Ранним утром, когда оранжево-красные лучи осветили круглую вершину Николасвской сопки, сонный казак на вышке оглядел енисейскую долину, затянутую молочно-белым туманом, и вдруг насторожился. Из тумана поднимались черные столбы дыма, один за другим, все ближе к городу. На дороге, ведущей с юга, показались всадники с копьями. Они помчались к ближайшей деревушке, которая вскорости тоже скрылась в дыму.

— Кыргызы!

На вершине горы загорелся «сполошный огонь»— караульная вышка скрылась в черном дыму, а казаки во весь конский мах помчались вниз, в острог. Кыргы-зы обычно действовали быстро — чуть замешкайся, уже стрела в спине или аркан на шее.

Со стены Малого города грохнула пушка, загремел тулумбас — большой тревожный барабан, — поднимая казаков к бою.

На Посаде поднялся крик, суета — казаки, придерживая сабли, спешили: кто в Малый город, кто на стены Большого; посадские бабы с ребятишками вязали узлы, волокли их к крепостным воротам, а в наружных воротах Большого города сгрудились на телегах подгородние крестьяне и казаки из караульных острожков — кто сумел уйти от кыргызских сабель. На стенах Большого города людей было раз, два и обчелся. Совсем мало осталось казаков в Красноярске: которые в Канский и Ачинский остроги отряжены, которые побиты. В Малом городе казаки взбегали на верхотурье — верх стены, выступающий вперед наве-сами-обламами. На обламах каждый занимал свое место по росписи, прилаживаясь у отверстий-стрелышц. Стрелки сыпали порох в длинные, шестигранные пищальные стволы. Внизу воротные стражники нервно стискивали рукояти бердышей.

— Скорей, скорей, чаво возишься, вор-р-рона! — орал стражник в Преображенских воротах на какую-то бабу, мешавшую проходу остальных.

Пора уж закрывать, а все никак — бегут и бегут, откуда их столько?

От Гремячего ключа к устью Качи в сопровождении свиты медленно ехал кыргызский хан. Широкогрудый боевой конь, блестя китайским золотом на белом лбу, осторожно ступал в черном дыму горящей деревни, перешагивая через чадящие головни и трупы. Мужики, бабы, детишки… Кто успел выскочить — на улице посекли, кто не успел — в избах спалили.

Подскакивали гонцы — все в срок вышли к городу. Запаздывал только один небольшой отряд, но не было времени дожидаться — лодки с десантом уже входили в протоку. Хан дал рукой отмашку — сигнал к началу штурма.

По сигналу, повторенному чазоолом — начальником штурмовой колонны, из соснового леска вырвались кыргызские всадники, с гиканьем и визгом понеслись к стенам Большого города. Проскакивая вдоль стен, одни непрерывно метали стрелы, стараясь попасть в стеновые стрельницы и не дать казакам бить из пищалей. Другие, вздув огонь, посылали зажженные стрелы поверх стены. Горящие стрелы перелетали стену дымными дугами, вбивались в рубленые стены, в сухие тесовые кровли, в массивные заплоты — и вскоре Большой город затянуло черным дымом пожара.

Начальник штурмового отряда еще раз подал сигнал — из лесу накатила новая волна всадников; у каждого за спиной сидел еще один воин, держа в руках большой кожаный щит. Некоторые скакали парами, держа между лошадьми длинные лестницы и сухие лесины с большими сучьями. Когда они достигли крепости, вверх полетели арканы, на стену навалились лестницы и сучковатые бревна. Спешившись и прикрываясь щитами, кыргызы бросились на стены, диким воем перекрывая грохот редких пищалей. Через несколько минут первая захваченная пищаль хлопнула уже в сторону урусов. Очистив стену, кыргызы прыгали вниз, в город, и продолжали схватку в черном дыму среди треска, пламени, в облаках искр, выметывающихся из горящих зданий.

Погиб дюжий целовальник. Отмахивался пылающим бревном, пока не взяли на пику. Его дочку еще раньше сбили стрелой.

Начальник штурмового отряда отрядил к хану гонца — заканчивался бой у ворот Большого города, часть воинов разметывала наружную стену, другие спешно прорывались к открытым еще воротам Малого города. Еще чуть-чуть и можно было пускать в бой главные силы, которые уже давно наготове и ждали только команды. Выслушав гонца, хан помедлил еще несколько секунд — момент атаки нужно было выбрать точно, чтобы не опоздать, но и не поспешить, сгрудив кавалерию на еще не расчищенном пути.

Среди многих кыргызских отрядов, которые двигались в разных направлениях перед горящим городом, завершая перегруппировку перед главной атакой, шел и небольшой отряд в пятьдесят сабель, почти не отличавшийся от прочих, если особенно не вглядываться. Увидев, куда стягиваются главные конные силы, пятидесятник отвел своих людей в сторону, ближе к енисейскому берегу. Как им попасть в город, он пока не звал, и вообще не знал, что делать. Когда за колючими ветвями сосенок показалась енисейская вода, командир отряда, прищурив глаза, стал вглядываться в сторону окончания длинного острова, доходящего почти до мыса в устье Качи.

— Это што ж там… — начал пятидесятник, — глянь-ко, у кого глаза зорче…

— Лодки. Много, — сказал Андрей.

Он вспомнил слова рядчика Степана о том, что кыр-гызы обычно с воды не нападают. Шинкарев ведь его предупреждал.

— А в лодках-то кто? Казачки? — снова спросил пятидесятник.

— Нет! Кыргызы там, с пищалями!

Андрея снова жгло багровое пламя, он крутил головой, передергивал плечами. Теперь он ясно знал, что могло прекратить его страдания — кровь. Чужая кровь, горячая, багровая, только она зальет это пламя. Врезаться с саблей в гущу — кыргызов ли, русских ли, все равно кого, и резать, резать, кромсать кровавое мясо… Что теперь удержит его от этого?

— Они к пристани идут, там высадятся, — глухо проговорил Андрей.

— Што ж нам-то делать? — пятидесятник посмотрел на него.

— На берег идти.

— Не, не на берег — на Качу. Обойти надоть, и в острог, через малые ворота.

— На берег, идиот, поздно будет!

— Шта-а-а… да я те… — надвинулся на него пятидесятник.

Андрей выдернул из ножен саблю, без замаха чиркнул легонько по шее пятидесятниковой лошади. Та отпрянула, заржав, вскинулась на дыбы.

— Слово и дело государево! — заорал Андрей первое, что пришло в голову. — Туда, на берег надо!! Кыргызы с воды пойдут!

Казаки, обряженные в кыргызское, в нерешительности глянули на пятидесятника.

— На берег дак на берег, — сплюнул тот. — К бою, казачки, сабли вон! Пошел!!!

С визгом и гиканьем, подражая боевому кличу кыргызов, полусотня вырвалась из леса, на полном ходу проскочив енисейским берегом по направлению к пристани. Ничего не поняв, хан несколько минут вглядывался в этот маневр, приняв его за самодеятельность опоздавшего отряда. На эти несколько минут задержался и сигнал к атаке главных сил.

Но ворота Малого города все еще были открыты! Там шел бой, в воротах дралась и погибала прорвавшаяся ударная группа кыргызов, в отчаянии ожидая подхода главных сил со стороны Большого города и десанта с пищалями со стороны Енисея.

Впереди, перед пристанью, горели какие-то сараи, туда успел прорваться небольшой пеший отряд кыргызов. Что-то крича, они выбежали навстречу переодетым казакам и тут же покатились под саблями.

— Надо лодки сжечь!! Все, какие есть, и наши, и ихние! — крикнул Андрей пятидесятнику. Мерин под ним старался из последних сил, но уже начал отставать.

— Семен! Ванька! Со своими к сараям, живо! — скомандовал пятидесятник. Два десятка казаков подскочили к пожару, расхватывая головни, зажигая факелы. Десант уже подходил, лодки с шорохом утыкались носами в галечный берег, стукались о долбленки и дощаники, стоящие у мостков. Экипажи лодок готовились к высадке, не вынимая оружия. Вдруг один из воинов — высокий китаец в черном — пристально вгляделся в Андрея и крикнул что-то командиру десанта. Мгновенно из лодок показались длинные стволы пищалей, за ними дымящиеся фитили.

Тридцать казаков развернулись лавой, на полном скаку атакуя пристань. В последнем рывке кони вытянулись над землей, всадники поднялись на стременах, высоко подняв сабли. Андрей кричал что-то на скаку, а ветер, забивая рты, пел песню смерти, насвистывая на сверкающих клинках.

Пищальный залп с треском разорвал воздух, в упор расхлестав казаков. Грохот, свист пуль, крик, ржание коней, визг береговой гальки, летящей из-под копыт! Кувыркались кони, катились по земле люди, кричали кыргызы, с саблями выскакивая на дощатые мостки. Но вместо сшибленных пулями всадников выскакивали новые, прыгая с коней и швыряя в лодки горящее дреколье.

Мерина, на котором скакал Шинкарев, подбили одним из первых. Андрей ударился спиной и очнулся только через минуту-другую. Рядом лежал убитый пятидесятник; мертвых было много: и людей, и коней. Горели лодки, вокруг стоял топот, рев, лязг сабель. Андрей увидел, как Чен расшвырял казаков на берегу и сейчас пробивал себе путь к городским воротам. Техника боя была знакома Андрею — Чен только ранил, добивали другие. Стиль боя выглядел отточенным, многократно отработанным — видимо, приготовленным специально для таких случаев. «Экспедиционная техника», — мелькнуло в голове Андрея.

— Эй, Чен, иди сюда! — крикнул он, поднимаясь с земли, — иди сюда, в паре поработаем!

Что-то рявкнув на бегу, Чен бросился к воротам Большого города, указывая путь своему отряду, но Андрей уже встал у него на дороге. Лязгнули, скрестившись, сабли, Андрей коленом ударил Чена в грудь, отшвырнул назад.

Они остались одни — кыргызы оттеснили оставшихся казаков и подоспевших посадских, схватка постепенно поднималась на угор.

— Уйди с дороги! — прорычал Чен. — Убью, сволочь!

— Да ладно тебе… Поработаем, постукаем. — Андрей говорил мягко, словно успокаивая его, как и положено воину «Воды». Чен с ревом бросился вперед, и Андрей стал воином «Земли», нe отступающим ни на шаг. Придавил чужой клинок своим, пережимая его напор грубой откровенной силой.

Их мышцы окаменели, волосы вздыбились, ноги врылись в береговой камешник. Два демона набычились, буравя друг друга мертвыми глазами. Глаза Андрея выглядели как алюминиевые полозья детских саночек на морозе — плоские, светлые, блестящие. Глаза Чена стали крыльями жука — темными, поблескивающими бронзовой матовостью.

Извернувшись, Чен ударил Андрея по ногам, сбив с ног, и замахнулся для последнего удара. Но Андрей, выпустив саблю, перехватил руку китайца, поддал ногой, перебросив через себя. Чен перекатился по гальке и тут же вскочил на ноги. Андрей подхватил с земли саблю, но Чен вдруг сделал длинный мягкий прыжок в сторону. Глаза его стали человеческими, слепая ярость ушла из них. Китаец оглядел берег, мгновенно оценив обстановку: большая часть десанта уничтожена, внезапной высадки не получилось, пищальные заряды расстреляны… «А-а-а!!!»— крикнул Андрей, подняв саблю для удара. Чен же вложил свою в ножны, небрежно махнул рукой в сторону горящего города.

— Иди… — как-то странно усмехнулся он.

— Ты что, т-т-твою… — зарычал Андрей.

— Иди, иди… — спокойно повторил Чен, — твой город, ты и разбирайся. Сейчас твое время.

Андрей бросился к городским воротам. «Туда Чен своих вел, значит, там сейчас самое главное!»

В воротах Малого города все еще шел бой. Воевода не мог послать на ворота большого подкрепления, так как с минуты на минуту ожидался общий штурм. Но и кыргызы не могли одолеть стражу. Не найдя дороги, которую должен был указать Чен, закрутившись среди горящего города, понеся серьезные потери в мелких стычках, лишь небольшая часть десанта добралась до ворот. Это еще не дало наступающим перевеса для захвата Преображенской башни, но позволило несколько продвинуться в глубь Малого города. Между тем хан дал наконец добро на общий штурм, и из ближайшего леса в сторону города с гулом, топотом и воем покатилась кыргызская конная лава.

Андрей достиг горящих ворот Большого города, когда кыргызы добивали последних защитников. Андрей с ходу врезался в свалку: мелькали, сталкиваясь с треском, копья и приклады пищалей, а между ними, подобно белой молнии, сверкала сабля Андрея. Забыв все правила и ограничения, сжигаемый темным огнем, он хлестал направо и налево, стремясь кровью загасить угли, физически ощутимо сжигавшие его изнутри. Враги оседали на землю, кровавыми ошметками разваливались шлемы, набухали кровью лисьи малахаи, алые фонтаны ударяли из перерубленных жил, впитываясь в пыльную землю.

Время словно замедлилось, рев и грохот боя отступили куда-то. Среди медленно качающихся кыргызов тело воина «Ветра» то распластывалось по земле, то плавно взмывало в воздух, исполняя вихревое «таолу меча». Лезвие проходило по безупречным, математически выверенным окружностям, работая подобно гигантской циркулярной пиле, смахивая все несовершенные формы жизни, выравнивая их Смертью. В холоде космической пустоты, в такт свисту и лязгу сабли качались стеклянные звуки неведомого метронома:

…при-и-ю-ти ме-ня род-на-а-я в сво-о-ей ке-е-лье гро-о-бо-вой…

Внезапно все вернулось, звуки боя с новой силой ударили в уши. Из клубов черного дыма, оставив за собой неподвижные и дергающиеся тела, вывалился Андрей с обломком сабли. Он снова почувствовал себя плохо — перед глазами крутилась черно-багровая метель, подпаленная огненными языками, заверченная обжигающими снопами искр. Скозь клубы дыма мелькал красный диск солнца, поминутно меняя очертания: вот волна дыма прошла по нему, превратив солнце в красно-черный знак «Инь-Ян», и сразу же дымный хвост завернулся оскаленной челюстью, кружки сдвинулись в черные провалы глазниц, и китайский знак превратился в оскалившийся череп.

Перед горящим амбаром Андрей споткнулся о мертвого кыргызина и выдрал из скрюченных рук пищаль и дымящийся фитиль. Кыргыз успел засыпать в ствол порох, но пуль и пыжей у него не было. Дымная улица казалась пустой, и Андрей, с пищалью наперевес, раскачиваясь, как пьяный, двинулся в сторону от Малого города. Вдруг он замер посреди улицы, тело повело в сторону, и Шинкарев ввалился прямо в горящий амбар, с крыши которого падали балки. В последний миг, в снопах искр ему удалось выскочить на противоположную сторону — одежда тлела, лицо было черно, волосы дымились. Повезло, что порох в пищали не взорвался. А с соседней улицы уже накатывал густой утробный рев кыргызской лавы.

На стенах Малого города царило беспокойство. Воевода Никита Карамышев, пройдясь вдоль нескольких заряженных пушек, покусывая пальцы, глядел на воротную башню, потом на горящий Большой город.

— Ишшо ково на вороты послать? — спросил он сотника второй казачьей сотни.

— Нету уж, Никита Иваныч, все при деле.

— Давай сюды Ваську, всех давай, кто по клетям сидит!

Сотник отправил казаков за сидящим в тюрьме Василием Многогрешным — ссыльным украинским полковником. Кроме него, выпустили всех воров, татей, кромешников. Выпущенные расхватали сабли, бердыши и бросились в свалку, кипящую в Преображенских воротах. Им удалось несколько потеснить нападающих, но ворота еще не были закрыты, когда в дальнем конце улицы, в дыму и пламени показалась черная конная лава.

Андрей вывалился на улицу, вслушиваясь в приближающийся топот и вой. Скрыться было некуда — все дома горели, дыхание перехватывало дымом, сознание уже плыло от угара. Впереди показалась темная масса, в которой горела яркая желтая точка, напоминающая круглый орлиный глаз. Это блестело, переливаясь в огнях пожарищ, нагрудное украшение на кольчуге чазоола — большой золотой диск с грифоном, раскинувшим по кругу тяжелые крылья, В это же время в каком-то другом, сдвинутом мире, черная дымная птица, блестя желтым глазом, с высоты спускалась на Андрея. Он лихорадочно осмотрел пищаль, обхлопал по бокам казацкий кафтан в поисках мешочка с пулями, затем, не найдя его, сдернул с руки браслет и, туго скрутив, затолкал его в дуло. Заряд он запыжил куском ткани, разодрав свою рубаху, и в этот момент за ним с грохотом обрушился амбар, обдав обжигающим пламенем. Спасаясь от жара, Андрей отскочил на середину улицы, внезапно появившись перед мчащейся конницей в снопах искр и клубах черного дыма, со вздыбленными горящими волосами — вот сейчас он был настоящим воином «Огня»!

— Демон! Эрлик-хан! — закричали передние всадники, сбиваясь в короткую свалку.

Андрей прицелился дрожащими руками и выстрелил прямо в желтый, налетающий на него глаз черной птицы. Сноп раскаленных железных колечек хлестнул в чазоола, и тот, схватившись за лицо, с криком завалился в седле. Пролетев выше, несколько колец попали в голубей, которые кружились над пожаром. Один из них — странно-белый, чистый, словно приготовленный для жертвы, — вдруг вздрогнул и, кувыркаясь в воздухе, полетел вниз, мгновенно пропав в огне.

…В этот момент в другом мире энергия, заключенная в браслете-обереге, голубым лучом вылетела из рук Андрея, сбив мифическую черную птицу с дымно-багрового неба.

В этот момент, на сто пятьдесят лет позднее, пра…прадед Андрея, участвующий в штурме Варшавы, подрубил знамя с красно-белым польским орлом, и лавина русской пехоты хлынула в проломленные стены Праги — укрепленного предместья мятежной польской столицы.

В этот момент девятилетний Андрюша поднял синичку, сбитую им из рогатки в пионерском лагере. Он внимательно разглядывал расколотую головку и птичий мозг, показавшийся из нее крохотным розовым язычком.

В этот момент тридцатилетний Андрей ударом палки сшиб с балконных перил нагадившего голубя, который, метнувшись вниз по широкой дуге, врезался в стекло тяжелого грузовика. Пока водитель машины, перевозившей ядерное топливо на Красноярский горно-химический комбинат, счищал с лобового стекла кровавую лепешку, его машина задержалась на несколько минут и не встретила на перекрестке Татьяну, дочь погибшего друга Андрея. Таким образом, Таня избежала дозы радиоактивного облучения, которая вызвала бы у нее тяжелую форму лейкемии — почти неизлечимого рака крови…

Конная лавина кыргызов задержалась лишь на несколько секунд, снова рванувшись вперед. Однако этих секунд оказалось достаточно, чтобы крепостные ворота, наконец, начали закрываться. Копыта одного из коней сбили Андрея, тот, потеряв сознание от ожогов и удара, бесчувственно откатился в сторону, не ощущая уже, как чьи-то крепкие руки быстро стянули его в узкий сырой погреб.

Красноярский воевода, насупив брови, глядел с верхотурья на конную кыргызскую лаву, которая, почему-то замешкавшись на миг, снова рванулась к не до конца еще закрытым воротам. Почти безнадежная ситуация стала чуть лучше, но все теперь зависело от точности крепостной артиллерии. Воевода оглянулся в сторону немца Франца, командующего батареей: у того белые кружева были выпущены поверх начищенной кирасы, в руках трость, в глазах стальной блеск, губы насвистывали что-то. Вокруг замерли бородатые пушкари, туго завинтившие нарезные затворы пушек русской системы.

— Глянь, Франтишка, кака сила прет! Здаватца, што ль, будем?

— Сие не есть фосможно, Herr Kommendant!

— Ну, тоды давай! С Богом! — скомандовал воевода.

У немца окаменели скулы, остекленели глаза — весь вытянулся, как тросточка.

— A-a-ahtung! Пе-е-рфый орутий! — растягивая голос в команде, поднял он руку и вдруг резко швырнул вниз, — FEIER!! Фторо-о-ой орутий! FEIER!!

На последнем разгоне атакующие кыргызы вылетели на открытое место перед Малым городом. Стук копыт, боевой рев, блеск сабель, мелькающих в дыму, соединились в единый кулак, готовый ворваться в Преображенские ворота, вот сейчас, в этот самый момент смыкавшиеся последней щелью, — осталось высадить их, ворваться в крепость, сея смерть урусским собакам! Над конной лавой словно поднялась волна боевой энергии — невидимой, прозрачной, но оттого не менее сильно подхватывающей и бросающей вперед душу степного воина. Обычный мир словно сместился, потоки и волны боевой силы стали видны всем, в чьем сердце горел древний огонь. Ворота стремительно приближались, прозрачная волна загустела, обретая ударную, проламывающую силу духа степной войны — Чаа. В этот момент с крепостных стен вырвались снопы какой-то иной силы — рыжей, как казачьи бороды, огневой, беспощадной. Они врезались в прозрачную волну азиатской энергии, разорвали ее, смяли, закрутили, расшвыряли клоками. Мелкие пульки, железные и каменные ядра, крупные гладкие камни, выпущенные из пушек, хлестнули по лаве, вздымая пыль; покатились кони, в воздухе замелькали руки, ноги, летящее оружие сбитых всадников. Лава рассыпалась, заворачивая на стороны, лишь отдельные всадники доскакали до стен. В этот момент тяжелые ворота наконец захлопнулись.

Чазоол, пораненный раскаленными брызгами браслета (сам Андрей уже ничего этого не видел, без сознания валяясь на земляном дне погреба), дал команду оттянуться от стен и ждать пехоту, которая со всех сторон, с задымленных горящих улиц стягивалась к Малому городу. Конники носились под стенами, часто и сильно метали стрелы, давая время подготовиться к новой атаке.

На стене стоял воевода с сотниками, совещаясь, что делать дальше. Стрелы летели густо и метко, так что начальные люди лишь краем глаза выглядывали в стрельницу.

— Собаки! — заругался воевода, когда тяжелая стрела, отшибив большую острую щепку, с треском вошла в бревно рядом с его головой. — Косоглазые, а метятся ладно!

В этот момент со стороны воротной башни на стену поднялся мужчина — настоящий «щирый украинець»с широким полным лицом и закругленным подбородком, высоким лысеющим лбом, тонким красивым носом с горбинкой, нависающим над длинными запорожскими усами. Голова его была окровавлена, наспех повязана подолом разодранной украинской сорочки.

— А, Василий! — Воевода уважительно приветствовал ссыльного полковника, отбившего ворота. — Отошли они покедова, да, видать, скоро вдругорядь пойдут.

— Ну-ко, побачимо, — не торопясь, произнес полковник Многогрешный, выглядывая в стрельницу, — це гарно…

— Што? — спросил воевода.

— Хай воны там носятця, як дурни! Трэба собрати усих хлопцив, яки з конями, та зараз и вдарити.

— Как ударить? — не понял воевода. — Откуда?

— Дывысь, Никита, — як ти дурни знову пийдут, ми туточки вийдемо, та и… — Полковник звонко шлепнул правым кулаком по левой ладони, затем подвел кулак к своему носу и после всего показал на крепостные ворота.

— Ну, гляди, Василий, — отобьешь кыргызов, царево прощенье заработаешь! Всех вершных к воротам, выходить по моему приказу! — скомандовал он сотнику.

Собрав пехоту со щитами, лестницы, сучковатые лесины, приготовив арканы, кыргызы снова двинулись на слом. Грохнули захваченные пищали, на стены со свистом понеслась туча стрел, всадники с пешими за спиной помчались к Малому городу. В этот момент со скрипом открылись Преображенские ворота и из крепости, теснясь в проезде, стали вываливаться все новые и новые конники урусов. Трехсотсабельная казачья лава, развернувшись на виду у крепостных стен, бешеным наметом покатилась на кыргызскую атаку. Впереди лавы, с саблей наголо, мчался украинский полковник Василий Многогрешный, зарабатывая себе прощенье российского самодержца и блестящую военную карьеру в Московии. Конные лавы были все ближе, ближе — вот сшиблись, смешав волчий вой кыргызов и казачий боевой мат, беспощадная рубка закружилась на узких задымленных улицах.

Скрытый от посторонних глаз, из узкой земляной щели на русских казаков внимательно смотрел невысокий почтенный господин Ли Ван Вэй, время от времени шепотом повторяя один и тот же вопрос: «Чем же эти лучше?» Но ему никто не ответил, так как его спутник — русский мужчина, пострадавший в бою, — все еще не пришел в себя.

От внезапного казачьего удара кыргызы откатились назад. У хана Ишинэ еще были резервы, он мог послать в бой свежие отряды, но им было не развернуться на узких горящих улицах.

— Спешиться, взять щиты! — поколебавшись, скомандовал хан, намереваясь штурмовать Малый город с другой стены, со стороны малой речки Качи. Но тут в его стане послышался какой-то шум, и перед ханом появился запыленный всадник на взмыленном, шатающемся коне. Упав с седла, всадник ударился лбом в землю, затем пополз на коленях к хану.

— Светлейший хан, я скакал день и ночь, я загнал двух коней… Беда!

— Что такое?! — Ишинэ вскочил с подушек, схватив гонца за грудки.

Тот едва переводил дух, колени его подгибались. Хан брезгливо швырнул гонца на землю.

— Говори, сын собаки!! — бешено крикнул он.

— Джунгары… Большой отряд перешел Саяны по тайным перевалам, в обход наших застав. Они громят кочевья, режут скот, убивают всех… Спаси свой народ, светлейший хан!

— Проклятье!!! — Хан мог только рычать, брызгая слюной сквозь стиснутые зубы. Он мотал головой с безумным видом, в его глазах бешенство сменилось глубокой тоской — как у загнанного волка, которого обступили собаки.

— Повернуть войска, отвести всех от города, мы уходим! Но мы еще вернемся, дай срок, вернемся! — грозил он горящему городу.

На крепостной стене воевода Никита Карамышев наблюдал за схваткой, откатившейся к дальним воротам Большого города. Рядом с ним стоял немецкий командир батареи.

— Ну, Франтишка, што скажешь? — спросил Никита Иванович.

Немец выглянул в стрельницу, вслушиваясь в затихающие звуки боя.

— Отшень карашо.

— Знамо дело, — согласился красноярский тайша и загремел коваными сапогами, спускаясь по лестнице.

Кыргызы еще не однажды приходили под Красноярск, и даже вместе с джунгарами, вассалами которых они стали. Однако так ни разу и не взяли эту крепость. Ни разу, за восемьдесят лет непрерывной войны!

А в тот день, когда на разоренный город опустилась ночь, они ушли от Красноярска. Слабый вечерний дождик шипел паром на догорающих черных развалинах, наполняя водой лунки, оставленные тысячами конских копыт. Ни Андрея, ни Мастера тоже не было в городе.