ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 1. Исход
В тот день они случайно встретились на выходе из метро и решили прогуляться пешком, благо погода позволяла. Вар-ка купил себе коробочку с соком, а Николай — банку пива.
— Послушай, Вар! Почему ты не сказал посреднику, что уже имел дело с этим амулетом в родном мире?
— А зачем? Наши «заказчики» об этом наверняка знают. Неспроста они так уверены, что мы обязательно встретимся с этими штучками в других реальностях. Между нами какая-то связь.
— Блин горелый! Прямо мистика, да и только! Или расчет на то, что ты вернешься в свой мир и во всем разберешься?
— Наверное, такое в принципе возможно.
— Ну да: если на границе твоей реальности не окажется большого временного скачка, если ее вообще удастся найти.
— Я думаю, что, даже если тыкаться наугад, уж в родной-то мир попасть, в конце концов, можно. Но скачок… Вернешься, а там прошли десятилетия.
— Или столетия!
— Не расстраивай меня, — вздохнул Вар-ка. — Оказавшись в далеком будущем своей реальности, lee можно просто не узнать.
Николай подумал, что ему такое, пожалуй, не грозит, и решил сменить тему:
— Вот скажи мне, как профессионал, почему люди тысячи лет верят в волшебство, в чудеса? Казалось бы, практический опыт давно должен был показать, что ничего такого не бывает.
— Наоборот: практический опыт как раз показывает, что всякое бывает! Просто люди разных времен и культур одно и то же явление могут воспринимать и как обыденность, и как немыслимое отклонение от повседневной нормы. Солнце, к примеру, с неба не падает, хотя, казалось бы, ни к чему оно не подвешено и ни на чем не лежит — чем не чудо?
— Значит, все дело в знаниях? Чем их больше, тем меньше пространства остается для волшебства?
— Не думаю. Знания всегда односторонни, и место для чудес остается. В жизни упорно встречается всякая чертовщина, которую иначе никак не объяснить!
— Даже тебе?!
— Конечно! Скажем, это ваше электричество — ну, явная магия! Или телевизор…
— Ты просто еще не совсем привык, — рассмеялся Николай. — Признаться, я тоже не до конца понимаю, почему в проводах не кончаются электроны, но чудом это не считаю!
— Ну, а если у меня прямо сейчас вырастут рога на лбу или твое пиво превратится в воду?
— Ты говоришь так, словно это возможно!
— А что такого? Давай попробуем! В конце концов, какая тебе разница, что я изменю: саму реальность или ощущение, через которое ты ее познаешь? Для тебя результат будет тем же!
— Э, нет! Выпью я пару литров пива, думая, что это вода, и окосею!
— Ты уверен? — ухмыльнулся Вар-ка. — А вдруг не окосеешь? Если будешь полностью уверен, что пьешь именно воду?
— Забавно! Хотя, был у меня когда-то знакомый, который йогой увлекался. Он говорил, что ему пить не нужно: при желании он может вызвать у себя состояние опьянения самовнушением — без всякой водки! Представляешь, какая экономия! Но это — самовнушение, а ты-то, получается, на других влиять можешь?
— На самом деле — все могут, только…
— Во всем нужна сноровка, закалка, тренировка?
— Конечно! Меня же с детства натаскивали. Главное, я всегда был абсолютно уверен, что в этом нет ничего особенного, что я это МОГУ. Понимаешь? С Женькой, между прочим, примерно такая же история…
— А если я буду сопротивляться, у тебя все равно получится?
— Думаю, на тебя у меня сил хватит: тут главное сконцентрироваться и суметь выплеснуть сразу достаточное количество… психоэнергии, жизненной силы — называй, как хочешь. Ты же видел, как это происходит.
— Ага, видел! И знаю, что с тобой бывает после такого «выплеска».
— Конечно, — согласился Вар-ка, — иногда возникает перерасход. К примеру, в драке нет смысла пугать противника до смерти, так как потом тебя самого придется…
Их беседу прервал прилично одетый молодой человек с сумкой в руке:
— Простите, пожалуйста, что беспокою! Извините… Такие обстоятельства… Не могли бы вы дать мне немного денег? Понимаете, у меня в милиции отобрали и документы, и деньги, а я в Сосново живу…
Пока Николай соображал, к какой категории уличных попрошаек отнести данную особь, Вар-ка уже извлек из кармана деньги:
— Держи!
— Большое спасибо!
Некоторое время они шли молча. Потом Николай спросил:
— Ты чего это? Молодой парень не может проехаться на электричке без билета?! Подумаешь, какая проблема! Я сам…
— Да соврал он и про милицию, и про Сосново!
— Зачем же ты дал ему денег?
— Ну… Как тебе сказать? Я не почувствовал в нем зла, и… ему действительно очень нужны были деньги.
— А кому они не нужны? Что ж теперь, ходить и раздавать? Ты уверен, что он…
— Нет, Коля, не уверен. Но мне кажется, что лучше наделить сотню мерзавцев, чем отказать одному хорошему человеку.
— Однако!
— Что поделаешь — мне так спокойнее. Может быть, это влияние того амулета, который был у нашего шамана?
Снизу, по едва различимой тропинке между колючих кустов, медленно поднимался человек. Вар-ка сейчас совсем не горел желанием общаться с туземцами и стал прикидывать, куда бы перебраться на ночлег. Правда, лазить по кустам, да еще в темноте, которая вот-вот наступит, хотелось еще меньше. Он остался на месте, но вытащил из крохотного костерка не успевшие разгореться ветки — пускай тухнет, у него же целый карман трухи какого-то дерева, что растет у «входа» в соседнюю вселенную, — эта дрянь горит лучше пороха и не отсыревает. Что там за человечек лезет в гору на ночь глядя?
Вар-ка поднялся на ноги и стал всматриваться в просветы кустов: «Зря я, наверное, доел в одиночку свою добычу — то ли кролика, то ли зайца. Можно было бы угостить мужика… Впрочем, он, кажется, сам что-то несет. Уж не овцу ли маленькую? Или козу? Ну-ну…»
Он развалился на траве между камней и стал смотреть в вечернее небо чужого мира. Гора тут в заоблачные выси не уходит, у нее широкое пологое основание, плавно переходящее в каменистую полупустыню. Там, внизу, бродят стада овец и коз — пастухи их перегоняют от колодца к колодцу. Люди передвигаются и перетаскивают грузы пешком или на животных, похожих на ослов и лошадей из мира Николая. Вар-ка почувствовал, что потенциальный гость перестал приближаться, и вновь всмотрелся в сумерки: человек копошился на склоне метрах в пятидесяти ниже. «Чего это он? Надо бы подобраться поближе — интересно, я еще не разучился ходить бесшумно?»
Пока Вар-ка играл в Чинганчгука среди кустов, человек успел соорудить из камней этакий постамент, мало похожий на очаг. Тем не менее сверху он складывал дрова, за которыми лазил в ближайшие заросли. Оказалось, что он действительно принес с собой связанного ягненка и дырявый глиняный горшок с тлеющими углями. Пока шла заготовка дров, окончательно стемнело, а потом посветлело — это, наверное, взошло местное ночное светило, которого отсюда не видно.
Туземец, как с ходу определил Вар-ка, вряд ли был простым пастухом. Те ходили по пояс голые и носили что-то вроде юбок, а этот был одет полностью: один кусок материи обернут вокруг бедер и закреплен на поясе, а второй изображает рубашку с застежкой на плече. Шапки на нем нет, только роскошная седая шевелюра до плеч и окладистая белая борода — прямо Дед Мороз какой-то! При этом он, похоже, не очень и старый — двигается легко, хотя, наверное, раза в полтора крупнее Вар-ка.
Человек с привычной ловкостью прирезал ягненка и ободрал с него шкуру. Кажется, при этом он даже сумел не испачкаться кровью. В качестве инструмента ему послужил плоский каменный сколок, хотя на его поясе болтался довольно большой нож. Освежеванную, но не потрошеную тушку человек уложил поверх заготовленных дров и стал поджигать их снизу.
«Ничего себе, способ приготовления пищи! — удивился Вар-ка. — Или это он так жертву приносит? Можно только радоваться, что ветра нет и аромат горелого мяса уходит вверх вместе с дымом!»
Человек опустился у костра на колени и начал молиться, время от времени поднимая руки к небу, вслед за дымом от полусырых веток. Костер успел превратился в груду углей и костей, а он все бормотал и бормотал. Вар-ка уже порядком надоело вслушиваться, тем более что понимать язык он начал довольно быстро. Ничего особенного человек не просил: душа его в смятении, он должен принять какое-то важное решение и хочет, чтобы Бог помог ему это сделать — облегчил, так сказать, жизненный выбор.
Этот местный житель оказался явно «духом не слаб»: его молитва была искренней и исступленной, а посыл, внутренняя подоплека читалась даже лучше, чем озвученный текст. Самым интересным, пожалуй, было то, что человек обращался к единому всемогущему Богу. При этом он неустанно повторял, что считает его именно «единственным» и «единым», именно «всемогущим»! Это был как бы довод, аргумент в свою пользу: человек полагает себя вправе надеяться на Его помощь, потому что искренне считает Его самым могущественным, самым всесильным, самым-самым… То есть вроде бы другие боги тоже существуют, но, в отличие от остальных людей, он-то абсолютно точно знает, кто самый главный и сильный, именно Ему поклоняется и за это рассчитывает на помощь.
По-хорошему, конечно, надо бы встать и уйти — что за дело Вар-ка до этого бородатого? До его проблем? Однако он вдруг почувствовал, что не хочет уходить, — какая-то непонятная сила влечет его к незнакомцу, да и спать совсем расхотелось.
После первых же наблюдений над жизнью этого мира Вар-ка облачился в набедренную повязку из прямоугольного куска шкуры — чуть больше полутора оборотов вокруг пояса, а штаны и рубаху убрал в рюкзак. Очень удобно: ходить не мешает, чувствительные места прикрывает, ножа и карманов не видно. «Наверное, внешне я не сильно отличаюсь от какого-нибудь местного пастуха, который не скопил денег на кусок ткани для юбки. Вот только как же оформить первый контакт? Почему-то никто обычно не радуется незнакомому человеку, возникшему из темноты. „Не радуется" — еще очень мягко сказано. Надо что-то придумать, чтобы общаться при нормальном свете — костер-то почти потух. Может, сыпануть туда горючей трухи? Заодно и карман освободится…»
Вар-ка стал лепить комочки и кидать их вниз, пытаясь попасть в почти остывшие угли костра. Комочки получались легкие и не долетали. Тогда он решил подобраться поближе, благо туземец в своем молитвенном экстазе, кажется, ничего не видит и не слышит.
В конце концов Вар-ка оказался в кусте, усыпанном мелкими ягодами, от которого до костра было метра три. Он скатал очередной шарик и точным щелчком отправил его в угли. Несколько секунд ничего не происходило, а потом получился целый фейерверк: шарик зашипел, закрутился, пару раз подпрыгнул и вдруг, шипя и разбрасывая искры, взвился вверх! Он описал крутую дугу и упал, цепляясь за ветки, прямо возле Вар-ка. Вот тут он разгорелся по-настоящему: всего на несколько секунд, но ярко и сильно, как бенгальский огонь. Наступить на него ногой Вар-ка не решился — пусть уж догорает сам.
Туземец, похоже, по достоинству оценил полученный пиротехнический эффект: он лежал на земле лицом вниз и даже ногами не дрыгал.
Когда опять стало темно, Вар-ка осторожно вылез из куста, уселся возле потухшего костра и заговорил, привычно обкатывая звуки очередного нового языка: — Приветствую тебя, человек. Не надо меня бояться. Ты так просил о поддержке и помощи, что я не смог пройти мимо. Скажи мне имя свое, и, может быть, я смогу помочь тебе.
— Сеймон! Сеймон — имя недостойного раба твоего! Ты услышал, услышал меня!!!
— Встань, Сеймон! Встань и убери руки от лица своего!
— Нет!! Не могу я взглянуть на тебя, дабы не умереть мне…
«Ох, и дурак же я! — рассердился сам на себя Вар-ка. — Надо же было сделать такую глупую детскую ошибку! Я для него возник из тьмы во вспышке яркого света и теперь надеюсь, что перепуганный местный житель вместе со мной посмеется над шуткой? Как же, жди! Да он же принял меня за того самого бога, которому молился!»
— Хорошо, хорошо, можешь не смотреть. Но с земли поднимись, ведь падать ниц ты должен лишь перед Богом своим!
— Значит, ты, озаривший ночь, посланник Его?
Вар-ка хотел отказаться и от этой чести, но призадумался: «Посланник? Я?! А собственно, почему бы мне им не быть? Ведь сказал же поэт, что „в этом мире случайностей нет, каждый шаг оставляет след, и чуда нет, и крайне редки совпаденья…". Правда, Макаревич имел в виду мир Николая, но он просто не знал о других».
— Считай, что ты угадал, Сеймон! Подними лицо свое, сядь и говори со мной!
Туземец кое-как принял вертикальное положение, но рук от лица не убрал.
— Кто ты, Сеймон? Скажи о себе.
— Я раб твой, я тот, кто долго брел во тьме, пока не нашел то, что искал!
«…А искал не то, что хотел!» — мысленно закончил Вар-ка искаженную цитату из того же раннего Макаревича. Очень мило, но надо же как-то успокоить человека, привести его в чувство.
— Ты можешь считать себя рабом, если хочешь. Наверное, в твоем мире просто никого больше нет — только рабы и хозяева. В таком случае не я твой хозяин. Мы ведь люди, а не песчинки, влекомые ветром Вселенной. Без воли Творца не светят ни солнце, ни звезды, не растет трава и не поют птицы. Наш жалкий разум не в силах объять и малой части того Мироздания, что создал и держит Он волей своей. И если среди бескрайности миров пересеклись наши тропы, если скрестились пути в этом месте и времени этом, значит, таков Его промысел, такова Его воля. Нам ли, ничтожным, пытаться понять замысел Того, чьи мгновения — наши века, а расстояний не существует? Кто к кому послан? Какова наша роль, предназначение наше? Нет ответов, и не будет, наверное, их! Нам остается лишь жить и слушать голос Бога в сердцах наших. Ты взывал к Всевышнему, ты открывал Ему душу свою, и я понял, что нелегок путь твоей жизни. Отвергаешь ты богов деревянных и каменных, отлитых из золота и серебра, тех, что живут в пещерах и храмах, в священных рощах и на горных вершинах. Ты отвергаешь тех, кому тысячи лет поклонялись люди мира сего, и хочешь служить лишь Ему…
Вар-ка говорил и усиленно «колдовал» — накатывал на слушателя волны теплоты, доброжелательности и сочувствия. Ему пришлось изрядно потрудиться, прежде чем беседа приняла характер диалога. Они проговорили почти до утра, но рук от лица Сеймон так ни разу и не убрал, а именем собеседника не поинтересовался.
Как понял Вар-ка, они находятся на глухой окраине какого-то большого государства, которым правит то ли царь, то ли император — некто Богоподобный. Вся жизнь кипит где-то далеко на западе у большой реки. Там народ занимается земледелием, скотоводством, ремеслами. Там дворцы, храмы, гробницы и все такое прочее. Основных богов только два, зато есть множество вспомогательных. Светская и религиозная власть тесно переплетены. Табель о рангах чиновников, жрецов, вельмож и царедворцев так сложна и запутанна, что, как выразился бы Николай, без бутылки не разобраться. В этой иерархии Сеймон занимал настолько высокое положение, что мог позволить себе без особого риска для жизни вступить в конфликт со жрецами главных богов.
Если Вар-ка правильно понял, то ничего принципиально нового Сеймон не предлагал. В истории государства не раз были периоды, когда оба культа объединялись под тем или иным предлогом, а затем вновь разъединялись. Это происходило мирно или не очень и внешне выглядело как борьба религиозных течений, хотя Вар-ка сразу заподозрил, что без элементарной борьбы за власть здесь, конечно, дело не обходилось. Сеймон же, начитавшись старинных свитков, проникся мыслью, что Бог на самом деле един, всемогущ и многолик. Насколько его концепция отличалась от прежних, признанных ересями, Вар-ка было не очень понятно. Так или иначе, но Сеймон задался целью сделать свою истину всеобщей, благо ему за это не грозило битье палками на площади.
Политическая и экономическая ситуация в стране была, кажется, довольно тяжелой. Верховный правитель, преследуя, конечно, свои цели, сначала поддерживал Сеймона в борьбе со жрецами, а потом охладел к нему и пустил дело на самотек. Жрецы же наоборот, почувствовав слабину противника, смогли отбросить внутренние распри и встать единым фронтом. Не решаясь пока на физическое устранение, они скрупулезно собирали грехи и ошибки врага, чтобы разом вывалить их пред лицом правителя. В конце Концов, какой-то пустяк, вроде убийства простолюдина, двинул чашу весов в нужную сторону. У Сеймона же хватило ума уйти в бега чуть раньше, чем его официально объявят преступником. Это всех устроило, и его оставили в покое.
Здесь, на окраине государства, у которого внятных границ и в помине не было, Сеймон быстро подружился с главой одного из местных скотоводческих кланов. И даже оказал ему честь, женившись на его дочери. С тех пор он бродит тут по пустыне, командует пастухами, смотрит, как растут его дети, и… мучается. А в последнее время появились упорные слухи, что дела в центре совсем плохи, что там опять поднимается какая-то буча. В общем, он хочет вернуться, но не решается.
Что может тут сделать, сказать, посоветовать он, Вар-ка? История эта кажется вполне банальной — мало ли их, пророков… Другое дело, что человек-то необычный: сколько ни вслушивается Вар-ка в его слова, в его мысли, в то, что спрятано под ними, не находит он (хоть убей!) в новом знакомом ни личной корысти, ни признаков смрадного фанатизма. Вполне нормальный, умный и добрый мужик. Ну, допустим, с корыстью-то понятно: богатства жаждут те, кто знает вкус бедности, но власть! Нет, похоже, он и власти не хочет. Он просто познал истину и желает нести ее людям. Без этого ему жить неинтересно, невкусно и вообще ни к чему.
— Я чувствую, Сеймон, что ты принял решение.
— О да!
— Ну, что ж… Может быть, на одной из дорог ты встретишь человека, который заговорит моим голосом. Может быть, он захочет пойти с тобой.
Лысый все бубнил и бубнил:
— …в конце месяца дождей с Верхних полей. А четвертое хранилище очищено будет и просушено, и освящено лучезарной силой великого Ара. Вознесем мы молитвы и, восславив бессмертного Тога, поместим вдоль восточной стены…
«Похоже, скоро светильники просто начнут гаснуть. И не потому, что кончится масло, а потому, что в воздухе вообще не останется кислорода! У них тут не зал приемов, а морилка какая-то! Да еще эта дрянь дымится в мисках. И комнатушка-то от силы восемь на восемь метров, а народу набилось! Стоят, дышат, тихонько переминаются с ноги на ногу, тряпками все обмотаны: кто черными, кто белыми, кто желтыми, а вот те трое вообще разноцветные — красно-сине-зеленые. Мокрые все от пота, только что на пол с них не капает.
А их главный сидит в своем кресле и даже не моргает. Может, он и не живой вовсе? Кажется, дышит… И слезы текут… Но ведь не шевелится?! Уже сколько времени сидит и не шевелится — вот это выдержка!
Ну, за каким чертом Сеймон меня сюда притащил? Он, похоже, здесь в авторитете, ему по дороге все кланялись — чуть ли не на землю ложились. У него какие-то дела к начальнику, а я-то тут при чем?! Ох-хо-хо…
Великий Творец, неужели он закончил?! Или будут еще докладчики? Только не это!!»
Лысый скатал свиток и склонился в глубоком поклоне. Вар-ка облегченно вздохнул: «Кажется, все!»
В зале повисла душная тишина. И вдруг…
Сеймон шагнул в первый ряд, раздался тихий стук — он уронил посох. И сразу же:
— Змей!!!
Публика шарахнулась в стороны. В просвете между телами Вар-ка увидел, как толстенная серая змеюка изогнулась на каменных плитах, подняла голову и, шурша брюхом, двинулась в сторону трона.
— О-о-хо-о-о!..
И нет никакой змеюки! А лежит на полу палка Сеймона с грубо вырезанным набалдашником. Померещилось?!
Чьи-то невидимые руки отодвинули в сторону тяжелый занавес с пришитыми к нему кругами и треугольниками из желтого металла, и в дальней стене за троном открылся широкий проход. Люди потянулись туда, но не толпой, а как бы соблюдая очередность — непонятную, но строгую. В какой-то момент возникла пауза: оставшиеся (жрецы, сановники?) явно ждали Сеймона, чтобы выйти после него, но тот с места не сдвинулся. Вар-ка тоже остался стоять, передвинувшись так, чтобы не слишком высовываться из-за широкой спины своего спутника.
— Как же я устал, Великие Боги!
Человек на троне откинулся на спинку и закрыл глаза. Его обнаженное до пояса тело с неразвитой мускулатурой безвольно обмякло. В голосе Сеймона прозвучала явная насмешка:
— Разве устают Солнцеликие и Богоподобные?
— Молчи!!
В зал бесшумно вошли две девицы. Обе голые, но обвешанные украшениями с головы до пят. Различались они, пожалуй, только цветом волос и кожи — одна темненькая, другая светленькая. Двигались девицы плавно и быстро, как тени, только брякали браслеты и кольца: загасили светильники и дымокуры в мисках, длинными палочками открыли маленькие окошки под потолком — оказывается, на улице день еще в разгаре. Откуда-то из-за трона они извлекли два разукрашенных сосуда. Один, смахивающий на флягу, брюнетка поднесла к губам правителя, а блондинка, подняв покрывало, пристроила между его ног посудину, похожую на разрезанную вдоль большую грушу. И замерла, слушая тихое журчание. Когда одна емкость опустела, а другая наполнилась, девицы, все так же молча, двинулись к выходу, держа драгоценные сосуды перед собой.
— Полегчало? — с притворным сочувствием спросил Сеймон.
— Пошел ты к Тиву, дурак! — беззлобно буркнул правитель.
Его кожа блестела от пота, живот заметно раздулся. Вар-ка тоже с удовольствием попил бы, да и помочиться бы не помешало, но, увы, ему не предложили — придется терпеть.
— Зачем ты пришел, Сеймон? Тебя звали?! И опять со своими штучками! Я что, должен теперь казнить всех, кто испугался твоей змеи? Хоть бы новое что придумал — крокодила какого-нибудь или скорпиона.
— А ты и так не сможешь!
— Я?!
Тонкие пальцы разжались, и полосатый жезл в виде загогулины с ручкой упал на пол. Вар-ка чуть не отдернул ногу, когда пестрая змейка почти коснулась ее.
— Умеешь, умеешь — не забыл еще! — усмехнулся Сеймон.
— То-то! Лучше выбери сам, чтобы я не мучился: тебя сжечь целиком, как требуют люди Ара, или по кусочкам, как хотят жрецы Тога? Кого ты привел? Я не знаю его!
— Это мой… брат. Он ниспослан мне…
— Брат?! А я-то всегда думал, что если у тебя и есть брат, то это…
— Нет!! Ты не можешь быть моим братом!
— Конечно! У нас же с тобой похожи только норы! Давай-давай, расскажи про корзинку в камышах, которую слуги нашли и принесли моей матери! Ты же седой уже, Сеймон! Сам, небось, наплодил кучу детей — законных и незаконных, тайных и явных! И при этом все еще веришь в прекрасного младенца, которого моя солнцеликая мать вдруг решила выкормить и вырастить вместе с собственным сыном?! Что за причуда такая странная, а?
— Тебя же тогда еще не было! Она боялась, что не сможет сама родить и…
— Ну-ну, рассказывай! Жалко, что она сошла в царство Вечной Жизни и не сказала… А могла бы шепнуть!
— Не оскверняй память родившей тебя!
— Прекрати, Сей! Вдруг у нас с тобой все-таки один отец? И это вовсе не…
— Замолчи!!!
— Ха-ха! Молчу! Но ты уже выбрал? Целиком или по кусочкам? А твой новый брат будет охранять пепел в гробнице!
— Ты не сделаешь так.
— Это почему же? Может быть, тогда прекратится наконец ваша бесконечная свара!
— Ты не сделаешь так… Тиул!
— Ага, еще не забыл прошлое имя Богоподобного! Конечно, мне это будет неприятно, Сей, но ты же знаешь, что творится в стране! Я просто не вижу другого выхода!
— Я же предупреждал тебя! Предупреждал! Я ушел, исчез, меня не было — и стало еще хуже!
— Ты сбежал! Напакостил и сбежал, как мальчишка!
— Я не убивал!!
— Ладно… В конце концов, это неважно: я-то знаю, что ты и муху не в состоянии обидеть.
Правитель тяжело поднялся со своего неудобного кресла, снял и бросил на сиденье высокую рогатую шапку и стал потирать потную лысую голову. От его величия не осталось и следа: пожилой, низкорослый, усталый человечек с тонкими ручками и заметным животиком.
— Делать-то что, Сей? Год за годом, год за годом! И все сразу: малая вода, недород, саранча, мор, зараза эта красная, лягушки… Тьфу! Это кончится когда-нибудь?! Что говорит твой Единый и Всесильный?
— Ну… Ты же знаешь, Тиул… Через каждые три-четыре поколения так бывает. Тебе просто не повезло, что приходится править как раз в такое время.
— Конечно, не повезло! Я, между прочим, перечитал, как и ты, кучу старых свитков. И знаешь, что обнаружил? Время бедствий почти всегда совпадает с войной богов, точнее, с войной храмов. Ведь это так? Я не ошибся? Что здесь причина, а что следствие? Ради того, чтобы погубить тебя, жрецы готовы прекратить борьбу друг с другом. Может быть, тогда все наладится? Согласись, что это будет не слишком высокая плата. Или ты предложишь истребить несколько тысяч жрецов и разрушить храмы Ара и Тога?
Сеймон тяжело вздохнул, поднял лицо к потолку:
— Я много раз говорил и повторю снова: и лучезарный Ар — повелитель света, и великий Тог — владыка тьмы — суть лики одного Бога, чьи пути неисповедимы, а власть безмерна!
— Хорошо, хорошо, пусть — так! Все это неново. Этой идее уже не одна сотня лет. Ее принесли, наверное, еще иревы, что живут в Дельте. Тоже, между прочим, проблема…
— А что иревы?
— Ты не знаешь? А они-то считают тебя своим! И очень верят в сказочку про подброшенного младенца! Правда, не знаешь?! Ну-у-у! Ты же читал записи о том, как отец, еще в начале правления, пытался ограничить рождаемость? И что из этого вышло?
— Ничего путного из этого не вышло.
— Конечно! Но именно тогда иревы и подбросили жене правителя красивого ребеночка: спасли младенца, рожденного сверх установленной нормы. Смеёшься?! А у тебя, между прочим, в Дельте полно родственников! Они-то точно знают, кто твой отец, мать, дед и так далее. Кстати: неспроста ты так возлюбил именно их племенного бога, а?
— Что ты такое говоришь, Тиул?!
— А что? У них свой резон: с тех пор, как их чело-век стал жить во дворце Богоподобного, они, иревы, так размножились, что почти вытеснили местных из Дельты!
— Наверное, местные просто исполняют указы, а с иревами так и не смогли справиться.
— А что, нужно было приставить воина к каждой повитухе? Или, для верности, даже двоих?! Если помнишь, в голодные годы при Пятой династии их пустили жить в Дельту. Они обещали пасти скот и подчиняться законам страны. И что получилось? Вновь настало время бедствий, а эта публика, занимая лучшие земли, даже себя прокормить не может! Чиновникам приходится придумывать для твоих иревов работу и платить за нее из государственных запасов!
— Они не мои…
— Не твои? Не твои, говоришь?! А ты знаешь, что они кричат на всех углах? Что это ИХ бог наказывает страну! За то, что мы все тут в него не верим! Только один великий Сеймон — оплот и надежда народа! Удивляюсь, как ты вообще добрался сюда живым. На Месте жрецов я бы…
— Они пытались, но…
— Но Всевышний сохранил тебя, да?
Сеймон кивнул, а Вар-ка вспомнил безобразную сцену на пустынной дороге: бог его сохранил, как же!
Шестеро оборванцев показали путникам два бронзовых ножа и велели отдать все ценное, включая одежду. На Вар-ка ничего ценного не оказалось, а Сеймон остался почти голым. Потом грабители долго ругались и спорили, решая философский вопрос: «он» это или не «он»? Они так ни до чего и не договорились, но решили, на всякий случай, зарезать обоих. Вот уж этот вариант Вар-ка никак не устраивал! Разбойники были довольно заморенные, и могучий Сеймон вполне мог бы отоварить их сам — вместе с их примитивными ножиками. Мог бы, но почему-то не захотел этого делать. Под конец, правда, не удержался и врезал одному посохом… А потом до вечера молчал и хлюпал носом, будто не он, а ему меж ушей засветили!
Правитель смахнул на пол свой головной убор, уселся на трон и скрестил на груди руки:
— Так зачем же ты пришел, Сеймон? Чего от меня хочешь?
— Дай мне возможность явить миру силу Единого! Собери жрецов и слуг их перед лицом своим. Пусть они…
— Опять заговорил как на площади! Еще один диспут?! Тебе все мало? А ты знаешь, что пока тебя не было, храмы и Ара, и Тога почти опустели? Люди несли туда жертвы тысячи лет, а теперь начинают молиться Единому Богу! Тому, который не живет в храмах! Ты знаешь это? Ты знаешь, что жрецы требуют гонений?! Огня и меча требуют!! Не знаешь… Кончились, кончились ваши диспуты!
Вар-ка давно уже забыл и про свою жажду, и про все остальное: этот человек, правитель, не врал и не притворялся — он излучал такую безнадежную тоску, круто замешанную на усталости и боли, что находиться рядом было почти невыносимо. Но вот, кажется, блеснула, вспыхнула какая-то маленькая радость: он что-то придумал?
— Знаешь что, Сей? Есть идея, и она должна тебе понравиться!
Правитель оживился, азартно потер ладони:
— Слушай и не перебивай! Значит, так: ты желаешь привести всех к истинному Богу, да? Но чтоб без насилия и крови, да? Вот и веди! Веди!! Как? Очень просто: ты становишься великим вождем и пророком народа иревов! Да-да, и вождем, и пророком, и главным жрецом Единого Бога! Того, который из всех народов больше всего почему-то возлюбил иревов. Для этого не надо почти никаких усилий — ты и так для них и вождь, и пророк, только еще сам об этом не знаешь.
— И… что дальше? Зачем?
— А дальше совсем просто: ты поднимаешь свой народ и дня на три отправляешься, скажем, на восток, чтобы в пустыне принести жертвы вашему богу — ради избавления страны от бед и несчастий. Кстати, для укрепления своего авторитета можешь сказать людям, что я долго не хотел отпускать их, но ты меня заставил.
— Поднять весь народ?! Но надо же оставить часть людей присматривать за детьми и скотом, за посевами…
— Ты не понял меня, Сей! Присматривать не надо. Вы уйдете все: со скотом и детьми. И не вернетесь.
Тишина… Только бьется под потолком толстая черная муха. Вар-ка прекрасно чувствует состояние Сеймона: то восторг, то отчаяние.
— Куда же мне вести их, Тиул?
— А куда хочешь! Думаю, что Всевышний тебе укажет. Ведь не покинет же Он тебя… в трудную минуту, а?
— Не покинет…
— А мы, наверное, неплохо смотримся снизу, Сеймон?
Они стояли на краю невысокого обрыва и действительно выглядели забавно: высокий широкоплечий Сеймон в богатых одеждах вельможи и худой низкорослый Вар-ка в одежде то ли раба из знатного дома, то ли свободного, но бедного ремесленника из города. У одного белоснежная борода и такие же волосы до плеч, у другого — немытые слипшиеся патлы и невнятная растительность вокруг рта. Оба, правда, были одинаково заляпаны грязью по пояс, но это — детали. Перед ними внизу колыхался камыш. Точнее не камыш, а какое-то водно-болотное растение выше человеческого роста. Вся толпа иревов два дня стояла лагерем на том берегу, а сегодня утром Сеймон дал команду начать переправу. Оно и правильно: воды, вместе с грязью, не выше колена, и кто знает, завтра утром ее будет больше или меньше? К вечеру вода, как всегда, поднимется на пару метров, но великий народ иревов, кажется, вполне успевает: овец всех уже перегнали, осталась последняя сотня ослов с поклажей.
— Слушай, Сеймон, а ведь не бедный он, этот твой народ! Смотри, сколько груза с собой тащит! Он что, собирается питаться в пустыне серебром и дорогими тряпками? Ну, прямо цыганское кочевье! Хотя про цыган ты не знаешь… И буйные они у тебя какие-то: все время орут, визжат, что-то делят. Может, я и ошибаюсь, но, похоже, они это делают на разных языках! Ты извини меня, конечно, но (между нами — вождями!) не похожи они на единый народ. И на племя, честно говоря, не похожи. Прямо сборная солянка, винегрет какой-то!
— Сброд, сброд!
— Ну, я бы так не сказал! Люди как люди, и ничто человеческое… Я же, наверное, правильно понял ситуацию: лет пятьсот назад поселилось в культурной стране полудикое племя. Местами ассимилировалось, местами само ассимилировало туземцев: смешанные браки, общая коммерция и все такое — жизнь есть жизнь. А теперь, когда стало неуютно и голодно, объявился великий вождь и пророк, который…
Вар-ка вдруг почувствовал, что собеседник перестал его слушать.
— Ты чего, Сей? Не переживай: вода скоро пойдет, но люди успеют…
— Ты не понимаешь, Вар! Не понимаешь!
— Это чего же я не понимаю? Ну, пыль вдали клубится — едет, наверное, кто-то. И что? Только не говори, что это погоня! Мы, между прочим, не из плена сбежали! Я бы сказал (извини, конечно!), что тебя с твоим народом просто выгнали. Какая погоня?!
Закаменев лицом, Сеймон всматривался в горизонт, а Вар-ка лихорадочно пытался разобраться в его эмоциях и чувствах, которые буквально хлестали наружу. Он пытался, но не мог! То есть все было понятно и знакомо, но… совершенно не к месту!
Да, не к месту! Вот такой же — один к одному — эмоциональный фон он ощущал вокруг пятилетнего ребенка, когда тот без разрешения съел полкоробки конфет и надеялся (всей душой надеялся!), что взрослые не заметят, но они заметили, и теперь… Но то был ребенок, а этот чего?
— Сеймо-о-он!! Ты что?!
— Это колесницы рофара!
— Сам вижу, что колесницы! Ясно, что рофара! А нам-то что? И кто такой Рофар?
— Это случилось, Вар-ка! Это случилось!
Сеймон закрыл лицо руками, сник, скукожился — и это было совсем не смешно. Это было… страшно!
— Э, ты чего, мужик? Давай, говори! Объясняй!!
— О, Боже Всесильный! Прости раба недостойного!..
— Потом будешь молиться! А сейчас ты мне скажешь! Слышишь? МНЕ скажешь, в чем тут дело! Или я дам тебе в лоб, а потом буду бить ногами на виду у твоего народа! Слышишь?! Ну!!!
— Это гвардия, наемники. Их не посылают за рабами. Они не берут пленных — не умеют!
— А при чем тут мы? Вы же договорились?!
— О, Великий Творец, о, Владыка всего сущего! Не отринь! Услышь! Положи глаз свой на муки мои!!! Взывает к Тебе раб ничтожный, червь, что копошится в пыли у ног Твоих…
«Бр-р-р! — потряс головой Вар-ка, пытаясь обрести верх и низ в этом мире. — От толпы на берегу накатывает вал положительных эмоций: люди рады, что выбрались из топкой хляби на твердую землю. На той стороне лимана от горизонта по пустыне приближается какое-то войско. Сеймон, похоже, понимает, кто и зачем сюда едет, и от этого понимания пребывает в истерике.
Сейчас что, будет резня? Но почему?! А вот потому!! Я же здесь новенький и вполне мог не уловить каких-то тонкостей. Вполне мог! Ну, скажем, Богоподобный правитель отправил в пустыню народ иревов именно для того, чтобы уничтожить его там физически — аккуратно и быстро! До последнего человека вместе с их вождем-пророком. Это, наверное, можно было сделать и на месте, но так удобнее: все верующие в Единого Бога собрались вместе и вышли в пустыню — прямо под мечи. Не надо никого искать, ловить, вытряхивать из шатров и лачуг… Ай да Богоподобный! Столько проблем одним махом: и ереси в стране больше не будет, и земля освободится! Ай да Тиул!»
— Сеймон! Послушай меня, Сеймон!! Считай, что Бог посылает спасение, но ты должен помочь ему! Слышишь? Нужно отправить назад, в болото, хотя бы сотню мужчин! У вас есть оружие? Они погибнут, но, может быть, смогут задержать колесницы — хоть немного! А там и вода начнет подниматься — им будет не пройти! Слышишь, Сеймон! Их надо задержать!!
Вар-ка всмотрелся в огромную толпу на берегу — кое-кто уже начал готовить еду — и отчетливо понял, что никакого заградительного отряда организовать не удастся. И не только прямо сейчас, но и… «Вон те делят что-то блестящее (посуду?), вот эти ссорятся из-за места для палатки — кричат, машут руками… Это не воины, они никогда не держали в руках оружия, они веками приучены падать ниц перед вооруженным человеком. Это только в мире Николая — в смешных фильмах — пастух или крестьянин может переть с топором на солдат или рыцарей. Так не бывает! А бывает…
Вместе с детьми и бабами тут, наверное, тысяч пятнадцать-двадцать народу — вон какую дорогу протоптали через камыши! Что такое два десятка тысяч безоружных людей для могучего государства с древней историей? Мелкий эпизод, недостойный упоминания в летописях! Были они, и нет их! Что же делать? Что?! А-а… вот то!!!»
— Куда ты, Вар-ка?! Не покидай, не покидай меня!!!
— Отстань! Молись дальше… твою мать!!!
Вар-ка спустился с обрывчика, прошел сквозь боязливо притихшую толпу и шагнул в болото. Взбаламученная тысячами ног, перемешанная с овечьим навозом грязь доходила почти до колен…
Метров через двести он оглянулся и не увидел ничего, кроме широкой полосы растоптанной грязи и камыша вокруг, гнущегося под горячим ветром. Впрочем, не камыш это, а какой-то тростник, может быть, даже папирус. Ничего в нем не видно: люди шли сквозь заросли наугад и гнали впереди ослов — те, наверное, сами выбирали, где помельче и посуше. Так и брели, пока не вышли на берег.
Солнце печет, все тело зудит, ноги вязнут — вперед, Вар-ка, вперед! Они тебе не родственники, не друзья! Если честно, то и симпатий особых не вызывают, но… Но ты же не хочешь быть свидетелем бойни? И пускай это всего лишь мелкий эпизод в истории одного из государств в одном из миров — пускай! Ты не станешь, не будешь слушать, как визжат под мечами чумазые дети иревов, как хрустят кости их женщин!
Он сорвал и бросил в грязь кусок ткани, заменяющий рубашку, — стало еще хуже. И тихо… «Ветер? Ветер стихает? Уже?! — удивился Вар-ка. — Эти, которые на колесницах, наверное, тоже знают, что лиман совсем обмелел. И про ветер знают: ночью и утром он дует с юга, отгоняет воду, а потом стихает, и вода опять начинает прибывать — иногда быстро, иногда медленно. А боевые колесницы я видел возле дворца Богоподобного и позже, в Дельте: два колеса, метра по полтора в диаметре, ось, площадка для пассажиров. Все деревянное, обитое бронзой, никаких рессор. Запрягают двух лошадей, ездят втроем стоя».
Он почувствовал их раньше, чем услышал крики — тугой клубок из ярости, страха, гнева и усталости. Еще метров пятьдесят до поворота, и… вот они! Это, наверное, передовой отряд.
Низкорослые черноволосые крепыши, на одежде внахлест нашиты толстые металлические (медь? бронза?) бляхи и полосы, луки лежат в колесницах, мечи болтаются на поясах и мешают. Все в грязи, толкают колесницы, орут на лошадей и друг на друга. На колеснице стоит только один — тоже кричит, хлопает кнутом — главный, наверное. Язык непонятный, но ясно, что торопятся, боятся, что пойдет вода, что догонят задние. А двигаются медленно, со скоростью пешехода. Здесь этих повозок штук двадцать, остальные, наверное, дальше. Вон одна съехала с тропы и совсем завязла — там глубоко…
План Вар-ка был самоубийственно прост — они сами подсказали его. Главное, чтобы сил хватило и чтобы не убили… сразу.
Он вывалился из зарослей — грязный, согнутый в позе раба, ожидающего наказания, скулящий о пощаде. И тут же полетел в грязь от удара в ухо. Его начали бить ногами, но быстро перестали. Оно и понятно: как только воины оставили колеса, повозку перекосило.
Кто-то схватил Вар-ка за волосы, рывком поднял на ноги, сильно толкнул в спину — чуть опять не упал… «Ага: тащат вперед, к главному», — сообразил он.
Удар по ребрам, по шее, в зубы…
— Говори или умрешь! Иревы прошли здесь? Или опять тупик? Говори!!
Опять удар, и еще…
— Н-не знаю! Не убивай! Не убивай, господин!
По ребрам, в пах, в голову…
— Хватит. Говори!!!
— Не убивай, не убивай! Они прошли, прошли здесь! Я отстал, потерялся! Не бей меня, господин!!
И сам — в грязь, вниз лицом. Поднимают, опять бьют…
— A-a-a!! He надо!! Я буду служить тебе! Не надо!! Они там, там!! Они ушли, все ушли! Не убивай!! Я буду работать, работать!!
«Теперь к колесу: руками за обод, навалиться и толкать! Больше не бьют, не бьют… Даже не смотрят… Ч-черт, ребро сломали? И зубы шатаются!»
Вар-ка плохо понимал, сколько это продолжалось. Он не поднимал головы, с нее капала кровь, пот и грязь. Воды становилось все больше и больше — уже выше колен, а колесо проворачивалось все медленнее, все тяжелее…
«Кажется, что-то изменилось — шум, крики. Это, наверное, подошли сзади основные силы. Кричат, ругаются, командуют… Им страшно… Кого-то бьют, лошади храпят… Это почти истерика… Наверное, пора: только чуть-чуть добавить паники, и они тут окончательно застрянут».
— Господин! Мой господин!!
Командир замахнулся кнутом, но не ударил. Варка упал на колени (вода по грудь), протянул руки:
— Послушай, господин! Послушай!!
— Чего хочешь, раб?
— Пусть все слушают! Сделай тихо, господин!! Сделай тихо!!!
Оплетенная ремнями рука поднята вверх, отрывистая команда: гав-гав! И… тихо — почти тихо. По крайней мере, рядом: все смотрят, все ждут.
Вар-ка тяжело поднялся с колен, расширенными от страха глазами обвел воинов и уставился на стену тростника. Показал туда же дрожащей рукой. Медленно втянул воздух…
— И-Ё-ЁХ-Х!!!
В этот вопль, в этот ужас он, колдун-недоучка, вложился весь — без остатка. И началось…
От тростника остались только верхушки, среди которых слабо покачивались обломки повозок и трупы лошадей и людей.
«…Людей совсем мало. Они, наверное, не умели плавать. Впрочем, с таким количеством металла на одежде любой пловец утонет. А лошади запутались в сбруе… Но я-то почему жив?! Ведь, кажется, вырубился? Как только лошади начали вставать на дыбы и крушить колесницы, так и отключился — ничего не помню! И не утонул?! Ну да: я-то плавать умею! Да еще в такой соленой воде… Но без сознания?! М-да-а, будем считать, что это сработал инстинкт самосохранения — все равно спросить не у кого. Сколько же их было? Издалека казалось — не одна тысяча. И что, все на дне?! То-то иревы, наверное, радуются: покарала врагов десница Господня! Ладно, надо плыть: до берега, кажется, километра два, а к вечеру, как всегда, поднимется ветер — успеть бы!» — думал Вар-ка рассматривая окрестности.
Чувствовал он себя, в целом, неплохо: теплая соленая вода снимала боль от побоев, держаться на ней было легко, только солнце лупило в многострадальную голову, но с этим приходилось мириться.
«Сколько же трупов я понаделал? Но, с другой стороны, они же были воинами! Если бы… Ладно, назад уже не отыграть: что было, то было.
А это что там такое? Живой, что ли?! Точно, живой: из воды торчит верхушка здоровенного побега тростника, и он за нее держится! Голова бритая — не воин, а, скорее всего, жрец, который сопровождал карательную экспедицию. Живучий!»
Без одежды и обуви плыть было легко, даже приятно. Когда Вар-ка приблизился, лысая голова открыла глаза, от удивления хлебнула воды и закашлялась.
— Спокойно! А то сломаешь свою соломинку и утонешь. Плавать ты, конечно, не умеешь, да?
Вместо ответа человек забормотал что-то о духах зла и черных демонах.
— Точно — жрец! Ты служишь Ару или Тогу?
— Сгинь, посланец тьмы!
— Я-то сгину, не сомневайся! А вот ты без меня утонешь! Ты бы тряпки-то свои снял, неудобно же! Или ты руки отпустить не можешь? Помочь?
— Да пребудет со мной лучезарная сила!
— Что-то плохо вам помогла лучезарная сила. Не победила она.
— Победила! Велика мудрость могучего Ара!
— В чем мудрость-то? Вон, потонули все.
— Так даже лучше…
— Это почему же?!
— Не понимаешь, отродье демона? Под рукой Богоподобного больше никто не вознесет молитвы вашему богу!
— Как это не вознесет? Иревы, допустим, ушли, но и без них уже полстраны перешло в новую веру.
— Как перешло, так и вернется! Несокрушима мощь великого Ара!
«Ну, и улыбочка у этого лысого! Полуживой, а злобы в нем! Прямо фанатик какой-то! И смерти совсем не боится… Но он, кажется, действительно чем-то доволен?!»
— Конечно, несокрушима, только бог иревов оказался сильнее. Чему же ты радуешься?
— О мертвых иревах можно было бы придумать легенды, сочинить сказки — народ любит красивые сказки… О живых ворах легенды не будет!
— Э, человек! Ты чего? О каких ворах?!
— Ты не знаешь?! Ты не слышал? Не смеши меня, я же видел тебя с Сеймоном!
— Та-а-ак! Интересно… Послушай, жрец, или как там тебя… Ты ведь скоро помрешь, да? Доставь себе удовольствие: расскажи мне все толком! Может быть, я пойму и с горя сам утоплюсь рядом с тобой!
— Это вам уже не поможет! Вы ограбили всех, кто склонился к вашему богу! Всех, кто поверил, но не смог пойти с вами! Богатые и бедные отдали одежду, драгоценности… Все хотели, чтобы за них молились, чтобы за них принесли жертву, а вы… Женщины иревов ходили и просили в долг для праздника, для жертвы… Те, кто не верил, тоже давали — на всякий случай… Не дать страшно: а вдруг! Вы же шли не на праздник своего бога! Вы просто решили сбежать с чужим добром! Но мы узнали! Ничто не укроется от ока лучезарного Ара!
— Значит, Богоподобный не собирался с самого начала истреблять народ иревов? А потом узнал… и послал свои колесницы?
— Вы не оставили ему выбора! Иначе — бунт, мятеж.
— Он послал воинов, чтобы отнять драгоценности и вернуть хозяевам? Да? Я сейчас точно утоплюсь!
— Вернуть?! Зачем? Мы привезли бы головы… Много голов! Народ любит справедливость… больше, чем богатство.
В задумчивости и смятении Вар-ка сделал круг возле торчащей из воды головы: «Если все это правда, то иревы выглядят, прямо скажем, не лучшим образом: они-то понимали, что не вернутся. Может быть… даже скорее всего, что Сеймон и не знал? Или знал, но ничего не смог поделать со „своими" людьми? А может, это все специально было подстроено? »
— Послушай, служитель великого Ара: поплыли-ка мы с тобой на берег! Устрою вам там очную ставку с Сеймоном. Не знаю, правда, как я тебя дотащу, но не оставлять же здесь. Давай, отцепляйся!
Жрец послушно разжал руки, и его голова сразу же ушла под воду. Вар-ка ухватил его за одежду и потянул кверху…
— А-а!! Ч-черт!!! Ты что?! — отпихнул жреца и повис в воде, отгребаясь ногами, а руками держась за пропоротый бок. — Озверел, мужик?! Его спасают, а он!! Гад! Сволочь!
В прозрачной воде расплывалось розовое облако. Вар-ка кое-как прокашлялся и стал изучать рану: «Кажется, неглубокая, и крови совсем немного. Будем надеяться, что без яда… Гад какой! Чего это он?»
Тело жреца всплыло метрах в двух. Спиной кверху. Возле головы вода была розовой. Вар-ка осторожно подплыл, повернул тело на бок и понял, что спасать больше никого не надо — узкий кинжал торчит из шеи как раз там, где расположена сонная артерия.
— Не покидай, не оставляй меня, брат мой! Когда ты рядом, я чувствую уверенность и силу, и уходят сомнения!
— Э, нет, Сеймон! Давай-ка ты уж дальше сам. Ты же сделал свой выбор? Сделал! Ну, так действуй! Веди свой народ — они же не столько в Бога Единого верят, сколько в тебя. Вот и веди!
— Но я не виноват, Вар!
— Насчет чужого добра? Согласен: ты не виноват! И потом: мне ли судить?
— Но почему, почему ты уходишь?!
— Потому что не могу оставаться здесь. Не могу! И не знаю даже, как тебе это объяснить. Ладно, считай, что мне просто надо побыть одному и подумать. Может быть, я даже вернусь.
— Я буду ждать тебя!
На самом деле, Вар-ка не сомневался, что еще вернется в эту реальность: в золотом браслете на левом запястье Сеймона тускло поблескивал черный полосатый камешек.
Ни луны, ни звезд в этот раз не было, но это был тот же самый мир — Вар-ка хорошо запомнил его. Правда, знакомый букет запахов почти полностью растворялся в ароматах человеческого жилья: растянувшись широкой дугой вдоль подножия горы, в пустыне горели костры — многие сотни костров. Сверху в темноте они казались плотным созвездием, упавшим на землю. Там было очень много людей. Несмотря на расстояние, они создавали такой плотный эмоциональный фон, что Вар-ка не сразу почувствовал присутствие кого-то здесь — совсем близко.
Где-то тут он, наверное, спускался в прошлый раз. В темноте не разобрать, но где-то здесь, может быть, сохранились еще следы его костра, а вон там, пониже, — жертвенник, построенный Сеймоном.
«Интересно, сколько прошло времени в этой реальности? И что тут творится? Может быть, это Сеймон привел иревов к горе, где когда-то встретил посланца своего бога, и ходит на нее молиться? А вот и близким дымом потянуло! Знакомым таким дымком — пополам с запахом горелого мяса. Неужели Сеймон опять сидит на склоне и жжет на огне очередного козленка-ягненка? Мужского пола и чтоб без изъянов?»
Нет, это не Сеймон. Человек у жертвенного костра значительно моложе и ниже ростом, его темные, чуть вьющиеся волосы лишь тронуты слегка сединой, а борода коротко острижена. Одежда представляет собой довольно сложную конструкцию из широких кусков ткани, покрытой узорами и нашивками, — вряд ли в таком наряде удобно бегать за овцами или лазить по кустам. А он, судя по всему, и не бегает, не лазает: чуть в стороне от жертвенника виднеется какое-то сооружение, вроде шатра или палатки, а рядом с костром сложен целый штабель дров. Причем дрова эти — совсем не ветки кустов, растущих на склоне, а куски стволов толщиной в руку, которых Вар-ка поблизости не видел! Сам жертвенник, наспех сложенный когда-то Сеймоном, превратился в монументальное сооружение высотой больше метра.
Да, сменились декорации, костюм и исполнитель, а сцена разыгрывается все та же. Шипит и воняет горящее мясо, закрыты глаза, воздеты к небу руки: «Великий и Всемогущий, опусти взор свой на раба твоего! Услышь и снизойди до молитвы моей…».
«Нет, больше никаких световых эффектов, — решил Вар-ка. — Может быть, не стоит и вылезать из кустов: будем общаться на расстоянии, благо язык тот же самый».
У него затекло все тело, когда он дождался конца молитвы. На сей раз в ней не чувствовалось исступления человека, срочно нуждающегося в поддержке и помощи. Да и текст, похоже, не был импровизацией, а состоял из пространных блоков, выученных наизусть. Человек совершил поступок или закончил какое-то дело. Сам он почти не сомневается в правомерности и полезности сделанного и просит теперь одобрения Всевышнего.
Прошла, наверное, большая половина ночи, прогорел и остыл жертвенный костер, прежде чем иссяк обращенный к Богу поток слов и мыслей. Варка задремал, сидя в неудобной позе, и чуть было не упустил удобный момент для контакта: их разделял жертвенник, и, пока горел костер, можно было не опасаться, что молящийся разглядит в кустах фигуру полуголого человека. Костра уже нет, и сейчас тот откроет глаза… Пора!
Представив, что имеет дело с одним из тех, кого давно знает и любит, Вар-ка зашептал:
— Приветствую тебя, человек. Как имя твое?
— Ты услышал, услышал меня, недостойного!! — воскликнул незнакомец и немедленно упал ниц, раскинув в стороны руки.
«Ну вот, опять начинается! — расстроился Варка. — Мне, наверное, никогда не понять искреннюю веру этих людей в то, что Творец-Вседержитель может вот так запросто взять и материализоваться из воздуха! Или спуститься с неба и начать давать мелкие бытовые советы. Просто как дети, право! Хотя, с другой стороны… им можно и позавидовать!»
— Отринь свой трепет пред лицом моим! И назови свое имя!
— Творцу ли не знать имен всех тварей, что живут перед ликом его?! Сеймон, мое имя — Сеймон!
— Сеймон, значит… Я не тот, кому предназначена жертва твоя, не тот, кому вознес ты молитву! — попытался Вар-ка подавить панику собеседника. — Я, наверное, лишь простой и грубый инструмент в руке Бога. Но, думаю, Он все-таки знает и любит нас. Если душа твоя чиста, а поступки праведны, чего бояться тебе? Дыши спокойно и говори со мной! Когда-то я приходил уже сюда и познакомился с одним Сеймоном, но это был не ты…
— О-о-о! Я знал, знал, что недостоин!
— Погоди, погоди! Не мельтеши, пожалуйста! С тех пор, как я ушел отсюда, для меня прошло… м-м-м… несколько дней. А здесь, кажется, миновали годы? У вас теперь что, «Сеймон» — это не имя, а должность? Звание? И кто это жжет костры там внизу? Иревов, что ли, стало так много?
— Сеймон — это тот, кто ведет народ Единого Бога. За ним шли отцы и деды наши, он вывел народ из рабства языческого!
— Та-а-ак! Все ясно… почти до половины. Значит, народ иревов вышел из рабства и куда-то идет? И ведет его всегда Сеймон или, точнее, тот, кто ведет, — тот и Сеймон? Правильно? И сейчас эту должность… гм… это место… В общем, сейчас Сеймон — это ты?
— Велика мудрость твоя, о…
— Когда мы говорили тут с первым Сеймоном, он назвал меня Посланником. Это, конечно, для меня слишком круто, но, думаю, для здешних условий сойдет. Так куда ведет народ нынешний Сеймон? И куда вел предыдущий? Впрочем, извини: вы, наверное, всех их считаете одним человеком.
— Сеймон ведет народ свой в страну, завещанную Богом, где реки текут молоком и медом!
— Ну, разумеется! Конечно же, не в гости к белым медведям! И как это я сразу не догадался?! Хотя, помнится, у первого Сеймона с этим было как-то не очень… Ладно, все правильно! Давай мы сделаем так: ты сядешь и спокойно расскажешь мне обо всем, что случилось после того, как иревы ушли из… гм… рабства. Хотя нет, давай начнем с того, как воды сомкнулись над колесницами Рофара. Народ возликовал, вознес хвалу и принес жертвы. А что было потом? Если я правильно понял, с тех пор не один раз дети успели стать стариками? Что-то недалеко вы ушли за это время, а? Ты сядь и говори, только, пожалуй, глаза не открывай — дабы не умереть тебе… раньше времени.
Колдовал Вар-ка не напрасно: новый предводитель народа воспринял-таки незатейливый посыл-внушение, слегка расслабился и заговорил.
Смену «Сеймонов» рассказчик не фиксировал — вождь всегда был один и тот же, собственноручные деяния бога переплетались с делами людей, а реальные события с явно вымышленными. Тем не менее это была уже ИСТОРИЯ — собранная воедино память многих поколений. Для Вар-ка что-то осталось непонятным, а что-то пришлось домысливать самому, ведь некоторый опыт у него уже был.
После инцидента на переправе через лиман иревов, кажется, оставили в покое. Они пошли бродить по пустыне, вспоминая полузабытые навыки кочевого скотоводства. Район, который они достаточно быстро освоили, судя по всему, не был совсем уж бесплодной пустыней, но находился вне сферы интересов соседних государств. Здесь обитали мелкие племена и кланы, которые вели кочевой или полуоседлый образ жизни. Кто-то сливался с иревами, кто-то вступал с ними в стычки. Похоже, местные не считали пришельцев такими уж дикарями, а может быть, сами недалеко от них ушли. У иревов же было преимущество: уже с первого-второго поколения они стали воспринимать себя как некую общность, как народ, избранный и возлюбленный Богом, который куда-то идет. Или, точнее, народ ведет Сеймон, непосредственно выполняющий Божью волю. Эти две идеи — о пути и Едином Боге — оказались настолько величественны, что местным служителям многочисленных божков просто нечего было им противопоставить, кроме мелкого колдовства, жалких чудес да буйных оргий, на которые так падки замордованные бытом женщины. В общем, за несколько поколений избранный народ многократно умножился, причем не столько за счет деторождения, сколько путем вбирания в себя местного населения.
Постепенно из сплава всевозможных обрядов оформился культ Единого Бога и, конечно же, нечто вроде касты жрецов-священников: несколько семей, чьи сыновья не работали, а следили за правильным исполнением богослужебных обрядов или непосредственно участвовали в них. Они же, вероятно, следили, чтобы народ, по возможности, не нарушал многочисленных бытовых запретов-табу. Эти запреты, судя по всему, возникали и множились для отделения своих от чужих. Откуда берется очередной новый вождь-Сеймон, Вар-ка так и не понял.
С идеей пути, движения куда-то происходили изменения странные, но вполне понятные. Сначала толпа иревов действительно куда-то двигалась — скорее всего, за скотом, который объедал пастбища и шел дальше. Было не ясно, как долго это продолжалось, но Вар-ка заподозрил, что, в конце концов, они стали ходить по кругу, протяженностью то ли в год, то ли в несколько лет пути. На этом круге часть народа оседала в оазисах, где ассимилировала местных и начинала заниматься земледелием и торговлей. В результате настоящими кочевниками, кажется, осталась лишь незначительная часть народа. Остальные, похоже, двигались куда-то сидя на месте и выращивая виноград и пшеницу.
Что может быть целью пути для общества, чью численность сдерживают лишь пищевые ресурсы? Конечно же, это место, где всего много. Сначала это была просто некая страна, текущая тем и этим. Но по мере того как бескрайняя неизведанная пустыня становилась все более знакомой и маленькой, рай земной обретал все более определенное географическое положение. И вот тут-то начались проблемы.
Жизненное пространство иревов с одной стороны ограничивало могучее царство-государство, где правил Богоподобный и куда возвращаться никто не собирался. С двух других сторон простиралось море и настоящая пустыня, куда соваться было совершенно незачем. А вот на севере… На севере лежала страна благодатная и… доступная! Сохранилась даже древняя легенда, что именно оттуда предки иревов в голодный год ушли под руку Богоподобного владыки.
Сеймон понимал (Вар-ка начал-таки воспринимать его как одного человека), что контакта не избежать: там, в Наахе, красивые города, тучные пастбища, там крохотный клочок пашни может круглый год кормить большую семью, там… В общем, там есть все, кроме мощного государства, способного выставить армию на свою защиту! А контакт, собственно говоря, уже идет давно: и торговцы туда-сюда ездят, и молодежь, сколько ни запрещай, на заработки уходит. И что характерно: уходит туда народу значительно больше, чем возвращается!
С этого места рассказ сделался многословным, путаным и переполненным религиозным пафосом. Варка с трудом продирался к сути событий.
Иревы — народ многочисленный и буйный, но совсем не воинственный. Точнее, оружие его не мечи и копья, а вера и верность заветам. До сих пор — в пустыне — этого хватало. Но вот устоят ли люди, оказавшись среди дворцов и храмов? Не начнут ли дети смеяться над верой отцов, глядя на роскошь язычников? Ох, начнут…
Надо отдать должное вождям: они приняли мудрое решение! Они не стали засылать шпионов и обучать воинов, готовя военное вторжение. Они наложили многолетний (но не вечный!) запрет на посещение Нааха и занялись укреплением веры в собственных рядах. Священники стали методично приучать людей выполнять все старые традиции и табу, а также придумывать новые: как только народ будет подготовлен, ему откроется путь в благодатный Наах. Он покорит его своей праведностью и силой веры! М-да-а… как ни крути, а резон в этом есть.
Среди прочих «мероприятий по консолидации и укреплению» возникла идея… Точнее, Господь повелел, чтобы основные законы были записаны (впервые!) и вечно хранились среди народа, дабы вовеки не возникло сомнений… В общем, он — Сеймон — эту работу закончил. Почти два года он не спускался вниз, не посещал шатров кочевников и домов земледельцев. Лишь Первосвященник и Ученик его знали, где находится и что делает предводитель. И вот приказ Всевышнего выполнен. По этому поводу народ собран на великий праздник: там, внизу, они все — и пастухи, и пахари, и торговцы, и ремесленники — все!
— Могу я взглянуть на труд, коему отдал ты столько сил?
— О да, Посланник! О да! Они там, у жилища раба твоего.
— Неужели и тебе повторять: ты не мой раб. Не мой! Давай, веди, только не споткнись с закрытыми глазами!
Сеймон встал и осторожно двинулся к своему шатру. Вар-ка тоже поднялся на ноги, но пошел не вслед за ним, а вверх по склону, петляя между кустов. Он был не прочь взглянуть на письмена иревов, но ночь кончалась, рассвет наступал стремительно, а демонстрировать Сеймону свою скромную персону ему совсем не хотелось.
Вар-ка дремал, разомлев под утренним солнцем, когда на него неприятным зудом накатила волна чужих отрицательных эмоций. Импульс шел, конечно, не от людского моря внизу, излучающего радость, — источник где-то рядом. А рядом мог быть только Сеймон, если, конечно, кто-нибудь новый не влез на склон, пока он кемарил после бессонной ночи.
С этого места до жилища Сеймона не больше сотни метров, но разглядеть, что там происходит, из-за кустов невозможно. «Кажется, к нему действительно кто-то пришел — даже голоса слышно! Ну, что ж, пойдем посмотрим».
— …вместе с ними на празднике урожая!
— Он потерял контроль! Он показал свою слабость!! Первосвященник не может, не должен!!!
— Успокойся, Сеймон, успокойся! Что толку от гнева твоего… по крайней мере, сейчас? Яви лучше мудрость свою недостойному Ученику! Было бы лучше, если бы ты…
— Ладно! Говори все, а я буду слушать!
— Ничего не утаю, господин, ничего! Когда ты ушел… Началось это, наверное, позапрошлой весной. Ты же знаешь, как в Мибедаре, в Осаве, в Халаше празднуют день плодородия? Мы не запрещаем им…
— Это давно надо было сделать!! И без того неправедность пашущих землю туманит гневом лик Его!
— Ну-ну… Мы ведь много раз говорили об этом. Ты сам признал, что люди не в силах понять и принять истину сразу. Им нужно время, а нам — терпение. В Клабе и в Мираве в это время тоже шипит на огне мясо, тоже течет рекой вино и пиво, но люди воздают хвалу и приносят жертвы Всевышнему!
— Они это делают в своих поганых языческих храмах!
— Но в них уже нет кумиров! Люди сами убрали все статуи, а в Мираве даже сожгли их! Без кумиров их храмы лишь пустые дома. Так будет и в Осаве, и в Халаше, только нужно время, иначе люди отшатнутся от нас, ведь они так любят праздники! А в Мибедаре… Ты же помнишь наш бесконечный спор со жрецами Шагива? В конце концов, они согласились убрать его кумиры, согласились переплавить их…
— О, всесильный Бог отцов наших!!!
— Мы не делали изображений Бога! Птица, распластавшая крылья, — лишь олицетворение мудрости Бога, знак, что Он парит над нами и ничто на земле не укроется от глаз Его!
— Прости, прости, Господи, этот народ неразумный!! Продолжай рассказ свой, несчастный!
— Сеймон, ведь мы говорили с тобой об этом раньше, и ты… почти согласился! Ведь это не кумир, не образ Бога, а только обозначение одного из его свойств. Люди слабы, им трудно поклоняться тому, чей лик всегда скрыт, а имя непроизносимо. Они веками привыкли… Мы же не можем отгородиться, уйти от людей пашущих, торгующих, кующих металл!
— Бог предков наших всесилен! Он вывел их из рабства языческого…
— Я знаю, знаю, Сеймон!
— Что ты знаешь?! Это я знаю, почти уверен, что птицы из бронзы и меди, из золота и серебра уже есть в каждом шатре, в каждом доме!! Скажи, что это не так! Может быть, даже Первый возносит молитвы пред куском металла, сотворенным людьми?! Скажи!
— Да, это так: люди носят на груди изображение птицы.
— Ага! Их делают мастера Сахтила, а купцы продают всем эти поганые амулеты?
— Сеймон, постепенно мы объясним людям, что это лишь символ. Или, может быть, со временем медная птица станет знаком, отличающим людей Единого Бога?
— Безумцы! Господи, покарай народ неразумный свой! Покарай, ибо нет и не может быть нам прощения! Что ты уставился на меня, мальчишка? Ты никогда, слышишь, никогда не станешь Первым!! Вы забыли, вы растоптали закон наших предков, вы нарушили Священную Клятву! Нарушили то, что отныне написано рукой Бога! Почему не пришел Первый? Почему он послал тебя? Испугался?
— Нет, Сеймон… Первый, он… гм… он готовит праздник. Мы… мы думали, мы надеялись, что гнева твоего не будет. Конечно, конечно, и я, и все священники народа помнят пятнадцать Клятв Закона! Но во второй Клятве говорится о кумирах, то есть изображениях, которым поклоняются, считая их богами. Ведь язычник приносит жертвы и молится именно статуе или рисунку…
— О, несчастный! Для того ли ниспослан Закон, для того ли клялись наши предки, чтобы мы, недостойные, толковали их клятвы?! Прочти, прочти, что начертано на этих плитах!
— «…Не будет у нас других богов, кроме Тебя. Не делаем мы себе изваяния образа, не поклоняемся ему и не служим, ибо Ты — Бог всесильный наш…».
Вар-ка сидел, слушал взволнованный диалог и пытался разобраться даже не в конкретной ситуации, а в том, что стоит за ней. Он чувствовал, определенно чувствовал, что тут все не так просто.
Еще ночью он понял, что этот новый Сеймон совсем не похож на того, первого. Внешность тут ни при Чем: тот был, по большому счету, счастливым человеком — он познал Истину и хотел нести ее людям. Ему пришлось стать вождем, и он сильно страдал от этого. Новый Сеймон был другим. Нет, он искренне верил и в Единого Бога, и в предназначение своего народа, и… в правоту дела, которое он делает. Он был руководителем! Да-да, именно вождем-руководителем. От него исходила глубинная уверенность в том, что он и может, и имеет право изменять окружающий мир в соответствии с истиной, которая ему известна. Что-то похожее Вар-ка ощущал рядом с Патишем — капитаном стражей короны в Хаатике, и еще раньше — за много лет и миров отсюда — в родном Поселке рядом со жрецом-шаманом Горного племени. Да, этот новый Сеймон, как и прежний, испытал мистический ужас, услышав голос Вар-ка из темноты. Но трепет его… Как это сформулировать? Но трепет его не был всеобъемлющим, что ли… Ну, да: даже падая ниц, он продолжал контролировать ситуацию. Железная воля, как выразились бы в мире Николая! И ночью, во время рассказа… Ведь только вначале Сеймон говорил как бы по приказу, а потом увлекся и излагал историю народа даже с удовольствием, как бы еще раз убеждая самого себя в правильности то ли выбранного пути, то ли принятого решения. Вот и сейчас: он кричит, ругается, но чувствуется в нем какая-то неискренность или, точнее, не полная искренность. Он, конечно, глубоко возмущен тем, что рассказал Ученик, но… Как-то смутно ощущается, что это для него не новость или… не совсем новость. И Ученик как-то подозрительно мало трепещет. Нет, он, конечно, и напуган, и сожалеет, и стыдно ему за себя и других, но… там, в самой глубине души, он, кажется, почти спокоен.
Потея от напряжения, Вар-ка все сильнее сомневался, нужны ли ему эти оттенки и тонкости чужой жизни. Он же волен отгородиться — не ощущать, не чувствовать, не слышать. В конце концов, он может просто встать и уйти! Тут явно заваривается нечто очень серьезное, но ему-то какое дело? Хотя, с другой стороны, он вмешался в чужую историю, за ним тысячи спасенных жизней и… тысячи трупов.
— …будет новый Закон для нового народа! Единый закон для пашущих землю, пасущих скот, для торгующих и льющих металлы! Но прежде никто, слышишь, никто не будет обделен гневом Бога отцов наших! Потому что каждый — брата своего, каждый — друга своего, каждый — ближнего своего!
— Я не понимаю тебя, Сеймов!
— А я не понимаю, почему ты пришел один? Почему?! Кто понесет Священные Плиты?! Господь наш всесильный, помоги, укрепи волю мою…
Сеймов закрыл лицо руками и стал бормотать молитву, покачиваясь из стороны в сторону. Через пару минут Ученик коснулся его одежды:
— Смотри, смотри, Сеймон!
Вождь вздрогнул и резко повернулся: на дорожке, ведущей к жертвеннику, стоял раб. Да-да, живой раб: немолодой, покрытый шрамами, но явно выносливый и сильный — то, что нужно!
— Это ты привел раба?
— Я?! М-м-м… Это, наверное, Первый прислал его!
— Да, на него похоже: прислать раба, а самому остаться внизу! Ладно, пора идти. День, великий день нового Закона и искупления в разгаре!
— О каком новом Законе ты говоришь, Сеймон? Ведь он один, и не может быть другого!
— Замолчи, наконец! Бери Плиты и иди! Да свершится воля Его!
Вар-ка почти пожалел, что так удачно угадал и одежду, и позу раба — Священные Плиты представляли собой довольно массивные отливки из желтого металла, покрытые письменами. Оставалось надеяться, что это не золото, а начищенная медь, и что тащить ему придется только одну, а не обе сразу.
Вначале ему показалось, что надежда сбылась полностью: плита весила не больше тридцати килограммов, и вторую взвалил на плечи Ученик. Однако уже на середине склона Вар-ка начал всерьез подозревать, что отливка все-таки из золота, которое гораздо тяжелее, чем медь или бронза. Жара усиливалась с каждой минутой, плита набирала вес, а острых камней на тропе почему-то становилось все больше и больше. Сеймон же шел впереди налегке и перекуров устраивать не собирался…
Внизу народного предводителя, кажется, давно ждали: в конце склона на возвышении для него был поставлен роскошный шатер, размером чуть меньше двадцатиместной армейской палатки из мира Николая. Вокруг суетилась масса народа, но Сеймон проследовал внутрь, ни на кого не глядя и не отвечая на бурные приветствия. Ученик сгрузил плиту у входа и вошел за ним следом. Вар-ка с огромным облегчением уложил рядом вторую плиту, но проникнуть в шатер не решился — рабу это, наверное, не по чину. Пока он размазывал пот по лицу и пытался размять спину, его буквально затолкали: туда-сюда деловито сновали какие-то люди — мужчины и женщины, полуголые или в разноцветных тряпках, с пустыми руками или с какой-то посудой. Варка это быстро надоело, и он остановил женщину с кувшином. Скорее всего, она просто оторопела от его наглости, так как кувшин отдала без сопротивления, а потом смотрела, как он пьет, пуча глаза от удивления. Разбираться было бесполезно: то ли он не так попросил, то ли не у той; то ли эта вода предназначалась кому-то другому, или, может быть, она вообще не для питья; или его, Вар-ка, тут не знают, или это неважно, но он не так стоит и не так смотрит; или на нем чего-то нет, или, наоборот, что-то лишнее — да все, что угодно!
Пока Вар-ка озирался, высматривая в окрестностях то, без чего люди обычно обходиться не могут, из шатра звучал голос Сеймона:
— Пусть соберутся все, кто считает себя принадлежащим Единому Богу! Пусть придут крепкие в вере из пасущих и сеющих, из кующих и торгующих, приведи верных от Мибедара, Халаша и Клабы, от Осавы и Мирава — от всех племен и кланов, дабы никто не сказал, что те или эти не испили от чаши гнева Его!
Что говорил, точнее, что спрашивал собеседник, Вар-ка не разобрал, зато хорошо расслышал ответ Сеймона:
— Приведи от каждых оружных и сильных!
Находиться в людской толкотне и хаосе чужих эмоций Вар-ка больше не мог и стал боком-боком продвигаться в сторону недалеких зарослей, которые, кажется, использовались здесь в качестве общественного туалета. Только в «туалет» он не пошел, а подался на склон и стал искать себе место — чтобы не слишком близко, с хорошим обзором и без людей.
Сеймон говорил долго и страстно. Слов отсюда, конечно, было не разобрать, но его эмоционально-энергетический посыл, казалось, легко пробивает плотный праздничный фон огромного людского стойбища. Толпа перед ним — три-четыре сотни мужчин — явно откликалась, входила в резонанс. Все явственнее, все ярче ощущал Вар-ка исходящие от нее «волны». Сеймона сменил человек в широких и ярких одеждах. Он тоже говорил, время от времени поднимая руки, а толпа что-то отвечала, потом вновь вперед вышел Сеймон…
Вар-ка казалось, что в его жизни уже была похожая ситуация, только он все никак не мог вспомнить.
А когда вспомнил, ему стало плохо. Собственно, и раньше-то хорошо не было, но теперь… Один и многие: обмен то ли энергией, то ли эмоциями — гипноз, внушение, биоэнергетика, индуцирование пассионарности, колдовство — да черт его знает что! Но, много миров и много жизней назад, ИМЕННО ТАК он, Вар-ка, готовил к атаке Речных воинов! Что же тут происходит?!
А толпа мужчин внизу в исступлении скандировала:
— Каждый — брата своего!! Каждый — друга своего!! Каждый — ближнего своего!!!
Густая, плотная волна чужого неистовства накатила, налегла с такой силой, что Вар-ка заметался, пытаясь уклониться, выскользнуть, вынырнуть из-под нее. Сквозь дикий, противоестественный замес чужого ликования и боли, черной бездны вины и света радости грядущего прощения к нему просочилось, протолкалось понимание слов, что кричали внизу. И еще одно — может быть, он понял это даже чуть раньше: немедленно уходить! Нужно немедленно уходить и никогда больше не возвращаться в эту реальность!
До белесой полупрозрачной дымки оставалось меньше ста метров почти голого склона, когда Вар-ка остановился, бросил на камни рюкзак и… побежал вниз.
Без мыслей, с пустой до звона головой он бежал туда, где редкая цепь людей с мечами, ножами, палками в руках уже подходила к крайним шатрам и палаткам…
«Каждый — брата своего, каждый — друга своего, каждый — ближнего своего…»
И было утро. Злое, дымное утро великого плача.
Вар-ка брел через огромное стойбище народа иревов. Он обходил потухшие костры и группы людей, изнуренных горем: кто-то пытался переодеть мертвого в чистые одежды, кто-то просто лежал, уронив голову на остывшую грудь отца, матери, сына…
«Как они смогут похоронить сразу столько мертвых? Ведь несколько тысяч, наверное… А меня не убили. Я же не был ничьим братом, другом или ближним. Я просто мешал и в конце концов получил чем-то по башке сзади. Теперь там колтун из волос, мусора и засохшей крови. И очень больно. Но кость, кажется, цела… Голова гудит, и каждый шаг отдается в висках тошнотворной болью. Это, наверное, пройдет… Но что я делаю здесь?! Зачем вернулся вчера?! Мог кому-то помочь? Мог что-то изменить? Понимал же, что не мог, но понимать — это одно…»
Когда-нибудь он вспомнит все, что было вчера, а сейчас… Сейчас только лицо, которое он увидел последним, — потом была лишь боль и темнота.
На его глазах парень убил пожилую женщину. Вар-ка подскочил, ударил в грудь, вырвал меч. Это был и не меч даже, а просто заостренная полоса металла. Он замахнулся непривычным оружием, но, раньше, чем ударил, вдруг увидел и понял, что лицо парня в слезах и соплях, что он сам хочет смерти как избавления.
«Каждый — брата своего, каждый — друга своего, каждый — ближнего своего…»
Здесь и там на замусоренной, истоптанной земле валяются фигурки птиц: большие и маленькие, сделанные искусно или только обозначенные на кусках дерева, металла, глины.
«Чтобы никто не сказал, что те или эти не испили от чаши гнева Его…»
Если бы! Если бы не болела так сильно голова, он бы смог проявить, вытянуть на поверхность свою другую личность. Ведь у него же две памяти: собственная и Колина, Николая Васильевича Турина — человека из другого мира. А Коля, наверное, сказал бы что-нибудь отстраняющее, успокоительное, вроде: «Этногенез в действии!», или про идею, овладевшую массами, или что-нибудь из Ветхого Завета. Наверное, Коля сказал бы, а Вар-ка не может, потому что… каждый — брата своего, каждый — друга своего, каждый — ближнего своего!
Обходить стало некого, и Вар-ка без удивления обнаружил, что прошел огромный лагерь иревов насквозь. От знакомой тропы на склоне его теперь отделяет лишь невысокий бугор с шатром Сеймона на вершине. По сторонам от входа на двухметровых треногах из тонких бревен укреплены две плиты Закона — те самые, что они вчера принесли с горы. Вар-ка подошел поближе, поднял голову и стал всматриваться в письмена на полированном металле. И вдруг…
Яркий, ослепительный свет ударил в глаза! Темный металл таблиц вспыхнул и засиял так, что смотреть на него стало больно!
Десятки тысяч живых, но раздавленных скорбью людей не сразу заметили это чудо. Но они увидели его все — даже те, кто был на дальнем конце стойбища. Сначала отдельные крики, потом нарастающий рев или стон…
И поднялась, вспухла, затопила хмурый утренний мир волна облегчения и радости. Это было как общий вздох: ПРОЩЕНЫ!
Вар-ка не сразу вынырнул из потока чужих эмоций, не сразу восстановил зрение. Он подошел чуть ближе, присел на корточки: таблицы по-прежнему были тусклыми. «А-а-а, это же просто солнце показалось над горизонтом, и первый луч отразился от полированного металла! Но каков эффект! Интересно, это получилось случайно или… точный расчет? И вообще: что здесь происходит случайно, а что по расчету?! И по ЧЬЕМУ расчету?»
Вар-ка потрогал свою многострадальную голову: похоже, что после удара по черепу он обрел способность читать незнакомые письмена. Так, конечно, не бывает, но он почему-то понимает, что там написано! Не все, правда, понимает, а только вон те два столбца на левой таблице. Наверху с краю крупными значками:
КЛЯНЕМСЯ
Потом непонятно, но внизу справа совершенно точно:
НЕ УБИВАТЬ
