Сальвору Хардину, убежденному шутнику, приписывали множество эпиграмм, многие из которых, вероятно, апокрифичны. Тем не менее считают, что он однажды сказал:

— Хорошо всегда быть честным, в особенности, если у тебя репутация лгуна. пользоваться этим секретом, учитывая, что он уже четырнадцать лет играл на Анакреоне целых две роли, которые часто и неприятно напоминали ему танец человека на раскаленном металле.

Для народа Анакреона он был первосвященником, представителем Основания, которое для этих варваров было символом волшебства и центром религии, которую они создали не без помощи Хардина за последние тридцать лет. И в качестве первосвященника он построил там свой дом, ставший для него темницей, потому что в глубине души он презирал тот ритуал, в центре которого находился.

Но для короля Анакреона — старого, уже умершего, и нового, еще молодого внука, который сидел сейчас на троне, — он был просто могущественным послом, которого одновременно боялись и которому завидовали.

В целом это была неприятная работа, и его первое за три года путешествие на Основание, хотя и вызванное неприятной необходимостью, было для него как долгожданные каникулы.

И так как не в первый раз приходилось ему путешествовать в строгой секретности, он вновь применил к жизни эпиграмму Хардина.

Он переоделся в гражданское платье и взял билет второго класса на пассажирский лайнер, отбывающий на Терминус. Прибыв на Основание, он пробрался сквозь толпу пассажиров на космодроме и позвонил в зал Совета из городского видеоавтомата.

— Меня зовут Янг Смит, — сказал он. — На сегодняшнее утро мне назначена встреча с мэром.

Молодая женщина с безжизненным лицом, хотя и достаточно деловая, на другом конце провода сделала второе переключение, обменялась с кем-то двумя-тремя быстрыми фразами, а затем сказала сухим механическим голосом:

— Мэр Хардин примет вас через полчаса, сэр.

Экран видеофона померк.

После этого посол купил последнее издание местной газеты, неторопливо прошел городской сад и, усевшись на первую попавшуюся пустую скамью, прочитал передовую статью, спортивные новости и уголок юмора. Когда полчаса истекли, он встал, засунул газету под мышку и пошел в зал Совета, где представился.

За все это время его так никто и не узнал потому что он вел себя как самый обычный гражданин, и некто не обратил на него ни малейшего внимания.

Хардин взглянул на него и ухмыльнулся.

— Берите сигарету. Как путешествие?

Вересов потянулся за сигаретой.

— Любопытно. Рядом со мной в каюте путешествовал священник. Он ехал на Терминус, чтобы пройти специальный курс по приготовлению радиоактивных синтезов — для лечения рака.

— Но ведь он не называл это так, а?

— Еще чего! Для него это была святая вода.

Мэр улыбнулся.

— Продолжайте.

— Он вовлек меня в спор и долго и старательно пытался извлечь из меня болезнь материализма.

— И он не узнал своего первосвященника?

— Без моей алой мантии? Кроме того, он был со Смирно. Это просто удивительно, Хардин, как быстро повсюду воцарилась религия науки. Я написал эссе по этому поводу — для своего собственного удовольствия — опубликовать, конечно, не придется. Подходя к проблеме социологически, можно видеть, что когда старая Империя стала гнить по краям, наука, как таковая быстро забылась на окраинных мирах. Чтобы вновь восстановить ее, пришлось представить все совершенно в ином свете, и моментально все стало на свои места. Это особенно хорошо видно, если применить символическую логику.

— Интересно!

Мэр закинул руки за голову и внезапно сказал:

— А сейчас расскажите о положение на Анакреоне!

Посол нахмурился и вынул сигару изо рта. Он с отвращением взглянул На нее и положил в пепельницу.

— Что ж, положение очень плохое.

— В противном случае вас вы здесь не было.

— Да уж. Вот как обстоят дела. Наиболее важным человеком на Анакреоне является Принц Регент Венис, дядя короля Леопольда.

— Знаю. Но ведь на следующий год Леопольд станет совершеннолетним? Кажется ему будет шестнадцать?

— Да в феврале.

Вересов замолчал, затем сухо добавил:

— Если доживет. Отец короля умер при подозрительных обстоятельствах. Во время охоты пуля попала ему в грудь. Это рассматривалось как несчастный случай.

— Гмм… кажется, я помню Вениса еще с тех пор, когда мы вышвырнули космический флот с Терминуса и я попал на Анакреон. Это было еще до вас. Дайте-ка мне подумать. Кажется, это такой мрачный молодой человек с копной черных волос и косой на один глаз. У него еще такой смешной крючковатый нос.

— Он самый. Он остался косым, и нос у него такой же крючковатый, и волосы поседели. Он не чист на руку. К счастью, он самый большой дурак на всей планете. Считает себя необычайно умным и проницательным, так что все его намерения видны насквозь.

— Так обычно и бывает.

— Он считает, что если надо разбить яйцо, то делать это надо по меньшей мере атомным бластером. Вспомните налоги, которыми он хотел обложить имущество храма два года назад, когда умер старый король. Помните?

Хардин задумчиво кивнул головой, потом улыбнулся.

— Жрецы подняли шум.

— Они подняли такой шум, что его можно было слышать на Лукреции. С тех пор он стал более осторожным, но все-таки умудряется устраивать неприятности. В какой-то степени нам это и не очень выгодно, слишком он уверен в себе, прямо таки безгранично.

— Возможно, он этим компенсирует свой комплекс неполноценности. Младшие сыновья королевского рода обычно этим страдают.

— От этого не легче. Он все еще кричит о том, что надо напасть на Основание. Он даже не пытается скрывать своих мыслей. И его положение позволяет ему это делать, с точки зрения вооружения. Старый король создал великолепный космический флот, и Венис не дремал два последние года. Даже эти налоги на имущество храма он думал употребить на дальнейшее вооружение, а когда у него ничего не получилось, он вдвое увеличил обычные налоги.

— Были какие-нибудь беспорядки?

— Ничего серьезного. Послушание властям — было текстом каждого призыва в королевстве многие недели. Мы сами провели много служб по этому поводу. Не скажу, правда, что Венис высказывал нам какую-нибудь особую признательность.

— Ну, хорошо, я понял всю подоплеку. А теперь, что случилось? — Две недели тому назад купеческий корабль с Анакреона обнаружил в космосе старый военный крейсер бывшего имперского космофлота. Он плавал в космосе по меньшей мере три столетия.

В глазах Хардина сверкнул интерес. Он выпрямился.

— Да, я слышал об этом. Навигационное бюро прислало мне петицию с просьбой предоставить им корабль с целью изучения. Как я понял, он находится в хорошем состоянии.

— В слишком хорошем, — ответил Вересов сухо. — Когда Венис на прошлой неделе получил письмо с просьбой передать крейсер Основанию, у него чуть было не случились конвульсии.

— Он мне еще не ответил.

— И не ответит — разве что пушками, по крайней мере он так считает. Видите ли, он пришел ко мне как раз в день моего отъезда и попросил, чтобы Основание привело этот крейсер в боевую готовность, а потом передало его комическому флоту Анакреона. У него хватило нахальства сказать, что ваше письмо от прошлой недели указывает на намерение Основания атаковать Анакреон. Он сказал, что отказ починить и привести в боевую готовность космический крейсер только подтверждает его подозрения, и прибавил, что тем самым мы вынуждаем его принять меры по защите Анакреона. Вот его собственные слова. Мы его вынуждаем! И вот почему я здесь!

Хардин мягко рассмеялся.

Вересов продолжал, улыбнувшись:

— Конечно, он ожидает отказа и это будет прекрасным предлогом в его глазах для немедленного нападения.

— Я понимаю это, Вересов. Ну что ж, у нас в запасе есть есть еще шесть месяцев, так что сделайте с крейсером все, что нужно и подарите ему с нашими наилучшими пожеланиями, переименуйте его в «Венис» как знак нашей любви привязанности.

Он вновь рассмеялся.

И вновь Вересов ответил ему едва заметной улыбкой.

— Я понимаю, что это логично, Хардин, но я все же волнуюсь.

— О чем?

— Этот корабль… Они умели таки строить в те дни. Его грузоподъемность больше, чем у половины всего флота Анакреона. На нем стоят атомные пушки, которые в состоянии уничтожить планету. Слишком уж он хорош, Хардин…

— Наивно, Вересов, наивно. И вы, и я, оба знаем, что даже тем оружием, которое он сейчас имеет, Венис может спокойно захватить Терминус задолго до того, как мы приведем в порядок этот крейсер для собственных нужд. Какое же это тогда может иметь значение, если мы дадим ему еще один крейсер? Вы же знаете, что до настоящей войны дело не дойдет.

— Думаю, да.

Посол поднял свой взгляд.

— Но, Хардин…

— Да? Что вы остановились? Продолжайте.

— Послушайте, это не мое дело, но я читал сегодня газету.

Он положил газету на стол и ткнул пальцем в передовицу.

— Группа членов Совета создает новую политическую партию.

— Это я прочел.

Вересов заколебался.

— Я знаю, что вы лучше разбираетесь во внутренних делах, чем я, но, по-моему, на вас нападают по всему фронту, разве что не применяя насилия. Насколько они сильны?

— Очень. Возможно они будут контролировать Совет после следующих выборов.

— Но не раньше?

Вересов искоса взглянул на мэра.

— Есть способы и помимо выборов.

— Вы что, принимаете меня за Вениса?

— Нет. Но починка крейсера займет несколько месяцев и нападение последует сразу же. Это несомненно. То, что мы уступим будет воспринято, как проявление слабости, а имперский крейсер чуть ли не вдвое увеличит силы флота Вениса. Он нападет на вас. Это так же точно, как я первосвященник. зачем рисковать? Сделайте либо одно, либо другое. Или объясните ваш план компании Совета, или заставьте Анакреон объясниться сейчас.

Хардин нахмурился.

— Заставить? Прежде, чем наступит кризис? Это единственное, чего я не должен делать. Существует Хари Сэлдон и такая вещь, как его план.

— Так вы абсолютно уверены, что такой план существует?

— Вряд ли могут возникнуть какие-нибудь сомнения, — последовал твердый ответ. — Я присутствовал на открытии сейфа и Сэлдон ясно дал нам это понять.

— Я не это имею в виду, Хардин. Я просто не понимаю, как можно предвидеть и расписать историю человечества на тысячу лет вперед. Может Сэлдон переоценил себя?

Он поежился от иронической улыбки Хардина и добавил:

— Конечно, я не психолог.

— Вот именно. Никто из нас не психолог. Но я получил некоторые элементарные познания в молодости, вполне достаточные, чтобы понять возможности этой науки, хотя сам и не в состоянии ничего рассчитать. Нет никакого сомнения в том, что Сэлдон сделал именно то, что утверждает. Основание, как он говорит, было создано как научное утверждение, посредством которого наука и культура умирающей Империи будут сохранены веками начинающегося варварства и, в конце концов, доживут до Второй Империи.

Вересов с сомнением кивнул головой.

— Каждый знает, что именно так и должно все произойти. Но можем ли мы рисковать настоящим из-за какого-то туманного будущего?

— Мы должны, потому что это будущее отнюдь не туманное. Оно было просчитано и записано Сэлдоном. Каждый последующий кризис в нашей истории отмечен, и успешный выход из этого кризиса зависит от того, насколько правильно мы решили предыдущий. Мы переживаем сейчас только второй кризис, и мне даже страшно подумать, какой может быть результат при малейших отклонениях.

— Это ничем не подтвержденные рассуждения.

— Нет! Во время выступления Хари Сэлдона, когда открыли сейф, он сказал, что в каждый кризис наша свобода действия будет ограничена до такой степени, что мы сможем найти из создавшегося положения только один выход.

— Чтобы мы не наделали глупостей и не свернули в сторону?

— Совершенно верно. Путь должен быть только один. Но, соответственно, пока у нас существует выбор как поступать, это значит, что кризиса еще нет. Мы должны тянуть так долго, как только можем, и, великий космос, именно это я и собираюсь делать!

Вересов не ответил. Он задумчиво пожевал губу. Прошло не больше года с тех пор, как Хардин обсуждал с ним одну проблему — по-настоящему важную проблему: что противопоставить враждебным приготовлениям Анакреона. Да и то только потому, что Вересов настоял на обсуждении.

Казалось, Хардин слышал все его мысли.

— Лучше бы я вам об этом ничего не говорил, — сказал он.

— Почему? — с изумлением вскрикнул Вересов.

— Потому что теперь уже шестеро людей знают об этом: вы, я, трое других послов и Иоганн Ли, а я очень боюсь, что идея Сэлдона заключалась в том, чтобы никто ничего не знал.

— Почему?

— Потому что даже развитая психология Сэлдона была ограниченной. Она не могла оперировать со слишком большим числом независимых переменных. Он не мог рассчитать отдельных личностей, так как и вы можете применить кинетическую теорию газов к отдельным молекулам. Он работал с толпами, с населением нескольких планет, а только слепые толпы, не обладающие знанием своих будущих действий и конечного результата подчиняются его уравнениям.

— Это не просто.

— Но это так. Я не знаю психологию в такой степени, чтобы объяснить вам научно. Но вы это знаете. На Терминусе вообще нет ученых психологов, так же и математических книг по этому вопросу. Совершенно очевидно, что Сэлдон не желал, чтобы кто-нибудь на Терминусе обладал умением рассчитывать будущее. Он хотел, чтобы мы шли к цели слепо, а, следовательно, и верно, согласно законам психологии толпы. Но я однажды уже вам говорил, я понятия не имел, что случится после того, как мы выдворим от себя анакреонцев. Я просто хотел установить равновесие сил, не более того. Только значительно позже мне показалось, что я понимаю куда влекут нас события, но я сделал все возможное, чтобы действовать, не исходя из этого знания. Если бы в результате своего предвидения я вмешался бы в события, боюсь, с планом Сэлдона все было бы кончено.

Вересов задумчиво кивнул головой.

— Мне не привыкать к таким сложным рассуждениям, я наслушался всякого в храмах на Анакреоне. А как вы думаете узнать тот момент, когда наступит пора действовать?

— Этот момент уже известен. Вы сами признаете, что как только мы починим космический корабль, ничто не остановит Вениса от нападения на нас. Тогда у нас не будет больше выбора.

— Вы правы.

— И как только из всех этих альтернатив у нас больше не будет выхода, считайте, что наступил кризис. Тем не менее, я взволнован.

Он промолчал, и Вересов терпеливо стал ждать. Медленно, почти неохотно Хардин продолжал:

— У меня есть мысль, едва уловимая, что нарастание внутреннего и внешнего кризиса было запланировано одновременно. Но сейчас у нас здесь наблюдается разница в несколько месяцев. Венис, вероятно, атакует еще до весны, а выборы будут только через год.

— По-моему, это неважно.

— Не знаю. Может быть, так произошло из-за каких-то погрешностей в вычислениях, а может быть и потому, что я слишком много знаю. Я всегда старался вести себя так, чтобы мое предвидение не оказывало влияний на мои действия, но как я могу точно сказать? И какой это все может иметь эффект? Как бы то ни было, — он поднял глаза, — я твердо решил одну вещь.

— Какую?

— Когда разразится кризис, я отправлюсь на Анакреон. Я хочу быть на месте…

Он замолчал.

— О, ну ладно, Вересов. Я и так наговорил слишком много. Становится поздно. Давайте закончим на этом. Я хочу немного отдохнуть.

— Тогда отдыхайте здесь, — сказал Вересов. — Я не хочу, чтобы меня здесь узнали, а то представляете себе, что скажет эта ваша новая партия? Попросите лучше принести бренди.

Хардин так и сделал, правда в очень умеренном количестве.