Глава 27
Бурцев поднимался по редколесью на холмистое взгорье и качал головой. Рубил со зла рыцарским клинком кусты. Успокаивался. Невеселую думу думал.
Ох, и «повезло» же ему с женушкой! Отвык, блин, расслабился, пока на Аделаиду действовала успокаивающая магия арийской башни. А кончилось пресловутое просветление – и княжна словно с цепи сорвалась! На первых порах после бегства из эсэсовского хронобункера вроде бы ничего, радовалась спасению, довольна всем была, но чем дальше – тем хуже. Или ментально-магический транс, которому подвергли Аделаиду эсэсовские эзотерики, в том виновен? Да нет, всегда она такой была до просветления. Просто как-то прежде он не придавал этому значения. Любовь-с… Но ведь любой любви и любому терпению может прийти конец. Особенно если ультиматум ставят: или – или. Или верная дружина, или капризная жена. И если, елки-палки, так не вовремя начинается обострение стервозности.
Бурцев поднялся. Сверху, действительно, видно было далеко и хорошо. Лесок за взгорьем кончался. А колея заброшенного тракта тянулась извилистой, едва заметной ленточкой среди редких деревьев и густого кустарника. Никаких препятствий впереди не наблюдалось. Проехать можно. А там, дальше где-то, должна быть сожженная деревенька. Место сбора. В общем, почти добрались…
Чу! А это что?! Прислушался… Точно – лошадиное ржание. Сзади, с той стороны, где он оставил грузовик с пулеметом и взбалмошную польскую княжну. Неужели немцы? Неужели Аделаида опять в плену? Ну, невезуха! Опять выручать придется. Какая-никакая, а все ж жена. Да, сначала выручать, но уж потом…
К машине он сбежал скрытно, но быстро.
Уф! Пронесло! Во всадниках, круживших возле «Опеля», Бурцев узнал… Освальда. Збыслава. Дядьку Адама. Гаврилу… А вон и остальные. Лошадей на всех не хватало, так что Сыма Цзян с Ядвигой ехали вдвоем на одном коне. И Бурангул с Джеймсом – тоже. Кони были крупные, боевые, рыцарские. Трофейные.
– Ва-а-ацлав!
– Ва-а-асиль!
Его увидели. Поскакали навстречу.
Да, все были в сборе. Кроме ведьмы Берты. Ну, и фиг с ней! Аделаида спокойней будет. Хотя будет ли?
Княжна, надувшись, по-прежнему сидела в кабине. И куда только делся страх перед «колдовской повозкой». Аделаида воротила нос и разговаривать ни с кем не желала. Ладно, пускай. На обиженных, как говорится, воду возят…
– Дмитрий, откуда кони? – спросил Бурцев.
– А за речкой, за холмами возле Шварцвальдской крепости отловили, – доложил новгородец. – Туда, к водопою, забрели лошади немецких рыцарей, которых подле замка стрелами посбивало. Ну, мы похватали коней, каких смогли, друг дружку нашли, а тебя с Агделайдой – нет. Смотрим – вокруг замка, да в лесу немцы все еще рыскают. И тевтонское посольство куда-то прочь едет. Не похоже, в общем, чтоб вас сцапали. Решили, что вы уже к сгоревшей деревне, как ты говорил, направились. Ну и мы – туда же, прямиком.
Славно! Пока они с Аделаидой петляли по окрестностям, дружина скакала к оговоренному месту встречи.
– Немцы за вами…
– Нет, не гнались, Василь. Мы заприметили – стороной они пошли – к балвохвальской башне, где нас фон Гейнц встретил. Наверное, думают, и мы все туда подадимся. Так что здесь вряд ли объявятся. Безопасно здесь. Пока…
– А Берта где?
– Ведьма-то? По пути отстала. Свернула в сторону – ни здрасьте-пожалуйста – и с концами. А мы вот наткнулись на эту колесницу безлошадную. Сначала думали – немецкие колдуны здесь из тевтонского посольства, потом глядь – Аделаида сидит в повозке. Только она нам сказала, что ты ушел обратно к Шварцвальдскому замку.
– Я? К замку? Зачем?
– Не знаю, не ведаю. Сказала, ушел и все. Мы уж собирались за тобой скакать. А ты из леса выходишь. Совсем с другой стороны.
Бурцев глянул в лобовое стекло кабины. За стеклом отвернулись. Ах, ты ж… супружница, мля, благоверная. Дружину решила отвадить подальше, да, женушка? И тем, значит, разрешить спор. Нет, такого он не ожидал. Даже от Аделаиды. Это уж, знаете ли, чересчур. Это уж слишком.
– Куда ты, Василь?
Бурцев Дмитрия уже не слушал. Подошел к «Опелю». Рывком распахнул дверь:
– В чем дело, Аделаида? Что ты себе позволяешь?
– Отстань! – ответ княжны был краток.
Он не отстал. Вытянул Агделайду Краковскую наружу. За ногу, за руку…
– Нет уж, послушай меня, жена. До тех пор пока я тут воевода…
– Ф-ф-фоевода! – презрительно, будто оскорбление, фыркнула княжна.
Княж-ж-жна…
– …и пока дружина при мне, не смей вносить смуту. Не нарывайся, жена.
– Смуту? – Глазки полячки прищурились. – Да ты еще не видел смуты, Вацлав. Той смуты, которую я могу устроить. Сейчас я тебе покажу смуту! Всем вам покажу. Такую смуту – рады не будете!
Лицо Аделаиды снова пылало от гнева.
– Освальд! – позвала малопольская княжна. – Пан Освальд Добжиньский!
Добжинец подошел, пялясь в изумлении на разъяренную землячку-полячку.
– Чего это она, Вацлав?
Подбежала встревоженная Ядвига. Остальные тоже подтягивались.
В воздухе запахло… Нехорошо, в общем, запахло.
– Агделайда, уймись, – холодно сказал Бурцев. – Хуже ведь будет.
Агделайда Краковская униматься не желала.
– Пан Освальд Добжиньский, известно ли тебе, что твой обожаемый воевода спал с твоей женой? – звонко и торжественно объявила княжна.
– Ты бредишь, Агделайдушка? – сначала в словах пана звучало сочувствие.
– О, нет, благородный пан. Я видела все собственными глазами. Не веришь мне – спроси у Вацлава. И у Ядвиги. О заброшенной кульмской мельнице спроси. Только в глаза им смотри повнимательней, чтоб не соврали, любовнички.
Освальд нахмурился:
– Это правда?
Взгляд на Ядвигу, взгляд на Бурцева.
– Ядвига? Вацлав?
Ядвига смотрела спокойно, наивно и невинно. Бурцев так не умел.
– Ядвига тогда еще не была твоей женой, Освальд, – сказал Бурцев.
– Но она уже была моей, – сказал Освальд.
– Я об этом знать не мог. На Кульмский турнир ты, как и я, прибыл тайным рыцарем и никому не открывал ни лица, ни имени.
– Было?! – с ненавистью выдавил Освальд. – Значит, все-таки было?! И ты молчал, Вацлав?
Поляк снова глянул на Ядвигу:
– И вы вдвоем молчали? Все это время?
– Освальд, успокойся. Не горячись.
– Молчали… не говорили…
Вообще-то о таком не принято рассказывать. Тем более вспыльчивым ребятам, вроде пана Освальда. Или все же стоило обсудить это раньше? Наверное, стоило. Но…
– Что бы это изменило? Если б сказали? Ну, узнал бы ты. Ну, перессорились бы мы. Не сейчас – раньше. И кому от этого легче?
– Не говорили… Мне… Ничего…
Это была нет, не ревность даже обманутого мужа. Удивление. Недоумение. Обида. Злость. И всепоглощающая ярость.
В сторонке улыбалась малопольская княжна. Агделайда Краковская знала, как мстить. И куда бить, знала. Коварная дочь Лешко Белого попала не в бровь, а в глаз. Точнехонько.
Да, ситуевина! Бурцев сокрушенно покачал головой. Он-то за столько лет и думать забыл о той ночи на Кульмской мельнице. О ночи, проведенной в хмельном угаре и в сладких объятиях Ядвиги Кульмской – опытной мастерицы любовных утех без любви. Да, по большому счету, Бурцев никогда и не придавал случившемуся большого значения. Ну, было. По пьяни. Случайно. Когда добжиньский рыцарь еще не был связан никакими обязательствами с постельной разведчицей Ядвигой Кульмской.
Ну, так и что? Убиться теперь? В конце концов, Освальд ведь тоже, помнится, ухлестывал в своем замке Взгужевеже за Аделаидкой. Правда, без особого успеха.
И все же…
Все же Бурцев чувствовал себя сейчас препаршиво. Предатель – не предатель, подлец – не подлец, а как-то так, этак… Такое бывает. И до чего ж неприятно такое.
Крепкая мужская дружба рушилась. Из-за былого грешка одной девчонки. Из-за несдержанного язычка другой.
– Молчали… вы… оба…
Добжинец – красный, дрожащий, взбешенный – выступил вперед. Сжал кулаки. «Хорошо, что меча сейчас у Освальда нет», – пронеслось в голове Бурцева. Меч был у него, но трофейное оружие Бурцев демонстративно сунул за пояс. Небольшая – нерабочая и незаточенная – часть клинка у самой крестовины, в общем-то, позволяла носить меч вот так, по-пацанячьи, без ножен. С известной долей осторожности, конечно.
– Освальд, я не собираюсь с тобой драться.
Добжиньский рыцарь, однако, пер на него, как танк.
– Освальд, не дури! – пробасил рядом Гаврила.
Поляк даже не взглянул в его сторону. Поляк видел сейчас только Бурцева. И Ядвигу. И снова Бурцева. И снова Ядвигу.
Поляк шел врукопашную. За Освальдом топали верные своему пану Збыслав и дядька Адам. Посерьезневшие, помрачневшие. Глаза отводящие. Но готовые все же прикрыть тылы господину, коль уж начнется драка.
Елы-палы, этого еще не хватало!
– Эй, вы трое! Что, совсем белены объелись? – перед Бурцевым встал Дмитрий. Влезли и остальные. Разнимать.
Успели. Развели… Драки не вышло. Мордобой погасили в зародыше. На литвинского медведя Збыслава навалились новгородские богатыри Гаврила и Дмитрий. Против силы – двойная сила.
Дядьку Адама скрутили Бурангул и Сыма Цзян.
На Освальде тоже уже висели Джеймс и Хабибулла.
Недолго, впрочем. Рыцарь стряхнул обоих. Говорят, в состоянии аффекта в человеке пробуждается небывалая сила. Правильно, в общем-то, говорят…
Но первый – самый опасный – запал был истрачен. Пар ушел. Освальд глянул в глаза Бурцеву. Покачал головой. Процедил сквозь зубы:
– Слишком много мы с тобой пережили, Вацлав. Много дорог вместе проехали и много общих врагов изрубили. Благодари за то Бога.
– Освальдушка, не надо, успокойся, а? – попыталась приластиться к своему пану Ядвига.
Раньше ей это удавалось. Всегда. Теперь – нет.
– Уйди! – прорычал Освальд.
И ушел сам.
Вскочил в седло трофейного тевтонского коня.
– Пан Освальд! Обожди! – Збыслав и дядька Адам тоже рванулись было к лошадям.
– Назад! – страшным голосом взревел добжинец. – Не желаю никого видеть. Я уезжаю! Один! Все!
Литвин и прусс понуро отступили.
– Не поминайте лихом, чтоб вас всех… – зло крикнул на прощание шляхтич.
И что было сил стеганул коня. С пронзительным ржанием боевой жеребец ломанулся через кусты, пролетел меж деревьями. Вскоре треск ветвей и стук копыт смолкли.
– И куда он теперь, сердешный? – покачал головой Гаврила.
– А кто ж его знает? – тихонько ответил Дмитрий. – Коли не отойдет, не остынет – сгинет, как пить дать, сложит буйну головушку в немецких краях.
– Дура! – вздохнул Бурцев. – Какая же ты дура, Агделайда Краковская!
Подавленно молчала дружина.
