Глава 8

Хильдрид снился странный сон. Ей виделось, что она в густом тумане, колком, как мелкие кристаллики льда, но не холодном. Просто вязком, как паутина. Она сидела на кормовой скамье небольшой лодочки, твердо сжимая рулевое весло. Совсем маленькая лодка, к тому же с красивым узором по планширу. Погребальный корабль. Дочь Гуннара вглядывалась вперед, но не видела ничего, лишь воздух, осыпающийся мелкими кристалликами льда (а может, соли, кто знает...), густился вокруг нее, плотный, но податливый. Она пошевелила веслом, но никакого сопротивления не чувствовалось. Неважно, куда она направит лодочку — та все равно будет плыть сквозь непроницаемую серую массу льда или соли.

«Наверное, у меня снова мужские руки», — подумала она, припомнив, что очень часто видит себя во снах в мужском обличии. Как там звали того мужчину, который, умерев, передал ей свою душу и свое искусство кормчего? Кажется, Олаф Сигурдарсон.

Гуннарсдоттер покосилась вниз, чтоб убедиться, права ли она, но не увидела ничего. Оторвав руку от рулевого весла, она поднесла ее к глазам и долго рассматривала тонкие пальцы и длинную ладонь, не понимая, мужская ли она или женская. «Какая разница? — пришло ей в голову. — Это не имеет никакого значения. Ты — все равно ты, в каком бы теле ты ни находилась».

Она опустила руки, но рулевого весла не нащупала. Недоумение еще не успело смениться паникой, как женщина поняла, что больше не сидит на кормовой скамье, а стоит на чем-то твердом, неровном, похожем на камень. Внезапно туман схлынул — он остался, держался рядом, будто ждал своего часа, но тут она разглядела, что одета в свою праздничную одежду, увешана украшениями, вперемежку мужскими и женскими, и на самом деле стоит на скальном пятачке. А рядом с ее ногами, обутыми не в сапоги, а в кожаные башмачки с серебряными застежками, покрытыми оберегающими знаками — в таких обычно хоронят — дремлет гадюка. Рядом — еще одна, с другой стороны — целых три, остальных было трудно разглядеть, но Хильдрид чувствовала, что они тут, прячутся в тумане.

Она замерла, помня, что гадюки реагируют на движение. А потом туман, подступавший к ней почти вплотную, еще немного отступил, и из его гущины на открытое пространство скального пятачка вышел мужчина.

Она знала его. Узнала, конечно, и рубашку с рукавами и воротом, отделанными плетеной тесьмой, и пояс с бляхами, и нож в кожаных ножнах. И даже фибулу, которой рубашка была сколота у горла, потому что когда-то подарила ее ему сама.

— Реен, — позвала она.

Мужчина поднял голову. Он молчал, но даже его молчание казалось ей естественным.

— Реен, где мы? — спросила женщина, оглядываясь. Туман клубился в паре шагов от нее. Он больше не казался ей плотным, как снег, но напоминал тот туман, который порой случается зимой, в суровый мороз — тогда воздух наполняют не капельки воды, а мелкие льдинки. При взгляде на него становилось трудно дышать, хотя холода Гуннарсдоттер не ощущала. — Реен, это что? Это... это Хель?

Мужчина молчал и не двигался.

— Реен, откуда ты можешь быть здесь? Ведь ты погиб в бою. Ты должен быть в Вальхалле.

— Мы с тобой должны выбраться отсюда, — сказал он глухо. Повернулся и шагнул во мглу. — Идем.

— Реен! — крикнула она, не решаясь сдвинуться с места. Одна из змей подняла голову и посмотрела на нее. — Реен!

— Идем, — донеслось из тумана, и все стихло.

Она проснулась, вскинулась, хватаясь за меч, но вокруг была самая обычная летняя ночь, самый обычный берег и драккар невдалеке, наполовину вытащенный из воды. Вокруг спали воины, а в стороне, опираясь на копье, стоял дозорный. Заметив движение Гуннарсдоттер, он резко развернулся в ту сторону, куда она посмотрела в первый момент, и стал вглядываться в морскую гладь. Потом обернулся и посмотрел вопросительно. Лето было в самом разгаре, и ночью почти не темнело. Небо было светлым, будто солнце лишь на миг отвернулось, только на земле царила покойная полумгла, как покрывало, цепляющаяся за низинки и закутки меж валунов.

Она встала, оправляя задравшуюся рубашку, и рядом тотчас же проснулся Альв. Спросонья он выглядел взъерошенным и очень недовольным. На женщину он посмотрел сурово, мол, чего это не спится ночью, но она, как всегда, не обратила на него внимания. Сделала дозорному знак, что все в порядке, и нагнулась за своим плащом, на котором спала.

Слегка болела голова.

Они были в пути уже две недели, и лишь теперь достигли мыса Мандале. Для последней ночевки на берегу они встали на одном из островков южнее мыса, потом предстояло больше недели пути по морю, и, если корабль не свернет к какому-нибудь из островов, ночевать придется прямо на воде, скинув якорь. Конечно, можно было идти вдоль берега Дании, потом мимо Саксонии и Фрисланда, откуда завернуть к Британским островам, но это должно занять куда больше времени. Викингам не в новинку были длительные путешествия по открытому морю, когда лишь туманные полоски далекого берега показываются время от времени, или не показываются вовсе. Хильдрид доверяла себе, и потому решила править прямо.

С ней не спорили, погода стояла прекрасная, и ничто не предвещало бури.

Хильдрид завернулась в плащ и подсела к костру. Возле него отдыхал второй дозорный, но он проснулся, как только она коснулась его колена.

— Я слышала, ты хорошо знаешь север Британии. Верно?

— Ну, да. Я вырос в Линдессе.

— Ну, и как ты думаешь? Куда может направиться Эйрик?

— В Валланд или в Англию? Конечно, в Англию. Что ему делать в Валланде? Земли, которые занял Хрольв, он ни с кем делить не станет. Не так-то просто там устроиться. Валландцы — не северяне, но и среди них есть немало хороших воинов. А в Англии воевать не надо.

— И, как думаешь, найдет он там сторонников?

— Очень может быть. Он все-таки сын Прекрасноволосого.

Хильдрид покусывала губу.

— И где же, скорее всего, он найдет лучший прием? В Области датского права, я полагаю.

— Конечно. Им только и нужен хороший вождь, чтоб отделать Адальстейна.

— Адальстейн не так прост. Мало будет одного Эйрика, чтоб его отделать.

— Ну, это еще вопрос.

Она качнула головой и посмотрела на небо. Светало.

— Поднимай всех, — сказала она дозорному. — Нам еще много нужно сделать.

— Что ты задумала? — спросил, подходя, Хольгер — у него был острый слух и чуткий сон. Все, что так или иначе касалось его, он слышал даже сквозь сон. — Не хочешь ли наведаться на север Англии? Узнать наверняка, где Эйрик? Но это ни к чему. Уверен, на юге не хуже наслышаны о его планах. Такой отчаянный викинг, как Кровавая Секира, не может долго оставаться в тени.

— Я и не беспокоюсь, смогу ли узнать что-то, или нет, — хмуро возразила Хильдрид. — Но, знаешь ли, куда лучше было бы узнать не «что-то», а все. Если Эйрик набирает армию, возможно, об этом будут наслышаны лишь те, среди кого он их набирает. А когда весть доползет до юга, корабли Эйрика уже окажутся в пути.

— Не забывай, что уже середина лета. Чтоб собрать людей, нужно время. Самое малое — до осени, до Зимней Ночи. Так о чем волноваться? Осенью начинаются бури, и никуда он не поплывет.

— Скажи, Хольгер, ты ведь отличный кормчий. Когда тебя останавливали бури?

— Давно, готов с тобой согласиться, — он с усмешкой оглянулся на подошедшего Торстейна. — Так что — на Линдесс?

— Не уверена, что мне стоит появляться в Денло, близ Йорвика Кеастера, — ответила Хильдрид. — Я приметная.

— Равнемерк, если тебя одеть в нормальную мужскую одежду, без всяких этих побрякушек, — он показал на ее браслеты. Те самые украшения, которые муж подарил Хильдрид, когда она носила дочь. Извивы причудливого узора по узкой серебряной полосе представляли собой молитву женской богине, это разобрал бы любой, кто так или иначе смыслил в знаках, посвященных скандинавским асам. — Если снимешь эти штуки и будешь постоянно носить шапку, никто ничего не узнает.

— А вам не терпится посмотреть Йорвик? Я права?

— Брось. Сдается мне, нам даже не придется подниматься к городу, к этому логову детей Рагнара Кожаные Штаны... К этому змеиному логову... все узнаем на подступах. Изобразим из себя купцов.

— Нам и торговать-то нечем.

— А надо кого-нибудь ограбить!

— Отличная идея. Достойная викинга, — огрызнулась женщина, заправляя браслеты под тесемки, стягивающие рукава рубашки. — Постараемся обойтись без этого. Кстати, кто-нибудь что-нибудь чувствует? — спросила она, втягивая носом воздух. Солнце еще не показалось над горизонтом, но буйство красок, предваряющих восход, уже померкло. Небо постепенно подергивала белесая дымка.

— Буря? — предположил Хольгер, оглядев небо и море.

— Ага.

— Возвращаемся к Мандале?

— Ничуть не бывало, — глаза у Хильдрид вспыхнули. — Буря мигом домчит нас до Англии.

— Как бы она не домчала нас прямиком до Вальхаллы.

— С каких это пор ты стал бояться бурь, Хольгер?

— Бурь я не боюсь. Мне не нравится этот огонек в твоих глазах.

— Жаль. Я думала, моя хамингия тебе по вкусу. Какой еще огонек ты мог рассмотреть в моем взгляде? Этот день будет спокойным. Вперед, в море, — и она отправилась собирать свои вещи с камней, на которых ночевала.

День действительно был спокойным — ровный сильный ветер, почти ясное небо, чуть затуманенное солнце — но в воздухе копилась угроза. По сотням мелких признаков Хильдрид смогла бы при желании определить начало непогоды с точностью до часа, и лишь одному удивлялась — почему накануне ничего не было заметно. Что ж, такое бывало, но, предвидя нелегкую ночь, она почти всех своих викингов положила отдыхать. Она правила в открытое море — в бурю лучше не оказываться близ островов или рифов, о которые корабль в два счета разнесет в щепы.

«Что ж ты делаешь? — спросила она себя. — Неужели ты рвешься к смерти? Или в тебе пробудилась девчонка, безрассудная, смакующая опасность, как лучшее пиво?»

Аромат морской соли опалял ее ноздри. Рулевое весло в петле ходило, словно смазанное салом. «Ты слишком сильно жмешь. Нервничаешь...» Но это было не полной правдой. Просто в ней поднималось возбуждение.

Непогода распахнула перед ними свой зев лишь к вечеру. Она пришла так же стремительно, как и штормовой ветер, разодравший в клочья поверхность моря, хлестнула Хильдрид по лицу брызгами пены. Небо по горизонту все еще опоясывала розовая ласковая полоса, но она стремительно гасла, а над головой серые тучи превращались в свинцовые, потом — в густо-фиолетовые, осязаемые и грозные, как нависший гранитный валун.

— Парус свернуть! — крикнула дочь Гуннара. Викинги принялись скручивать полосатое полотнище.

Буря налетела, едва рея, плотно обмотанная тканью, легла вдоль прохода между скамьями. Мужчины успели всунуть весла в круглые окошки на бортах.

— Эге-гей! — завопил Харальд. Он веселился, глядя в лицо буре, рушащейся на корабль.

Драккар рванулся вперед. Хильдрид поднялась со скамьи, она цеплялась за рулевое весло, налегая всем телом, но в первые минуты корабль, казалось, и не думал повиноваться ему. Его качало, он заметался, и деревянная перекладина, за которую она хваталась, вырывалась из пальцев, как живая. Но нельзя было упустить ее. Только упустишь — и может не хватить времени все исправить. Первые минуты бури не самые страшные, но самые важные — они определяют, какой будет судьба корабля.

Гуннарсдоттер справлялась с драккаром, как табунщик с бешеным конем. Здесь не так важна сила — порой случалось, что дикого коня укрощал десяти- или двенадцатилетний мальчишка. Важно умение и сноровка. В какой-то момент сжимавшей правило женщине и в самом деле показалось, что она натягивает поводья, а конь ярится и изгибает шею, пытаясь скинуть узду.

Викинги налегали на весла, Харальд во все горло горланил песню — это было видно по его лицу, но ни слова не разобрать, потому что рев разверзающегося океана перекрывал все. Рот Альва округлялся, и, наверное, кто-нибудь мог бы прочесть по его лицу; «Хиль, сумасшедшая, ты же правишь прямо с сердце шторма!» Но все происходящее на палубе Хильдрид отмечала лишь краем сознания. Только волны и небо видела дочь Гуннара, только массы воды, вырастающие перед ними, только тьму, затопившую небо, и игру пены — ее клочья не успевали падать вниз и так и зависали в воздухе.

Ей казалось, что это не драккар, а она сама в облике птицы несется сквозь шторм, и у нее тяжелеют от воды перья, а впереди открывается чей-то лик и разверзаются чудовищные глаза, темные от накопившихся слов. Это его голос звучал в воздухе: «Идем... », а не рев ветра, не грохот волн. Куда он звал ее? Она смотрела на небо в немом изумлении. Перед ней был целый мир, и драккар возносило к нему, и весла махали в воздухе, как крылья, не касаясь воды. «Идем...» «Куда ты зовешь меня»? — подумала она, вполне понимая, что обращается вовсе не к Регнвальду.

Море бушевало долго, всю ночь и все утро. Руки Хильдрид костенели на рулевом весле. Она не удивлялась, что ее сил хватало на все это время. Она, как никто, знала, что силы человека почти безграничны. И, хоть Альв — он, как всегда, ворочал веслом, сидя на самом ближнем к рулю руме — все чаще поглядывал на дочь Гуннара с тревогой, женщина не чувствовала упадка сил.

Теперь драккар повиновался каждому ее движению. Волны, огромные, как утесы, метались вокруг, но все они жили по своим законам, и, познав эти законы, легко можно было управлять происходящим. А Гуннарсдоттер знала о море все, что мог и должен был знать хороший кормчий. И не просто знала — она чувствовала эту стихию. Будто предвидя удар волны, заранее поворачивала корабль носом, и сила огромной массы воды, хоть и обдавала викингов брызгами и пеной, уходила впустую.

На палубе и под палубой работало два десятка мужчин — они вычерпывали воду, чтоб корабль, отяжелевший от воды, не потерял маневренность. Черпаки так и мелькали. Драккар продирался сквозь шторм.

— Эй, Равнемерк! — закричал Альв. Она не могла его услышать и не услышала, но он все равно кричал. — Эй, поворачивай!

Хильдрид правила сквозь самое сердце шторма. Только к полудню качка ослабла, и через борт уже не переплескивало так сильно, а тучи посерели, и тьма уже не довлела над миром. Ветер перестал метаться и задул равномерно — такой всегда рано или поздно разгоняет облака. К этому времени все смертельно устали, промокли до нитки, за борт смыло большую часть припасов — чтоб вычерпывать воду, викинги открыли подпалубное пространство, и изрядная часть того, что там хранилось, ушло в море. Хорошо было б разложить на палубе палатку, но рама палатки и полотнище тоже достались океану.

— Должно быть, Ньерду хотелось хорошей жертвы, — проворчал Хольгер.

— Ну, получил он нашу палатку, что он с ней будет делать? — возмутился Харальд, стуча зубами.

— Какая разница, есть палатка или нет. Огня развести не в чем, — ответил Альв. Ящик с песком умудрился уцелеть, но песок промок, и то небольшое количество дров, что не смыло в море, никуда не годились. — Хиль, ты в порядке?

— Да, — женщина молча смотрела в небо. Возбуждение битвы — сражение со стихией было для нее тем же, что для берсерка драка — оставляло ее, решительность и ловкость сменило оцепенение. Не усталость, а просто вялость, когда не хочется шевелить ни рукой, ни ногой, ни даже пальцем. И когда Альв подошел и протянул ей руку — опереться, она не стала спорить. Позволила отвести себя к мачте и усадить на совершенно мокрую палубу.

— Что будем делать? — усмехаясь, спросил Хольгер.

— А ты не знаешь? — едва шевеля губами, спросила она. Слипались глаза. — Достань компас. Он уцелел?

— Посмотрю. Правда, толку-то с него — солнца нет.

— У тебя что, не уцелел солнечный камень? — спросил, подходя, Торстейн. — Солнце сегодня может и не показаться.

— У меня и не было. Толку мне с него, если я не умею пользоваться.

— Я умею. И, уверен, Равнемерк тоже умеет.

— Она умеет, но сейчас ничего не сможет сделать, — Хольгер покосился на дочь Гуннара. Все происходящее и голоса доходили до нее с трудом и будто издалека — словно сквозь туман или, пуще того, сквозь стену.

— А ты удивлен? Работала больше суток.

— Если она сейчас заснет, замерзнет насмерть.

— Я ее буду греть, — проворчал Альв и стал стягивать одежду.

— Ну да, ты и сам не прочь вздремнуть.

— Думаю, против тебя она станет возражать, Торстейн.

— А жаль...

— Хватит! — Хольгер все взял в свои руки. — Пива бы ей дать... Жаль, бочонок смыло... Укладывай ее, Альв. Пусть хоть пару часов поспит.

Остального Хильдрид уже не услышала. Она знака за собой эту особенность — напрягаться до предела и за пределами человеческих возможностей, и тянуть жилы, пока не минует острая необходимость, но потом тело и сознание просто отказывают. И она погружается в бездну, где нет ни чувств, ни памяти — ничего нет. И разбудить ее невозможно, пока тело не восполнит хоть как-нибудь потерянные силы.

Она пробудилась через несколько часов — от холода. Рядом с ней, прижавшись, спал Альв, от него пахло морской водой и потом. Они лежали на совершенно мокрой меховой постели, накрыты были другой такой же. Впрочем, на палубе спали многие, и тоже во всем мокром — неприятно, но викингам было не привыкать. Она слегка отодвинулась от Альва, с трудом поднялась на ноги. На корме, на ее месте сидел Хольгер, он клевал носом, потом вскидывался, выправлял ход корабля и снова поникал.

Впрочем, корабль никуда и не шел. Ветра не было, как часто случается после шторма, никто не греб, и драккар едва покачивался на мертвой зыби, сменившей высоченные валы, возносившиеся выше мачты. Натянув слегка подсохшую одежду — под меховой полостью Хильдрид лежала обнаженной, Альв раздел ее и разложил одежду рядом — дочь Гуннара прошла на корму. Увидев ее, Хольгер встрепенулся и обвел рукой горизонт.

— Нигде и ничего, — хрипло сказал он.

— Компас нашли?

— Нашли. Вот, — викинг протянул ей деревянный диск с тридцатью двумя нарезками, из них четыре длинные, и с дыркой в центре, куда вставлялась ось со стрелкой.

— А солнечный камень?

— Он есть у Торстейна.

— Он, похоже, и так не понадобится. Полдень уже пропустили, придется ждать ночи.

— Ночь может оказаться слишком светлой.

— Мне хватит нескольких минут. Если Полярная звезда поднимется хоть ненадолго, я сумею определить, где мы находимся.

— Ты отдохнула?

— Вполне. Иди, поспи.

Драккар почти не пострадал во время шторма, если не считать того, что смыло с него волнами. Но самое главное — весла и парус — сохранилось. Хильдрид подозвала тех викингов, которые еще бодрствовали, и велела им поставить парус. Ветра почти не было, но полотнище надо было просушить.

Воздух медленно пропитывался вечерней прозрачностью и звенел, как клинок о клинок. Начал дуть ветер, и парус высох в мгновение ока. Одежда Гуннарсдоттер просохла еще быстрее, прямо на ней, еще до того, как на драккаре проснулись все викинги. Ветер, как это обычно бывает, быстро разогнал облака. В разрывы серых, как льняная пакля, облаков, показалось белесое небо, обесцвеченное спускающейся ночью. Женщина косилась на край горизонта, озаренный ярче других, и пыталась понять, куда же их занесло.

К счастью, Полярная звезда проглянула сквозь кристальную чистоту летней ночи, пусть ненадолго и едва-едва, но проглянула. Хильдрид тут же поймала ее на зарубку, отмечающую север, и нажала на руль. Помедлив, драккар развернулся носом на север. Теперь следовало определить, далеко ли они отклонились от курса, которым следовали бы в Англию, если б не шторм. Некоторым удобнее было определять положение звезды по себе, лежа или сидя, но Хильдрид так срослась со своим драккаром, что только по нему и умела это делать с уверенностью.

— Сколько прошло с полуночи? — спросила она.

— Час с четвертью, — ответил Хольгер.

Она смотрела на нос корабля. Потом чуть сдвинулась влево. Прикинула высоту Полярной звезды. Покачала головой. Викинги смотрели на нее напряженно.

— Похоже, теперь мы ближе к Дюпплину, чем к Йорвику, — сказала она.

— Что, занесло так далеко на запад? — уточнил Торстейн. — В самом деле?

— Вообще-то, это шутка. Но, судя по Полярной звезде, мы должны быть где-то возле Северных островов.

— Значит, Йорвик от нас не уйдет.

— Приставать к берегу севернее Денло попросту опасно, — сказал Альв. — Ты же знаешь, наши до сих пор воюют с пиктами.

— Там не пикты, а скотты.

— И те, и другие, если быть точнее, — ответила Хильдрид задумчиво. — Кто-нибудь смотрел, много ли у нас припасов?

— До Йорвика дотянем, — ответил Харальд.

— Ты смотрел?

— Нет. Но разве у нас есть выбор?

Захлопал просохший парус. Ветер снова стих, но викинги, не обменявшись ни словом, тут же расселись по румам. Гуннарсдоттер развернула драккар кормой к Полярной звезде. Парус свернули. Недостаточно отдохнувшие викинги не слишком старались грести, но корабль скользил по умиротворенному океану, как коньки по льду. Усталость никого не донимала, и это было главное. Хотелось есть, но не слишком — тоже хорошо. Пристроившись у борта ближе к корме, Харальд вытащил бережно хранимую плетеную из пеньки лесу с тремя крючками и закинул ее в море. Подмигнул Хильдрид.

— Сейчас вытащим нам рыбки на обед.

Ночь стремительно сменилась утром, а к вечеру наступившего дня все различили впереди землю. И не имело особого значения, что это за земля. Где суша, там пресная вода, которой на корабле не осталось вовсе — та, что была, оказалась испорчена морской солью. Там лес, в котором водится дичь, там люди, у которых можно узнать, что это за земля. Там, в конце концов, сушняк, из которого можно сложить костер и высушить вещи. Перед последним рывком викинги подкрепились рыбинами, которых выловил Харальд — ели сырыми, но еда показалась отменно вкусной.

Эту ночь они провели на земле. Правда, удалиться от берега за дичью дочь Гуннара не разрешила — она не решалась отпускать своих людей, пусть даже по двое или по трое — но у них была рыба.

— Нигде еще не мешала осторожность, Равнемерк, — укоризненно произнес Хольгер. Правда, не при всех. И то спасибо. Она промолчала.

А что тут скажешь? Неправа. Не стоило бросаться в бурю, раз она видела, что та будет сильной, если этого можно было избежать. Что-то случилось с ней самой — этот шаг показался ей совершенно необходимым. Хильдрид уже и не помнила, почему это произошло. Словно наказывая себя за опрометчивость, она отправила почти всех дозорных спать и осталась сидеть у костра. Обычно такого не бывало — кормчему нужна свежая голова и точная рука. Но Гуннарсдоттер решила, что вздремнет потом, пару часиков под утро, пока остальные будут готовить завтрак и приводить в порядок корабль.

Она посидела у огня, подкладывая сушинки — ребята натащили топлива в избытке. Потом встала походить, снова села. Тишина, если не считать прибоя, стояла необычайная. Зелень подступала почти к самому пляжу, за спиной женщины громоздились горы, но совсем иные, что в Нордвегр. Хильдрид вдруг овладела тоска по родному Трандхейму. Сколько она прожила в Хладире после долгой разлуки с этими землями? И снова на меловые острова, в Англию... Дочь Гуннара вздохнула. Встала и решила пройтись к леску.

Она уже возвращалась, когда чуткое ухо уловило какой-то шорох. Любой человек, выросший не в пустыне, знающий лес, как свои пять пальцев, способен отличить звук человеческого шага от шума, производимого зверем. Женщина была скорей на «ты» с морем, но и лес тоже знала неплохо. По крайней мере, достаточно, чтоб отличить. По звукам, это был именно человек.

Здесь наука простая — двигаться лишь тогда, когда двигается он, или когда ветерок достаточно громко зашелестит в листве, и преследуемый не сможет угадать, что за ним следят. Берег моря, без ветерка не обойтись. Да и человек не стоял на месте... Какой-то очень уж легкий и подвижный человек. Опытный охотник? Тогда почему он себя выдал? Ребенок? Нет, скорей уж подросток.

Она следовала за чужаком, пока он не остановился у края леса и не затих. Похоже, он наблюдал. Человек был приблизительно ее роста, просто очень щуплый. Пригнувшись, Хильдрид помедлила и бросилась.

Чужак нападения не ожидал. Он охнул, но даже развернуться толком не успел. Женщина повалила его и схватила за руки. Парень оказался сильный, неожиданность не сыграла особой роли, он быстро понял, что произошло, вырвал правое запястье и сложил кулак. Позволять бить себя по лицу Хильдрид не собиралась, она резко нырнула вбок и точно так же оказалась на земле, как и ее противник. Парень гибко поднялся на одно колено и выдернул из-за пояса нож. Все ее оружие осталось у костра. Она чуть пригнулась, ловя взглядом каждое движение противника.

Парень умел действовать ножом, но вряд ли он умел драться. Охотник... Что с него возьмешь? Когда чужак попытался ударить ее ножом в живот, женщина чуть развернулась, схватила его за руку, обезопасив себя таким образом, и свободной рукой ударила его в горло. Слегка, чтоб не убить. Он подавился воздухом, закашлялся и отскочил, сгибаясь. Она шагнула за ним и попыталась выбить нож.

Не получилось. Он снова ударил — Хильдрид пропустила нож под руками, отогнувшись назад, за неимением лучшего ударила его по лицу. Ушибла пальцы о челюсть... Ничего удивительного — у местных черепушки не нежнее, чем у нордвегрцев. Противник лишь всхрапнул.

Нож удалось выбить лишь на третий раз, при этом лезвие, острое, как бритва, слегка царапнуло Хильдрид запястье. Она подставила парню ногу, и они с треском покатились по кустам. От костра уже неслись викинги, но дочь Гуннара хотела справиться сама. В какой-то момент парень схватил ее за рубашку, рванул — и вдруг порвал толстую льняную ткань.

— Тролль горный! — в ярости взвизгнула дочь Гуннара, невольно вспомнив, сколько труда пошло на эту рубашку — спрясть, соткать, сшить, даже притом, что лен за нее растили, вымачивали, трепали и чесали другие. Она оседлала противника, врезала по лицу уже со всей силы.

Но ее в несколько рук принялись стаскивать с парня подбежавшие викинги; кто-то приволок факел, наскоро сделанный из толстой палки, а Альв, как всегда вовремя появившийся рядом, через голову стаскивал рубашку, выпутывая ее из-под ремня. Сунул одежду Хильдрид, руками прикрывающую обнаженную грудь.

— Эге-гей, а это местный, — заявил Харальд, поднося факел к грязному лицу пленника. Парень, извивающийся в руках викингов, оказался весьма молод.

Лет пятнадцать, не больше. Полуобнаженный, потому что намотанный вокруг тела серый в клетку плед размотался.

— Тащите к костру, — велела Гуннарсдоттер, ныряя в рубашку Альва. В одежде здоровенного мужчины она просто утонула. — Так, а мои вещи не смыло?

— Радуйся, нет, — проворчал Альв.

— Тогда тащи мне мою рубашку.

— Сейчас.

— Кто ты такой? — спросила она пленника, когда его подволокли поближе к костру. Тот зло зыркнул на женщину и ничего не ответил. — Не понимаешь или делаешь вид? — Нет ответа. Хильдрид перешла на язык Мерсии, который поневоле выучила, живя при дворе Адальстейна. — Не дури. Уж первый-то вопрос очевиден, ты и так можешь понять, о чем речь.

По лицу парня она видела — он, конечно, понимает, о чем речь, и весьма удивлен тем, что слышит слова саксонского наречия, но все равно молчит. Альв принес Гуннарсдоттер ее сумку — мокрую, как и все остальное. Она не нашла времени просушить ее вместе с содержимым, вынула и привела в порядок только кольчугу и шлем, а об остальном даже не подумала. Викинг, принесший ее вещи, так и остался голым по пояс, подставляя свету возродившегося костра заросшую рыжей шерстью грудь. Он сам вынул из котомки рубашку Хильдрид и развернул мокрую ткань перед огнем.

— Я просушу, — сказал он.

Она тонула в грязной серой рубахе Альва. Рукава пришлось подвернуть, а ворот то и дело кокетливо съезжал с плеча. Рывок пленника погнул фибулу на рубашке женщины, и мужскую рубашку она заколола на себе фибулой от плаща — огромной, больше, чем с пол-ладони.

— Так что, договариваться будем? — спросила она, прилаживая фибулу.

— Я вас ненавижу! Ублюдки, северные отродья, дети ночи... Убийцы! Что вам опять надо на нашей земле?

— Очень приятно познакомиться, — хладнокровно ответила она. — Дальше. Ты пикт? Скотт?

—...Стервятники, слуги Черного бога, бандиты и убийцы... Здесь вам ничего не получить, поняли?! Сдохнете все до единого!

— Мы уже познакомились, юноша. Только что ж ты так сурово о своих родичах? — парень посмотрел на нее оскорблено. — Дальше будем беседовать?

— Я о вас говорил, а не о нас.

— Тогда тебе нужно говорить более четко.

— Я ничего вам не скажу! Поняли?! И учти — за меня отомстят!

— Ты мог бы бояться не так громко? — она поморщилась.

Пленник набычился.

— Я не боюсь.

— Да что ты говоришь... У меня сложилось иное впечатление. Так что — это Скотланд? Или Пиктланд?

— Это север.

— Ясно. В вашем селении можно купить еду? У нас есть серебро.

— Ага, что я, дурак? Таких, как вы, только подпусти! Думаешь узнать, где селение? Не скажу.

— Если б я хотела узнать, где селение, ты бы мне сказал, — холодно ответила Хильдрид. Пленнику явно стало не по себе. — Не далее, как на рассвете. Но мне нужен только торг, ничего более.

— Думаешь, я тебе поверю?

— Тебе придется. Нам нужны припасы, и мы их возьмем. Мы готовы платить, но возьмем и силой. Тебе это надо?

Парень мрачно молчал.

— Мне доказать, что обойдемся без твоей помощи? — лениво произнес Хольгер. На саксонском он говорил медленно, подрыкивая на «р», но понятно. — Я найду твое село за час. По охотничьим засекам, по следам, по вырубке. Что, думаешь, это так трудно?

Пленник взглянул на него с ненавистью.

— Веди, — велела Хильдрид. — Веди по-хорошему. Иначе найдем деревню и заберем все, что есть, — она заметила, что парень колеблется, и кивнула своим. — Надевайте доспехи.

— Нет! — вскрикнул пленник. — Я покажу.

— Показывай.

До деревеньки оказалось далеко — почти полтора часа пути по лесу обычным походным шагом. По виду домишек, прячущихся между тощими яблоньками, нельзя было предположить, что тут есть, чем поживиться, но подобное впечатление, как правило, обманчиво. Домишки... Нет, уж скорей землянки со скошенными двускатными крышами, похожими на широкие и приземистые стожки. Где здесь жилище, где хлев, где рига или амбар — не разберешь. Селение было обнесено оградой, достаточно крепкой, чтоб сдержать стадо коров, решивших разбежаться, но против отряда викингов она вряд ли помогла бы.

Правда, викинги Хильдрид шли с ней только при оружии — без доспехов и шлемов, лишь кое у кого щиты в опущенной руке, и то они старались не выставлять их напоказ. Сама Гуннарсдоттер натянула свою влажную, пахнущую дымком сменную рубашку, она чувствовала себя очень усталой и истрепанной.

Уже рассвело, но в сельце только-только просыпались. Правда, при виде большой группы чужаков среди домов тут же появились мужчины, прихватившие по пути что попало — дроворубные топорики, вилы, косы — но они не успели даже собраться у ворот, когда Хильдрид и ее люди вошли в селение.

— Здесь у вас все знают сакское наречие? — спросила она пленника.

— Нет, — угрюмо ответил он.

— Тогда скажи им, что нам нужно мясо, сало, крупы, рыба. Мы заплатим, — она вынула из пояса погнутую серебряную фибулу, снятую со своей порванной рубашки. — Вот. Есть еще.

Парень перевел. Зло косясь на непрошеных гостей, селяне понесли из домов припасы. Когда протягивали мясо, сало и мешочки с зерном, вид у них был такой, будто они собирались не торговать, а зубами грызться за свою провизию. Гуннарсдоттер делала вид, что не обращает внимания на эти взгляды. Потом покосилась и на своих людей — они оглядывались весьма настороженно, хотя тоже прятали недоверие за маской равнодушия.

— Давайте, у кого из вас есть при себе серебро. Или золото, — сказала Хильдрид, намекая, разумеется, лишь на те ценности, которых «не так жалко».

Кто-то снял фибулу, кто-то браслет. Вещей набралось даже больше, чем надо. По лицам пиктов (а может, это скотты? Ведь мальчишка так ничего об этом и не сказал) было видно, что хоть вывали норманны тут перед ними сундук золота — их это не смягчит. А значит, переплачивать нет смысла. Ну, а недоплачивать не позволит гордость. Хильдрид прикинула нужную сумму на глаз, остальное вернула своим людям.

Плату она протянула тому из мужчин, который показался ей постарше, посолиднее. Он долго смотрел на драгоценности в ее ладони, прежде чем взял их. Женщина-ярл лишь усмехнулась. И без этой демонстративности она понимала, что здесь норманнов ненавидят до зубной боли, и предпочли бы не иметь с ними никаких дел. Если местные жители согласились торговать, то лишь оттого, что знали — если не продать провизию, норманны разорят селение и отберут все, и саму жизнь. Должно быть, их уже грабили. Оставалось лишь дивиться, что жители деревеньки все-таки продолжали жить в такой непосредственной близости к побережью.

— Не нравится мне, как они смотрят, — проворчал Альв. — Я бы к ним спиной не поворачивался.

— Уходим задом, — рассмеялся Харальд.

— Хватит шутить, — резковато одернула его Хильдрид. — Ты же видишь, на наш смех они смотрят совершенно дико.

— А надо было бы взять это сельцо, — сказал Торстейн, разглядывая одну из крестьянок, жмущуюся к мужу — грязную, одетую в бесформенное тряпье, но должно быть, чем-то необычную, раз она остановила на себе его взгляд. Или, может, две недели без женщины для Торстейна — слишком много?

— Я обещала, что этого не будет, — бесстрастно ответила Хильдрид.

— Да я так...