Глава 3
Англия, 1432 год, октябрь: закрыватель Америки
С сэром Даниэлем де Ротселаром я познакомился месяц назад в таверне "Мечник и Корона", самом фешенебельном месте из тех, где играют в кости. На диво азартный игрок, из тех, кто левый глаз на кон поставит, и потому весьма удобный для вербовки человек, пусть ни о чем подобном мы с ним и не говорили. В конце концов да кто это сказал, будто завербованный обязан ставить подпись в некоем договоре? Полная чушь!
Признаться я с нескрываемым скептицизмом отношусь к россказням о сделках с дьяволом. Коли уж ты совершаешь нечто насквозь незаконное — продаешь ли краденые часы, секрет подвесок королевы, карту укрепрайона или даже душу — то обтяпаешь все без лишней бюрократии. И ставить корявый крестик кровью в договоре купли-продажи вовсе ни к чему: и продавец и покупатель прекрасно знакомы с деталями сделки, а уж Господь, который всех нас рассудит, тем более в курсе того, что происходит в землях и небесах.
Я передаю сэру де Ротселару его расписки и увесистый кошель с золотом. Удовлетворенно осклабясь дворянин роняет несколько слов, после чего неторопливо уходит. Я гляжу ему вслед хмуря брови. Только что сэр Даниэль подтвердил информацию, поступившую от другого источника. Раз оба сообщили одно и тоже, значит ли это, что сведения правдивы? Поразмыслив немного я решаю как следует подготовиться к предстоящей вылазке. Никаких мечей, кольчуг и прочего громыхающего железа. Наше оружие — смекалка, немного ловкости и пара мотков прочной веревки!
Едва наступает ночь как я занимаю привычное уже место под окном личного кабинета графа де Берлара. Камин у его светлости установлен громадный, дров прислуга не жалеет, и потому створка окна всегда приоткрыта. Я был здесь уже трижды, спасибо Жаку за подаренный в замок пропуск, и вынес из подслушанного уйму полезной информации. Наедине граф обсуждает с соратниками самые разные вопросы, к примеру — предстоящие выборы Великого магистра.
Как я понял, шансы на победу у его светлости весьма невелики. Остальные магистры, недовольные тем, как по-хозяйски граф разместился в замке Барнстапл, объединились против него. Всего через пять дней должны состояться выборы, и графу де Берлару дадут на них бой. Вот только магистр не собирается ждать результатов голосования, он задумал нанести упреждающий удар. Сегодня состоятся встреча с посланником сил, которые и должны помочь графу де Берлару добиться должности Великого магистра.
В кабинете сидят трое главных заговорщиков. Лиц я не вижу, но их голоса мне прекрасно знакомы. Встречайте: магистр ордена граф де Берлар, глава контрразведки брат Абеляр и так и не назначенный на должность главного казначея ордена сэр Арно де Степлдон. Не назначенный потому, что является сторонником графа де Берлара. Как попал в эту троицу брат Абеляр я не знаю, но очень похоже, что после выборов Великого магистра всех троих раз и навсегда отстранят от власти.
Я осторожно меняю позу, разминая затекшие конечности. Не хватало еще сорваться с узкого выступа, на котором я кое-как пристроился, и повиснуть, болтаясь на веревке. Увидеть-то никто не увидит, но все равно получится неудобно. В кабинете хлопает дверь, судя по шагам пожаловали двое. Как только все рассаживаются, начинается торг. Говорит только один из гостей, второй изредка вставляет отдельные реплики. Его голос кажется мне знакомым, но я никак не могу его опознать.
— Поймите, граф де Берлар, — рокочет гость, — вы требуете от нас невозможного. Что скажут при королевских дворах Европы? Мы раз и навсегда погубим свою репутацию! И все это за каких-то двадцать кораблей? Вдобавок к судам мы желали бы получить команду обученных мастеров!
— Что же тут невозможного? — удивляется граф. — В порт вас пропустят, войска мы отведем, вам всего-то и надо будет взять замок штурмом и перебить всех, кого вы там обнаружите!
— Тем более, что и ворота будут открыты, — негромко вставляет брат Абеляр.
— А форты, прикрывающие вход в гавань точно не откроют пушечный огонь?
— Да, ваша светлость, — заявляет некто знакомый, и я наконец узнаю голос Жака Кера. — Форты займут верные нам люди, к тому же для исключения досадных случайностей будут приняты дополнительные меры.
Некоторое время все молчат.
— Итак, давайте с самого начала, — рокочет гость. — Перед нашим нападением вы выходите в море, чтобы оказаться к нему непричастными, верно?
— И вот тут наш договор нуждается в небольшом уточнении, — заявляет граф. — Откуда мы можем быть уверены, что вы не возьмете нас на абордаж?
— Слово чести дворянина! — возмущенно кидает гость.
— Я бы предпочел нечто более весомое, — вмешивается в беседу сэр Степлдон. — К примеру, заложников.
— Разумно, — в голосе гостя я без труда различаю нотки иронии. — И кого вы желали бы принять на борт, уж не самого ли Франческо Фоскари?
— Обойдемся одним из членов Совета десяти, — парирует граф.
Между заговорщиками завязывается ожесточенный спор, не переходящий, впрочем, границ учтивости, я же замираю с открытым ртом, пытаясь переварить услышанное. Такой знакомый и понятный мир внезапно рушится, и из-под его обломков на меня надвигается нечто совершенно новое, к чему я не готов.
Действуя на автомате я взбираюсь на крышу, бреду по пустым коридорам, миную стражу у ворот. Дороги до палатки я не помню, и прихожу в себя только тогда, когда заспанный Адам молча сует мне в руки кубок с подогретым вином. Жестом я отсылаю его спать, слуга тут же исчезает. Я же, рухнув на лежанку, долго гляжу на колышущийся огонек свечи.
Никакого французского десанта не будет, Жак Кер обманул меня. Думаю, он обманывает и своего хозяина графа де Плюсси. Совет десяти — это орган управления Венецианской республики, нечто вроде нашего совета пэров. А упомянутый в разговоре Франческо Фоскари — венецианский дож. Ради сохранения личной власти заговорщики готовы поделиться с венецианцами некоторыми из своих секретов, сам же Жак Кер желает преподнести им и вовсе королевский подарок — карты неизвестных европейцам земель.
Если припомнить кое-какие детали нашего с Кером знакомства, сразу же становится понятно: у него с венецианцами давняя и крепкая дружба. Или все намного проще, чем мне кажется, и Жак — один из разведчиков торговой республики? Просто раньше он добывал секреты Франции, а ныне работает в Англии. И все бы ничего, но для решения собственных вопросов он шантажирует меня свободой Жанны!
Стиснув зубы я долго бормочу грязные ругательства, пока гнев не перестает застилать мне кровавой пеленой глаза, и не становится холодным, словно лед. Теперь я могу рассуждать спокойно. Наступает рассвет, и я слышу звуки пробуждающегося лагеря. Давным-давно поднявшийся на ноги Адам наконец просовывает голову в палатку, встретив мой взгляд испуганно отшатывается.
— Вы что же, так и не ложились, ваша милость? — нерешительно спрашивает слуга.
— Давай умываться, — говорю я невнимательно.
Еще раз прокручиваю в голове детали составленного за ночь плана, просто чтобы убедиться, что ничего не забыл и заявляю:
— Потом сразу завтрак. И пошевеливайся, время не ждет!
Три дня спустя я стоял в порту, внимательно оглядывая скопившиеся там суда. На палубах «Мстителя» и «Триумфа» шла непонятная мне возня, бестолково суетились матросы, портовые грузчики один за другим опускали в трюмы кораблей тяжелые ящики и бочонки. У трапов прохаживались воины из замковой стражи, хмуро поглядывая на зевак.
Мой интерес, в отличие от прочих любопытствующих был самого практического свойства: «Мститель» мне сильно задолжал еще с прошлого моего путешествия в Англию, «Триумф» же являлся личным кораблем графа де Берлара. Именно эти суда в числе прочих должны будут послезавтра выйти в море, унося заговорщиков. Вновь накатила ярость, и чтобы хоть немного отвлечься я перевел взгляд на другие корабли.
Пройдет совсем немного времени, и волны морей и океанов начнут бороздить стопушечные галеоны. Гордые линкоры развернут навстречу ветру паруса и тут же сгинут под натиском пара. Запыхтят дымными трубами канонерки и броненосцы, вновь вынырнут из небытия линкоры, стальные горы под старым названием. Появятся, и тут же канут в былое, а на океанских просторах воцарятся новые повелители волн, ударные авианосцы.
Но до века атомных силовых установок, гиперзвуковых торпед и самонаводящихся ракет еще ой как нескоро, и пока что морские бои ведутся по старинке. Корабли сходятся, маневрируя, и осыпают палубу противника стрелами и арбалетными болтами. Бахают кулеврины, изредка грохочут пушки, затягивая окрестности густым и вонючим пороховым дымом.
Но победа в морском бою достигается лишь абордажем. Пока ты не займешь палубу противника, не зачистишь каюты и трюмы морской бой нельзя считать выигранным. А обстреливать издали чужой корабль можешь хоть до посинения, особого вреда ему ты все равно не причинишь.
Но мастера ордена научились делать корабли нового поколения. Залпами картечи они сметают с палубы противника все живое, мощь их пушек позволяет проламывать борта чужих судов, пуская их ко дну. Отныне нет нужды сцепляться с врагом бортами, ты с легкостью поразишь его на расстоянии, и противник даже не успеет к тебе приблизиться!
Новые корабли ордена в два раза длиннее, чем суда других стран, а потому несут сразу три мачты. Самое же главное — тяжелые пушки расположены не на палубе, как у прочих, а под нею. Оттого центр тяжести у орденских боевых судов находится намного ниже, а устойчивость и управляемость выросли неизмеримо. Маневренность же в морском бою намного важнее того, сколько у тебя пушек.
Так ведь и пушек-то на кораблях других стран раз-два и обчелся. Хорошо, если на корме и носу есть хотя бы по паре орудий, так ты еще сумей поймать врага в прицел. А вот когда ударит по тебе орденское судно одновременно десятью пушками, на своей шкуре ощутишь преимущества высоких технологий!
Я посмотрел на склады, где были запасены горы оружия: мечи и двуручные топоры, боевые молоты и копья, шестоперы и "утренние звезды". Отдельно хранились знаменитые английские луки и связки тетив, длинные стрелы с шиловидными и бронебойными наконечниками, арбалеты и болты к ним. Стальные доспехи заготовили в ограниченном количестве, для обычных воинов сойдут и кольчуги — пусть-ка дикари попробуют их пробить обсидиановым оружием!
Скоро, совсем скоро флот должен выйти в океан. Где-то на полпути наверняка планировалась длительная остановка на Азорских островах. Экипажи должны отдохнуть, пополнить запасы воды, при необходимости отремонтировать давшие течь корпуса и истрепанный непогодой такелаж.
Еще через полтора месяца пути впередсмотрящие заметили бы на пустынном горизонте облака, а через несколько дней перед ними возникла бы длинная, уходящая в обе стороны темная полоса — материк, который в следующем столетии назовут Америкой.
Надменных дикарей, поработивших потомков европейцев, ждал бы сокрушительный удар. Кровавые культы прекратили бы свои мерзкие ритуалы, были бы спасены жизни десятков тысяч людей… только для того, чтобы обратить краснокожих в новое, гораздо более тяжелое рабство.
Я еще раз оглядел запирающие гавань форты. Приступом с моря их не взять, шлюпкам с десантом помешают скалы и ревущий прибой, любой же входящий в порт корабль обязательно подставит борт одному из бастионов. Двадцать пять орудий правого форта и столько же левого потопят любой вражеский корабль. Пушки будут бить практически в упор, тут не промахнется и самый неопытный канонир.
Интересно, подумал я, неужели никто так и не заподозрил, что начавшиеся волнения в Уэльсе, на подавление которых была вчера отправлена значительная часть собранных войск, вовсе не случайны? Уныло кричали чайки, задул холодный ветер. Я поежился, пора было возвращаться в лагерь. И тут же кто-то крепко ухватил меня за плечо. Я резко повернулся, бросив руку на рукоять меча, увидев мое лицо человек отпрянул назад.
— Что случилось? — недовольно спросил я. — Ты хоть понимаешь, что такое конспирация? Хочешь, чтобы нас в чем-то заподозрили?
— К черту конспирацию! — ответил Кер. — Выступить необходимо сегодняшней ночью!
— Ты что, с дуба рухнул? — покачал я головой. — Сам же говорил, что операция послезавтра!
Кер напряженно огляделся, в его голосе я без труда различил панические нотки:
— Пару часов назад на подходящий флот напоролась патрульная эскадра ордена. Один корабль нам удалось потопить, второй выбросился на берег, часть экипажа спаслась. К утру они будут в Барнстапле и тут же поднимут тревогу. Орден выведет корабли в море, и наших добрых французов, всех, кого удалось собрать королю, попросту потопят. Словом, как бы то ни было, но адмирал принял решение нападать сегодня. Уже сейчас галеры начали двигаться к гавани. Самое позднее к трем часам ночи ты должен захватить форты!
— Погоди, — ошеломленно пробормотал я. — Да постой же! Ты же говорил только про левый форт!
— Обстоятельства изменились, Робер. — Жак вцепился мой в рукав так, что клещами не оторвешь. — Все пошло наперекосяк! Тебе придется захватить оба форта, иного выхода нет. Да, передай своим людям, чтобы нацепили белые повязки на правую руку. Только так их смогут узнать высадившиеся французы.
— Все, мне некогда! — он исчез, и я позволил себе грубо выругаться.
Больше не думая о красотах заката, я быстрым шагом отправился к себе. В ближайшие пару часов мне предстояло сделать кучу дел. Среди прочего — проследить, чтобы не забыли перебить всех соглядатаев в роте, ну а самое главное — повидать Спаркса, мастера по всякого рода тикающим и такающим вещицам.
Штурм мы начали сразу после полуночи, едва колокол церкви Святого Георгия отбил двенадцатый удар. Взять левый форт оказалось неожиданно легко. Я предъявил часовому полученный от Кера знак и заставил открыть ворота. Ни одного офицера не оказалось на месте, похоже, все они решили предаться чувственным удовольствиям. Им здорово повезло, ведь когда я вошел в здание небольшой крепости, все ее защитники были уже мертвы. Мои бойцы в азартными криками делили добычу, с трупов бесцеремонно стаскивали сапоги и кольчуги, кое-кто из покойников был раздет догола.
Я поднялся на крышу бастиона и внимательно оглядел порт. Отсюда открывался дивный вид и на гавань, и на город, и на те пять кораблей, что медленно выходили в море. Я узнал «Триумф» и «Мститель», прочие были мне незнакомы. Итак, война началась. Следующий ход был за мной. Я быстро спустился вниз и приказал сержанту:
— Пошли десять человек в порт. Где-то там находится мистер Спаркс, и я желаю, чтобы его со всем барахлом немедленно доставили сюда.
— Мне отправиться с ними? — спросил Брекен.
— Останься, ты нужен мне здесь, — бросил я.
Сержант отобрал людей, и те тут же убыли, я с удовлетворением отметил, что дисциплина в роте заметно подтянулась. Один из солдат все мялся поодаль, не решаясь подойти. Я жестом подозвал его:
— Докладывай.
— Вы были правы, сэр, — глотая слова протрещал воин. — Весь порох выведен из строя!
Ну конечно же, о каких еще "дополнительных мерах" мог говорить Кер? Не портить же заговорщикам дорогостоящие пушки, а подвезти к форту свежий порох — дело нескольких часов. Теперь исключен даже случайный выстрел в сторону входящих в гавань судов!
— Не беда, — улыбнулся я, — сегодня мы не будем ни в кого стрелять, не так ли, сержант?
— Да, сэр, — ответил Брекен. — И если мне позволено будет спросить, не пора ли нам выдвинуться к правому форту?
На секунду наши взгляды встретились, и я отчетливо осознал: вся та покорность, какую он демонстрировал с начала нашего знакомства, напускная, и сержант прекрасно знает, что мы здесь делаем. Еще я понял, что стоит хоть в чем-то нарушить план заговорщиков, и не сносить мне головы.
— Командуйте построение, сержант, — скомандовал я, и, едва Брекен отвернулся, сделал условленный знак.
Все произошло очень быстро. Сзади к сержанту подскочили сразу двое, он громко вскрикнул и рухнул на пол. Изо рта его хлынула кровь, Брекен забился в предсмертных судорогах.
— Тихо, — рявкнул я, перекрывая поднявшийся шум. — Всем молчать! Смотреть сюда!
Я поднял вверх серебряный медальон, тот, где роза ощетинилась шипами, и заявил, указав на труп:
— То, что было сделано, выполнено по моему приказу. Ваш сержант оказался предателем. К счастью, я вовремя его разоблачил. А теперь — разойдись!
Косо поглядывая на знак в моей руке воины разбрелись. На месте осталось шестеро, те самые лидеры, с которыми я беседовал несколько дней тому назад.
— Наша договоренность остается в силе, — заявил им я. — И я по-прежнему ожидаю от вас помощи.
Переглянувшись, они неохотно кивнули. Я сделал вид, что полностью удовлетворен, мне оставалось терпеть их общество не более пары часов. Колокол на церкви Святого Георгия пробил дважды, и к воротам форта подъехала тяжело груженая телега. Спереди восседал мастер Спаркс, следом шли воины, посланные покойным сержантом.
— Порох прибыл, сэр, — заявил он, улыбаясь во весь рот.
— А как другое дело? — тихо спросил я.
Он улыбнулся еще шире, и я облегченно вздохнул. Плечи расправились, последние часы я будто таскал на себе невыносимо тяжелый груз. Только сейчас я осознал, как сильно переживал за успех своей затеи.
— Зарядить орудия, — приказал я, — и приготовиться к бою!
Не прошло и получаса, как в гавань скользнула первая галера, за ней еще и еще. Я подождал, пока не пройдет первый десяток, и только тогда приказал открыть огонь. Привезенного Спарксом пороха хватило, чтобы потопить четыре галеры, затем пробудился порт, и в бой вступили экипажи стоящих у причалов судов. Загрохотали корабельные орудия, запылали новые галеры. Стало светло, словно днем, и сейчас я прекрасно различал реющие на мачтах венецианцев черные флаги с золотым обнаженным клинком острием вверх.
Похоже, что в правом форте тоже был испорчен порох, во всяком случае ни одно его орудие так и не сделало выстрела. А потому в охваченную пламенем гавань Барнстапла беспрепятственно входили все новые и новые галеры. Десятки галер изрыгали белое пламя, от которого корабли тамплиеров вспыхивали как спички. О, они отстреливались. Несколько галер, задрав нос или корму, медленно погружались в морскую пучину, вода с ревом хлестала в пробоины в бортах, кричали и молили о спасении утопающие.
Трем каравеллам удалось улизнуть в море, раскрыв паруса они мчались подальше от объятой пламенем гавани. Их никто не преследовал. Ловко маневрируя, галеры приставали к берегу, выплескивая ощетинившихся сталью воинов. В порту что-то грохнуло, я бросил в ту сторону взгляд и замер на месте. Но привлек мое внимание вовсе не столб пламени и дыма на месте одного из складов. Одна из галер промахнулась, выбросив раскалено-белую струю мимо цели, теперь вода в том месте пылала.
— Что за черт? — пробормотал я озадаченно. — Неужели греческий огонь? Но ведь секрет его приготовления утерян…
— Выходит нашли, — отозвался внутренний голос. — И кстати, долго ты собираешься здесь прохлаждаться?
— Внимание, — крикнул я, и все лица повернулись ко мне. — Всем одеть на правую руку белую повязку, и сидеть, как мыши в крупе! Когда бой в порту закончится, выходите, вас не тронут. Только не признавайтесь, что стреляли по галерам. Ну, чай не дети малые, разберетесь, что к чему. Мне же надо идти.
— Туда? — спросил Спаркс.
Я кивнул.
— А вы вернетесь? — уточнил он, и все негромко загалдели.
— Молитесь, чтобы этого не случилось, — ухмыльнулся я. — Если я вернусь, это будет значить, что все провалено, и мне больше некуда деться, а всех нас ждет виселица.
В наступившей тишине кто-то громко сглотнул.
— Молитесь, если умеете, — продолжил я все с той же неприятной ухмылкой. — Чтобы дело, за которым я иду в замок, выгорело. И, самое главное — сидите тихо!
Я повернулся и пошел к выходу, за спиной сдержанно галдели.
— Запереть ворота за сэром Робером! — рявкнул сей-то бас. — А теперь, мерзавцы, слушайте меня внимательно! Я вам не добрейший сэр Робер, какой терпел ваши наглые высказывания…
Стоящие у причалов корабли пылали, если среди них и остались незатронутые огнем, то я их не заметил. Новехонький флот ордена ушел в дым, даже не успев выйти в море. Моя провокация удалась, но чувствовал я себя скверно. Мне удалось столкнуть орден Золотых Розенкрейцеров с Венецианской республикой, я отложил открытие Америки и изменил ход истории, но гордости не испытывал. Причина проста, мне до слез было жаль великолепные суда!
Бои переместились выше, в город. Насколько я разобрался, высадившихся венецианцев поддержали воины с белыми повязками. Их было намного меньше, чем розенкрейцеров, но действовали они сплоченно. Похоже, надеяться ордену было не на что. Я поймал чью-то лошадь с окровавленным седлом и вихрем пронесся по Барнстаплу, ухитрившись не ввязаться ни в одну из стычек. Ворота замка были распахнуты настежь, судя по всему часовых закололи в спину.
В замке шло настоящее сражение. Воины из дворцовой стражи бились с воинами с белыми повязками, и мне пришлось прокладывать путь силой. Как и любой бой, этот запомнился мне фрагментарно. Блеск стали, крики умирающих, яростный вой сцепившихся в рукопашной. Вечная триада воина любой эпохи: кровь, боль и смерть. Перед запертой дверью в покои сэра Малькольма Уэйка я без особого удивления обнаружил Стефана. Как и я тот щеголял белой повязкой.
— Привет, — говорю я. — Думал, ты в лагере.
— Не нашел тебя там и решил поискать, — ухмыляется Стефан.
В руках у валлийца боевой топор, к лезвию прилипли чьи-то волосы, воин забрызган кровью с ног до головы. Впрочем, я и сам выгляжу не лучше, с тем только отличием, что в руке у меня меч.
— Поделим поровну? — спокойно спрашивает Стефан, стараясь не поворачиваться ко мне спиной.
— Ты о драгоценностях? — небрежно уточняю я.
— Я о картах, — ровно заявляет тот.
— Договорились, — киваю я и тут же командую:
— Ломай дверь, я тебя прикрываю.
Пара минут и дверь сдается, а мы вваливаемся внутрь. Навстречу с криками кидаются вооруженные люди, плечо обжигает болью. Я машинально пригибаюсь, бью в ответ, стараясь ударить быстрее, еще быстрее. Мертвое тело сшибает меня с ног, и я отползаю в сторону. Стефан в одиночку бьется против четверых, не давая меня добить.
Вскочив на ноги я успеваю отрубить чью-то руку вместе с кинжалом, который должен был пропороть валлийцу спину, чужая кровь плещет мне в лицо, заливая глаза. Страшно кричит коренастый мужчина в дорогом камзоле, зажимая распоротый живот. Я тут же добиваю его, и мы остаемся втроем: я, Стефан и высокий пожилой человек с козлиной бородкой, мастер карт.
— Сэр Малькольм Уэйк, нам нужны карты новых земель за океаном! И если хотите жить вам придется с ними расстаться! — рычу я, приставив острие меча к груди старика.
— Вы не тронете меня, — бросает тот высокомерно. — Я единственный, кто знает путь в Новую Индию!
— А вы часом не врете? — интересуюсь я с сомнением. — А как же ученики?
— Ученики, — надменно фыркает сэр Уэйк, — бездари из благородных, что не могут толком запомнить ни одного течения! Да знаете ли вы, что если сбиться с курса на ничтожную долю градуса, хотя о чем это я, откуда вам знать, что на картах наш мир делится на триста шестьдесят градусов… Так вот, вам корабль угодит в неподвижное море из водорослей, что опутают его и не дадут сдвинуться с места, пока команда не умрет от голода и жажды!
— Саргассово море, — понимающе киваю я, но сэр Уэйк, гордый своей уникальностью, меня не слышит.
— А знаете ли вы, что если отклониться к северу или югу, то попадешь в зону постоянных штормов? И слышали ли вы хоть раз о бескрайних ледяных полях? А как вы найдете в бескрайнем океане маленькие острова, где можно набрать воды и свежей провизии, и отличите безопасные гавани от тех, вокруг которых обитают тысячи кровожадных дикарей?
— Где карты? — нетерпеливо перебиваю я говоруна.
— Все карты в этой голове, — заявляет сэр Уэйк напыщенно.
— Хотел бы вам верить, — пожимаю я плечами.
Лезвие меча блестит как молния, самый кончик его разрубает горло старику. Сэр Малькольм Уэйк успевает еще открыть рот для протестующего вопля, но тут же захлебывается кровью. В следующее мгновение глаза его стекленеют, мертвое тело оседает на пол. Не повезло сэру Уэйку, хранить подобные секреты смертельно опасно для здоровья. Я не собираюсь дарить Америку Венецианской республике, захотят — пусть открывают ее сами.
— Зачем? — очень тихо и спокойно спрашивает Стефан, его глаза угрожающе сузились.
— Ты собрался силой волочь старика мимо венецианцев? — интересуюсь я с холодком. — Как ты себе это представляешь, мы засунем его в мешок и выдадим за полонянку?
— Но как мы без него отыщем карты?
— Найдем, — уверенно бросаю я. — А он все равно ничего не сказал бы, знаю я подобных упрямцев. Да и времени на пытки у нас нет. Вот-вот сюда нагрянут венецианцы, а потому следует поторопиться.
Я быстро оглядываю просторное помещение с десятками шкафчиков, сундуков и шкатулок. Как угадать, где лежат нужные мне карты? А ведь они есть, их просто не может не быть. Не будешь же ты объяснять капитанам на пальцах, как идет течение и где лежат острова? Может стоит рискнуть и поджечь здесь все? Но тогда мне придется стоять в дверях покоев до последнего, насмерть, чтобы венецианцы не успели потушить пламя.
Жак Кер наверняка указал им, где находится самый ценный приз, и сюда непременно явится трофейная команда. Кому как не народу, живущему морской торговлей, знать, насколько ценны вообще любые карты? А уж если в них указан путь к новому континенту любой венецианец ляжет костьми, но раздобудет подобную карту!
Смогу ли я продержаться достаточно долго, пока все тут не сгорит дотла? Сомневаюсь. Да и позволит ли Стефан сжечь тут хоть одну бумажку? Англичане они ведь тоже, знаете ли, всерьез заняты морской торговлей. Их, британцев, хлебом не корми, дай лишнюю карту раздобыть.
Безвозвратно утекают секунды, складываясь в минуты, а я все пытаюсь сообразить, как же следует поступить. Звуки боя неуклонно приближаются, и надо на что-то решаться. И только потому, что чувства мои обострены до предела, я слышу слева от себя легкий шорох. Я распахиваю дверцу одного из шкафов и за ухо вытаскиваю оттуда мальчишку лет тринадцати. Тощий как палка он забился под нижнюю полку, и лежал там скорчившись в три погибели.
— Ты еще кто? — хмурюсь я.
— Паж сэра Уэйка, — шепчет мальчишка, с ужасом косясь на разбросанные повсюду мертвые тела.
— А я — злой сарацин, — представляюсь я. — Ты наверное слышал, что мы, сарацины — сущие звери? Маленьких детей мы жарим и едим, взрослых убиваем, женщин продаем в гаремы, а из мальчиков вроде тебя делаем евнухов.
Я сострагиваю зверское лицо, хищно оскалив зубы. Откуда-то снизу до нас доносятся вопли о пощаде, тут же сменяющиеся предсмертными хрипами и женским визгом. Мальчишка мотает головой, прижав руки к низу живота, побледнел он так, что я без труда мог бы сосчитать все его веснушки.
— Позволь я сам с ним поиграю, — присоединяется ко мне Стефан, я отстраняю верзилу повелительным жестом.
— Твое счастье, — продолжаю я, — что я поклялся Аллаху, это такой наш бог, что отпущу одного неверного целым и невредимым, если он мне поможет. Ну что, поможешь?
Как завороженный, мальчишка медленно кивает, не отрывая круглых как пуговицы глаз от моего лица.
— Ты слышал, о чем мы говорили? — спрашиваю я.
Паж что- то шепчет.
— Не слышу!
— Да, — выдавливает он тонким голосом.
— Я знаю, что твой бывший хозяин обманул меня, — заявляю я, — за это мне пришлось его убить. Убью и тебя, если не покажешь, где он прячет карты. Меня интересуют секретные карты, понял?
И, дождавшись поспешного кивка, говорю:
— Показывай.
— Там, вон в той шкатулке, — тычет пальцем паж.
Знаком приказав Стефану следить за пацаном я подхожу к шкатулке, что больше напоминает окованный железом сундук.
— Где ключ?
— У хозяина на шее.
Внутри обнаруживается не менее сотни карт, я быстро просматриваю несколько из них на выбор, сокрушенно качаю головой.
— Все-таки придется тебя убить, — грустно заявляю я пажу.
— Но за что? Ведь я все показал!
— Не все, — мрачно говорю я. — Не может быть, чтобы у твоего хозяина не было тайного места для самых ценных карт. Что же, прощай, маленький лгунишка, я сам их найду!
Я подмигиваю Стефану. Тот, умница, рявкнув что-то грозное, ухватывает мальчишку за волосы и прижимает к тонкому горлу лезвие боевого топора.
— Нипочем не найдете, — пищит тот, — без меня.
— Ага, торгуешься, — хмыкаю я. — Давай показывай, но больше не лги. Еще раз — и ты покойник.
— Вон там, — тычет паж, шмыгая носом.
Не уверен, что даже мой учитель, покойный отец Морис смог бы отыскать тайник. Мальчишка нажимает на какие-то точки на стене, топает ногой, и перед ним открывается небольшое отверстие. Тонкая рука мгновенно ныряет внутрь, паж разворачивается, в повороте нанося мне удар. Собственно, чего-то подобного я и ожидал, а потому ловлю его за руку и с силой стискиваю пальцы. Вскрикнув от боли мальчишка выпускает кинжал, тот звеня и подпрыгивая катится по каменному полу.
— Подержи-ка пацана, — сухо говорю я Стефану. — Да смотри повнимательнее, чтобы не сбежал. Парнишка-то шустрый.
Валлиец кивает, широкая твердая ладонь ложится пажу на плечо. Такой мог бы удержать медведя, что ему тринадцатилетний мальчишка? Я выгребаю содержимое тайника, кошель с драгоценными камнями небрежно сую в карман, потом разберемся, что там у нас с чистотой и каратами. Десяток обнаруженных карт быстро разворачиваю и проглядываю. Стефан смотрит вопросительно, я киваю, на хмурое лицо валлийца наползает скупая улыбка.
— Теперь с тобой, пацан, — я подхожу к пажу, в руке холодно поблескивает поднятый с пола кинжал.
На лезвии я без труда различаю маслянистые капли самого подозрительного вида.
— Ты уверен, что показал нам все тайники с картами?
— Я больше ничего не скажу, — рычит тот, сущий волчонок, — можешь убить меня, как моего хозяина!
— Отчего бы и нет, — пожимаю я плечами, — карты мы нашли, и ты нам больше не нужен.
— Держи его крепче, — предупреждаю я Стефана, — чтобы не вырвался.
Тот хоть и глядит на меня с недоумением, но кивает. Убить того, кто покушался на твою жизнь, будь то женщина или ребенок — не только право, но и обязанность воина. Я замахиваюсь, с тонким криком мальчишка зажмуривает глаза. Лезвие кинжала отточено до бритвенной остроты, оно должно войти в плоть мягко, без сопротивления.
С тупым звуком рукоять клинка бьет Стефана в висок, пару секунд тот недоуменно смотрит на меня, затем ноги его подгибаются, и он рушится на пол. Не медля ни секунды я бью его по затылку. Начавший было шевелиться валлиец обмякает, закатив глаза.
— Вот так-то, — тихо говорю я. — Всегда знал, что яд — это лишнее. Главное — хорошо поставленный удар.
Я уже у камина. Найденные в тайнике карты летят в огонь, пламя радостно лижет пергамент, тот тихо потрескивает, сопротивляясь. Я оборачиваюсь к пажу, того, похоже, настиг столбняк. Глупо разинув рот мальчишка пялится на меня, как на циркового слона, того и гляди слюну пустит. А ты думал мне взаправду нужны ваши секретные карты? Рано вам открывать Америку, пусть поживет чуток без европейцев, еще наплачется от вашей алчности и жестокости.
— Да наш я, наш, — морщась, объясняю ребенку, — тамплиер. Тьфу, то есть розенкрейцер, хотя хрен редьки не слаще. Одним словом, рыцарь Кадифа, слышал про таких?
Паж истово кивает, слезы его на глазах мгновенно высыхают, на меня глядит с восхищением. Еще бы, не каждый день видишь красу и гордость ордена Золотых Розенкрейцеров, его живую легенду. Рыцари Кадифа — это разведка ордена, они работают по всей Европе, на мусульманском Востоке и даже в Азии.
— Я сжег все секретные карты, чтобы не попали в руки врагам. Не отдавать же наши секреты венецианцам, верно? Не стой как столб, закрой тайник!
Мальчишка мигом выполняет приказ.
— Рот захлопни, — морщусь я. — И что бы я не говорил — молчи, а спросят — поддакивай. Понял?
Тот кивает уже живее, взгляд у пажа собранный, решительный. Абы кого в розенкрейцеры не берут, у них, как и у масонов, сплошь одни молодцы подобрались. Умные, решительные, и кулаки — как у меня голова. Вот и этот, нутром чую, далеко пойдет.
— Господин, — заявляет он решительно. — Есть еще один тайник.
— Тащи все быстрее сюда, — командую я, — и в огонь!
Пламя жадно ревет, пожирая пергамент. Каждый штрих пера на нем оплачен смертельно опасным трудом многих сотен людей, из которых лишь единицы возвращались живыми и с нужными сведениями. И с каждым таким вернувшимся мир все рос и рос, пока я вновь его не сузил. А что делать?
Отчего- то я вспоминаю фанатиков, что сожгли Александрийскую библиотеку, уничтожив миллион рукописных книг. Знания — это сила и богатство, так было и так будет всегда, и те люди с факелами не могли этого не понимать. Вряд ли они развлекались подобным образом, жечь книги — это не с пивком да по бабам, тут нужны решительность и убежденность. Возможно ли что и они спасали мир на свой манер? Думаю, именно так им виделось происходящее.
Из коридора доносится громкий топот сапог, я осторожно выглядываю в дверной проем. Венецианцы ощетиниваются было оружием, но я тычу пальцем в белую повязку на правом плече, и воины успокаиваются. Я же во весь голос требую найти мне любого офицера. Мол, тут карты обнаружились, надо бы оприходовать.
Не проходит и пяти минут, как в комнату набивается куча народу. Старший, мужчина лет сорока с пронзительным взглядом и напомаженной бородкой, которого прочие именуют синьором Корбуччи, внимательно оглядывает помещение. Безошибочно выделив среди убитых Стефана, что до сих пор не пришел в себя, повелительно кивает:
— Что с ним?
— Оглушили, — пожимаю я плечами. — За него не волнуйтесь, у моего друга крепкая голова.
Взгляд синьора Корбуччи падает на мальчишку:
— А это еще кто?
— Этот теперь со мной, — ухмыляюсь я. — Мальчишка ладный, молоденький. Буду его воспитывать в правильном ключе. По нашему, по-английски.
Дворянин кривится, но не возражает, не сориться же с союзником из-за такой мелочи. Солдаты же на мальчишку смотрят сочувственно, как на будущую жертву матерого педофила. Пока синьор Корбуччи оценивает размеры захваченной добычи я просительно блею:
— Не выделит ли благородный господин сопровождающего, чтобы я мог выбраться из замка?
Не поворачиваясь, венецианец бросает пару слов, тут же один из солдат машет мне. Давай, мол, пошли скорее. Я подталкиваю пажа в костлявую спину:
— Шевели ногами, малец. Нам еще надо выбраться отсюда живыми.
Звуки сражения стихают, похоже, защитники Барнстапла окончательно разбиты. Мне надо исчезнуть из замка раньше, чем венецианцы начнут разбираться кто и при каких обстоятельствах обнаружил карты. Вдобавок скоро очнется Стефан, в этот момент мне хотелось бы находиться от него подальше.
Из замка мы выбираемся без помех. Едва оказываемся в городе, как паж, недоверчиво косившийся на меня всю дорогу, задает стрекача. Не успеваю я слова сказать, как шустрый малец скрывается из виду. Ну и слава богу, у меня и без пажа дел по горло. Высадившиеся венецианцы наводнили город, я то и дело натыкаюсь на патрули, но белая повязка на руке — лучший пропуск. Все, что мне сейчас нужно — это найти Жана Кера.
Я обнаруживаю его в том самом неприметном домишке, где полторы недели назад узнал о предстоящем нападении. Аккуратно открыв заднюю дверь я бесшумно крадусь к комнате, из которой доносится непонятный шум. Обстановка носит следы поспешных сборов, Жак мечется по комнате, собирая вещи.
— Далеко собрался? — спрашиваю с интересом.
Подпрыгнув на месте Жак выхватывает меч и разворачивается ко мне.
— Это я, Робер, — с ухмылкой говорю я. — Не узнал?
Чертыхнувшись, Жак плюхается на табурет. Его лицо бледно, волосы встрепаны, руки мелко дрожат.
— Все пропало, Робер, — говорит он с тоской. — Все, что было задумано, пошло прахом! И все из-за тебя! Зачем, ну зачем ты открыл огонь!
— Долг каждого честного человека — расстроить планы предателя, — улыбаюсь я одними губами.
— Предателя, — повторяет он с горьким смешком. — Предателя? Да нет, глупца! А ведь я хотел рассказать тебе все. Почему, ну почему я этого не сделал?
— Рассказать что? — хмурюсь я.
И поначалу я даже не понимаю, о чем говорит мне Жак Кер.
— Как? — переспрашиваю я.
— Он мертв.
— Давно?
— Вот уже пару месяцев.
— И что произошло?
— Судя по всему его отравили.
Помолчав Жак продолжает:
— Новый секретарь короля граф де Бланкар на дух меня не переносит, так что во Франции меня больше никто не ждет…
— А после сегодняшней ночи мне и в Венеции не будут рады, — добавляет он с кривой ухмылкой.
— Но почему я об этом не знал?
— Я хотел тебе сказать, Робер, поверь мне, — глухо говорит Жак. — Но тогда ты ушел бы, а мне позарез требовалась твоя помощь. И я не предатель! Уж кто-кто, а ты должен меня понять, Франция и тебя отвергла. И что плохого в том, что я собирался пойти на службу Венеции?
— Ты знал, что обещал мне граф де Плюсси?
— Да, — кивает Жак. — Полное прощение, возврат замка и земель и…, - он медлит, — некая информация.
— Из всего перечисленного меня интересует только последний пункт, — требовательно заявляю я. — Ты… знаешь?
— Увы, — качает Кер головой. — До меня, разумеется, доходили невнятные слухи, но лишь король Франции знает где содержат Деву.
— Или лорд-протектор Англии, — продолжаю я его мысль.
Жак разводит руками.
— Ты можешь мне что-нибудь посоветовать? — спрашиваю я, помолчав.
Кер молча мотает головой.
Я ушел не прощаясь и брел до тех пор, пока Барнстапл окончательно не скрылся из виду. Все, что я делал в последние месяцы больше не имело никакого смысла. Все мои усилия пропали даром, я так ничего и не узнал о месте, где прячут мою Жанну. И даже разгром ордена Золотых Розенкрейцеров не служил мне достаточным утешением. Да, флот вторжения был уничтожен, и больше розенкрейцерам не добраться до Америки, а без их проклятого золота англичанам никогда не победить Франции.
Я сидел на берегу, положив голову на колени, и смотрел на море. То и дело до меня долетали брызги волн, одежда промокла насквозь, но мне было все равно. В паре миль к западу лежал пылающий город, далеко в море темнели силуэты венецианских галер. Разгромив противника хитроумные торговцы тут же отправились в путь, не дожидаясь подхода верных ордену войск.
Венецианцы нанесли смертельный удар и тут же растворились в морских просторах. Не скоро англичанам удастся воссоздать по настоящему мощный флот, ох как нескоро. Да черт с ними со всеми! Мысли о политике вызывали у меня глухое отвращение. Я устал бороться и не знал, что делать дальше. Дотянуться до лорда-протектора Англии или французского короля — все равно что до солнца. В жизни мне не подобраться к ним на расстояние вопроса. Да и захотят ли они со мной говорить о Жанне? С чего бы это? Кто я для них — нищий французский дворянчик, каких хоть пруд пруди!
Чувство безмерной усталости затопило меня, и будущее рисовалось в самом мрачном свете. Мне не были рады ни во Франции, ни в Баварии, ни в Бургундии. Боюсь как только Стефан доберется до Лондона, мне будут не рады и в Англии. Подведем итоги: ни денег, ни друзей, ни могущественных покровителей. Ну и как же мне найти и освободить любимую?
Темнело, с моря задул холодный ветер, с легкостью пронизывая промокшую одежду, я начал замерзать. Какой-то посторонний звук назойливо пробивался сквозь свист ветра и грохот прибоя. Я вздрогнул, осознав, что слышу детский плач, ноги сами подбросили озябшее тело вверх. Я внимательно огляделся, ярдах в двадцати от меня на берегу у самой воды лежало нечто темное.
Это был человек, привязанный к какой-то доске обрывком каната, несомненно, жертва кораблекрушения. Он лежал без движения, руки его крепко стиснули темный сверток, из которого и доносился недовольный крик. Разрезав канат я оттащил тело подальше от воды, ребенок недовольно заорал, по телу человека прошла судорога.
— Жив, — пробормотал я, и тут же чертыхнулся.
Только теперь я разглядел лицо спасенного, это был сэр Арно де Степлдон, один из заговорщиков и управитель казны ордена Розы и креста.
— Не вовремя ты мне попался, — пробормотал я. — Ну хоть внесешь ясность в происшедшее.
Я перевернул сэра Степлдона на спину и несколько раз хлопнул по щекам, а когда тот приоткрыл мутные глаза, поднес к губам спасенного фляжку с бренди. Сэр Арно сделал глоток и закашлялся. Я бережно закрыл фляжку, не хватало еще разлить драгоценный напиток, и убрал в сторону.
— Кто тут? — простонал человек. — Где мой ребенок?
— С ним все в порядке, — ответил я. — Что с вами случилось?
— Корабль, на котором мы вышли, «Мститель»… он взорвался. Я так и не понял, как это произошло. Я взял Джона у кормилицы… вышел на палубу и тут она вздыбилась, а я оказался в воде. К счастью мне подвернулся обломок доски, и я за него уцепился.
— Глотните еще раз, — сказал я, и сэр Арно послушно присосался к фляжке. Пара глотков, и он начал оживать на глазах.
— А почему вас не подобрали? — спросил я. — Из порта вышло несколько кораблей.
Он помедлил, с неохотой сказал:
— "Триумф" начал было разворачиваться, и тут же весь вспыхнул, от палубы и до верхушки мачт. Объятые пламенем люди прыгали в море, они так ужасно кричали! Остальные суда тут же ринулись врассыпную.
Я хмыкнул. Не подвел меня Спаркс, часовых дел мастер, его игрушки сработали без осечки. Еще вчера я прыгал бы на месте от радости, узнав, что потомил-таки ненавистный «Мститель», теперь же просто принял новость к сведению. Да, я отомстил за погибших товарищей и даже уничтожил одного из магистров, а что толку? На минуту я отключился, задумавшись. Тем временем сэр Арно де Степлдон с жаром живописал, какими благами осыплет меня за сегодняшнее спасение.
— Сожалею, — прервал я его, — но ничего не выйдет. Вы свое уже отжили. Ваш жизненный путь окончится на этом берегу.
— Но почему? — отшатнулся розенкрейцер. — Ты даже представить не можешь, сколько денег я заплачу за свое спасение!
— Да потому, что мы враги, — ответил я просто, — а утопленный «Мститель» — моих рук дело. И еще по сотне причин, среди которых имеются глубоко личные. Пора бы ордену розенкрейцеров угомониться, а Столетней войне — закончиться.
— А мой сын? — прошептал сэр Арно. — Что станет с ним? Ты и его убьешь?
— Нет, конечно, — ответил я. — Думаю продать его сарацинам. Прекрасный евнух из него получится.
Вру, разумеется. Я все-таки не зверь, а потому отдам ребенка в один из монастырей, где принимают подкидышей. За сегодня произошло многое: погибли сотни, возможно тысячи людей. Перебиты делегаты, съехавшиеся на выборы Великого магистра, сгинул флот новейших кораблей. В других обстоятельствах я непременно помог бы сэру де Арно, но только не сегодня.
Пусть лежащий на берегу человечек и не магистр, зато он заведует финансами ордена, причастен к множеству его секретов, каких я даже и вообразить не могу. Вот почему розенкрейцеру лучше уйти в мир иной, вслед за графом де Берларом. Оставшиеся в живых непременно попробуют возродить орден Золотых Розенкрейцеров, и чем меньше людей из прежнего руководства останется в живых, тем лучше.
Сэр де Степлдон изо всех сил прижал ребенка у груди, тот зашелся в истошном крике, я вытащил из ножен меч. Не стоило тянуть с казнью, на нас мог кто-нибудь наткнуться.
— Отпусти меня, — горячечно шептал розенкрейцер. — Я знаю, где хранятся сокровища ордена. Я осыплю тебя золотом, хватит и тебе и твоим внукам.
— Ты готов ко встрече с Создателем? — прерывал его я. — Положи ребенка, чтобы я случайно его не задел.
Он с трудом, будто отрывая часть себя положил сына на землю, в глазах загорелась мрачная решимость:
— Поклянись, что мой сын станет дворянином, и эти деньги будут твоими, — сказал он.
— Интересное предложение, — кивнул я.
— Помнишь, как мы встретились?
— Да.
— Меня схватили, потому что я ехал один, без охраны. Правда, глупо вышло? — он тихо засмеялся, не отрывая горящих глаз от сына.
— Продолжай.
— Я был в Венеции и Флоренции, Генуе и Ломбардии… да где я только не был! Я перевел все деньги ордена, о каких только знал, на секретные счета. Если бы только Великий магистр граф Крайхем прожил еще полгода, власть сама свалилась бы нам в руки!
Сэр Степлдон перевел на меня пылающий взгляд, крикнул:
— Понимаешь?
Я снова кивнул.
— А теперь все пошло прахом! Я должен умереть на забытом богом берегу, а сына отдаю в руки собственному убийце!
— Украденные тобой деньги будут искать, — заметил я. — Ты уверен, что хорошо замел следы?
— Я — лучший, — надменно объявил розенкрейцер. — Пусть ищут хоть до посинения, им не найти ни единого пенса!
Содрав с пальца перстень сэр Арно кинул его мне. Ну а затем объяснил, куда я должен явиться и что мне следует говорить. Едва он закончил, я тут же все повторил без единой ошибки. Это я с боевым топором в руках не очень хорош, зато память у меня отменная.
— Надеюсь вы догадываетесь, что если меня ожидает ловушка, ваш сын умрет? — уточнил я.
— Не беспокойся, — оскалил розенкрейцер зубы. — Как я и обещал, там достаточно денег для вас обоих. Но если ты обманешь моего сына, я вернусь за тобой с того света!
Из- за облаков вынырнула луна, глаза сэра Арно расширились, и в ту же секунду острие моего клинка вошло ему в грудь. Мужчина пронзительно вскрикнул и застыл без движения. Я подхватил на руки маленького человечка, тот молчал. Надо было развести костер, а с утра найти дом для малыша, где он смог бы провести какое-то время. Обещание обещанием, но не таскаться же мне с грудным ребенком на руках по всей Европе?
— Так получилось, — объяснил я младенцу, — что я никак не мог отпустить твоего отца. Если рубить гидре головы, то все сразу, а не выборочно.
Младенец молчал, но я и не ждал от него ответа. Завтра же я собирался отправиться по указанным адресам, если там и в самом деле достаточно денег, мне будет гораздо проще найти мою принцессу. Я улыбнулся, и куда делась недавняя хандра? Пока я размышлял, тело делало все автоматически. Под прикрытием скалы я развел костер, ребенка закутал в сухое, пожертвовав нательной рубахой. Не прошло и десяти минут, как я согрелся. Плясали желтые языки костра, и в такт им метались мысли. Согревшись, ребенок заснул у меня на руках. Сопел себе тихонько. Незаметно я и сам впал в дрему.
Я шел по бесконечно длинному коридору распахивая двери, расположенные по обе его стороны. За одной из них находилась женщина, знающая где прячут Жанну. Я двигался все быстрее, а время шло, оно утекало безвозвратно, его оставалось все меньше и меньше. Я уже бежал, мчался изо всех сил, впереди осталась только одна дверь, и именно за ней скрывалась та, что знает.
Дверь с треском распахнулась, и я замер на месте. У окна стояла женщина, та самая, какую я искал. Медленно, очень медленно она начала поворачивать голову, я вот-вот должен был увидеть ее лицо. Оглушительный рев заполнил собой коридор, от неожиданности я дернулся и проснулся. Вокруг было утро, солнце взошло и светило мне прямо в глаза. Ребенок не спал и был недоволен жизнью, его плач и разбудил меня. Дите желало кушать. Принюхавшись я понял, что было бы неплохо его переодеть.
Но как же не вовремя он завопил! Я грустно улыбнулся. Скорее всего мой сон — полная чепуха, навеянная мыслями о Жанне. Если хорошенько поразмыслить, ну чье лицо я мог увидеть? С чего я решил, будто некой женщине известно где моя любимая? Сладко потянувшись, я вскочил на ноги.
Нищий рыцарь и рыцарь богатый — это же две большие разницы, как говорят у нас в Одессе! Прямо сейчас мне предстояло совершить два неотложных дела: до лучших времен пристроить куда-нибудь младенца, и раздобыть доброго коня. После нападения венецианцев гавань Барнстапла на какое-то время останется не судоходной, мне же было совершенно необходимо попасть на материк.
Начало весны я встретил во Флоренции. Сильны и богаты морские республики Пиза, Генуя и Венеция, но мощью своею Флоренция выделяется меж ними словно рыцарь среди простых воинов. Мощью как военной, так и финансовой. Золотой венецианский дукат ходит по всему миру, но он всего лишь младший брат флорентийского флорина. На флорентийский манер — 3,5 грамма золота в монете выпускают деньги Английское королевство и Священная Римская Империя германской нации, Папская область и Венгерское королевство. Да разве всех сочтешь? Стандарт — он для всех стандарт и есть!
А еще Флоренция — место, где сконцентрированы умнейшие люди эпохи, творческую элиту тянет сюда со страшной силой. Данте Алигьери и Джотто, Джованни Боккаччо и Бенвенуто Челлини, Микеланджело и Галилей… Здесь жил и работал Америго Веспуччи, в чью честь наречены заморские земли. Творил Леонардо да Винчи. Тут Карло Коллоди придумал Пиноккио. И даже наш «Идиот» написан не в Москве-матушке, а все там же, во Флоренции.
Прекрасный город с богатой историей и, что для меня оказалось важнее, лопающимися от золота банками. Покойник не соврал: в кубышке оказалось столько, что до конца жизни я мог жить Ротшильдом, а правнуки мои, буде такие появятся, коли не будут покупать городов, оставят деньги и праправнукам!
Сегодняшний день, последний перед отъездом во Францию я посвятил делам. Получил на руки письма с указанием подчиненным структурам в Лондоне и Париже о выдаче на мое имя неорганичного кредита. Забрал подробнейший список, где было перечислено в какие торговые дома и производства вложены мои деньги, и какой собственностью я владею через подставных лиц. На прощание Пьетро Визари, владелец торгового дома "Визари и сыновья" решил развеселить дорогого гостя последними новостями их Англии, зная о болезненном моем интересе к этой стране.
— Сведения точные, головой ручаюсь, — с ухмылкой заявил Пьетро. — Представьте себе, королева-мать вышла замуж! Проделала все тайно, но от нас разве утаишь? Это шпионы сопредельных государств могут прошляпить свадьбу Екатерины Валуа, у нас же, людей торговых, все серьезно. Мы не интригами придворными балуемся, а делаем деньги.
— Замуж… и за кого же? — рассеянно отозвался я, отхлебнув из золотого кубка.
Умеют на юге делать вина, еще как умеют. Красное как кровь, с изумительным вкусом, его дивный аромат просто сводит с ума!
— В жизни не угадаете ее избранника, — заливался соловьем Пьетро. — Это некий Оуэн Тюдор, дворянин из Уэльса!
От неожиданности я поперхнулся.
— Поправьте меня, — произнес я растерянно, — она вышла замуж за чертова Тюдора?
Несколько мгновений мы смотрели друга на друга, а затем расхохотались.
— Вы слышали историю про Лондонский мост? — спрашивал я.
— А вы знаете про лошадиный хвост? — давясь от смеха перебивал меня хозяин.
Расстались мы только через полчаса, совершенно обессилившие от смеха и довольные друг другом. Вечером, уже засыпая, я вновь вспомнил о новобрачных и заулыбался. Екатерина Валуа, королева-мать и сестра моей Жанны. Я и видел-то ее всего лишь раз, на коронации ее сына в Париже, когда смотрел на праздничный кортеж из окна покоев Изабеллы Баварской.
Откуда- то из глубин памяти всплыла картина: праздничный картеж останавливается перед окнами вдовствующей королевы, стареющая красавица смотрит на дочь и внука, а те глядят на нее. Глядят на нее… Я все глубже проваливался в сон, воспоминания мешались, подергиваясь легкой дымкой. Вновь я бежал по длинному коридору, распахивая двери. За одной из них скрывалась женщина, знающая, где держат в плену мою Жанну.
Я бежал из последних сил, потому что время мое было на исходе. С минуты на минуту та дверь должна была захлопнуться навсегда, и больше ничто на свете не смогло бы ее отворить. И потому я заставлял себя мчаться еще быстрее, и еще, и еще чуть-чуть… А две вдовствующие королевы, мать и дочь, смотрели друг другу в глаза, но проклятые лошади вот-вот должны были тронуться дальше. Впереди возник освещенный прямоугольник. Я вздрогнул от ужаса: дверь медленно закрывалась.
Не отрывая взгляда от матери Екатерина Валуа взмахнула рукой. Протяжно запели горны, кучер, важный как нормандский барон, дернул поводья. Дверь передо мной закрывалась все быстрее, и я уже не успевал в нее заглянуть. Что-то трещало, кажется, мышцы ног, последним бешеным усилием, грозящим разорвать сердце, я прыгнул вперед и успел заглянуть внутрь раньше, чем захлопнулась дверь.
Все случилось одновременно: таинственная женщина повернула голову и посмотрела мне в глаза. Екатерина Валуа отвернулась от матери и церемониальный кортеж тронулся вперед. Дверь с лязгом захлопнулась, вытолкнув меня из комнаты. Я рывком сел в кровати, сон как рукой сняло. Сердце колотилось, пытаясь вырваться из груди, в крови кипел адреналин. Белье и простыни насквозь пропитались потом, скомканное одеяло улетело на пол, но все это было неважно.
Я соскочил с ложа и босиком прошелся по полу, не обращая внимания на царящую в спальне прохладу. Меня всего трясло. Я узнал женщину из своего сна, и сейчас ощущал легкую досаду: мог ведь догадаться об этом и пораньше! Я выглянул в окно, занималась заря. План действий поменялся, я уже не хотел ехать во Францию, а отправлялся в Лондон!
В чем только не упрекали меня за всю мою сравнительно недолгую жизнь, но единственное, что никогда не ставили в вину — отсутствие манер. И потому, едва я через окно проникаю в спальню матери английского короля, как первым делом вежливо откашливаюсь. Бесполезно. Женщина безмятежно раскинулась на широкой перине. И, чтобы там не болтали дворцовые сплетники, из-под одеяла торчит только пара пяток.
В соседней комнате несет службу горничная ее величества леди Джоан Гарднер. Я не проверяю, спит ли придворная дама, собственно, а чем ей еще заниматься далеко за полночь? Оплывшие свечи горят еле-еле, даже и не пытаясь разогнать царящий в спальне полумрак. Меланхолично пляшет пламя в отделанном мрамором камине, и мельком глянув в ту сторону, я еще раз поражаюсь, какие же мы разные.
Никогда не понять мне страсти британцев к украшению каминов. Поневоле кажется, что островитяне чуть ли не молятся на очаг, есть в этом поклонении огню нечто языческое, есть! С другой стороны, это древним славянам, погасни огонь в пещере, можно было по-быстрому смотаться "через дальние леса и высокие горы" к соседям, пылающую головешку попросить. А с острова куда денешься? Кругом вода! Тут поневоле засуетишься вокруг каждого камина.
Сзади раздается еле слышное ворчание, и я мгновенно поворачиваюсь к женщине. Екатерина Валуа сидит в постели, я и не заметил, как она проснулась. В полутьме влажно поблескивают глаза, роскошные темные волосы обрамляют бледное лицо. Она весьма хороша, вся в мать, и еще она очень похожа на Клод.
— Не надо кричать, ваше величество, — спокойно говорю я. — Иначе кое-кто может пострадать.
— И кто же? — спокойно спрашивает женщина.
— Разумеется, я. — вежливо наклоняю я голову. — Не буду же я бить слабую женщину по голове или зажимать ей рот?
В руках у Екатерины устроилась декоративная собачка, когда только королева успела ее подхватить? Пес тихонько ворчит, недобро разглядывая меня тусклыми глазками, я узнаю звук. Так вот как проснулась Екатерина, ее разбудила проклятая тварь! Приглядевшись к псу внимательнее я тихонько хмыкаю. Знакомая порода, очень дорогая и опасная.
Этих тварюг специально вывели для богатых дамочек. Легкие и теплые, они прямо-таки созданы, чтобы таскать их на руках и тетешкать, а еще над ними можно сюсюкать. Если же владелице грозит опасность, та просто швыряет пса в лицо обидчика, ну а дальше, как говорится, дело техники. Несмотря на внешнюю хрупкость челюсти у этой породы очень сильные, и оторвать собаку от лица возможно только с куском собственного мяса.
— Не стоит, — так же спокойно замечаю я. — Если швырнете в меня пса, я наколю его на кинжал.
— Чего вам надо?
— Я хочу поговорить. Только поговорить, вот и все.
— И поэтому проникли в мою спальню ночью, как вор?
Беда с этими женщинами, вздыхаю я, ну подумала бы сама, как я подойду к ней днем, когда кругом толпятся стражи, слуги, горничные, придворные дамы и кавалеры?
— Перед вами Робер де Армуаз, бывший телохранитель Орлеанской Девы, — представляюсь я. — И требуется мне от вас лишь одно, я хочу узнать, где ее держат англичане.
Екатерина распахивает рот, со вздохом я поднимаю руку, прерывая женщину. Беда с этими дамочками, хлебом не корми, так и норовят соврать.
— Не надо, — говорю я уверенно. — Не надо рассказывать, что ее сожгли, а прах развеяли… Ну, вы меня поняли. Не к лицу английской королеве обманывать французского рыцаря. Я точно знаю, что Клод жива!
— Я не знаю, где ее держат! — отрезает Екатерина.
— Вы — мать английского короля, и мне понятны ваши чувства. Но ведь Клод — ваша младшая сестра, пусть и незаконнорожденная.
— Убирайтесь, — в голосе Екатерины я без труда различаю угрозу. — Еще минута, и я крикну стражу!
— Я люблю ее больше жизни, — голосом моим можно резать стекло. — И вы — моя последней надежда. Если не скажете, где ее искать… Что ж, зовите стражу.
С минуту мы ломаем друг друга взглядами, и время это кажется мне вечностью. Ну и семейка, где у каждой из женщин прямо-таки несгибаемая воля, чудовищная гордыня и надменный, не терпящий возражений нрав! Моя визави вышла замуж за Генриха Завоевателя в пятнадцать лет, а уже в шестнадцать осталась вдовой с младенцем на руках. Тем не менее не дала оттеснить себя на второй план, точно так же, как Изабелла Баварская в свое время.
Первой опускает глаза королева, но едва я расслабляюсь, поверив в ее капитуляцию, как Екатерина тут же швыряет в меня адского зверя. Надо сказать, что при необходимости я умею двигаться очень быстро. Умение «взрываться» движением не врожденное, и вколочено в меня путем долгих болезненных тренировок.
Екатерина и охнуть не успевает, как я оказываюсь рядом с ней. Правой рукой я держу за шкирку извивающегося пса, в левой зажат кинжал. Королева отшатывается, тонкие пальцы с такой силой стиснули кружевное одеяло, что костяшки побелели. Но и лицо и голос ее по прежнему спокойны. Даже сейчас, после того как женщина пыталась покалечить или даже убить меня, я не перестаю восхищаться ее самообладанием.
— Вы ничего от меня не добьетесь, — твердо заявляет Екатерина.
Пес изо всех дергается и негодующе рычит, требуя второй попытки. Пытается вывернуть голову, чтобы взглядом передать: не дрейфь хозяйка, на этот раз не оплошаю. Я тяжело вздыхаю, готовясь к новому раунду переговоров, и мне тут же напоминают старую истину: в гостях стой лицом ко входу!
Глава 4
Бавария — Франция, лето 1433: спрячь за высоким забором девчонку…
— У тебя гости, дорогая? Надеюсь, я не помешал? — произносит прямо за спиной чей-то голос.
Он глуховат и окончания слов проглатывает, но тем не менее прекрасно мне знаком. Я стою не двигаясь, ведь горло щекочет острое как бритва лезвие. Черт, как же он ухитрился так ловко ко мне подобраться?
— Положь собачку, — командует владелец кинжала, и я послушно передаю пса хозяйке.
Небрежно кинув карманного монстра на кровать, та азартно предлагает:
— Вызвать стражу?
— Не стоит, — поспешно говорю я, — гость и сам найдет, где тут выход. И кстати, Стефан, не мог бы ты опустить клинок? Это же я, твой старый друг Робер.
— Старый друг, говоришь? — хмыкает стоящий за спиной. — Ну тогда ты меня знаешь и должен понимать, что шутить с тобой никто не будет. Очень аккуратно вытаскивай все оружие, что у тебя есть и кидай на пол. Замешкаешься — горло перехвачу!
Я послушно начинаю разоружаться, много времени этот процесс не занимает. В конце концов я же не на войну шел, а с женщиной поговорить.
— Посвети, дорогая, — приказывает старый знакомец, и королева-мать охотно повинуется.
Похоже, на каждую строптивицу имеется подходящий мужчина. Ухватив меня за волосы Стефан рывком поворачивает мою голову вбок, к поднесенному светильнику. Оглядев, громко хмыкает.
— Похож, — признает он неохотно, — та же самая противная морда. Ну и какого черта тебе понадобилось в спальне королевы Британии?
— Да уж не желание залезть ей под юбки, — огрызаюсь я. — А сам-то ты что тут делаешь ночью?
Фыркнув, Стефан мощным толчком отправляет меня в угол спальни, подальше от горки оружия, что я набросал. Его кинжал с лязгом входит в ножны, но я не обольщаюсь: выхватить клинок — дело пары секунд. Я гляжу на старого знакомца исподлобья, осторожно поглаживая горло. В нашу последнюю встречу я оглушил Стефана и украл совместную добычу — карты новых земель. И тот факт, что я их сжег, ничего в общем-то не меняет. Нахмурив брови Стефан уставился на меня. Голову на отсечение даю, он тоже ничего не забыл.
— Ты его знаешь, Оуэн? — удивляется Екатерина.
— И ты знаешь, — со вздохом говорит мужчина. — Позволь тебе представить сэра Робера де Армуаза.
Помедлив, добавляет:
— Если помнишь, ты даже собиралась наградить его за спасение моей жизни. В прошлом году, во время Лондонского заговора этот проходимец оказался нам очень полезен.
— К вашим услугам, — отвешиваю я церемониальный поклон.
— Только не задирай нос, Робер, — усмехается старый знакомец. — Ты что же думаешь за нами случайно все время неслась по пятам целая свора? Мы были всего лишь приманкой для дурака, этакой дымовой завесой, пока втайне обтяпывалось настоящее дело!
— Да, что-то такое всплывает в памяти, — с улыбкой заявляет Екатерина. — Кстати, он и в самом деле очень… предприимчив.
И вот тут до меня доходит.
— Оуэн? — с недоверием спрашиваю я. — Тот самый Оуэн? Я имею в виду Оуэна Тюдора…
— Да, — царственно кивает Екатерина, — это мой добрый друг и верный подданный сэр Оуэн Мередит Тюдор.
Шпион и наемник, известный мне как Стефан слегка наклоняет голову, не выпуская меня из вида, и я все еще пребывая в легком ошеломлении, вежливо киваю мужу королевы Англии. Подумать только, я путешествовал с живой легендой, с чертовым Тюдором!
— Кстати, ваше величество, — деликатно замечаю я. — Просто любопытно, а насколько велико то самое вознаграждение?
Переглянувшись, супруги улыбаются. Эдак хищно, словно пара щук при виде жирного карася. Королева заявляет:
— Ничего не скажешь, хорош! Если он так же ловок в деле, как востер на язык, я бы не отказалась принять его на службу.
Оуэн меряет меня пронзительным взглядом.
— Ну, что скажешь? — негромко спрашивает он.
Я вежливо кланяюсь, в голосе сожаление:
— Увы, я уже состою на службе одной особы. Той самой, чье местоположение вы, ваше величество отказываетесь мне открыть.
Королева косится на Оуэна, тот глядит на женщину, заломив левую бровь. Скривясь, словно в поедаемом ею яблоке оказался червяк, Екатерина цедит сквозь зубы:
— Твой знакомец оказался бывшим телохранителем… одной моей родственницы… сейчас она в заточении. Не понимаю, как он вообще узнал, что она жива. Давным-давно все считают ее мертвой!
Муж глядит пристально, помявшись, королева раздраженно добавляет:
— Никто в мире не должен знать, где находится Клод Баварская. Ты же знаешь, это не мой секрет!
Кивнув, Оуэн поворачивается ко мне, в его голосе холод:
— Зачем тебе Дочь Орлеана?
— Я люблю ее, — твердо заявляю я, — а она любит меня. Жанна предназначена мне самим Небом! Я был ее личным телохранителем, и до сих пор остаюсь им. И пока я жив, буду искать ее!
— Погоди, погоди… Так ты тот самый францисканец, что пытался выкрасть Девственницу у графа Люксембургского? — хлопает себя по лбу Оуэн. — Ну и ну! — в голосе его я с удовлетворением различаю нотки уважения.
Несколько мгновений он пристально разглядывает меня, затем поворачивается к Екатерине.
— Ваше величество, — негромко заявляет Оуэн. Сейчас как никогда в его голосе отчетливо звучит валлийский акцент, — Полагаю, вы и в самом деле кое-чем обязаны Роберу за спасение моей жизни.
— Не так уж и обязана! — сварливо замечает женщина. — Подумаешь, подвиг. Дарую ему кошелек золота и мое королевское прощение за то, что влез ко мне среди ночи, и пусть катится на все четыре стороны!
— Вот так дешево вы цените мою жизнь, ваше величество? — холодно спрашивает Оуэн.
Густые брови сошлись к переносице, крылья носа гневно раздуваются, глаза мечут молнии.
— А почему это я должна ценить ее дороже? — тут же парирует Екатерина.
Королева, выпрямившись во весь свой небольшой рост, скрещивает тонкие руки на высокой груди. Нос вздернула, губы сжала, взглядом хоть танковую броню плавь, больше двух секунд ни один бронированный монстр не выдюжит.
Напряжение в спальне явственно сгущается. Не выдержав, пес подает было голос, тут же в унисон раздается гневное: "Молчать!". Битва взглядов продолжается еще с полминуты, затем Оуэн низко кланяется и ледяным тоном заявляет:
— Как вам будет угодно, ваше королевское величество!
Крутанувшись на каблуках, он идет к выходу из спальни печатая шаг. Каблуки вбивает в пол с такой яростью, что каменные плиты явственно подрагивают. Громко хлопает входная дверь, Екатерина вздрагивает.
— Ты, это ты во всем виноват! — шипит она, с ненавистью глядя на меня. — Мерзавец! Какой же ты негодяй! Почему, ну почему я не кликнула стражу!
Помолчав, заламывает руки, в голосе отчаяние:
— Но что же теперь делать? Боже, подскажи что мне делать? Сейчас Тюдор не послушает и самого дьявола! В прошлый раз он вот так же исчез и вернулся только через два месяца!
— Полагаю, я смог бы его вернуть, — громко заявляю я. — Если узнаю то, что меня интересует, я еще успею его перехватить.
Какое- то мгновение Екатерина разглядывает меня бешенными глазами, и я тихонько радуюсь, что в руках у женщины нет никакого оружия. Наконец она сдается.
— Вы действительно любите Клод? — спрашивает она как-то тоскливо.
Я киваю, не сводя с нее глаз.
— Замок Буврей, что в Нормандии, — бросает Екатерина, и тут же поджимает губы, словно жалея о вырвавшихся словах.
— Спасибо, — говорю я искренне. — Благодарю вас, ваше величество. С вашего позволения я побежал, мне еще надо найти сэра Оуэна.
Королева дергается, то ли пытаясь схватить подсвечник и пойти со мной, то ли перекрестить меня на дорогу. Я отмахиваюсь:
— Нет-нет, не провожайте меня. Я уйду через окно, как и пришел, так оно будет вернее.
Когда, грязно ругаясь, Оуэн влетает в конюшню, я уже тут как тут. Цыкнув на заспанного конюха, трясущимися руками он начинает седлать холеного вороного жеребца.
— Девушка, которую люблю, — негромко замечаю я. — отличается вспыльчивым характером. Она своевольна, и никогда не прислушивается к чужому мнению.
Тюдор, не обращая никакого внимания на мои слова, водружает седло на спину жеребца.
— Мне повезло полюбить самую удивительную девушку на свете. — размеренно продолжаю я. — Она чудесная, удивительная, а еще она сводная сестра королевы Англии. Ее с детства воспитывали как принцессу, а она полюбила простого рыцаря, это ли не чудо?
Валлиец заканчивает седлать коня, я молча гляжу на него, и наконец он поворачивает ко мне покрасневшее от гнева лицо. Не успевает Оуэн рта открыть, как я заявляю:
— Такая женщина — большая драгоценность, и быть рядом с ней — непростое испытание.
Я делаю шаг вперед, и кладу руку на плечо Тюдора.
— Когда-то я не понимал, что следует дорожить каждым мгновением проведенным рядом с любимой. Жизнь жестоко наказала меня.
Оуэн глядит недоверчиво, губы поджал, на высоком лбу собрались морщины. Вздохнув, я убираю руку.
— Поверь, — говорю я устало, — сейчас ты нужен ей больше всего на свете. Собственно, ты единственное, что у нее есть.
— Болтун, — хмыкает Тюдор криво ухмыляясь.
Огонь в его глазах медленно гаснет, плечи опускаются, он тяжело вздыхает. Подумав, спрашивает:
— А что, у Жанны и в самом деле тяжелый характер?
— Не тяжелее, чем у сестры! — фыркаю я.
Переглянувшись, мы одновременно улыбаемся.
— Подсказала?
Я киваю.
— Душа у нее добрая, — подумав, заявляет Оуэн, я вежливо киваю.
— Кстати, — говорю я откашлявшись, — просто чтобы все до конца прояснить… В общем, сжег я те карты. Не сердись, но там зло.
— Да я не сержусь, — хмыкает Оуэн. — Главное, что мы здорово пощипали орден, отчего власть Екатерины только усилилась. Ну а то, что ты первым успел меня оглушить — так тут кому повезет.
Он подмигивает, в голосе веселье:
— Признаюсь честно, я опоздал всего на пару мгновений. Уже и место прикинул, куда влуплю.
Я только качаю головой. Похоже, родственничек мне достался еще тот. Ведь когда я найду Жанну, и если у нас с ней все получится, то мы с чертовым Тюдором будем женаты на сестрах, не так ли?
— Ну, я пошел? — спрашиваю я, вытягивая повод оседланного жеребца из твердой, словно вырезанной из дерева, ладони валлийца.
Несколько секунд Тюдор глядит на меня с недоумением, затем, расхохотавшись, хлопает по плечу. Морщась, я незаметно растираю ушибленное место, рука у валлийца словно отлита из свинца.
— Эй там! — кричит он гулко.
В дверь конюшни тут же просовывается мятая со сна физиономия, волосы всклокочены, сонные глаза выпучены от усердия.
— Проводи моего гостя до ворот и передай, что я разрешил его выпустить, — повелительно бросает Оуэн.
— Спасибо, друг, — говорю я.
— Скачи уж, — улыбается тот, — но чтобы в спальню к Екатерине в последний раз!
Уже через минуту я возвращаюсь обратно.
— Что-то забыл? — спрашивает Оуэн.
— Я должен кое о чем тебе рассказать, — опускаю я голову.
— О чем же? — хмурится Оуэн.
— Понимаешь, я же не знал, что ты — тот самый чертов Тюдор, ну вот и придумал про тебя дюжину баек, — покаянно признаюсь я.
— Каких еще баек?
— Ту, где тебе надо было побороть людоеда и, гм, победить ведьму. А еще ту, где ты попал в плен к ирландцам, и они хотели сделать из кожи с твоей задницы барабан. А еще…
— Хватит! — рявкает Тюдор. — Так вот кто распускает эти грязные слухи, а я-то думал!
Он молчит, и наконец я поднимаю глаза. Как ни странно, Оуэн улыбается.
— Силен, — говорит он, качая головой, — тебе бы придворные летописи сочинять. Но давай договоримся: больше обо мне никаких врак. Я теперь человек семейный, и не хочу, чтобы жена расстраивалась.
— Идет, — заявляю я с облегчением. — Больше никаких анекдотов!
С лязгом выходит из пазов тяжелый засов. Скрипят, распахиваясь тяжелые створки ворот, долго гремят толстые, с бедро взрослого мужчины, железные цепи. С гулким грохотом опускается подъемный мост, и я пускаю жеребца рысью. Пылающий в руке факел отвоевывает у ночи маленький круг света, и я боюсь, что вороной сломает ногу. Я отбрасываю факел в сторону, едва начинает светлеть. Рассвет я встречаю в лондонском порту, и уже через пару часов корабль поднимает якорь.
У меня есть деньги, и я знаю, где прячут любимую. Все, что осталось — верные друзья, что помогут в освобождении Жанны. И я кажется знаю, где их найти.
Не так уж и сложно отыскать нужного человека в большом городе, пусть даже и в столице. Просто обходишь по порядку все таверны, постоялые дворы и кабаки, окидывая пирующих быстрым взглядом. Рыцарь, какого я ищу даже на фоне рослых баварцев заметен, словно слон в стаде буйволов. В десятом по счету кабаке я его и нахожу. Подсаживаюсь за стол без приглашения, молча, без улыбки гляжу ему прямо в глаза.
Поначалу он не верит своему счастью, и, ругнувшись, ошеломленно на меня пялится. Затем с ревом протягивает толстую как бревно руку и хватает меня за горло. Твердые пальцы стискивают шею, в маленьких, глубоко упрятанных глазках плещет искреннее ликование. Я не сопротивляюсь, сижу спокойно, даже не делая попытки освободиться.
В груди уже все пылает, словно я хватанул ртом раскаленного олова или свинца, перед глазами плывут красные пятна. Сообразив наконец, что что-то тут не так, баварец с грязным ругательством отбрасывает меня назад. Там что-то жалобно хрустит, то ли мои ребра, то ли спинка стула.
Жадно хватаю ртом задымленный воздух, он так сладок и приятен, что я никак не могу надышаться. Человек напротив все еще сверкает глазами, гигантские кулаки выложил на столешницу, пальцы сами по себе то сжимаются, то разжимаются.
На меня великан глядит исподлобья, с нескрываемой ненавистью. Сразу не убил только потому, что стало любопытно, зачем же я пришел. А убить — оно всегда успеется. Я молчу, осторожно массируя горло. Представляю, какие багрово-черные синяки на нем появятся. Не выдержав молчания гигант раздраженно рычит:
— За каким чертом приперся! Решил покаяться перед смертью, иуда? Ну так кайся, сейчас я тебя прямо здесь и порешу!
Жак де Ли человек простой и незатейливый, потому я отвечаю так же прямо и просто:
— Я твоему сеньору на верность не присягал, а своему остался верен. А то, что вы проиграли, а мы остались в выигрыше, так на то она и война: тут уж кто кого перехитрит.
— Так ты спорить сюда явился, безумец, — скалит зубы рыцарь. Они у Жака желтые и крупные, словно у полярного медведя. — Ну поспорь, поспорь. Подискутируй. Знай, что герцог Баварский объявил Робера де Армуаза личным врагом короны. Но я по старой памяти не стану сдавать тебя палачу, а пришибу собственноручно. Тебе как, голову совсем оторвать, или просто шею свернуть?
— На твой выбор, — легко соглашаюсь я, — как больше нравится. А еще лучше, коль руки чешутся, помоги мне в одном деле.
— Ну ты наглец, — с широкой ухмылкой тянет рыцарь, — знаешь, перед смертью я даже разрешу тебе взять в руки оружие. Жил подлецом, зато умрешь как настоящий воин. Ты что предпочтешь: копье, секиру, меч?
— Мы так и будем здесь дурака валять, а девушка пусть томится в неволе? — холодно бросаю я, скрестив руки на груди.
Черт, как же саднит горло! Голос у меня сухой и шершавый, словно у мумии из второсортного ужастика, а еще страшно хочется пить, но сейчас не до того.
— К черту всех девиц на свете! — рычит Жак де Ли, пудовый кулак с грохотом бьет по дубовой столешнице, отчего стоящая на ней посуда на фут подпрыгивает, а доска слегка проминается. — Какая еще к дьяволу девица?
Я молчу, мы смотрим друг другу прямо в глаза, по инерции де Ли еще с минуту продолжает сквернословить. Наконец зрачки рыцаря начинают расширяться, споткнувшись на полуслове он ошеломленно замолкает. Я поджимаю губы, все же слово — оно посильнее иной булавы будет.
Похоже, смысл сказанного, преодолев трехсантиметровой толщины кость, все же проник в маленький, глубоко упрятанный в валуне черепа мозг. Повращав глазами, рыцарь старательно морщит лоб, складывает мои слова так и эдак, пытаясь найти в них потаенный смысл.
— Скажи-ка мне, Робер, — нерешительно начинает он, спотыкаясь на каждом слове, — эта та девушка, о какой я думаю?
Я молчу. Он задумчиво кивает, в глазах разгорается ликование.
— Так что же ты молчал, проклятый лекаришка! — ревет он на всю таверну. — Она и в самом деле жива?
Перегнувшись через стол, гигант с силой хлопает меня по плечу. Хорошо, что в последний момент я успеваю сдвинуться вбок, потому широкая как лопата ладонь задевает меня еле-еле. Рыцарь набирает воздух в широкую как бочка грудь для очередного вопля, но я успеваю вклиниться в паузу:
— Чего ты орешь, как резаный? Хочешь, чтобы ее убили, на этот раз окончательно?
Жак де Ли замолкает на полуслове, остатки хмеля на глазах покидают его. Какая-то минута, и баварец окончательно трезв.
— Ты прав, здесь не место для серьезной беседы, — соглашается он, зыркнув по сторонам. — Пошли отсюда.
На дворе уже ночь, Мюнхен засыпает. Пылают факелы, вдетые в каменные кольца в стенах домов. Громко цокая копытами по брусчатой мостовой проезжает ночной патруль, пятеро всадников с копьями и булавами на поясах. Покосившись на нас, старший патруля почтительно приветствует Жака де Ли, тот величаво кивает.
— Где ты остановился? — спрашивает великан.
— Нигде, — пожимаю я плечами, — стражники у дворца сказали, что ты отправился в город, и я сразу же начал тебя искать.
— Значит, остановишься в моих покоях во дворце, — решает рыцарь.
Кони идут медленно, звонко цокают подковы. Жак де Ли задумчиво косится на меня, громко вздыхает.
— Ты слышал про Пьера? — помявшись, спрашивает он.
— Нет.
— Малыш пытался отбить малышку Клод у англичан, но те его убили.
Я киваю. Два года тому назад, во время заключения в подземной темнице аббатства Сен-Венсан я каким-то чудом видел его смерть, словно рядом стоял. Рыцарь умер как герой, что и говорить. Остаток пути мы проделываем молча. К центральному входу мы не суемся, у боковой калитки Жак де Ли бросает пару слов караульным, те косятся на меня с подозрением, но во дворец пропускают.
Оставив лошадей на попечение конюха, нестарого еще мужчины с поредевшими волосами и хмурым лицом, мы долго петляем по узким переходам, пока не оказываемся у покоев Жака. Первым делом он плещет в два кубка вино, один пододвигает мне. Я плюхаюсь в кресло, второе скрипит под чудовищным весом баварца.
— Повезло тебе, — бросает великан, осушив кубок в два глотка, — что маркграф Фердинанд как раз в отъезде, снова с чехами воюет. Очень уж он на тебя зол. Боюсь, даже слушать бы не стал, сразу бы приказал с живого кожу сдирать.
— Повезло, — соглашаюсь я.
Мы осушаем еще по одному кубку, затем великан решительно отставляет кувшин в сторону.
— Итак, давай по порядку, — требует он.
На секунду я задумываюсь с чего начать. С того, как мы поплыли убивать дядю французского короля, или с истории о предателе? С ордена Золотых Розенкрейцеров, или с рассказа о рыцаре, что охотился за головами? С того, как я попал в подземную темницу, или с корабля-призрака? Наконец решаю быть лаконичным, словно я какой-нибудь древнегреческий спартанец, а не жизнерадостный француз.
— Где-то год назад я решил отомстить за смерть Жанны, — начинаю я.
Поймав удивленный взгляд великана, равнодушно говорю:
— Сразу же, как только сбежал из тюрьмы.
Тот понятливо кивает.
— Поначалу все шло как и положено: кровь, трупы и груды дымящихся внутренностей. Затем меня захватил в плен некто, кому я требовался для выполнения смертельно опасной работы. Так как я никак не соглашался, то в качестве оплаты посулили указать место, где содержится дорогая мне узница.
Помолчав, я киваю:
— Да, так он и сказал.
— И что же? — не выдерживает Жак де Ли.
— Я согласился, — пожимаю я плечами. — Ныне работа закончена, место заточения мне известно, и все что требуется — это соратник, кому я мог бы доверять.
— Так Клод и в самом деле жива?
— И содержится в заточении рядом с Руаном, где ее якобы сожгли, — говорю я. — В замке Буврей.
— Ты знаешь это наверняка? — хмурит брови Жак.
— Человек, указавший мне место, врать не будет, — говорю я. — Не называя имен скажу лишь, что это особа королевской крови.
Жак медленно кивает, маленькие глазки, надежно упрятанные под тяжелым лбом, пристально вглядываются в меня.
— Итак, ты со мной? — спрашиваю я.
— Покойный герцог Людовик Баварский приставил меня к малышке, когда ей не было и года, — задумчиво произносит Жак. — Я был тогда молодым и глупым, отважным до дерзости. Сейчас же я старый и умный, и еще очень осторожный.
Гигант хмурит брови, и долго, очень долго что-то взвешивает про себя. Пламя свечей отражается в его маленьких глазах красными огоньками. Я сижу молча, все уже сказано, и решение остается за ним. Если мне удастся уговорить Жака помочь мне, считай, полдела сделано. Если же нет… Признаюсь, мне очень не хочется убивать старого рыцаря. Но если он попытается передать меня в руки баварского «правосудия», я его убью.
— И вот что я думаю, — продолжает баварец медленно. — Если бы ты мог справиться один, ты не обратился бы ко мне за помощью. Но что мы можем сделать вдвоем? Ничего. Значит, ты хочешь, чтобы я просил за тебя у нового герцога Баварского. И нужен тебе целый военный отряд.
Несколько мгновений мы смотрим друг другу прямо в глаза, баварец отводит взгляд первым.
— Маленькая поправка, — отзываюсь я, — не мне а нам нужен в подмогу целый воинский отряд, ведь не доверишь же ты одному мне спасать Жанну?
Жак де Ли хмурится было, но затем расплывается в широкой ухмылке.
— Ты хоть и проходимец, — с прямотой старого солдата заявляет он, — но я понимаю, что в тебе нашла Жанна. Скажи, сынок, а твой папаша часом не баварец?
Уже под вечер клубящиеся облака разошлись, явив миру багровое солнце. Ударил порыв ветра, как тряпкой смахнув с плаца нанесенную за день пыль. Лязгнул меч, покидая украшенные серебряными накладками ножны, дежурный офицер красиво повернулся, колыхнув пышным плюмажем.
Шевельнулись угольно-черные усы, белые как снег зубы отразились в зеркале вскинутого к лицу клинка. Застыла, закусив пухлую губку, молоденькая служанка, вздохнула незаметно, комкая фартук: сюда, в дворцовую стражу подбирали самых статных и привлекательных дворян.
Заглушая слова команды грозно зарокотали барабаны, празднично запели серебряные горны. Повинуясь отточенному жесту сержанта, гвардейцы сдвоили ряды. Грохнули каблуки, с готовностью отозвалось никогда не спящее эхо. Едва стражи вытянулись по струнке, как офицер бросил меч в ножны, горнисты и барабанщики, проиграв еще пару тактов, замерли без движения.
— По местам! — рявкнул офицер, умело выждав паузу.
Тишина, воцарившаяся было над плацем, испуганно отпрянула, спасаясь от шума, утянулась вглубь мрачных подвалов. Бравые гвардейцы, двигаясь в ногу, дружно замаршировали внутрь дворца, впереди старательно чеканил шаг сержант. Подкрутив ус, офицер лихо подмигнул паре проходящих мимо дворцовых фрейлин, те деланно потупились.
Не успел колокол дворцовой церкви отбить восемь ударов, как новый караул уже заступил на дежурство. В последний раз колыхнулись разноцветные перья на легких шлемах, чеканные лица враз построжели. Воины замерли неподвижно, словно поймали взгляд Медузы Горгоны и тут же окаменели.
Пламя развешанных по стенам факелов мягко играло с тенями в углах коридоров. Лица многочисленных статуй, что притаились в нишах меж развешанными коврами и гобеленами, ежеминутно меняли выражение, а из глубины зеркал словно проглядывали чьи-то лица. Празднично сверкали позолоченные парадные доспехи, сплошь увитые разноцветными лентами и витыми шнурами, отчего стражи казались скорее тропическими птицами, чем воинами.
Латники, что стерегли дворец снаружи, на их фоне выглядели стильно и достойно, тяжелая броня и отточенная сталь куда лучше идут мужчинам, чем кружева и духи. Но дело свое стража знала туго, и мимо стерегущих дворец гвардейцев не прошмыгнула бы и мышь.
Мы прошли через все посты охраны, нигде не задерживаясь более чем на несколько секунд. Где-то мой сопровождающий показывал лицо, откидывая капюшон плаща, изредка шепотом произносил пароль. По пути я оживленно вертел головой, замечая и запоминая все мелочи. Впрочем, если владелец дворца решит бросить гостя в темницу, мне вряд ли помогут подслушанные пароли и странные фигуры из скрещенных пальцев, те, что украдкой показывал постам охраны Жак де Ли. Тем не менее я все тщательно запомнил, вбитые в нас привычки умирают удивительно неохотно.
Едва скользнув в комнату, я сразу же внимательно осмотрелся. Головой, понятно, без толку не вертел, я же не деревенщина на ярмарке, но и времени даром не терял. Сюда во дворец я явился без оружия, а потому привычно отметил все, что могло мне помочь выжить при внезапном нападении. В отличие от прочих покоев замка, здесь не было развешанных по стенам клинков, зато имелась увесистая кованная кочерга и массивные каминные щипцы.
Когда- то меня учили убивать всем, что может подвернуться под руку, от куска стекла до обычного табурета. И за прошедшие годы та давняя наука не раз спасала мне жизнь. Приветствовав хозяина замка вежливым поклоном, я сел на свободное кресло и вновь огляделся, теперь уже не скрываясь.
Небольшая комната обшита ореховыми панелями. Тяжелая резная мебель сплошь покрыта позолотой. Рядом с креслом, где я устроился, стоит маленький столик. На белоснежной кружевной скатерти узорчатый кувшин, усыпанный драгоценными камнями, рядом два кубка под стать сосуду.
Повинуясь легкому кивку герцога юный белокурый паж сорвался с места, в кубки мягко плеснуло темное, словно загустевшая кровь вино. Дивное, с необычайным ароматом, что тут же заполнил комнату, заставив вспомнить о далеких пыльных странах, выжженных беспощадным солнцем. А еще — об экзотических красавицах, диковинных животных и чудных заморских городах, что давным-давно сбросили тяжкое иго крестоносцев.
В прошлое мое пребывание в замке я краем уха слышал, будто большая часть столового золота и серебра — это трофеи, добытые предком нынешнего герцога при штурме Константинополя в далеком 1204 году. Вот и вино, что услужливый паж щедро плеснул нам в кубки явно не европейского разлива.
Кто скажет теперь, заплатили ли предки герцога за нектар богов чистым золотом чуть не по весу, или же христианской кровью, оросившей пыльные улицы далеких городов? По большому счету это не так уж и важно, ведь золото — это всего лишь мертвый металл, новых воинов в Европе рожают так быстро, что та бурлит, готовая вот-вот взорваться от переизбытка сил, а это вино — оно живое.
Несмотря на царящую жару, единственное окно в комнате накрепко закрыто. Вошедший вслед за мной высокий, грузный от вздутых мышц мужчина, замер у единственной двери. Гигант неотрывно глядит на меня, словно опасаясь хоть на секунду выпустить из поля зрения. Изредка Жак де Ли шевелится, переступая с ноги на ногу, вздувшиеся мышцы того и гляди порвут тонкую ткань камзола.
К столу великан не приглашен, да и не имеет он привычки путаться под ногами у сюзерена. По вырезанному словно из камня лицу легко прочесть, что он из редкой ныне породы верных вассалов: предан как пес, не особенно сообразителен и никогда не распускает язык. Идеальный рыцарь — умрет, но не предаст сеньора.
Суровое лицо баварца безразлично, лишь иногда в маленьких глазках, надежно укрытых под тяжелым низким лбом мелькают красные искры. Это отражается пламя, что пляшет в камине — большом, как любит нынешний владелец замка. Опытный воин и азартный охотник, он, как и великий Наполеон, всерьез опасается сквозняков.
Герцог Лотар Баварский, высокий мужчина в расшитом золотом камзоле из бархата с удобством расположился в просторном кресле лицом ко мне. На широком лице как влитая сидит черная маска из шелка, прикрывая одни лишь глаза. Ничего по существу не скрывая, маска четко обозначает статус герцога: на встрече он присутствует инкогнито.
О чем бы сегодня не велась речь, какие бы слова не покинули его губ, при любом раскладе их невозможно будет поставить герцогу в вину. Официально хозяин замка второй день как охотится на кабанов и прочих оленей. Надменное лицо, тяжелая, словно отлитая из металла нижняя челюсть, ледяной взгляд светлых, чуть ли не прозрачных глаз. Владелец замка не из тех, кто "царствует, лежа на печи".
У него не бывает крестьянских бунтов. Вассалы, не своевольничая, ходят как по струнке, а соседи даже и не мечтают разграбить деревеньку-другую. Такому лишь дай повод повоевать, мигом оттяпает у обидчика пару городов. Мало ли людей на свете носит одежду из дорогой ткани, а герцогской цепью на шее в наше смутное время вообще никого не удивишь. Но даже родись этот человек в хижине дровосека, он все равно достиг бы величия.
Герцог пристально, без малейшего стеснения разглядывает меня. Я гляжу прямо, не опуская глаз, взгляд столь же холоден, а нижняя челюсть ничуть не уступает размером хозяйской. С нашей прошлой встречи я изменился, стал гораздо жестче, и ныне перед герцогом настоящий воин. Верно, Бог меня любит, раз не дал безвестно сгинуть в сытом и тихом болоте жизни, а ухватил за шкирку и швырнул в бурлящий котел событий.
Мне удалось изменить мир, но и мир переплавил бывшего мирного лекаря. Так ураган, пронесшийся над цветущим холмом, сдирает деревья и почву, обнажив в середине несокрушимую скалу. Герцог одобрительно усмехается одними глазами, породистое лицо его по-прежнему неподвижно. Так уж сложилось, что между нами нет личных счетов: в прошлую нашу встречу он лишь проводил кортеж с Жанной до французской границы.
А вот его брат, тот самый, что некогда был помолвлен с Жанной и желал занять французский трон — тот и разговаривать бы со мной не стал. Я потерял месяц ожидая, пока Фердинанд покинет герцогство, но тут уж было ничего не поделать. Ныне маркграф пытается отвоевать себе в Чехии хотя бы баронство, ну и флаг ему в руки. Вряд ли ему удастся хоть что-то оттяпать у "сироток".
Разговор наш ведется на английском и французском, мы оба владеем ими в равной степени хорошо. Иногда герцог переходит на итальянский или немецкий, но тут же, спохватившись, поправляется. Беседа наша вполне понятна застывшему у дверей телохранителю, а больше в комнате никого нет, пажа давно отпустили.
— Итак, отчего я должен верить врагу? — каждое слово герцога словно вырублено изо льда.
— Если вы как следует подумаете, — с той же холодностью в голосе заявляю я, — то поймете, что я просто выполнял долг вассала.
Подумав, добавляю:
— И разве причина нашей вражды не исчезла со смертью Девственницы?
Герцог смотрит мне прямо в глаза. Оба мы прекрасно понимаем подоплеку вопроса, речь здесь идет о смерти политической. Будь графиня Клод Баварская, сестра короля Франции хоть сто раз жива — это ничего не значит. Ровным счетом ничего, ведь официально она признана мертвой.
Ни она, ни ее дети более не имеют никаких прав на французский трон, а потому и интереса для больших игроков Клод уже не представляет. Партия была сыграна, многообещающая пешка, что едва не стала ферзем — съедена. Но оснований для печали нет, и бесконечная игра престолов продолжается с прежним азартом.
— Вот об этом я и хотел бы для начала поговорить, — замечает герцог. — Так что же произошло на самом деле?
— На самом деле, — в задумчивости тяну я. — Хорошо.
Я подношу кубок ко рту, делаю крошечный глоток. Бросаю короткий взгляд на застывшего у двери великана, и губы мои растягиваются в невольной улыбке. Жак де Ли грозно хмурится, его широкая, словно лопата ладонь крепче стискивает рукоять меча.
— Всей правды рассказать не смогу, — говорю я наконец. — В чем-то я сам не участвовал, потому что находился в другом месте, кое-что и поныне составляет государственную тайну.
Герцог скептически приподнимает правую бровь, я безразлично пожимаю плечами:
— Присяга есть присяга.
— И это заявляет человек, объявленный Францией врагом короны! Вот это преданность!.. или все же отличная дрессировка? В любом случае учитесь, мой друг, — фыркает герцог.
Стоящий у двери великан отзывается густым басом:
— Да, ваша светлость.
Затем, бросив на меня неприязненный взгляд, предлагает:
— Может, железо и огонь помогут развязать ему язык?
Герцог медленно поворачивает голову, глаза его, до того полуприкрытые тяжелыми веками, широко распахнуты. Машинально поправив висящую на шее цепь, какой можно бы удержать у причала торговый когг, говорит неверяще:
— Мой бог, в первый раз на моей памяти тебе удалось пошутить!
Жак де Ли смущенно пожимает широкими, в дверь не пройдешь, плечами, громко звякает поддетая под камзол кольчуга:
— Правильно говорят в народе, ваша светлость, с кем поведешься… Набрался вот разной гадости от французишек. Да и чего хорошего можно ожидать от людей, что вместо кровяных колбас жрут склизких жаб и лягушек, а вместо доброго пива давятся кислым вином с пузырьками!
Весело хмыкнув, герцог поворачивается ко мне.
— Поздравляю, ваша светлость, — скалю я зубы. — У вас появился вполне достойный кандидат на роль придворного шута. Ему не хватает лишь барабана да дурацкой шапки с бубенчиками.
Застывший у двери великан грозно хмурится и сопит. Его лицо багровеет, глаза выкатил, а брови насупил, словно вот-вот ринется в драку, но мы не обращаем на него внимания.
— Достойно изумления! — продолжает герцог насмешливо. — Человек, за голову которого объявлена крупная награда в трех государствах…
— В четырех, — негромко поправляю я его.
— Пусть в четырех, — легко соглашается герцог. — Так вот, этот человек с пафосом вещает о данной им когда-то присяге!
Помолчав, я предупреждаю:
— Рассказ займет много времени.
— Пусть так, — легко соглашается герцог. — У меня лишь одно условие, Робер: постарайтесь говорить правду, и только правду. От того, что вы мне расскажете зависит, помогу я вам, либо нет. Идет?
Я медленно киваю. В общем-то я предполагал, что за помощь мне придется расплатиться. Что с нищего рыцаря возьмешь кроме информации? О свалившемся на меня богатстве я и не думаю заикаться. Сказано же тем, кто был поумнее нас: "Не соблазняй малых сих". Время ныне тяжелое, ляпнешь вслух лишнее, и жизнь закончишь в подземном каменном мешке. Если уж король Франции Филипп Красивый из-за сокровищ тамплиеров целый орден под нож пустил, то и герцог Лотар Баварский вряд ли устоит перед соблазном.
А потому рассказывать следует с осторожностью, всячески избегая острых углов. Итак, с чего начать? С нападения сарацин, или с найденной в замке Молт секиры? С древней фрески на стене церкви святой Анны, что в Ла-Рошели, либо с подземелья, где я был похоронен заживо? С истории о предательстве, либо с саги о мести? Где пролегло начало пути, что привел меня сюда? Как следует подумав, я начинаю так:
— Когда два года назад я стоял на побережье Ла-Манша, жизнь казалось мне простой и ясной, — тут я припоминаю нечто, сказанное отцом нынешнего герцога, и добавляю с усмешкой:
— Такой же простой и бесхитростной, как стальной клинок. Я твердо знал, что должен выполнить свой долг перед Францией — убить герцога Орлеанского, дядю Карла VII, чтобы не допустить смуты в стране. И так же ясно я понимал, что после этого убийства у меня нет никаких шансов дожить до встречи с вашей кузиной…
С тех самых пор, как первый человек догадался построить жилище, возникла проблема его защиты. Уж больно много нашлось желающих елейно спросить: "Кто, кто в теремочке живет?" Вот и обносят владельцы высокими стенами города и веси, крепят ворота. А во рвы, выкопанные вокруг своего, кровного, втыкают заостренные колья и напускают воду.
На страсть супостатам тянутся к небу могучие башни, гордо реют на шпилях вымпелы и флаги. Бдит нанятая стража, позвякивая навешанным смертоносным железом. Приглашающее скалят жерла пушки и прочие кулеврины, пронзительно скрипят вороты арбалетов. Пробуют тетиву лучники, смотрят остро, с нехорошим прищуром. Никто не рад незваным гостям, век бы хозяева на них не глядели!
Словом, проникнуть без приглашения в чужой замок — дело непростое. Замков во Франции хоть и многие тысячи, но на всех желающих их все равно не хватает. Даже тот, у кого уже имеется парочка собственных, облизывается на соседский, мол, много — не мало. Чего уж говорить про тех несчастных, у кого вообще нет ни одного замка? В общем, с замками дело обстоит совсем как с красивыми женщинами: удержать их у себя куда как труднее, чем заполучить, слишком уж высок на них спрос!
Спору нет, в одиночку во вражеский замок пробраться можно. В прошлый раз я так и ходил. Сам еле ноги унес, да и Жанну чуть не погубил. А дружной компанией туда попасть — во много раз труднее. Кто же пустит в замок целую ораву чужаков?
Вообще- то по-рыцарски — это появиться перед воротами замка во главе целого отряда из конных воинов. С оруженосцами, пажами, лучниками и копейщиками, да чтобы герольд в малиновом берете выехал вперед, держа развевающееся на ветру знамя с гербом сеньора. Да задудел бы в начищенный до блеска горн, а надутые как павлины барабанщики залупили бы со всей дури в барабаны. И когда все внимание будет приковано к незваным гостям, еще хорошо эдак вот прищуриться, оттопырив презрительно нижнюю губу и, еле цедя слова, объявить:
— Иду на Вы. И коли не отдадите мне Жанну д'Арк живой и невредимой, вы все трупы. Пресвятой Девой клянусь!
То есть поступить в духе русского князя Святослава. А затем взять замок на копье, и телами защитников наполнить ров не то что до краев, но даже с горкой. Хозяина замка посадить на кол, его семью продать в рабство, сокровищницу разграбить. Найденную пленницу усадить на лучшего коня и под громкий стук над головой (это приколачивают твой щит над воротами замка) выехать, не оглядываясь. А воины чтобы смотрели обожающими глазами, кричали тебе славу, и колотили рукоятями мечей в щиты. Лепота!
Замок Буврей, что воздвигнут неподалеку от Руана — новой постройки, ему еще и пятнадцати лет не исполнилось. Английский король Генрих Завоеватель, захватив Руан, повелел возвести рядом замок. И не какой-нибудь придворно-увеселительный комплекс, а настоящую неприступную твердыню, что будет держать в страхе все окрестности. И чтобы ни один лягушатник и пикнуть не смел! Король, по праву прозванный Завоевателем очень четко представлял себе, что именно желает получить.
Нечто очень большое и внушительное, и чтобы никто не смог взять новую твердыню штурмом, хоть он тресни! Вот архитекторы и расстарались для любимого монарха: на стены камня не жалели, оттого вышли они такой толщины, что проломить их хоть пушечным огнем, хоть тараном нечего и думать.
А подкопаться снизу и подвести под стену пороховую мину тоже вряд ли выйдет: ров не даст. Слишком уж он широк и глубок, словно строители поначалу пытались докопаться до корней земли, но затем, очень нескоро, одумались, да и бросили это бесполезное занятие.
— Все будет хорошо, — шепчу я себе. — У нас все получится.
Замок Буврей воздвигнут на холме, вокруг — крепостные стены высотой с пятиэтажный дом, это ж какие лестницы нужны, чтобы на них влезть! Ворота несокрушимы даже на вид, так до них еще добраться надо через подъемный мост. Кидаю взгляд в ров, отсюда, с телеги он кажется бездонным. Там, глубоко внизу из мутной жижи приглашающее скалятся осклизлые колья и косы, копья и бороны.
Стражники, стоящие у распахнутых ворот, глядят на приближающийся обоз пристально, чуть что — мигом подадут сигнал поднимать мост. Осаждай их тогда хоть целый год, толку не добьешься. Сюда армию надо приводить, с фашинами, стенобитными орудиями и осадной артиллерией. А откуда у меня артиллерия? Армии у меня тоже нет. Да и времени, честно говоря, в обрез.
А ну как прослышат про мою затею, да и переведут Жанну в другое место? Ищи ее тогда где хочешь! Так что, если подумать как следует, больше одной попытки освободить любимую я себе позволить не могу. Задрав голову я оценивающе гляжу на светило. Вот у кого жизнь протекает по плану, без всяких потрясений. Знай виси себе в небе, а планеты сами по себе так и шмыгают вокруг.
Перед въездом на мост я останавливаю телегу и резво соскакиваю на землю. Шапка стиснута в кулаке, взор опущен вниз, я тяжело вздыхаю: сапоги просят каши, а еще неплохо бы их смазать и почистить. Пока я предаюсь скорбным мыслям, навстречу мне из ворот замка выезжает целый отряд.
Всадников в нем не меньше трех десятков. Во главе — рыцарь, воины у него как на подбор, да и кони хороши. Судя по всему мне повстречался последний из четырех отрядов, что выехали сегодня на поимку "врага английской короны, злодея и негодяя, отъявленного мерзавца и душегуба Отто по кличке Бастард.
Шутка ли, за голову главаря бандитской шайки обещано заплатить золотом по весу! Даже завидно, меня ни разу так дорого не оценивали. С другой стороны, я никогда и не стремился к известности. Узнай кое-кто о моих подвигах в Англии, за удовольствие видеть меня корчащимся на колу отсыпали бы втрое!
Имя Отто Бастарда прогремело на всю Нормандию совсем недавно, когда предводителю разбойничьей шайки повстречался караван с деньгами. Сами гадайте, случайно ли Отто устроил засаду на той самой дороге, по какой губернатор Руана направил в Англию собранные налоги, или же имела место некая джентльменская договоренность о разделе добычи.
Злые языки поговаривали, будто бы в тот раз и охранников было в два раза меньше, чем обычно, но чего еще ждать от завистников? Как бы то ни было, но Отто, человек широкой души, настрого запретил своим людям убивать стражников, бросивших оружие.
Всех пленников, раздев донага, тщательно обмазали смолой с ног до головы, а затем вываляли в перьях. Как объяснял потом Отто, надо же было показать британцам что такое "настоящий галльский петух". Картинка, говорят, была еще та: тридцать человек, декорированные гигантскими цыплятами, гуськом брели по дороге под насмешливое ку-ка-ре-ку окружающих!
И все бы ничего, но вместе с обозом в лесной глуши бесследно растворилась жена губернатора Шарлотта, сумасбродка и авантюристка. Ах, эти капризные избалованные венецианки! Не потрудясь поставить мужа в известность Шарлотта выехала вместе с обозом и исчезла. На пропавшие для казны деньги губернатору, в общем, было наплевать, но он, говорят, прямо лицом почернел когда узнал, к кому попала любимая жена.
Возник типичный любовный треугольник. Муж любил Шарлотту, та по уши втюрилась в высокого, статного и лихого Отто, да и Бастард не остался равнодушным к чарам молодой венецианки. Дамочка прижились в лагере разбойников, и слышать не желала о возвращении в Руан. Отто со своей стороны упорно отвергал все предложения выкупа, наотрез отказываясь отпустить красотку. Все имевшиеся в распоряжении губернатора войска только и делали, что ловили Бастарда, но без особого толка.
Отто вернул жену благоверному лишь через месяц. Женщина она была, конечно же, дивной красоты, но и стерва редкая. Разбойник так устал от ее капризов, что счел за благо откупиться драгоценностями и, силком усадив в карету, отправил к мужу. Говорят после того случая Бастард прилюдно поклялся больше никогда в жизни не связываться с благородными, от которых в жизни всякого настоящего мужчины одни лишь ненужные хлопоты и всяческие треволнения.
Как ни странно, получив жену без всякого выкупа, губернатор пришел еще в большую ярость, и немедля удвоил сумму, назначенную за голову разбойника. Черт их разберет, этих пожилых мужей, женатых на молоденьких. Кто разберет, что там у них творится в головах?
Доехав до меня рыцарь резко натягивает поводья. Всхрапнув, конь встает, как вкопанный, недовольно мотая головой. Следом за ним останавливается весь отряд. Воины, стоящие у ворот, при виде рыцаря взяли на караул. На меня же поглядывают не то чтобы с презрением, а как на пустое место. Запряженный в телегу битюг вызывает у них намного больший интерес.
— Кто такие? — угрожающе лязгает рыцарь, сверля меня серо-стальными глазами.
— Морис Трегор, ваша светлость, — отвечаю я с искательной улыбкой. — Торговец рыбой из Руана. На второй телеге мой приказчик Анри по прозвищу Весельчак. Он, видите ли, никогда не улыбается, за что и получил такое прозвище. Ну а на третьей — малыш Люка.
Рыцарь кидает взгляд на Жака де Ли, восседающего в драном плаще на второй телеге и поджимает губы: англичанин и сам здоровяк, каких поискать, но «возчик» всяко покрупнее будет. Брови у Жака насуплены, зубы сцепил намертво. Не нравятся великану воинские хитрости, хоть ты тресни, но все же он терпеливо изображает приказчика, поскольку в замок желает проникнуть одним из первых.
— Подходящее прозвище, — наконец роняет рыцарь.
Я угодливо кланяюсь, а говорю вообще без передышки, бойко и уверенно. Главное тут — не давать клиенту опомниться, чтобы не он решение принимал, как разговор вести, да о чем выспрашивать, а ты его направлял, как тебе нужно.
— По приказу кастеляна замка мэтра Валема доставил вам рыбку, все как было велено: и соленую, и копченую, и вяленую, и свежую. Извольте поглядеть.
Сдвинув дерюгу, я сую руку в одну из бочек на телеге, рыцарь холодно смотрит на здоровенную рыбину, что капризно выгибается в моих руках. Поблескивая чешуей, та с отвращением разевает пасть, усеянную мелкими зубами, протестующе дергает хвостом. Отмахнувшись, рыцарь пришпоривает коня, я низко кланяюсь проезжающим мимо воинам, ни один из них не обращает на обоз внимания.
А стоило бы. Кони в телеги впряжены здоровенные, настоящие битюги. Днище у телег усиленное, и тележные оси жалобно скрипят, едва выдерживая непосильную ношу.
— Но, родимый, — дергаю я за поводья.
"Родимый", тяжело вздохнув, вступает на мост, толстые доски настила заметно прогибаются под колесами. К тому моменту, как моя повозка доезжает до ворот замка, встреченный нами отряд уже спускается к основанию холма. Воинов в замке Буврей сейчас осталось не более семи десятков, остальные дружно умчались ловить Отто Бастарда. Тот якобы остановился в одной деревушке милях в десяти отсюда.
Пьет вино, швыряет во все стороны серебро горстями и похваляется, будто завтра же прикупит какой-никакой замок да дворянский титул, благо награблено столько, что можно и на покой. А самое главное то, что народу с ним совсем ничего, всего-то человек сорок. Вот уже третий день вся банда пьянствует без продыху, отчего некоторые разбойники впали в изумление и принялись гонять из под столов маленьких злобных англичан. Мол, те им оттуда рожи корчат и вызывающе машут британским флагом.
Бери сейчас Отто голыми руками, да дуй к губернатору Руана за наградой. К гадалке не ходи, планируют охотники доставить Бастарда в виде трупа. Живой непременно расскажет, что у него при задержании куча денег была, мертвые же, как известно, языка не распускают. Убит, мол при вооруженном сопротивлении, а куда ценности наворованные дел — один бог весть.
Более удобного случая внезапно разбогатеть может и не представиться, а потому пролетевший мимо нас отряд лошадей не жалеет. Подгоняет их и страх не поспеть к дележке, ведь первый отряд охотников за сокровищами покинул замок Буврей еще час назад. Я хоть и не провидец но предсказываю, что завтра ловцы удачи вернутся злыми, как черти, и потому нам не резон здесь задерживаться.
— Стой, — вскидывает руку стражник у ворот. Чернявый и длинноносый он чем-то похож на Гоголя. — Кто такой?
Выслушав мою байку, хмурится.
— Что-то я тебя раньше не видел, — с сомнением произносит чернявый. — Да и команд мне никаких не поступало.
Я независимо пожимаю плечами:
— Могу и уехать, раз рыба здесь не нужна. Как говорится, дело хозяйское. Только хотелось бы мне узнать твое имя. А то спросит меня потом господин кастелян, почему я задаток взял, а рыбу не привез, и на кого мне ссылаться?
Стражник хмурится, затем лицо его светлеет:
— Жди здесь, сейчас вызову мэтра Валема, пусть он с тобой разбирается.
Сзади звучно откашливается баварец, и я с облегчением распрямляю спину. Кашель — условный сигнал, и означает он, что дорога за нашими спинами чиста. Встреченный отряд благополучно скрылся в лесу, и до утра уже не вернется. Я делаю пару шагов назад, к телеге, рука ныряет под грубую дерюгу. Заметив мое движение чернявый меняется в лице, он еще успевает предупреждающе вскрикнуть, когда лезвие копья входит ему под сердце. Изо рта его плещет кровь, стражник рушится навзничь.
Остальные таращат в изумлении глаза, еще не осознав что произошло, и я со всей силы протягиваю битюга плетью. Всхрапнув, тот кидается вперед, и стражники разлетаются в стороны, словно кегли. Прятавшиеся на телегах баварцы несутся к нам. Впереди всех Жан де Ли, вид у него донельзя сердитый, а в руках любимый топор. Лезвие пылает на солнце, глаза горят, усы встопорщены, а ревет великан так, что даже меня пробирает дрожь. Шестерых воинов, стоящих у ворот, мы выкашиваем за полминуты.
Я останавливаю тяжелую телегу так, что левую створку ворот теперь ни за что не закрыть. Постромки обрубаю, и конь уносится вглубь замкового двора. Следом подгоняют остальные возы. За моей спиной раздается пронзительный скрип. Поднимающие мост цепи, еще минуту назад висевшие свободно, сейчас натянулись как струна. Жак де Ли что-то рявкает, и пятеро воинов бросаются вверх, к механизму, откуда доносятся азартные крики и пыхтение.
Над нашими головами что-то пронзительно скрежещет, цепи дрожат, пытаясь приподнять подъемный мост. Сгрудившиеся у ворот баварцы замерли в тревожном ожидании. Одно дело теоретически рассуждать, сможет ли механизм справиться с весом пары телег, доверху набитых булыжниками, другое — самим в этом убедиться. Если мост поднимут, оставшихся в замке стражников хватит, чтобы нас перебить. Если нет, то через несколько минут к нам подоспеет подмога.
Я оглядываюсь назад, от подножья холма поднимается облако пыли, это скачут люди Отто Бастарда. Даже отсюда я различаю азартные крики, свист плетей и тяжелое лошадиное дыхание. Несутся они к замку не просто так, а в соответствии с составленным накануне планом.
Герцог Баварии Лотар Виттельсбах, действуя сугубо неофициально, дал мне десяток молодцов во главе с Жаном де Ли и собственный перстень в придачу. Жан, оказавшийся давним и добрым знакомцем Отто Бастарда, отыскал его без всякого труда. Увидев перстень Отто вмиг позабыл разбойничьи замашки и сделался весьма предупредителен. Я тут же припомнил некоего графа де Гюкшона, с которым свел знакомство при освобождении Орлеана. Отряд графа готов был оказать всю необходимую помощь любому, кто знает пароль…
Сверху раздается оглушительный лязг, и цепи провисают. Еще через минуту баварцы спускаются к нам, с лезвий мечей капает алая кровь.
— Эти болваны сами сломали механизм, нам даже не пришлось им помогать, — докладывает один из баварцев, здоровенный как медведь.
— Клаус, вернись к подъемному механизму. И смотри, если британцы опустят решетку, головы тебе не сносить! — рявкает Жан де Ли.
Тот, ухмыльнувшись, исчезает.
— Все сюда, — рычит Жан де Ли. — Сейчас они попробуют выкатить телегу, чтобы захлопнуть ворота. Нам надо продержаться буквально несколько минут.
Сейчас начнется самое трудное, понимаю я. Что такое десяток баварцев против всего гарнизона замка? Немцы отличные воины, но и британцы воюют ничуть не хуже. Мы встаем плечом к плечу, на лицах тревожное ожидание. Молодой воин рядом со мной то и дело косится назад, на лбу у него длинный порез, откуда течет кровь. Пользуясь свободной минутой я быстро перевязываю ему рану.
Внезапность сыграла нам на руку, при захвате ворот мы потеряли только одного. Еще трое легко ранены, все они могут сражаться. Мы ждем, и вскоре в замке понимают, что у ворот происходит нечто странное. Из казармы начинают выбегать воины, половина без шлемов, кольчуги только у пятерых. В руках у них копья, булавы и топоры, и ни одного с луком или арбалетом!
А ведь, пожалуй, выгорит, понимаю я. Сейчас мы сойдемся с защитниками грудь в грудь, там и подоспевшие лучники не рискнут стрелять, побоятся задеть своих. А в рукопашной им нас не выбить, Отто успеет раньше, чем нас вытеснят за ворота!
— Разини, — скалит зубы Жан де Ли, — вылитые гусаки. Отвыкли от настоящего дела, ну, сейчас мы их пощиплем.
Рядом с ним застыл без движения громадный баварец с мечом в руке, ростом он на палец ниже Жана, зато в плечах заметно шире. Презрительно сплюнув широкоплечий басит:
— А капитан у них — полный олух. Заперлись бы в донжоне, мы бы до рождества их оттуда не выковыряли.
Баварцы переглядываются с чувством превосходства, в их взглядах я без труда читаю "эти тупые англичане". Вообще-то, если быть честным, план взятия замка придумал один русский, но кого это сейчас волнует? У победы всегда много отцов. Когда защитникам остается добежать до нас какие-то десять ярдов, сзади доносится оглушительный грохот, это пожаловала кавалерия. Мы дружно отпрыгиваем в стороны, не дай бог попасть под копыта тяжелого боевого коня, с диким гиканьем всадники Отто рассыпаются по двору замка.
Бедные, бедные англичане. Единственное спасение от атаки конницы — держаться плечом к плечу, замереть, выставив копья вперед. Упереть их тупыми концами в землю и стоять, сцепив зубы, до последнего. Но если пехотинцы дрогнули и побежали…
Не теряя ни минуты времени я бегу следом. Разрезав воздух мое копье входит в грудь злобно ощерившемуся лучнику в тот самый момент, когда он спускает тетиву. Британец заваливается назад, тяжелая стрела уходит куда-то в небо. Я скрещиваю меч с рослым воином в миланской кольчуге. Несколько мучительно долгих мгновений мы рубимся, пока он не подставляется, и я не рассекаю ему правую руку. Глаза англичанина расширяются, отступив, он кричит что-то вроде «сдаюсь», но мне сейчас не до пленных. Для меня он не человек, а досадная помеха.
И поступаю я с ним соответственно. Мой меч входит в его грудь до половины и там благополучно застревает. Несколько секунд я безуспешно пытаюсь выдернуть клинок из трупа, плюнув, бегу дальше. Я перепрыгиваю через разрубленные, стоптанные тела, справа какой-то всадник отчаянно рубится сразу с тремя пешими стражами.
На бегу я подхватываю с земли чей-то топор, хищно блеснув, тяжелое лезвие разваливает колено крайнему воину. Несчастный с пронзительным криком валится наземь. Воспользовавшись случаем, всадник немедленно сносит голову второму. Третий британец, растерявшись, пятится, кровь от лица отхлынула, дрожащие руки с трудом удерживают меч. Но досматривать некогда, я бегу вперед изо всех сил.
Кто знает, что за указания отданы страже насчет узницы? Что, если при угрозе захвата замка ее приказано убить? Вот почему я жадно хватаю ртом горячий воздух, а сердце молотит все быстрее, накачивая кровь в мышцы. С каждый секундой донжон все ближе, у его дверей идет яростная сеча. Оглушительный лязг перемежают вопли ярости, крики умирающих и грязные ругательства. Я огибаю донжон слева, мне не сюда. Узницу держат в Восточной башне, выходящей окнами на поля.
В последний момент я чудом успеваю отпрыгнуть обратно к стене башни. Теплый камень, нагретый за день летним солнцем, шероховат. В трещинах идет своя жизнь, бегут куда-то муравьи, суетливо перебирая лапками, ползут блестящие жуки. На секунду мне на плечо присаживается крупная стрекоза, и тут же вспархивает, напуганная бегущими воинами.
Не меньше полутора десятков англичан, топая как кони, проносятся к месту боя. В руках у них копья и мечи, мелодично позвякивают на бегу кольчуги. Последний из бегущих сжимает в руке лук, за плечом покачивается колчан, полный длинных стрел. В этом слове ты не угадал ни одной буквы, дружище. С некоторых пор я вас, стрелков, сильно недолюбливаю.
Свистнув в воздухе, острый клинок мягко входит лучнику прямо под левую лопатку. Ну не держит куртка из бычьей кожи удар метательного ножа на пяти шагах, хоть ты тресни. Споткнувшись на бегу, воин падает лицом вниз, отлетает в сторону выпущенный лук, рассыпаются стрелы. Пальцы судорожно сжимаются, с корнем выдирая траву, что пробилась меж каменных плит двора.
Не отвлекаясь на то, чтобы выдернуть нож, я бегу дальше. Значит, гарнизон Восточной башни решил оказать помощь осажденным в донжоне? Думают, глупцы, что они никому не интересны? Прекрасно, да здравствует воинская взаимовыручка и товарищество! Ведь чем больше англичан умчится в бой, тем лучше для меня.
— Заснул? — рявкают в ухо страшным голосом.
— Заснешь тут с тобой, — отзываюсь я оскорблено. — Видишь, думаю, как попасть внутрь?
Дверь в Восточную башню хороша. Широкая и прочная, она целиком окована металлом. Сверху в ней прорезано маленькое оконце, забранное железными прутьями, откуда на нас со злорадством пялятся чьи-то глаза. Я вскидываю голову, чтобы внимательнее рассмотреть окна. Самое нижнее расположено на уровне третьего этажа, и это даже не окно, а скорее бойница. Оттуда кто-то выглядывает, того и гляди пальнет из лука или метнет булыжник.
— А что на нее глядеть? — бурчит Жан де Ли. — Дверь как дверь, и чтобы пройти тут даже тарана не надо.
Пихнув меня плечом он подходит ближе, под его тяжелым взглядом дверь словно прогибается. Рядом с баварцем она уже не выглядит столь несокрушимой, Жан всяко покрепче будет. Взлетает топор, с хрустом вгрызается в дверь башни. Великан перехватывает рукоять поудобнее, мышцы рук вздуваются, по размеру превзойдя иные булыжники, из каких сложена башня. Лицо баварца краснеет, глаза наливаются кровью, а топор молотит в дверь так быстро, словно в руках у рыцаря отбойный молоток.
Не проходит и пяти минуты, как оглушительный грохот смолкает. Жан, отойдя назад, с разбегу выносит дверь плечом. Та влетает внутрь башни, словно выпущенная из пушки. Что-то гадко хрустит, и я слышу быстро затихающие крики. Из поднявшегося облака пыли выныривает гигантская фигура Жана де Ли. Лезвие топора даже не затупилось, тяжелыми каплями оно роняет кровь.
— Ну а я что говорил, — ухмыляется баварский медведь. — Разучились строить в Европе, разучились. То ли дело старая немецкая постройка, вот наши двери поставлены на века!
— Развелось, понимаешь, декадентов, — киваю я. — Но мы их повыведем!
Переглянувшись, мы плечом к плечу кидаемся обшаривать башню. И сразу же я нахожу пять тел. Двое придавлены дверью, двое разрублены пополам, а еще один затаился поодаль и старательно притворяется мертвым. Вот только веки предательски подрагивают, да синяя жилка на виске колотится так отчаянно, словно хитрец бежит милю на рекорд.
— Любишь жизнь, — пинаю я его легонько в бок. — Осуждать не буду. Доложи без запинки, где прячете пленницу, и останешься жить.
— На третьем этаже, — распахивает глаза пленник, мигом придя в себя. Я вздергиваю его на ноги, тот испуганно частит:
— Только не убивайте, я все расскажу, что только захотите. И про пленницу, и где у нас сокровищница, а еще…
— Не отвлекайся! — басит Жан.
— Вчера в замок прибыл воинский отряд, и я краем уха слышал, будто бы те люди явились за узницей. Так вот, сейчас они все там, наверху, — докладывает англичанин.
Ему и лет-то не больше двадцати, на бледном лице ярко выделяются веснушки, сочится кровью ссадина на щеке. Расширившиеся глаза с ужасом ловят каждое наше движение. Я смотрю на баварца, тот нахмурил лоб, нижнюю челюсть выдвинул вперед, взгляд посуровел.
— Отряд, говоришь? И сколько же их там?
— Дюжина, — торопится пленник, глотая слова. — Из них трое рыцарей, но остальные тоже опытные воины, все как на подбор.
— Всего дюжина, — светлеет лицом Жак. — А нас двое. Ну, это по честному.
— Ну да, — язвительно отзываюсь я. — Практически поровну.
Вместо ответа Жак одобрительно хлопнул меня по плечу, пленнику же отвесил легкий подзатыльник. Глаза несчастного закатились, лязгая кольчугой он рухнул рядом с павшими товарищами. Жить, как и обещали, будет, а если начнет заикаться и плакать по ночам, то кто я такой, чтобы его осуждать? В конце концов, у нас свободная страна.
Сам же я ухитрился увернуться… ну, почти увернуться от удара, который Жак искренне считает дружеским похлопыванием. Так что ключица цела, а потому затаившимся наверху британцам придется туго!
По пути на третий этаж особого сопротивления мы не встретили. То ли все защитники башни и в самом деле убежали оборонять донжон, то ли просто попрятались, разумно рассудив, что жизнь — она одна, и ее, как ни крути, все-таки надо попытаться прожить. Мыслящий человек не станет кидаться навстречу несущемуся на всех парах паровозу, или, что то же самое, Жаку де Ли с его чудовищных размеров боевым топором.
Пока баварец грузно топал вверх по винтовой лестнице, откуда ни возьмись выскочило несколько человек, и с угрожающими воплями принялись тыкать в гиганта копьями и мечами. Бедолаги даже не успели понять, что с ними произошло, да и я толком не различил. Короткие замахи, скрежет разрубаемых доспехов, лязгающие удары и во все стороны щедро плеснуло кровью.
А так как сам я бежал вслед за баварцем, то, как ни уворачивался от разлетающихся фрагментов тел, кровь щедро оросила мне и лицо и одежду, и под конец пути я стал неотличимо похож на маньяка из фильмов про расчлененку. Вылетев в коридор третьего этажа, мы тут же остановились. Глаза баварца настороженно поблескивали, я замер в напряжении. Где-то рядом притаилась дюжина воинов, опытных бойцов, иных бы за такой пленницей и не послали.
Выстроенная в форме квадрата со стороной в двести футов, Восточная башня была по периметру опоясана коридором, из которого к ее центру вели многочисленные двери. Что-то про себя прикинув Жак предложил проверять все комнаты поочередно, так мы и поступили. Стараясь переступать по возможности тише, мы двинулись по коридору, распахивая все встречные двери и осторожно заглядывая внутрь. Очень не хотелось по глупости подставить голову под молодецкий удар булавы или топора, а грудь — под меткий выстрел затаившегося арбалетчика. Но англичане и не думали таиться, едва коридор закончился, как за поворотом мы тут же наткнулись на пятерых воинов.
— Ну наконец-то британцы, — с облегчением выдыхает Жак де Ли.
— Назовитесь, благородный рыцарь, — требует он от громадного воина в роскошных доспехах и с рыцарским гербом на щите.
— Сэр ле Дуан, барон Хемфордшерский, — басит в ответ верзила, если и уступающий ростом баварцу, то по объему даже превосходящий.
— Я — сэр де Ли, — рычит баварец, — и предлагаю вам сложить оружие и сдаться.
Не удостоив его ответом, англичанин обнажает меч. Воины за его спиной без промедления ощетиниваются копьями и булавами.
— Не жди меня, Робер, — бросает баварец. — Как смогу, присоединюсь. Где-то там прячутся еще семеро, у них Клод.
— До встречи, — бросаю я.
Как я уже говорил, коридор проходит по периметру всего этажа. Если поспешу, еще успею зайти британцам в тыл. Я бегу назад по коридору, пинками распахивая закрытые двери, и быстро окидываю взглядом содержимое комнат. Там ничего особенного. И здесь пусто. И тут. А это вообще какое-то хозяйственное помещение, бадьи с водой, мокрые тряпки…
С грохотом слетает с петель следующая дверь, далеко за спиной все звенит и звенит железо, кто-то пронзительно вскрикивает, баварец ревет как атакующий лев, ему вторит утробное рычание англичанина. Похоже, что оруженосцы уже полегли, и гиганты остались вдвоем. Следовало ожидать, в рукопашном бою с рыцарем простому воину ловить нечего.
Я открываю еще одну дверь, кидаю внутрь беглый взгляд. Мебель, картины, гобелены, служанка, прижавшая руки ко рту… Новая дверь распахивается от молодецкого пинка, жалобно скрипят петли. Стоп! Я кидаюсь обратно, пронзительно взвизгнув при виде обнаженного меча дебелая девица начинает медленно сползать по стене.
— Черт, какие мы нежные, — бормочу я остервенело.
Как ни тормошу девицу, она и не думает приходить в себя. Так и лежит, закатив глаза. Плюнув, я отправляюсь на новые поиски. Еще через минуту, вооружась кувшином с вином, я щедро окатываю им служанку. Та наконец-то распахивает глаза, широкие и пустые, как у куклы, рот красотки страдальчески кривится. Пухлые красные губы шевелятся, готовясь исторгнуть пронзительные рыдания, но тут я достаю из кошеля золотую марку.
— Знаешь, что это? — спрашиваю я, небрежно вертя монету в руках.
Не отрывая взгляда от золота та медленно кивает. И куда только подевалась испуганная, потерянная в темном лесу девочка? Сейчас передо мной настоящая женщина: алчная, умная и хитрая.
— Получишь, если скажешь, где держат пленницу.
— Направо до угла, а там третья дверь, — отбарабанивает служанка, и я подбрасываю монету в воздух.
Девушка мигом садится, пухлая рука ловко подхватывает золотую марку, не дав ей упасть. Подлетев к указанной двери, я замираю, прислушиваясь, затем осторожно толкаю ее. Дверь оказывается открытой, а комната, носящая следы поспешного сбора — пустой. Яростно чертыхаясь я пробегаю коридор до конца, проверяя все комнаты, нигде ни единой души. Завернув за угол я натыкаюсь на бьющихся рыцарей.
Баварец наступает, англичанин перед ним пятится. Шлема на нем уже нет, и оттого самый невнимательный взгляд без труда различит на лица барона Хемфордшерского явственное выражение паники. Весь коридор залит кровью, словно мы не в замке, а на скотобойне. Повсюду отрубленные руки и ноги, вспоротые животы источают зловоние… Я обо что-то спотыкаюсь, невольно опуская взгляд, откатившаяся голова слепо пялится на меня белками глаз.
— Помочь? — из вежливости спрашиваю я Жака.
— Не лезь под руку, — рычит баварец. — Сам справлюсь.
Кивнув, я бегу обратно. Вряд ли англичане вместе с Жанной спустились вниз, во двор замка. Не станут они доверять ценную пленницу превратностям боя. Если кто и может мне сказать, где любимая, то только та служанка. На мое счастье, девица и не думает никуда уходить. Она разглядывает полученную монету, и глаза ее азартно горят.
При моем появлении пухлая рука мигом ныряет в вырез лифа. Обратно она выскальзывает уже пустой, да так быстро, что я тут же понимаю откуда взялись иллюзионисты. Произошли от людей, не пожелавших делиться с ближним своим честно заработанными денежками, вот откуда. Я достаю из кошелька еще десяток золотых марок, и, подержав монеты на ладони, чтобы разглядела получше, вкладываю девушке в руку.
— Что вам угодно? — хрипло шепчет служанка, не отрывая взгляда от золота.
Еще бы у нее горло не перехватило! В маленькой ее ладошке сейчас достаточно денег, чтобы купить собственный дом, хватит тут и на торговую лавку. Отныне она завидная невеста, и выйти замуж для нее не проблема. Пышная грудь бурно вздымается, руки дрожат, по лицу течет пот.
— Куда делись приехавшие вчера дворяне и девушка, что держали в башне? — медленно спрашиваю я. — Подумай как следует, ответь правильно, и эти деньги станут твоими.
Колеблется служанка недолго. Глубоко вздохнув, они принимает решение. Не отрывая взгляда от денег, дрожащим голосом заявляет:
— Я думаю… думаю…
— Ну-ну, быстрее, — тороплю я.
— Она ушли подземным ходом!
— Куда он выходит?
— Я не знаю. Где-то в лесу.
— Как в него войти?
Девица объяснила. Вот вам и тайный ход, да разве от этих слуг что-то утаишь? Молнией я пролетел мимо Жака де Ли, который загнал английского рыцаря в угол и ныне методично добивал. Сэр ле Дуан, барон Хемфордшерский слабо огрызался, но видно было, что мечтает он лишь о бегстве. С лестницы слышались крики и лязг доспехов, это поднимались воины Отто Бастарда. Я влетел в комнату, о какой говорила служанка и изо всех сил потянул за огромный бронзовый подсвечник, на первый взгляд намертво закрепленный в стене.
Что- то заскрежетало, и подсвечник выехал вперед. Скрежет усилился, справа от меня кусок стены начал сдвигаться вниз. Передо мною оказалась узкая винтовая лестница, круто уходящая вниз. Секунду подумав я рывком подтащил дубовый стол и намертво заклинил им отверстие. Теперь вход не закроется, и баварцы найдут куда я ушел. Затем я устремился вниз.
Перепрыгивая через три ступеньки за раз я бежал по лестнице, идущей в толще стены, и молился о том, чтобы не споткнуться о какую-нибудь выбоину. На уровне подвала лестница закончилась круглой площадкой ярдов трех в диаметре, далее передо мною лежал вырубленный в камне подземный ход. Здесь было темно, влажно и затхло. Темнота для меня не проблема, я прекрасно обхожусь без света. Но отчего-то я ощутил себя неуютно.
Была ли причиной тому царящая вокруг мертвая тишина, либо затхлость воздуха вновь напомнила пережитое, только в памяти моей всплыло кое-что давным-давно позабытое, невольно я задрожал. Воспоминания становились все четче и яснее, пока я наконец не вспомнил, как заживо гнил глубоко под землей и как умер в каменном мешке монастырской темницы. Все пережитые мною мучения, все кошмары вернулись вновь.
— Что за вздор, — пробормотал я. — Ну же, вперед.
Но я замер на месте, не смея сделать ни шага.
— Давай же! — громко сказал я. — Они увозят Жанну!
Подбодренный звуками собственного голоса, я медленно двинулся вперед. Не успел я сделать нескольких шагов, как на меня вновь навалился пережитый в монастырской тюрьме ужас. Показалось, что стены сдвигаются, желая навечно замуровать меня в подземных глубинах. Мышцы мои обратились в кисель, по лицу тек холодный пот. Какое жалкое зрелище я представлял в тот момент! Тьма подступала все ближе, жадно заглядывала в глаза, обнимала за плечи, щекотала и хихикала на ухо.
— Теперь-то ты не вырвешься, — шептала она. — Сам пришел, так добро пожаловать!
Я молчал. Ноги мои подкосились, и я рухнул на пол, свернувшись в клубок. Один, глубоко под землей, в каменной могиле, я сгину здесь без вести. Дрожащий кусок плоти без воли, без сил. Как, ну как меня занесло сюда? Зачем я поперся во тьму? Однажды мне чудом удалось вырваться на свободу, но во второй раз мне уже не уйти. Откуда-то я знал, что мне суждено остаться здесь навсегда.
