— Товарищи офицеры! — дежурный, встрепенувшись, повысил голос, шагнул по-строевому и, вытянувшись, замер. — Товарищ подполковник, группа для проведения вами занятий построена!

С чувством топнул, от души: главное в войсках — это “подход” и “отход” от начальства.

Смех, разговоры сразу смолкли, в аудитории повисла тишина. Стало слышно, как на улице лают озверевшие псы, зло, взахлеб, с лютой ненавистью. По человеку работают.

— Вольно! Здравствуйте, товарищи! — коротко кивнув, Буров выслушал ответное приветствие, спецключом открыл панель в стене и отрывисто, словно выстрелил, щелкнул тумблером. — Прошу садиться!

Ожил, замигал рубиновый светодиод, лязгнула, срабатывая, блокировка дверей, зашуршали, опускаясь, шторы на окнах. Курсанты дружно расселись по местам, вытащив секретные прошнурованные тетради, деловито приготовились внимать. Красный огонек тем временем погас, вспыхнул зеленый, и воздух в аудитории задрожал — генераторы систем защиты вышли на рабочий режим. Все сказанное в этих стенах, толстых, из спецбетона, за двойным кольцом охранного периметра, должно здесь и остаться. Это закон. А тем, кто забывает о нем, длинные языки вырывают с корнем, незамедлительно и вместе с трахеями.

— Тема сегодняшнего занятия: основы психотехники боя, — Буров кашлянул, прочищая горло, тронул жесткие, с сединою, волосы и опустился на скрипнувший стул. — А именно метод ролевого поведения, или эмпатия <Суть метода сводится к следующему: человек выбирает себе объект для подражания — это может быть знаменитый воин, мастер боевых искусств, хищный зверь — и тем или иным способом пытается отождествить себя с ним. Благодаря вхождению в подобное психическое состояние становится возможным смотреть на ход сражения, анализировать изменения ситуации, управлять своими свойствами как бы со стороны, от лица того персонажа, который является прототипом. Это позволяет сражаться автоматически, на автопилоте, задействуя все внутренние резервы организма и значительно повышая свой боевой потенциал>.

Посмотреть на него — душа-человек, мухи не обидит. Взгляд открытый, бесхитростный, движения плавные, несуетные, голос приятный, с бархатными обертонами. Но первое впечатление обманчиво. По мере общения с ним становилось ясно, что подполковник по сути своей зверь, хищный, привычный к убийству, правда, пока что сытый и потому не опасный. Такого лучше не гладить против шерсти…

А рассказывал он интересно — и о скандинавских берсерках, представлявших себя волками, псами и медведями, и о легендарных ниндзя, перевоплощавшихся то в ворона-оборотня Тэнгу, то в небесного воина Мариси Тэна, то в великана Фудземе, и о китайских мастерах у-шу, отождествлявших себя со звериными тотемами. Курсанты слушали, раскрыв рты, — время летело незаметно. Потом у Бурова был практикум по рукопашке, затем снова лекция и опять — граблеобразные “хлесты”, “лесенки”, “зигзаги”, “лепестки”, спиралеобразные “уходы”, жесткие “блокажи” и мягкие “съемы”. День как день, один из многих за девять лет преподавания в Конторе. Все лучше, чем бегать по полной боевой в джунглях, кишащих змеями, мухами цеце и черножопыми людоедами, вооруженными винтовками М-16. Кушано достаточно, до сих пор отрыжка.

Наконец трудовая вахта закончилась. Когда, миновав всех часовых, Буров вышел за периметр, был уже вечер. Сентябрьское солнце рыжим остывающим блином клонилось к горизонту, ветер-хулиган задувал в лицо, весело трепал пожелтевшую листву. Небо в преддверии заморозков застыло ясным, прозрачно-синим куполом.

“Съездил за грибочками, называется, пообщался с природой… — Нахмурившись, подполковник закурил, надвинул до бровей фуражку и старинным парком вдоль колючей проволоки, натянутой на столетние дубы, направился на выход. — К пятнице точно грибницу поморозит. Бабье лето, мать его за ногу. Баб, впрочем, хватает, а вот тепла…”

Аллейка описала полукруг и вывела к чугунным, хитрого литья, воротам, у ажурных створок которых находился КПП, слава богу, последний на сегодня. Буров вытащил пропуск, миновал злющих, бдящих до одурения прапорщиков и через минуту был уже на парковочной площадке. Сел в свою десятилетнюю “семерку”, уважая старость, погрел мотор и не спеша, соблюдая правила движения, порулил на Гражданку, на хауз.

Жил Буров в огромном, изогнутом подковой доме-тысячеквартирнике. Родное ведомство строило, еще при социализме. Трансформаторная будка во дворе, скопище автомобилей у подъездов, вечно не работающий, в граффити, лифт. Огромная казарма из силикатного кирпича. Home, sweet home…

Милый дом? Как бы не так! Пустыня — ни жены, ни кота, ни харчей в холодильнике. С мелким хищником все было ясно, ходит сам по себе, благо второй этаж и форточка открыта. А вот где выгуливалась дражайшая половина, это был вопрос, впрочем, не на засыпку. Объяснения такого рода всегда находились с легкостью — внеурочная работа, выгодный клиент, лишняя копейка в дом. Как же, классный специалист, золотые руки, любой вид массажа на выбор. Надо полагать, и тайский <Тайский массаж производится мышцами влагалища.>не исключение. Вот так, все проходит, и любовь в том числе. В одну и ту же реку нельзя поссать дважды. А может, и не было никогда любви, по большому счету? Была только смерть, афганские камни и курносенькая, с ямочками на щеках медсестричка-“чекистка” <То есть продающаяся за чеки для приобретения дефицита в военторге.>. Потом появился Витька и вместе с ним какой-то смысл в жизни, заботы, хозяйство, семья. Счастливая ячейка общества. А теперь Витьки нет, и все вернулось на круги своя. Ни дома, ни семьи, ни ячейки, ни смысла. Только пустота в холодильнике. Может, правы древние — все тлен и суета, а человек приходит в этот мир для страданий? Очень даже может быть, только философские материи занимали сейчас Бурова меньше всего, ему зверски хотелось есть.

“Пельменей? Поварить, а лучше пожарить? Со сметаной? И с томатным соком? А ну на хрен! — посовещавшись сам с собой, он быстро переоделся в штатское, насыпал “вискаса” в кошачью миску, с горкой, от души, и со всей решительностью хлопнул дверью. — Мужик я или не мужик?”

Еще какой! Был подполковник роста выше среднего, широкоплечий, жилистый, и если бы не выпуклый рубец наискось через скулу, мог бы смело подвизаться в Голливуде в качестве героя-любовника. Впрочем, бог с ней, с Америкой, и на исторической родине от баб не было проходу. Вот и сейчас, шагая по вечерним улицам, Буров замечал горячий интерес к своей персоне. Только ведь путь к сердцу мужчины лежит через желудок — подполковник на пламенные взгляды не реагировал, сглатывая слюну, шел себе дальше. Сильные ноги несли его к ресторану “Бездна”, заведению относительно приличному, в общем-то не дорогому и неоднократно проверенному. Хорошо, что идти было недалеко.

Ресторан — это так, громко сказано. Бывшая пельменная. Однако с претензией на оригинальность. С ликами пиратов, украшающих витрину, с чучелом акулы, висящим под потолком, с пьяными стриптизершами, вытанцовывающими джигу. Секьюрити здесь носили тельняшки и клеши, шеф-повар изумлял беф-строгановым из кальмара, оркестр играл на бис “Девятый вал”, “Бочонок рома” и “Матросское яблочко”. Метрдотель был с серьгой в ухе, а подавальщицы внешне походили на русалок — зеленоглазые, улыбчивые, без комплексов, чуть маху дашь — уволокут на самое дно. Романтика, соленая купель, пьянящее дыхание муссонов, пассатов и бризов. Только вот почтеннейшая публика никакого отношения к морю не имела и вообще по большей части таковой не являлась. Откуда, из каких помоек повылезала эта шваль на ржавых “мерседесах” и понтах, с мобильниками, отключенными за неуплату? Не так блатная, как голодная. Тайна сия великая есть. А вот с сынами гор, сбившимися тесной стаей, все было ясно: судя по манерам, они недавно с этих гор и спустились. Цепи толщиною в член, пьяные базары, дешевые понты. Музыка терялась в гортанных выкриках, слышались мат, глупое ржание, сальные шуточки и звон посуды. Казалось, что не было никогда ни Шота Руставели, ни Багратиона, ни даже Лаврентия Палыча, черт его побери, а обретались на Кавказе только “горные козлы” — торговцы с рынка, дезертиры и бандиты мелкого пошиба, шелупонь кровавая, одним словом. Совсем измельчал клиент в “Бездне”, совсем измельчал. Зато девочки у барной стойки были что надо — ногастые, аппетитные, без трусов и претензий. Демонстрируя товар лицом, они тянули теплое шампанское, курили и с надеждой посматривали в зал. Ну, кто на новенького?..

“Ну и контингент”, — поморщившись, Буров глянул по сторонам и, заметив мэтра, дружески улыбнулся:

— Здравствуйте, уважаемый. Для хорошего человека не найдется у вас плацкарты подальше от этих? — и он кивнул на усатого молодца, громко переживавшего вслух о чем-то важном:

“Я маму твою, я папу твою, я каждый пуговица твою…”

— Для хорошего, говорите, человека? — мэтр мутно взглянул на Бурова, улыбнулся и без лишних разговоров усадил за столик в углу. — Располагайтесь, официант сейчас будет.

Надо отдать ему должное, в людях он разбирался неплохо.

Плацкарта была самое то — под пальмой, в стороне от прохода, подальше от любопытных глаз. За столиком по соседству сидела парочка влюбленных, млела помаленьку, пользовала коньячок, ворковала вполголоса.

“Ишь ты, грудастенькая какая. Потрахаться, как пить дать, не дура, — Буров украдкой рассмотрел девицу, перевел взгляд на парня, вздохнул. — На Витьку похож, такой же скуластый. Нет бы тому вот так же…”

Сука память сразу перенесла его в прошлое, в Чечню, в морг Моздока. Носилки, носилки, носилки. Мертвые тела, обернутые в фольгу, ту, которую хозяйки используют для готовки. Обезглавленные трупы, обрубки без рук и ног, обгоревшие до кости, развороченные до неузнаваемости, просто куски плоти. Над всем жуткий запах человеческого дерьма, горелого мяса, жженых тряпок, солярки. И где-то среди этого запредела лежит Витька, изуродованным трупом с раздробленным черепом…

— Добрый вечер! Прошу, — подошел официант, протянул меню. — Рекомендую миноги в горчичном соусе. Раки есть, крупные. Баранина по-боярски хороша.

— Не бояре мы, — Буров усмехнулся, посмотрел на ценники, вздохнул. — Значит, так: салат “Московский”, бастурма, бифштекс и сто пятьдесят, нет, лучше двести. И побольше хлеба.

Смерть сына он воспринимал как данность, переживай не переживай, а Витьку не вернешь. Надо как-то жить, а чтобы жить, нужно что-то есть. Сантименты — удел слабых духом.

— Сделаем, — халдей с достоинством удалился на кухню, быстро притащил салат, бастурму и графин, с ловкостью сгрузив, криво улыбнулся. — Прошу. — Однако все же снизошел, налил рюмашку. — Бон апети.

Хоть и не бояре, а очень может быть, что из ментов. И непростых.

— Спасибо, — Буров проглотил слюну, выпил с жадностью и взялся за еду. Салат был так себе, колбасный, водка — теплой, бастурма остывшей. Право, какие мелочи! Вкус — дело деликатное и зависит от обстоятельств. Однажды, мучась от голода в засаде, Буров изловил зеленого бумслэнга <Порода ядовитых змей.>, оторвал голову с ядовитыми железами и с наслаждением взял на зуб скользкую, пахнущую нашатырем рептилию. А потом передал ее товарищам, словно круговую чашу на дружеском пиру. И ведь никто не отказался.

Графинчик опустел наполовину, суп ушел в небытие и на танцполе появились пары, когда халдей принес бифштекс — не натуральный, рубленый, зато с гарниром, сложным.

— Мерси, — Буров кивнул и с энтузиазмом взялся за котлету. А к влюбленной парочке тем временем подвалил блудный сын Азербайджана:

— Пойдем, дорогая, потанцуем.

Он был уже изрядно навеселе, носил китайские кроссовки “адидас”, правда, без носков, и, золотозубо улыбаясь, источал замысловатую гамму запахов, доминировала в которой вонь чесночная.

— Я не танцую, — девица демонстративно отвернулась, похожий на Витьку парень взглянул на сына гор словно на идиота, но тот лица не потерял и показал себя настоящим мужчиной:

— Э, все так говорят. Пойдем, пойдем, белым вином подмываться будешь.

Чувствовалось, что он упорно ищет приключений на свою задницу.

— Ты что, дружок, не понял? — Буров перестал жевать и ласково улыбнулся ему. — Месячные у нее. Еще раз сунешься, и у тебя начнутся.

До чего же все-таки парень-сосед на Витьку похож, такой же скуластый…

— Тебя спрашивают, козел, да? — джигит подскочил к подполковнику и рукой с растопыренными пальцами сделал угрожающее движение.

И очень даже напрасно. Буров не выносил хамства. Хрустнули раздробленные кости, раздался дикий крик. Джигит, потерявшись на мгновение, замер, но тут же пришел в себя и здоровой рукой выдернул перо:

— Сука! Порежу! Замочу!

Судя по всему, он действительно был способен на убийство.

Шуточки закончились, пять дюймов острой стали не игрушка. Инстинктивно, не задумываясь, Буров “отдал якоря” <Якорь в терминах боевой психотехники — это ключ для запуска условного рефлекса — жест, звукорезонансная формула, образ прототипа.>и сразу ощутил, как преобразился мир, в сознании не осталось ничего, кроме холодной ярости. Запрограммирован он был на смилодона, саблезубого тигра ледникового периода. Киска еще та — кинжальные, двадцатисантиметровые клыки, рост в холке под два метра, вес соответствующий. А еще молниеносная реакция, запах, вызывающий ужас у всего живого, дьявольские когти, звериная хитрость. Плюс огненно-красная шкура. Это уже не природа-мать — инструктора постарались: красный — цвет агрессии. В общем, монстр, машина для убийства. Только вот Бурову словечко смилодон не нравилось. Какое-то оно заумное, искусственное, не наше. То ли дело — бабр, как называли тигра в старину. Сразу слышится что-то родное, русское.

С легкостью уклонившись, Буров выбил нож и с силой сунул вилку джигиту в щеку, пусть торчит, нагоняет жути, может, больше никто и не полезет, задумается. Нет, не помогло. Из-за столов ломанулась свора, с гортанным лаем кинулась кунаку на выручку. И началось… Основанием стопы Буров двинул в пах высокому красавцу, замахнувшемуся было графином, защитился блоком от ножа и, выплеснув “столичную” нападающему в рожу, следом глубоко воткнул острый край рюмки — свободен, отдыхай. Точно запустил тарелку в переносицу одному, пепельницей глушанул другого, а надумавшему показать себя горцу-боксеру располосовал крест-накрест физиономию — здесь тебе, родной, не ринг, правил нету. Завизжали дамы, танцующие пары смешались. Буров мигом, не теряя времени, сорвал настенное зеркало и, хрястнув им об стол так, что получилась бритва, двинул на черных в контратаку:

— Убью!

А сам все фиксировал обстановку периферийным зрением и двигался, двигался, двигался. Кровь уже лилась вовсю, на полу корчились раненые, когда, размахивая дубинками, появились местные секьюрити. Два здоровенных молодца в клешах.

— Кия-а-а! — успел выкрикнуть один, прежде чем Буров раздробил ему колено, второй, как ортодоксальный каратека, голову держал “столбиком” и, с ходу получив по “бороде”, тоже уткнулся физиономией в пол.

“Хороший человек, такую мать!” — ошалевший от увиденного, мэтр схватился за сердце и побежал звать подмогу. А Буров между тем сломал кому-то нос, подхватил бутылку из-под шампанского и, превратив ее посредством края стола в “розочку”, засадил кинжально-острое стекло в неприятельскую харю. Чувствовал он себя отлично — психическое состояние было стабильным, тело двигалось как послушная, хорошо отлаженная машина, в душе царила торжествующая ярость. Пять секунд, не больше, и вжик-вжик — уноси готовенького, как и положено для рукопашника его класса. Совсем неплохо находиться в шкуре смилодона, однако затягивать побоище было опасно, время работало против.

“Ладно, хорошенького понемногу, — столиком Буров высадил окно, длинным кувырком метнулся следом, мягко приземлившись, легко вышел в стойку, — мерси за компанию”. И вдруг услышал грозное:

— Стоять, руки!

Голос был резкий, с визгливыми обертонами, как у человека, неуверенного в своих силах. Вот это сюрприз — менты, трое, на “жигулях”, по окрасу — ГЗ <Группа захвата вневедомственной охраны.>. Как пить дать, мэтр постарался, нажал-таки, гад, тревожную кнопку.

— На землю, стрелять буду!

“Это вряд ли, ты и калаша-то толком держать не можешь”, — изображая миролюбие, Буров послушно поднял руки, тяжело вздохнув, покорно улыбнулся, действовать же стал со свирепостью смилодона. Стремительный уход с директрисы стрельбы, захват, нейтрализация, обезоруживание, подсечка. Теперь рожок отсоединить и в сторону его, подальше, затвором щелк — и делать ноги, да не просто так, а “лесенкой”. Вдруг ментовские недоумки протрут-таки мозги и надумают стрелять, хотя едва ли, тяжелы на подъем.

Скоро шум, крики и суета остались позади, в стылом полумраке осеннего вечера. “Смачно я поужинал, нечего сказать”, — выскочив из дворов, Буров перешел на шаг, незаметно, не поворачивая головы, огляделся и вальяжно, фланирующей походкой направился к дому. Хрена ли собачьего надо — идет себе человек, гуляет, борется с болезнью века, гиподинамией. И расположение духа у него самое безмятежное — нажрался на халяву, подрался, в гипоталамусе, в сексуальном центре, сидит телефон ласкучей, безотказной как трехлинейка двустволки <На фене — девушка без предрассудков.>. Может, позвонить, сколько там натикало-то? Буров поднял руку и радостный настрой его резко поубавился, а по здравому размышлению и вовсе испарился. Было с чего. Его часы “командирские” накрылись хорошо известным женским органом. Противоударные, непроницаемые, с календарем. И с дарственной гравировкой от высокого командования. Весь вопрос в том, где это случилось. А то как бы и самому этим самым органом не накрыться…