Глава 63
Если б наскочили на мель с прямого разгона да на полной скорости, точно, поубивались бы на фиг. Размазало бы всех по стенкам рубки и по палубе за милую душу. Повыбрасывало бы за борт.
Но крутой разворот и дикие маневры лишенного управления катера несколько ослабили инерцию движения. Они благополучно пронеслись сквозь скальную вилку. Впрочем, в благополучие сейчас верилось слабо. Удар. Толчок. Грохот. Скрежет. Вой перенапряженных двигателей... Из воды они вылетели на твердое, податливое, но основательное, цепкое, вязкое. Встали. Сели. Повалились с киля набок. Накренились. Черпанули воды. Увязли плотно и надежно.
Палуба сотрясалась и дергалась, как обезумевшая. Под ногами вздрагивало нутро катера. Откуда-то из-за кормы летели и летели брызги, песок, галька...
Отключить! Отключить долбаную машину, пока винты совсем не угробили, на хрен! Бурцев поднялся. Кое-как, по перекошенному, вибрирующему полу рубки добрался до приборов управления. Заглушил двигатели. «Раумбот» затих, умер. Но за спиной еще что-то стучало — глухо и без умолку.
Бурцев оглянулся. Освальд! Поляк, почем зря, лупил немца латной рукавицей. Пленник уже не смеялся и не улыбался. Даже не кричал. Зубы и кровавые сопли разлетались по рубке. Торчавшая из спины эсэсовца рукоять кольтэлло скребла металл.
— Пся крев! Пся крев! Пся крев! — выплевывал свои незамысловатые ругательства поляк.
Гаврила глухо стонал и ворочался под штурманским столом — видать, конкретно приложился головой. Джеймс пытался оттащить взбешенного добжиньца от немца. Бурцев поспешил на помощь брави.
— Прекратить!
Освальд не прекращал. Пришлось встряхнуть пана как следует, привести в чувство. Вроде успокоился. Застыл, дыша тяжело и глядя налитыми кровью глазами в разбитое лицо эсэсовца.
— Вы все равно подохнете! — чуть слышно изрек немец. — Все подох...
Больше он не произнес ни слова. Побулькал, похрипел с полминуты. Затих. Джеймс перевернул труп на живот, выдернул нож.
Бурцев сплюнул. Вышел из рубки. Покосился на люк грузового отсека. Люк как люк. Здоровый и запертый. Опечатанный. Опломбированный. С громадным замком. Ладно, еще будет время посмотреть, что упрятано в недрах катерка. А пока...
Он перегнулся через борт, осмотрел судно. Несколько дощатых щитов слетело с креплений и плавало сейчас на мелководье. Сорвался и, смяв палубные ограждения, вывалился за борт кран-лебедка. Но в остальном... Надо отдать фрицам должное — «раумбот» был сделан на совесть. Корпус катера достойно выдержал удар. Течи вроде нет. Огорчали, правда, погнувшиеся лопасти винтов, которым пришлось загребать не воду, а песок и морскую гальку. Но ничего, такая беда — и не беда вовсе. В общем-то, можно сказать, повезло.
И все же везунчики были невеселы. Бурцев — тот и вовсе минут пять молча вышагивал с каменным лицом по накренившейся палубе. А чему радоваться, если даже от берега как следует не отплыли? Вон, маячит еще на горизонте венецианская колокольня. Глянет какой-нибудь Хранитель Гроба оттуда в бинокль — а угнанный катер туточки, как на ладони. Да и без бинокля, наверное, их разглядеть можно. А ну как пошлют фашики вдогонку карательную экспедицию?
— Вацалав?! — позвал Бурангул.
Глазастый лучник-юзбаши указывал на море.
Е-пс-с-с! Уже послали. Несколько точек вынырнули из-за песчаной косы, рассыпались по водной глади. Точки приближались — медленно, осторожно. Переставали быть точками, обращаясь в венецианские парусники и галеры... А нехило! На них что же, весь флот республики бросили? Проверку на вшивость устроили? Психологическую атаку? Ну-ну...
Неподвижный «раумбот» сидел на мели кормой к противнику. И весьма кстати... Бурцев встал к двадцатимиллиметровке. Повертел пулемет, пощелкал железками, проверил. Все в порядке! «MG. С/38» от удара судна о мель не пострадал. Зенитный лафет с клеймом «L. С/38» — тоже. Станина позволяла легко ворочать громоздкое — семьсот-восемьсот кг — орудие во все стороны. И по горизонтали, и по вертикали. Максимальный угол подъема был обычным для большинства немецких зениток: плюс восемьдесят пять, что позволяло даже с близкого расстояния расстреливать высокие береговые цели. При этом минимальный угол был снижен до минус двадцати пяти. Тоже очень удобно: можно всадить очередь под ватерлинию противника хоть при абордажной схватке.
В авангарде венецианского флота шел «Буцентавр». Оцарапанный бок, несколько недостающих, сломанных «раумботом» весел и ручной пулемет на носу галеры... Да, вряд ли этот плавучий дворец спешил сейчас на древний обряд обручения с морем.
О том, кто заправляет флотилией, гадать не приходилось. Синьора Типоло завалили, затоптали во всеобщей панике. Сенаторы-аристократы разбежались. Венецианские гвардейцы со своими кондотьерами — тоже. Остаются немцы — больше некому. Конфисковали, небось, Хранители Гроба и братья ордена Святой Марии корабли, что получше, загнали на суда перепуганных морячков да гребцов, кого поймать смогли, — и полный вперед. Под тевтонскими мечами и «шмайсеровскими» стволами.
С «Буцентавра» ударила пулеметная очередь. Первая, предупредительная: пули просвистели над катером.
— Рус, сдавайся! — донесся усиленный мегафоном голос. — Ты есть деваться некуда! Ты есть сопротивляться бесполезно!
Ага, как же! Бесполезно! Рано растыкались, мля! И предупредительной пальбой воздух сотрясаете понапрасну, мать вашу!
Бурцеву предупреждать было некого. И терять — нечего. А потому он бил на поражение сразу. Бил, пока не опустошил магазин. А опустошив, перезарядил пулемет и добавил снова. И еще раз перезарядил. И опять — частыми короткими очередями...
С парусников и галер отвечали редко. Не мудрено! Зенитная двадцатимиллиметровка все-таки посолиднев ручных пулеметов и «шмайсеров» будет. Шмаляла она не пулями даже, а стограммовыми снарядиками, которые прошивали деревянные венецианские кораблики навылет — от носа до кормы. И до четырехсот выстрелов в минуту эта машина выдавала исправно, даже с учетом перезарядки. Так что...
Бурцев и сам едва не оглох от лая кормового орудия и команду свою перепугал до полусмерти. Но — нормалек! Изрешеченный «Буцентавр» тонул. Шла ко дну еще одна галера поменьше. Заваливались на бок два парусных когга. С других судов — изрешеченных и относительно еще целых — в панике бежали венецианские мореходы. Люди так и сыпались за борт, в надежде добраться до берега вплавь.
А Бурцев расстреливал неповоротливые плавучие мишени, как в тире: неторопливо, вдумчиво, со вкусом, с расстановкой, короткими — в три-четыре патрона — очередями. Корабли тонули, и, в конце концов, за венецианцами последовали немцы. Братья Святой Марии срывали доспехи. Хранители Гроба избавлялись от громометов. И те и другие налегке прыгали в воду. Прыгали, прыгали...
Брошенные командой, лишенные управления суда, неудачно поймав парусами ветер, переворачивались. Две-три полузатопленные посудины летучими голландцами дрейфовали в открытое море. И лишь с полдюжины быстроходных коггов арьергарда, вовремя выйдя из-под обстрела, благополучно скрылись за песчаной косой. Остальные... В общем, Венеция сегодня осталась без флота. А какая теперь фашистам польза от морской республики, лишенной кораблей?
Бурцев еще раз глянул через прицел на уходящую под воду корму «Буцентавра», процедил сквозь зубы:
— А вот не будет вам сенсо...
Но и радости от победы тоже не было. Наоборот — кошки скребли на душе. Теперь враг к катеру, застрявшему на мели, конечно, не сунется. Теперь он их попросту возьмет измором. М-да, ситуация... Добираться до берега вплавь? Далековато вообще-то, и к тому же наверняка их там будут ждать. Значит, что? Значит, куковать на островке-«раумботе» и ждать голодной смерти? В любом случае — Палестины им уже не видать как своих ушей. А ему не видать Аделаидки. Нет! Бурцев тряхнул головой. Он так не согласен.
— Славно! Ох, славно ты их, Василь! — ликовал Дмитрий.
Новгородский сотник аж пританцовывал возле зенитки.
Бурцев не ответил. Ушел в рубку. Злой и мрачный. Столкнулся в дверях с Джеймсом, вытаскивавшим труп камикадзе-моториста.
— Как дела, капитан-воевода?
Бурцев ответил как есть. Запомнившимся итальянским словечком ответил:
— Мерда!
Джеймс понимающе хмыкнул:
— Значит, пора держать совет. Как там у вас, у русичей, говорится? Одна глава хорошо, а много...
— Больше, — буркнул Бурцев.
