До недавнего времени Степан полагал, что выражение «мерить шагами» применимо к закрытому помещению. Но Любомир мерил шагами стогнь — безостановочно ходил взад-вперед от ворот к терему и обратно» нервно махал руками и много говорил. Из терема раздавался надрывный мат Кудряша и трубные звуки. И дружинник, и Рабиндранат были недовольны сложившимися обстоятельствами.

Белбородко понимающе кивал, едва поспевая за тиуном, и поглядывал на раскатанную по бревнышкам фасадную стену строения, вернее, на то место, где она когда-то была. Шедевр местного зодчества, переквалифицированный в слоновник, наводил на мысли о последствиях артобстрела. На посаде Рабиндранату места не нашлось — народ сильно волновался, что живая гора взбесится и учинит разор хозяйству. Вот и пришлось помещать слона в тереме, благо своды у него были высокие.

Слон оказался смышленым, нрава доброго, к тому же выдрессирован не хуже куклачевских кошек — слушался малейшей команды. И под попоной ходил, и с башней, узды не пугался. У Степана сердце кровью обливалось: помещать элефанта в антисанитарные условия — не заслужил он такого. Но ничего не поделаешь, посадские уж больно противились, а против мира идти — только геморрой зарабатывать. Вот и томился Рабиндранат не в человеческом (фигурально выражаясь) слоновнике, а в самом что ни на есть не приспособленном для слона помещении.

— Он весь фураж сожрал, — нервничал Любомир, — а кроме дерьма, толку никакого!

— Чего это никакого? — спокойно ответствовал Степан. — Для войны слон даже очень полезное животное. Его в брони заковать да на вражину пустить — одни ошметки от недругов полетят.

— Да мы сами подохнем, без всякой вражины, на него ж горбатиться от зари до зари! — орал Любомир. — Такого укормить, всем миром косить надо, всем посадом Куябским, а не малой дружиной!

— Всем миром и будем кормить, — заверял Степан. — Потерпи маненько, уж ты мне поверь — образуется... Говорил же, видение было.

— Да в детинец не войти, — негодовал тиун. — На что тебе сдалось дерьмище-то? Видение ему... — Любомир разразился длинной тирадой про родственников Безбородко. — Терем, что яма отхожая...

— Говорил же, — не шел на конфликт Степан, — сами огнищане возы с сеном и овощем привезут. И скакунам, и Рабиндранату на всю зиму хватит. Скоро еще спасибо скажешь. А что в детинец тебе не перебраться, так это пока. До сих пор на посаде жил и не жаловался, а тут приспичило... Сам же говорил, без дела детинец стоит, а теперь попрекаешь! Вот сенцо огнищане повезут, поймут, что живая гора пользу немалую приносит, бояться Рабиндраната перестанут — хатку ему и справим. Сами и справят ему... У Днепра-батюшки, чтоб пил вволю, слоны страсть как пьют много.

— Да какого рожна они повезут- то?

— Истинно говорю!

— А воз-то, воз на кой Чернобог говнищем забросали! — Перед теремом и впрямь красовалась телега, груженная слоновьим навозом. — На стогнь зайти срамно!

— Видение, — пробасил Степан.

Любомир обреченно плюнул и пошел прочь со стогня, на посад — там не так воняло.

«Расстроился, — усмехнулся Белбородко, — а нечего с инспекциями приходить».

Однако уйти Любомиру не удалось — громыхая на колдобинах, в дубовые створы неспешно въехал воз с изрядным стогом сена. Лошадкой деловито правил Кудряшов батька Бурьян.

Тиун охнул и застыл истуканом, будто увидел не Бурьяна, а по меньшей мере лешего или домового.

Лошадка деловито прошествовала мимо Любомира и остановилась подле терема.

— Эй, сынку! — позвал Бурьян. — Выпрягай. Кудряш был похож на шахтера, только что вышедшего из забоя, — одни белки глаз не черные.

— Эх, сынку, — вздохнул Бурьян, — мало ты со скотиной возился! По жопе бы тебя да за срамоту такую. Тебя ж людям показать — под землю провалишься!

Кудряш хмуро смотрел на батьку и отмалчивался.

— Это тебе, хлопче, не мечом махать, со скотиной-то по уму надо... Навоз-то в одном месте располагать надобно, а у тя, небось, кучи по всему дому! Как нагадит, сразу и подбирай, да в угол волоки. Тады порядок будет!

Кудряш прислонил вилы к стене, вздохнул и с тоской в глазах принялся распрягать лошадку. Справившись с делом, подвел коника к телеге, груженной навозом, принялся обременять новой задачей.

— Готово!

— Эх, сынку, — опечалился Бурьян, — руки-то у тебя, видать, из задницы растут. Помрешь десять раз, пока со скотиной управишься. И распрячь-то и запрячь не могешь, как следует!

Кудряш что-то буркнул и полез обратно в терем. Судя по звукам, Рабиндранат опять навалил. Степан даже пожалел кметя — чистка авгиевых конюшен, да и только. Только вот до Геракла хлопцу расти и расти.

«Инициатива наказуема, — усмехнулся Степан, — добыл слона — теперь обеспечь уход».

Бурьян оставил лошадку, а сам подошел к Белбородко:

— Здорово, воевода!

— Здорово, коли не шутишь.

— Рассчитаться бы не худо.

— Дело сделаешь, и сочтемся. Бурьян мрачно кивнул:

— Ладно, твоя правда.

— Сегодня, коли спрашивать про навоз будут, — молчи, де, мое дело. Другой рядь молчи. И на третий день, когда повезешь, — молчи.

— Да помню я, — буркнул мужик.

— Сделаешь все, как сказал, и сено верну, и воз, и три гривны получишь, как договаривались.

Три дня, как по расписанию, Бурьян привозил сено, а забирал слоновье дерьмо. Бурьяна знали, как мужика прижимистого, у такого снега зимой не допросишься, а тут сено, смех сказать, на навоз меняет! Ладно бы сам скотину не держал, так ведь и лошади у него, и коровы. Стало быть, и с навозом все в порядке... Раз меняет, значит, выгоду имеет — так рассудили посадские. На вопросы соседей Бурьян недовольно бурчал, мол, надобность у него. Да на двор никого не пускал.

Сильно думать стали посадские. И на четвертый день родилась версия, обросла слухами. Мол, от дерьма слоновьего, ежели его к коровьему подмешать да на поле или гряду вывалить, урожай немереный случится. Ежли по осени его в поле раскидать, то чуть не весной ранней злаки заколосятся. А иначе на кой хрен оно сдалось? Чуек, Гридькин приятель, будучи в подпитии, болтал: де, заговоренное дерьмо слоновье. Вроде Бурьян с ведуном договорился, чтоб ему одному досталось. Для того и слона ведуну отдал, чтобы тот обряд над животиной сотворил... Вот теперь сено и возит в обмен. Похоже, не врал хлопец, всем ведомо: Степан Куяб от огня спас, стало быть, сила у него. Небось, над живой горой пошептать — для ведуна дело не больно-то сложное.

А мы чем хуже, всколыхнулся мир. И нам, небось, надобно. Пущай уж всем, а не токмо Бурьяну. Вывалили на майдан. Ведуна кликнули, пущай ответ держит, отчего это мир обделил!

Гридька не соврал, Чуек, если напивался медовухи, и впрямь не мог держать язык за зубами. Поговорил Белбородко с парубком чуток, хмельного поднес, да и отправил на посад со строжайшим наказом хранить тайну. Сработало. Чуйка прямо-таки распирало. Разболтал все, что только смог, едва случай представился.

Слоном управлять было не намного сложнее, чем лошадью. Рабиндранату приладили на спину башенку, в которой ранее сидел Вишвамитра. (За нее пришлось Бурьяну посулить еще одну гривну.) Рядом со Степаном лежала рогатина с крепким древком на тот случай, если слон вдруг взбесится. Предосторожность вовсе не лишняя, если учесть, что, по словам Вихраста, откомандированного людинами к Степану, площадь запружена народом. Вдруг Рабиндранат бросится на толпу. Маловероятно, но исключать этого нельзя — тогда придется воткнуть рогатину в основание черепа животного.

Кони от Рабиндраната шарахались — не успели еще привыкнуть. По этой причине десяток дружинников топал на своих двоих. Радож был особенно недоволен, шел мрачный, то и дело ворчал что-то себе под нос. Видно, годы брали свое.

Завидя, что из выгона появилась живая гора, народ подался назад. Степан, боясь давки, едва выехав на майдан, остановил животное. Дружинники окружили элефанта.

Степан встал и зычно крикнул:

— Зачем звали?

Народ гомонил, обсуждая достоинства живой горы, и крик потонул в рокоте толпы. Слон поднял голову и возмущенно затрубил. Людины утихли.

— Звали зачем?

Из толпы выдвинулся все тот же Вихраст, кузнец пользовался уважением, потому и говорил за всех:

— Вот, хочет мир, чтобы ты ему поведал, отчего это Бурьяну заговоренного навоза отвалил, а нам — шиш с маслом. — Люд одобрительно загудел, подтверждая Кузнецовы слова. — Али живая гора гадит мало, на всех не хватит? Всем известно — как коровье стадо гадит. Что скажешь, ведун?

Рабиндранат вновь затрубил, и толпа успокоилась.

— Гадит он достаточно, — невозмутимо ответствовал Степан, — только бесполезны для вашей надобности его испражнения.

— Это почему так? — с усмешкой проговорил Вихраст, а людины за его спиной возмутились.

— Как же благо-то выйдет, — воскликнул Степан, — ежели Рабиндранат тот навоз незнамо из какого харча сделает?!

— И чего?

— Бурьян-то зачем возы привозил? Затем, что к сену его труд приложен. Скосил, высушил, в стога сметал. Живая гора то сено на навоз пустит, стало быть, для полей Бурьяновым трудом али трудом его родичей польза выйдет, ежели этим навозом землицу сдобрить.

— Коли Бурьян тебе сена привез, то и мы смогем, — высказал Вихраст общую мысль. — Не чинись, ведун, не обижай общество. Говори, согласен али нет!

Белбородко помолчал для порядку:

— Слово мое такое: один воз Рабиндранат на дерьмо изведет, другой — с репой или морковью — в уплату за производство ценного органического удобрения в пользу дружины поступит. — Народ не понял, что такое «ценное органическое удобрение», и Степан пояснил: — За навоз.

— Это что же, за телегу дерьма телегу овоща отдать? — возмутился Вихраст. — Да где такое видано?

— А ты поди поищи дерьма-то такого. Заморское, небось, не нашенское.

— Мироед ты! — возмущался Вихраст.

— Да себе в убыток отдаю, — гнул свое Степан. И пошло-поехало...

Рядились до вечера. Столковались на возе сена и четверти воза овощей. Рабиндранат кормом был обеспечен. На следующий день потянулись подводы.