Глава сорок вторая
Андрей с трудом открыл глаза, прорываясь сквозь тошноту и головокружение. Болел левый бок, было трудно дышать. Саднило обожженные-руки и лицо. Он огляделся — вокруг стояла темнота, прорезаемая багровыми сполохами. Свечение то разгоралось, то затухало, но не исчезало совсем. Но это был не тот огонь, что накануне жег его изнутри — горело что-то внешнее, отдельное от него. Внутри же все словно обуглилось — темнота и пустота, но той давящей боли уже не было. Словно соскочила петля, прежде стискивавшая грудь.
— Где я? — спросил он куда-то в эту багровую тьму.
— В том самом месте, через которое ты попал в другое время, — послышался голос Мастера, — в Воротах.
Действительно, спина начала ощущать влажный камень, невысокие слоистые скалы уходили куда-то вверх и вниз. Вниз, впрочем, недалеко — метрах в десяти под ними угадывалось мощное течение темной воды, отражающей огненные всплески, долетающие с черных заречных гор. «Вулканы? А вода, что — Енисей? Но ведь от этого места метров сто вниз, а не десять, как сейчас».
— Почему вода близко? Почему темно и свет такой красный? — спросил он Мастера.
— Так было в прошлом, миллионы лет назад, когда действовали окрестные вулканы, а Енисей еще не прорыл свою долину. Так будет в будущем, когда ядерный удар снесет плотину Красноярской ГЭС, подняв огромную волну. Я ведь говорил тебе — время направлено одновременно и в прошлое, и в будущее.
— Значит, я мертвый? — догадался Андрей.
— Да, это похоже. Ты же был в «Огне». Время — вот огонь, на котором мы все сгораем…
— Да бросьте вы. Надоело…
Андрею и правда все надоело. Чернота и пустота, угли и пепел… Глаза привыкли к темноте, Андрей различил Мастера, сидящего рядом с ним, немного выше по склону. Андрей оглядел и себя. Обгорелую казацкую одежду с него сняли, надели простые штаны и рубаху из китайского темно-синего ситца — такое можно носить в любом времени, никто особенно не удивится. Говорить ему не хотелось, но он мог слушать.
— Так я прошел «гуань-тоу»?
— Это ты сам решишь, — ответил Мастер. — Если сможешь жить дальше — значит, прошел наполовину. Если сможешь дальше учиться — значит, прошел по-настоящему.
— Чему учиться?
Мастер помолчал.
— Ты знаешь, почему даосы не делают харакири? — спросил он, немного передвинувшись на камне, на котором сидел. И передвинул ногу, бросив быстрый взгляд на грудь Андрея.
— Почему? Религия не позволяет? — спросил Шин-карев.
— Дело не в этом. Просто в харакири мало юмора. А главное — в любой момент ты должен быть готов начать жизнь заново. Может быть, это единственная вещь, которой стоит учиться.
— И кто же будет учить?
— Жизнь. Как сказал один из ваших поэтов, «беспощадно-счастливая жизнь». Ну и я отчасти.
Андрей снова помолчал, глядя на силуэты черных гор.
— Что мы сделали?
— Прикоснулись к истории. Самым кончиком самой тонкой кисточки.
— А Птица? Я убил ее?
— Я не знаю. Это что-то сверх моего Учения. Вообще, не стоит очень уж верить мне.
Вокруг было все так же темно, багровые отсветы мелькали в быстрой воде, по которой сеялся мелкий бесконечный дождь. Вода была тяжелой, темной, словно демонская кровь.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Мастер.
— Темно внутри. Сухо, жарко. Но легче.
— Это «Огонь», он еще горит. Помнишь, как выходить из него?
— «Водой». Я чем-то болен?
— Травмы, ожоги, сотрясение мозга. Трещина в одном из ребер. Но это уже не моя забота — пусть лечат ваши врачи. Как и то, что сейчас добавится.
— Что значит «сейчас добавится»?
— То и значит. Как раз это самое, — со странной усмешкой произнес господин Ли Ван Вэй, сильным пинком сбрасывая Андрея с каменного гребня. Шин-карев с криком полетел в тот же самый овражек, зимнее падение в который перенесло его на три с половиной столетия назад.
Снова в глаза ударили зеленые и красные круги, руки неуклюже махнули в воздухе, ноги машинально оттолкнулись, уводя тело от каменных ступенек обрыва. Острая боль в боку молнией полоснула в голове и, : уже теряя сознание, он ощутил удар каменной осыпи по обожженной щеке…
…На плоском белом блюде лежит горка тугой, влажно поблескивающей оранжевой хурмы. Рядом с ней глубокая фарфоровая чашка, наполовину полная почти невидимой, прозрачной воды. Идет дождь: капли падают в чашку, расходятся кружками, отражаясь от ее гладких белых стенок. Плеск капли — кольцо — отражение, плеск капли — кольцо — отражение…
За гладкими темно-красными колоннами, за фигурным черепичным карнизом, во влажно-серой дождевой дымке лежит китайский сад. Прозрачные капли висят на острых кончиках жестких темно-зеленых листьев, блестящий гравий дорожек изгибается в мокрой траве. Вода прудов неподвижна, ее поверхность исчерчена лишь мелкой дождевой рябью.
Летящий гусь не желает отразиться на поверхности пруда.
Воды пруда не желают удерживать в себе отражения гуся.
Уносимые потоком Дао, люди и вещи расходятся, не совпадают, прощаются друг с другом в «обоюдном забытьи»— «цзян-ван»; спираль Времени разметывает их, отрывает друг от друга, унося в бесконечную Пустоту… Так лечатся сожженные души воинов.