Их постригли. Постригли, как говорят в конце двадцатого столетия, под ноль. Потом аккуратно соскоблили бритвой усы, бороды и остатки растительности на лице и шее. Все заняло от силы полтора десятка минут, но для распятых на помосте русичей эта процедура растянулась на годы. Все время казалось, что ухмыляющийся грек полоснет кого-нибудь из них по шее своим сверкающим инструментом.

Старик лыбился беззубым ртом, что-то вполголоса шептал, но так и не сделал ничего опасного – только брил и стриг. Даже пореза не нанес.

Не успели трое пилигримов перевести дух, как их ловко раздели, отвязали от помостов, кинули каждому по грязному рубищу.

– Одевайтесь. – Эту фразу здоровенный мавр-вегил повторил на пяти языках, но смысл дошел до «полочан» не сразу. Как во сне они натянули на тела чужие заношенные тряпки и по сигналу тюремщика двинулись к выходу.

– Куда нас? В тюрьму? – тихо попробовал спросить Улугбек Карлович, но чувствительный удар в плечо явно показал, что отвечать на его вопросы тут никто не собирается.

Под присмотром трех десятков вегилов и полусотни пелтастов приговоренных латинян вывели на улицу. Вдоль дороги уже толпились горожане, привлеченные невиданным зрелищем – казнью тех самых безбожников, которые вчера устроили бойню у Пропонтиды. Войска Империи понесли чувствительный урон от неуступчивых «кельтов», и народ жаждал отмщения. Как ни старались стражи, приставленные к процессии, но в повозку, в которой везли «полочан», полетели не только гнилые овощи, но и увесистые камни, палки, нечистоты.

Началось движение. Преступников, осужденных императорским судом, везли к месту казни. Они стояли в повозке, прикрученные к деревянной перекладине, проходящей над головами. С каждым метром поток грязи и булыжников только возрастал, так что через квартал воинам толстого чернокожего вегила, руководившего перевозкой, пришлось разгонять толпу и древками копий осаживать наиболее ретивых.

Еще через две сотни шагов взорам уже порядком избитых русичей открылась небольшая площадь, заполненная народом. Костя видел, как осунулось лицо Улугбека Карловича, побелели скулы Захара. Сам он старался держаться ровно, но очень болели плечо и спина, рассаженные попавшими в них кусками кирпича. Профессору досталось меньше, ему только поцарапали скулу и подбили длинной клюкой глаз, зато красноармеец уже практически висел на перекладине, удерживаемый больше ремнями и собственной гордостью. Он стоял первым в повозке, и большая часть метательного арсенала горожан пришлась на его долю. Пригодько изредка приоткрывал веки, защищая их локтем от летящих в его голову нечистот. Но при выезде на площадь и его фигура подобралась, спина выпрямилась, открылись глаза. Сибиряк, так же как и друзья, готовился к смерти.

Площадь Тавра оказалась только промежуточной остановкой.

У аккуратного постамента, сложенного из дорогого румийского гранита, чиновник, сопровождающий процессию, зачитал народу перечень прегрешений осужденных и объявил о назначенном им наказании. Плебс встретил приговор бурей ликования. «Полочан» не просто приговорили к смерти – их везли по той самой дороге, по которой доставляли к месту казни государственных преступников, вызвавших гнев самого кесаря. Все это еще перед выездом им тихо прошептал возчик. Тогда Сомохов еще сумел перевести услышанное на русский язык. Теперь профессор не смог бы сказать ни слова – все его лицо закрывала маска из полуразложившихся капустных листьев.

Малышева охватила звериная ярость. Будь руки свободными, он и без оружия сейчас пошел бы на окружающую толпу. Одетые в лохмотья маргиналы и люмпены, составляющие ее, изливали недовольство собственной долей, измываясь над «врагами народа». Тощие, в рваных тогах, измученные болячками и житейскими проблемами граждане величайшего города пробовали отыграться на тех, кто уже не мог им ответить.

Костя рванулся. Он видел слабо, саднило и болело все тело, зато проснулся и потребовал выхода гнев, дикое животное чувство. Тут же копье ближайшего стражника описало дугу, отбрасывая не в меру активного смертника обратно в глубину загаженной повозки.

На площади процессия не остановилась.

Следом за приговоренными к смерти иноземцами уже катилась целая толпа. Кричали, бросали камни и куски кирпича. Повозка пошла вверх по заметно сузившейся улице. Многие из тех, кого на площади вегилы-охранники еще держали подальше, в толчее подобрались к «кельтам»: чья-та клюка врезалась в спину Захара, вскрикнул Улугбек, когда двадцатисантиметровая медная заколка для волос воткнулась ему в бедро. Толстая неряха радостно заверещала и, потрясая окровавленным импровизированным оружием, растворилась в толпе.

– Стоять! – крик, прозвучавший из-за спин, был достаточно властен, но командовавший процессией офицер даже не удостоил его вниманием.

– Стоять, я сказал! – Четверка греков в коротких кожаных варварских штанах и простых накидках прокладывала путь вослед въезжающей в узкую арку повозке смертников. Передний грек размахивал грамотой с печатью, но ни мавр, ни сопровождающие не обращали на это никакого внимания.

Начальник конвоя даже демонстративно хлестнул лошадь, тянущую повозку, рядовые стражники быстрее заработали тупыми кончиками копий.

В арке их уже ждали. Высокий, забранный в доспехи усатый варвар на громадном черном жеребце в окружении десятка «кельтов» выглядел слишком грозно для скромных служителей порядка: передовые стражники столпились перед лошадью франка, перегородившей не самую широкую улочку. У всех латинян было расчехлено оружие и сняты верхние плащи, открывая любопытствующим дорогие кольчуги и обшитые бляхами стеганые куртки.

Рядом с варваром на небольшом мерине демонстративно скучал немолодой грек в плаще с цветами военно-морского флота.

– Да кто вы такие? – заревел мавр, подлетая к людям, преграждающим дорогу. – С дороги! Не то обвиню в попытке мятежа!

Варвар даже не двинулся с места, только плюнул из-под нависшей над глазами боевой маски под ноги негодующему командиру охранников.

Тот взбеленился. По знаку толстяка-командира из оцепления к месту задержки процессии потянулись пелтасты, вооруженные щитами и мечами. Перед горсткой варваров через минуту выросла уже стена щитов.

– С дороги, бунтовщики, или мне придется убрать вас силой оружия!

«Кельты» не сдвинулись с места. Только несколько пеших латинян откинули крышки тулов, открывая передним воинам кесаря ровные ряды плотно уложенных стрел, да вытянули из-за спин длинные луки с уже натянутыми тетивами.

– Отряд! – Мавр отступил чуть назад. – За басилевса, на врагов Византии…

Но его эмоциональную речь прервал оторвавшийся от собственных ногтей грек в одежде моряка. Он окинул ленивым взглядом разом побелевшего от гнева мавра и флегматично ткнул пальцем за его спину:

– Может, лучше посмотришь назад, любезный?

Вегил не оглядываясь выпалил:

– Да ты кто такой? – Он уточнил: – Кто ты, чтобы указывать мне?

Кто-то потянул мавра за край тоги, и когда негодующий и сочащийся злобой командир полицейской команды, перевозящей осужденных, обернулся, ему в глаза ткнули грамоту. Слова замерли в устах толстяка – перед его глазами, на расстоянии вытянутой руки, плясала на пергаменте багряная печать самого басилевса.

– Это помилование осужденным за вчерашний разбой! – четко выговорил вновь вернувшийся к своим ногтям моряк. – И снизу печать самого самодержца!

Возражать вегил не стал. Пока его глаза пробегали одну за другой строчки грамоты, пелтасты медленно разошлись, открывая варварам и морякам великого дуки доступ к повозке со смертниками. «Полочане» были без сознания, и суровое лицо предводителя варваров перекосила страшная гримаса.

– Проезжай, проезжай пока! – рявкнул на замершего возницу уже держащий в руке грамоту мавр. – Я прочитаю и разберусь. Если здесь все верно, то всех их, конечно, освободят. – Не задерживайте дорогу, а то вам понадобиться еще одно помилование! – заревел он на все так же стоящих на проходе «кельтов».

Воины латинян начали расходиться. Возница снова взялся за кнут, но его остановил офицер дуки:

– Я – проэдр Георгий Тансадис, порученец великого дуки Мануила Вутумита! Кто ты, что осмеливаешься ослушаться приказа самого кесаря? Я хочу знать, потому что собираюсь обвинить тебя в измене! – Он наклонился с седла к самому лицу побелевшего от страха грузного вегила. – Там ясно сказано: при получении послания отпустить! Так?

Мавр попробовал оправдаться:

– Я и не думал противиться указаниям басилевса! Все будет исполнено. – Его глазки при этом подозрительно бегали. – Только мне надо разобраться с печатью и подписью. Если все сойдется, то тогда, конечно, все, кого касается это письмо, будут отпущены и…

Но его опять прервал представитель главы военного флота Империи. Он нетерпеливо подогнал своего мерина под бок толстяка и заревел тому прямо в ухо:

– Именем кесаря немедленно освободить заключенных!

Конвойный струхнул. Он подал коня слегка назад и обреченно махнул вегилам. Те расступились. Тут же к повозке метнулись воины Горового. Через полминуты кавалькада с переброшенными через седла смертниками-латинянами уже скрылась в узких улочках верхнего города. Вслед ей задумчиво смотрел посеревший от переживаний начальник охраны.

…Когда между вегилами и русичами осталось не менее десяти кварталов, Тимофей Михайлович, убедившийся, что товарищи его начинают подавать признаки жизни, спросил скачущего справа Тансадиса:

– На кой ты на рожон лез? Сказал мне не пускать повозки дальше той улочки? Все равно ж мы б успели с помилованием до того места, где рубят головы? Ну, как у вас та площадь называется?

Держащий своего мерина у бока казачьего коня грек нехорошо усмехнулся:

– Даже у помилования багрянородного бывают ограничения… Если бы повозка прошла «руки», где ты их остановил, то дальше грамота басилевса стала бы никчемной бумажкой.

Казак скрипнул зубами:

– Шо?! И та курва знала то?

Проэдр, неплохо знавший русинскую речь, понял смысл эмоциональной реплики и согласно кивнул. Подъесаул грязно выругался.

Георгий оглянулся через плечо на пустую улицу и задумчиво произнес:

– Интересно, где это вы нажили себе таких влиятельных врагов?