кадров на другом участке. Бьются только одиночные шурфы, канавы с помощью взрывов проходятся. А время-то уходит, необходимо активизироваться! А, товарищи?

Слушатели подбадривающе зашумели, согласно закивали головами.

— Конечно, необходимо, ясен пень! — подтвердил за всех Сизый.

Петренко протянул Курчавому несколько листов разнокалиберных бумаг и скромный бурый конверт:

— Вот, Пётр Петрович, там всё развёрнуто изложено. Плюс — конверт из Москвы, лично для вас!

Капитан отошёл в сторону, вскрыл конверт и погрузился в чтение, остальные разбрелись по комнате, разглядывая геологические карты, образцы самородного золота, пробирки с золотосодержащим песком.

— Товарищи! — уже минут через десять обратился ко всем Курчавый. — Попрошу подойти ко мне! Всем, всем! Обстоятельства изменились, и мы вынуждены немного пересмотреть предполагаемый ранее график мероприятий. Сейчас разделимся на три группы, каждая из которых будет в ближайшие двое суток работать автономно. Первая группа: Сизый, Иванов, Банкин. Иванов — старший. Задача — допрос подозреваемого и того, второго подследственного, с психическими отклонениями. Зинаида Ивановна проводит. Потом — изучение документов по объектам, всяких отчётов, легенд и сказок. Анализ первоочерёдности исследований. Выбор участка для переброса туда бурового станка. Документы в нашем ведомственном общежитии можете изучать, чтобы тут не отсвечивать. Вторая группа: Эйвэ и Вырвиглаз. Задача та же — выбор участка для ведения буровых работ, но на основании геологической науки! Все остальные входят в третью группу, которую возглавляю я лично. Задача будет сформулирована отдельно. Все вопросы отменяю! К выполнению поставленных задач приступить немедленно!

Зинаида Ивановна — та, со старшинскими погонами и улыбкой, строгой и неприступной — провела Ника с подчинёнными (в этой жизни Нику ещё старшим быть не доводилось, поэтому он ощущал некую гордость) в соседний барак, передала встретившему их пожилому лейтенанту бланк с приказом и тут же удалилась, ловко повернувшись через левое плечо.

— У-у, ты какая! — пробурчал ей вслед Сизый. — Прямо искры во все стороны летят!

— Это точно, — благодушно согласился лейтенант, уважительно косясь на Лёхин значок с профилем Вождя. — Такую ещё поискать надо, огонь-девка! Ладно, в соответствии с приказом, начнём с постояльца камеры номер один, с обычного постояльца, — уточнил зачем-то.

А Ник промолчал. Зинаида, конечно, девушка симпатичная: тоненькая такая, светленькая, но после истории с рыжей Мэри он ко всему женскому полу с недоверием относился.

Лейтенант их в кабинет проводил, расселись все трое за низеньким столом, как раз стульев хватило, по другую сторону стола — табурет колченогий.

Через минуту лейтенант подозреваемого ввёл — тщедушного мужичка средних лет, в хэбэшной тюремной робе. Сам у дверей насторожённо замер, доложив предварительно:

— Задержанный Сомов Николай, по кличке «Сом», доставлен! Подозревается в убийстве четырёх геологов, производивших буровые работы в бассейне реки Паляваам. Предположительная дата убийства — середина октября прошлого года. Вину свою полностью отрицает, заметает следы, рассказывает очевидные сказки. На контакт не идёт.

— Проходите, гражданин, присаживайтесь, — предложил Ник, стараясь говорить бесцветно и буднично, как начальнику, себя таковым осознающему, и положено. — Давайте побыстрей, уважаемый, у нас дел и без вас — невпроворот!

Мужичок, прошаркав по деревянному полу кабинета стоптанными ботинками без шнурков, осторожно присел на табурет, скованные наручниками руки пристроил на коленях.

— Где чалился, братишка? — тут же проявил себя Сизый. — Судя по перстням и татуировкам видимым, не простой ты чалдон, дядя. В законе, чай?

— Да и у вас, начальник, тоже руки непростые, заметные, — отпарировал Сомов. — Да и внешность лица — авторитетная.

— Отставить! — рявкнул Ник. — Зарубите, Сомов, у себя на носу: судьба ваша сейчас — только от меня зависит! Скажу расстрелять — через пять минут к стенке поставят! А могу и словечко доброе замолвить, просекаешь?

Сомов только плечами пожал:

— Оно, конечно, понятно. С расстрелом то есть. А вот какие другие варианты имеются? И что для этих других вариантов я совершить должон? Поясните, будьте так добры, начальник!

— Варианты? — Ник демонстративно зевнул. — Только один вариант безальтернативный и существует. Мы на днях в те места думаем наведаться. Если с твоей помощью разберёмся однозначно, что там случилось, настоящих убийц найдём, то и тебе снисхождение будет. Не найдём — не обессудь, лично пристрелю, как пса блохастого. Так что думай, дружок! И требуется от тебя немного: расскажи всё, что знаешь, чётко, доходчиво, все мелочи вспомнив. А ещё — ощущения всякие. Понимаешь?

— Субъективные, например, или на подсознательном уровне, — важно, голосом Иосифа Виссарионыча, пояснил Банкин, грозно хмуря свои густые брови.

— Вот про это последнее, — Сомов посмотрел на Банкина с уважительным испугом, — ничего добавить не могу. А так, что же, слушайте. Только прошу — дайте до конца рассказать! А то тут некоторые, — чуть заметно кивнул головой в сторону стоящего позади него лейтенанта, — сразу кулаками в морду лезут, после первых же десяти слов. Да ещё кричат при этом: " Не смей врать, собака! Ещё раз соврёшь — тут же пришибу гниду!" Как же после этого правду говорить? Жить-то хочется, как и всем! Может, вы разберётесь? Ребята, как я погляжу, вы серьёзные, с понятиями. — И покосился с надеждой на Лёху.

Лейтенант за его спиной засопел смущённо.

— Я сам-то ростовский, — начал Сомов. — Поэтому и нет ничего удивительного, что в блатные подался. Традиции, так сказать. Нравы опять же. Влияние среды, как дедушка Карл Маркс учит. Но с мокрухой дел никогда не имел. Карманником начинал, потом в медвежатники переквалифицировался, потому как доходнее. Посидел, понятное дело. И там, и тут, все пересылки истоптал. Короновали, конечно. Последний раз в Воронеже погорел, вломила одна сука дешёвая, слила ментам. Да ладно, поквитаемся потом. В этот раз меня в Певек отправили — новую зону обживать. В Певек так в Певек. Мы — привычные. Всё бы ничего, да кум попался — не приведи Господь! Невзлюбил он меня за что-то и давай третировать: чуть что не так — карцер. И так в бараке холодно, а в карцере пол земляной — вечная мерзлота, почки отказывать стали. Да и голодно. Чувствую — помру скоро, сдёргивать пора. Дал каптёру по башке, рюкзак жрачкой затарил и рванул в тундру, благословясь, благо июль месяц стоял на дворе. Как через забор с колючкой перебрался? Про это говорить не буду, извиняйте, оно к делу не относится, а свет — он не без добрых людей. По тундре месяц бултыхался, всё около Чаунской губы тёрся. Думал: вдруг корабль какой к берегу поближе подойдёт? Переберусь тогда потихоньку на борт, спрячусь. Ничего не получилось, все суда далеко от берега проплывали, не останавливались. А жратва-то вся и закончилась. А за ней — и силы. Ноги страшно опухли, идти отказываются. Ползу по этой тундре, к концу спектакля готовлюсь. Тут на буровую эту выполз, что стояла на берегу Паляваам. Хорошие мужики попались: накормили, пригрели, с собой оставили, ну, в качестве разнорабочего.

— А вот и врёшь всё, сука лагерная! — взревел лейтенант. — Те ребята все партейные были, не могли они беглого зэка пригреть! Расстрелять — могли. Даже обязаны были, потому как дело у них было — секретности особой. Но накормить, в разнорабочие определить — нет, не могли. Правду говори, гадёныш, пришибу!

— Отставить! — распорядился Ник.

А Банкин опять свои густые брови нахмурил и голосом Ленина объяснил лейтенанту:

— Видите ли, уважаемый, не тот нервничает, кто по столу пальцами барабанит. А тот, кого этот стук раздражает сильно. Понятно? Ясна вам такая сентенция, голубчик мой?

Лейтенант только головой старательно закивал, что тот болванчик китайский.

Сомов, дождавшись от Ника разрешительного жеста, продолжил:

— Хорошо мы с теми мужиками жили, компанейски. Работы, правда, много было, да ничего — человек быстро к работе привыкает. В начале октября я от буровой отошёл на пару-тройку километров — брусники набрать. Она хоть и помороженная уже была, но ничего, с кипятком — в самый раз. Собираю, вдруг — выстрелы со стороны буровой. Чуть погодя — ещё. Затаился я в ёлочках-кустиках, почуяло сердце беду. Через часок мимо меня четверо протопали. Все в каких-то робах пятнистых, сапогах высоких со шнуровкой — первый раз такую обувку видел. И говорят не по-нашенски, по-заграничному насквозь.

— Опять врёшь! — не утерпел лейтенант. — Откуда здесь иностранцам взяться? Да я тебя сейчас… — и осёкся под хмурым взглядом Банкина.

— А на каком языке говорили те четверо? — поинтересовался Ник.

— Дык, откуда же я знаю? — удивился Сомов. — Мы языкам не обучены, гимназиев не посещали.

Ник выдал несколько фраз по-английски, первое, что в голову пришло.

— Не, — завертел головой Сомов. — Совсем непохоже.

Ник повторил то же самое — уже по-немецки.

— Точно, точно, — обрадовался Сомов. — Так они и говорили между собой: "Раухен ферботен, найн, бите".

Ник переглянулся с Сизым: опаньки, как оно вытанцовывается.

— Ну так вот, — возобновил своё повествование Сомов. — Полежал я ещё некоторое время в тех кустиках. А как же иначе? Надо же было выждать. Лежу это я и вдруг запах чувствую. Пахнет палёным, противно так. А ветерок-то со стороны буровой был, тут я и смекнул, что плохо оно всё. Пошёл туда, а там пламя уже догорает, головёшки одни. Но общую картину можно понять: постреляли эти пятнистые всех моих товарищей, потом внутри копра бурового тела сложили, всё горючкой залили и подожгли. Предварительно и всё оборудование поуродовали, порушили. Вот, милостивцы, и всё. Потом суток через трое парашютистов, наших, конечно же, с самолёта выбросили. Они меня и арестовали. А я и не пытался убежать. Опять же, куда? В тундру, чтобы те пятнистые поубивали?

— Врёт он всё, — хмуро подытожил лейтенант. — Сам и поубивал всех, из-за съестного. А потом и поджёг, заметая следы. У-у, будь моя воля, расстрелял бы!

— Ладно, — вмешался Сизый. — Расстрелять его всегда успеем. Ты, Сом, мне вот что скажи. Не было ли в этих иностранных стрелках странностей каких? Может, вели себя как-то неправильно? Ты же в законе, такие вещи сразу просекать должен.

Заёрзал Сомов на табурете, словно смущаясь чего-то, наконец, выдавил из себя:

— Дык, понимаешь, мне тут одна мысля покою не даёт. Ещё тогда мне показалось, что они очень уж громко между собой разговаривали, словно для меня специально. Будто заметили меня, но убивать не стали, чтобы я потом про них всем рассказывал. Может быть такое?

На этом беседу с Сомовым и закончили. Отправили обратно в камеру, пообещав разобраться во всём, если что — посодействовать смягчению участи.

Вернулся лейтенант, Сомова отконвоировав, объявил:

— Ко второму-то ножками придётся пройтись, он буйным иногда бывает, поэтому предосторожность соблюдать приходится.

Прошлись: камера была на две части разделена, перед решёткой стояли стулья для посетителей, за решёткой на койке человек сидел. Совсем обычный — длинноногий юнец с прыщавой физиономией и причесоном под полубокс.

Стенки в камере рисунками были завешаны, на всех рисунках — подснежники изображены: простым карандашом и красками акварельными, поодиночке и многочисленными группами.

— Вот, — лейтенант доложил. — Уже несколько месяцев цветочки рисует. Что, интересно, дальше-то делать станет? Его, кстати, Пашкой кличут, по фамилии Мымрин.

А юнец на лейтенанта посмотрел и продекламировал, серьёзно так, с выражением:

— Во дела! — удивился лейтенант. — Не иначе, это ваше появление так на него повлияло, раньше он стишками не баловался.

— Здравствуйте, Паша, — начал, как было заранее оговорено, Банкин. — Красивые у тебя цветочки получаются, душевные! Весну, наверно, любишь?

— Люблю, — покладисто согласился душевнобольной. — Холодно там очень было, на Белой. Это река такая в высоких сопках. Февраль уже кончался. Ужасно холодно было: минус тридцать пять, минус сорок. Снегом всё завалило, метра на два. Так весны хотелось! Так хотелось! Подснежники каждую ночь начали сниться. А тут ещё этот появился, Чёрный… — Юноша замолчал, пугливо озираясь по сторонам.

— Чёрный — он кто? Какой из себя? — осторожно поинтересовался Ник.

— Кто? Не знаю. Какой из себя? Чёрный, страшный, большой очень. Ещё воняет от него тухлятиной. Как завоняло, значит и он где-то рядом. Оглянёшься по сторонам — вон, на вершине сопки сидит, на буровую пялится. Выстрелишь в его сторону, так, без прицела, испуга ради, — уходит. Медленно уходит, без испуга, не торопясь. — И добавил неожиданно: — А подснежники-то, они из крови растут! Гадкие цветы, со смертью дружат!

— Павлик, — неожиданно мягко проговорил лейтенант. — А ты нам расскажи, как ходил за подснежниками. Пожалуйста! Ну, расскажи!

Павлик громко пошмыгал носом, смачно сморкнулся в сторону и забубнил — нудно и монотонно, словно вызубренный урок докладывал:

— Подснежники опять всю ночь снились. Красивые такие! В книжке одной написано было, что их под снегом можно отыскать. Сказка, конечно. Но проверить-то надо? Взял совковую лопату, пошёл. Петька с Вованом меня отговаривали сперва, не пускали. А мне очень надо было. Плюнули они, отпустили. Отошёл я от копра бурового. На сколько? Да и не знаю совсем, не считал. Копал долго. Потом опять тухлятиной запахло. Да и Бог с ним, с этим Чёрным, думаю, плевать на него. Подснежников сейчас накопаю целую гору, он и исчезнет. Долго копал, до самой земли дошёл. Но нет там ничего, только трава жёлтая, пожухлая, прошлогодняя. Обманула та противная книга. Не буду больше ничего читать! Вернулся, а дверь в копёр буровой распахнута настежь. И никого внутри нет. Ни Вована, ни Петьки. Только головы их на столе стоят, и лужи крови кругом. А из тех луж — подснежники растут, тысячами. Ненавижу! — взвыл больной, вскочил на ноги и стал срывать со стен камеры свои рисунки. Из его глаз текли мелкие злые слёзы, на губах пузырилась голубоватая пена.

— Доктора, срочно доктора сюда! — прокричал лейтенант в открытую дверь, и уже Нику, спокойно: — Пойдёмте-ка отсюда. От Пашки толку сегодня уже не будет, да и ничего другого он не расскажет.

Вышли в коридор.

— Ну, товарищи подчинённые, какие мнения ваши будут по поводу всего услышанного? — спросил Ник.

Сизый с Банкиным переглянулись с пониманием. Банкин предложил, преданно глядя Нику в глаза:

— Командир, всё это обсудить требуется. Причём, желательно, не здесь. Размышления обстоятельные не выносят казённой обстановки! Надо бы интерьер сменить на нейтральный. Может, отпросимся у начальства? А? Тем более что капитан сам про какую-то общагу говорил…