Глава 7

Как и на празднование Йоля, накануне Дистинга, который кельты называли Имболком, к поместью братьев Олафсонов собралось все войско, и оказалось, что теперь под рукой конунга больше пяти тысяч викингов. На этот раз, чтоб не объедать хозяев окрестных поместий, воины привезли с собой уйму припасов. Веселье растянулось на три дня, пиво пришлось везти даже из дальних поместий, на кораблях — слишком много мужчин, жаждущих промочить горло, собралось на одном месте.

Дистинг прошел весело. Пожалуй, лишь для Хильдрид эти празднования были тягостны. Она лакомилась мясом, селедкой и пивом, а думала о том, что надо бы пойти посмотреть корабль, может быть, перебрать такелаж, проверить и просушить паруса, просмолить борта. Прежде она любила праздники, но так было в то время, когда еще жил Регнвальд и не подрос Орм. Дети, само собой, праздники ждали с нетерпением, веселились от всей души и, глядя на них, женщина поневоле начинала радоваться тоже. Но Орм давно вырос, Дистинг он справлял далеко, в Англии, а Регнвальда не было на свете.

Осталась лишь Алов. Но она тоже далеко, в Трандхейме. Рядом друзья — Хольгер, Торстейн и Харальд, и из них троих лишь последний ведет себя, будто сущий мальчишка — затеял игру в мяч на льду ближайшего озерца, а потом и состязание в беге. На вытоптанной площадке перед поместьем один из молодых ярлов Хакона предложил побороться, и тут же вызвалось столько желающих, что не хватило места. Гутхорм предложил побороться и Хильдрид, и это предложение вызвало у окружающих взрыв гомерического хохота. Женщина еще не успела ничего ответить, как еще с десяток мужчин вызвались побороться именно с ней, причем с таким пылом, что у Альва на скулах заходили желваки.

— Ну, нет, — сказала Гуннарсдоттер. — Не пойдет. Чтоб меня еще в снегу валяли!..

— А если на тулупах? — находчиво предложил Гутхорм.

Хильдрид невольно покраснела.

— Договоришься у меня, — буркнул Альв, пытаясь отодвинуть женщину. — Может, хочешь со мной побороться?

— Ну, распетушились, — тихо сказала Гуннарсдоттер. — Хватит!

Но ее слова не возымели действия. Подзуживаемые окружающими, Альв и Гутхорм скинули меховую тяжелую одежду. Викинги, стоявшие рядом, свистели и весело кричали — любой человек не прочь посмотреть, как двое мужчин спорят из-за женщины. То, что спорят именно из-за женщины, не вызывало сомнений. Вздохнув, дочь Гуннара тоже осталась. Она и самой себе не признавалась, насколько ей приятно смотреть на этот полушутливый спор. Посмеиваясь, она с любопытством следила, как Альв с гулким ревом ринулся на своего противника, повалил на снег, и они принялись мутузить друг друга. Впрочем, было видно, что они не всерьез, и, хотя во время борьбы, как и во время учебных поединков случалось, что состязающиеся гибли, здесь никакой угрозы не чувствовалось. Хлопая себя по бедрам, викинги, наблюдавшие за схваткой, выкрикивали советы и остроты. Вскоре посыпались и шутливые намеки — как в адрес Хильдрид, ждущей, кто же победит, так и в адрес дерущихся.

— Хватит, поваляли друг друга! — крикнула Гуннарсдоттер, увидев, что Гутхорм прижал Альва к земле и вцепился ему в плечи. — Не надоело?

Альв, извернувшись, спихнул с себя противника и, навалившись, окунул его лицом в снег. А потом отпустил и поднялся, тяжело дыша.

— Эй, а награду победителю? — весело выкрикнул Харальд. — А, Равнемерк?

— Завидуешь, сопляк? — проворчал Альв, который был его старше лет на одиннадцать. Подобная фраза в адрес тридцатидевятилетнего матерого викинга звучала, как плоская шутка.

Харальд не обиделся. Он вообще не привык обижаться.

Все ожидали, что сразу после Дистинга, как и предполагал, конунг прикажет готовить корабли, но получилось иначе. Отряд вновь рассеялся по области и собрался вновь лишь после Весеннего Равноденствия.

— Хватит объедать гостеприимных соседей, — сказал, улыбаясь, юный конунг. — Пора бы и отправляться дальше.

Лед с берегов давно сошел, и на гальке недалеко от линии прибоя запахло дымком и смолой. Вскоре после праздника корабли были спущены на воду, и армада конунга отправилась на север, к Вестфольду, где скорее можно было узнать какие-нибудь новости об Эйрике. Хакон не торопился — каждый вечер он останавливался на берегу, каждый раз близ нового поместья. Эстфольд показался Хильдрид огромной областью — если следовать всем изгибам берега, как это делал Воспитанник Адальстейна, то не хватит двух недель, чтоб миновать ее. Впрочем, она допускала, что у конунга могут быть свои резоны. Да и зачем торопиться, в самом деле? Битва за власть над всей страной не минует ни одного из претендентов.

В Вестфольде Хакон задержался еще дольше. Он казался задумчивым, но больше молчал, а если и говорил, то вовсе не о своем настроении или планах. И когда он подошел к Хильдрид, во время каждой стоянки возившейся на своем драккаре то с петлями, крепящими рулевое весло, то с деревянными талрепами и веревками, она сперва решила, что беседа и на этот раз пойдет о чем-нибудь второстепенном.

— Славная погода, верно? — спросил ее Воспитанник Адальстейна и, прищурившись, посмотрел на небо. Оно было ясное, бледно-голубое и ласковое. Хильдрид, удивленная, тоже подняла голову, втянула носом воздух. Слабый ветерок, аромат соли в ветре.

— Верно. Отличная погода для путешествия.

— Путешествие и в самом деле будет. Пока только в Скирингссаль. А оттуда, видимо, отправимся обратно в Трандхейм.

— В Трандхейм? — Хильдрид встревоженно нахмурилась. — Что-то случилось? Почему ты возвращаешься в Трандхейм?

— Дело в том, что я узнал, где Эйрик.

— Он в Трандхейме?

— Нет. В том-то и дело, — Хакон пожал плечами. — Эйрик покинул Ослофьорд две недели назад. Я узнал об этом, когда мы были в Эстфольде.

— Ты не будешь его преследовать?

— Нет, не буду, — Воспитанник Адальстейна внимательно смотрел на Гуннарсдоттер. — Не буду, потому что, судя по всему, он не хочет встречаться со мной в бою. И знаешь, почему? Мне сказали, что он не смог набрать себе войско. Против моих пяти тысяч воинов... уже больше, чем пять тысяч... Против моих пяти тысяч у него триста человек.

Хильдрид с интересом покосилась на морскую даль. Оттуда несся ветер, напоенный соленой влагой и запахом водорослей — самый сладостный аромат для викинга. Над головой парили чайки, белые, как комки снега, они то взлетали к облакам, то падали к самым волнам — ловили рыбу. Погода — мечта для того, кто пускается в путь. Достаточно лишь пошире растянуть парус драккара — и вперед, к далеким берегам.

— Меня нисколько не удивляет эта ситуация, — сказала она негромко. — Тебя признали тинги всех областей Нордвегр. Если Эйрик и мог бы набрать воинов, то лишь из числа молодежи свободных бондов. А какой бонд отпустит своего сына воевать за конунга, лишенного власти, за правителя, который обидел его или кого-то из друзей, родственников, соседей. Кровавая Секира сам виноват, — она помолчала. — Ты знаешь, куда он направляется?

— Потому и собираюсь остановиться в Скирингссале. Там я смогу все узнать. Я должен быть уверен, что Эйрик не появится в Нордвегр через пару месяцев — палить поместья и убивать бондов.

— Бонды тоже не беззащитны. Если Эйрик примется разорять страну, тинг соберет армию даже без твоего приказа.

— Пусть так. Но если у него будет пять тысяч воинов...

— Тогда подоспеешь ты, — Хильдрид затянула узел на веревочной петле и отпустила рулевое весло. Встала. — Я очень рада, что все так обернулось.

Хакон пожал плечами.

— Полагаю, что часть моих людей будет разочарована, — он улыбался, и Хильдрид поняла, что это шутка.

— Наименее разумная. Кроме того, уверена, поводов помахать мечом у них еще будет немало.

В Скирингссале известие о том, что могучий Эйрик Кровавая Секира, жестокий и умелый воин, сын и наследник Харальда Прекрасноволосого бежал из страны со всей своей семьей, стало известно всем воинам Воспитанника Адальстейна. Сперва известие восприняли с недоверчивым недоумением — подобного от Эйрика никто не ожидал — но когда стало ясно, что новость — абсолютная правда, когда об этом рассказали люди, заслуживающие уважения, в ответ зазвучал хохот. И в самом деле, вот так дело, Кровавая Секира просто сбежал. Сбежал от собственного брата, не решившись скрестить с ним мечи.

Конечно, никто не ждал от Эйрика самоубийственного поступка. Нападать тремястами, или даже пятьюстами воинами на пять тысяч — самоубийство, но и бегство выглядело некрасиво. Впрочем, у Эйрика не оставалось выхода. Нет ничего более жалкого, чем правитель, власть которого не признает никто из его подданных.

— Главное — не сделать такой же ошибки, — сказала Хакону Хильдрид.

Юный конунг дернул плечом, и на лице у него появилось выражение, которое она не раз видела у своего пятнадцатилетнего сына, которому пыталась давать советы.

— Я это понял еще год назад.

И путешествие полугодовой давности повторилось с точностью до наоборот. Как и осенью, корабли, обогнув мыс Мандале, останавливались почти у каждого поместья по пути, и воинов становилось все меньше и меньше, потому что они, покидая армию конунга, возвращались к себе домой. Хакон прощался с каждым из них, в поместьях задерживался ненадолго, потому что в страду ни времени, ни желания кого-то принимать в гостях у бондов нет. Он оглядывал их хозяйства оценивающими взглядами, и Хильдрид почувствовала, что в юном конунге пробуждается хозяин.

— В Англии поместья устроены по-другому. Наделы там меньше...

— Что ж... На севере живут большими семьями, иначе никак.

— Хорошие хозяйства. Богатые. Сразу видно.

Дочь Гуннара развела руками.

— Я думаю, за полгода ты успел убедиться, что бонды гостеприимны и щедры. Особенно с конунгом, который им по вкусу.

До Трандхейма Хакон, его ярлы и оставшиеся девять кораблей добрались только к празднику летнего солнцестояния. Берега, встречавшие Хильдрид, зеленели так богато и пышно, что Хильдрид показалось, будто она и не на родине, а вновь вернулась в Англию. Всюду, даже, как казалось, на совершенно бесплодных скалах, зацвели цветы, появились метелочки травы, заиграл изумрудной зеленью свежий мох. Среди скал гнездились птицы, и многие юноши, выбирая время между работой и сном, лезли на скалы. Они собирали яйца, но куда ценнее был пух, самый ценный и самый нежный, который охотно покупали купцы. Хильдрид вспомнила, как на скалы ловко лазал ее брат, Эгиль, и загрустила. Теперь он в Исландии, вместе со своей семьей — женой и единственным выжившим сыном. Он тоже в свое время не стал ждать, когда Эйрик примется выживать его из Нордвегр.

Среди валунов уже отцветали белые с желтыми сердцевинами цветы, каждая лужайка, каждый уголок леса радовал глаз своей красотой. Курган, в котором спал вечным сном Регнвальд, походил на веселый холм из тех, что британцы называют сидами, разве что был поменьше размерами. Хильдрид, сидя рядом с камнем, на котором было высечено «мужество, мудрость, хамингия», жалела только об одном — что не была здесь на зимний Йоль, когда полагалось поминать тех, кто ушел.

— Но ты же не сердишься на меня, верно? — улыбнулась она, глядя на жухнущий белый цветок, качающий головкой у нее перед лицом. — Ты же знаешь, что я тебя помню.

На празднование ночи летнего солнцестояния к Хладиру собрались жители многих окрестных поместий, и даже гости из соседних областей. Хакона чествовали, как конунга, его положение в глазах бондов уже стало незыблемым. Даже длинный дом Хладира не смог бы вместить всех гостей, и потому столы расставили во дворе поместья и даже за воротами. Как и полагалось, для конунга поставили высокое кресло, для Сигурда, хладирского ярла — сидение пониже, а ярлов рассадили по обе руки от правителя. Хильдрид сидела близко к конунгу, а рядом с ней, будто желая пошутить, Хакон посадил Гутхорма.

Альв, которому досталось место почти в самом конце почетного стола во дворе поместья, все косился на викинга, сидящего рядом с женщиной. Гутхорм, то ли желая подразнить соперника, то ли всерьез рассчитывая на успех, усиленно ухаживал за Гуннарсдоттер, подливал ей пива, подкладывал самые лучшие куски. Но он нисколько не походил на Регнвальда — ни жестами, ни манерой говорить — и Хильдрид лишь слегка забавляли его попытки добиться ее благосклонности. Этот викинг был ей совершенно неинтересен.

На праздник летнего солнцестояния разжигали костры, такие огромные, что огонь, казалось, лизал края облаков. В такие ночи хмельные мужчины и женщины плясали и веселились, и славили Фрейра. Густой и ласковый запах напоенной влагой земли кружил голову и будоражил кровь, напившись. Наевшись и наигравшись, обитатели поместья парочками исчезали в темноте, чтоб, вернувшись, с новыми силами наброситься на лакомства. Кто-то пошел купаться — вперемежку, мужчины и женщины. В такие ночи это было прилично.

Хильдрид заметила и Алов. Конечно, разве она могла остаться в стороне от веселья. Дочь встретила мать из похода очень сдержанно, а потом вдруг начала ластиться, ласкаться. Женщина видела, что дочь боится, как бы мать не попыталась отослать ее прочь и таким образом разлучить с конунгом. Но Гуннарсдоттер прекрасно понимала, что вставать между двумя молодыми людьми бессмысленно и даже опасно — смертельно ссориться с собственным ребенком она не хотела.

Дочь Гуннара, конечно, быстро заметила, какими глазами Алов поглядывает на Хакона, и как он смотрит на нее. Девушка танцевала у костра, кокетничала и строила глазки викингам, но по-настоящему жаркие взгляды она кидала только на конунга.

Впрочем, разгоряченные воины ничего не замечали. Разодетая Алов, маленькая и еще похорошевшая за этот год, и так-то была привлекательна, а теперь в их глазах превратилась в столь лакомый кусочек, что кое-кто забыл даже и о матери этой юной вертихвостки. Забыв, что Хильдрид держится поблизости, кто-то из них обхватил ее руками, прижал к себе и принялся целовать, не обращая внимания на ее попытки вырваться. Женщина шагнула было, чтоб вмешаться, но Хакон оказался быстрее. Он мигом оказался возле викинга и девушки, оторвал от нее мужчину и толкнул его прочь. А в следующее мгновение Алов оказалась в его объятиях, и ей явно было там очень уютно.

Гуннарсдоттер задержала шаг. Дочь, конечно, видела свою мать, но сделала вид, что не замечает. Конунг прижал ее к себе, а потом они оба принялись выбираться из толпы — в противоположную от Хильдрид сторону. Женщина посмотрела им вслед, а потом и сама отвернулась. Отчего-то щемило сердце. Что за тоска, отчего? Дочь счастлива. Пусть Хакон потом оставит ее — изменить ничего нельзя. Шишки подобного рода каждый должен набивать сам, так что слова матери до сознания девчонки просто не дойдут.

— Грустишь? — спросил Гутхорм, появляясь рядом. Помедлил — и попытался обнять ее.

Она отстранилась.

— Ты неизобретателен. Чтоб произвести впечатление на женщину, мало проиграть ей поединок. И потом, здесь полным-полно молоденьких. Не зевай.

— Мне больше нравятся ягодки твоих лет.

— Хм... От сорокачетырехлетней клюквы может быть изжога, — Хильдрид оттолкнула его, на этот раз жестче. — Иди.

— Но сегодня же праздник плодородия. Не гневи богов.

— Они меня простят.

Гутхорм понял, что ничего не получится, и оставил Хильдрид в покое. Не терять же зря время в праздничную ночь. Он улыбнулся ей на прощание, давая понять, что не обижается, но и не собирается бросать свои попытки, и исчез в толпе.

Вместо него рядом с Хильдрид тут же возник Альв.

— А я уж собрался бить его, — проворчал он.

— Прекрати, — раздраженно ответила женщина. — Вы бьетесь за меня, как два глухаря, а ведь ни за одного из вас я не пойду замуж!

— Что-то случилось? — викинг посмотрел на нее очень пристально. На миг Хильдрид показалось, что на нее смотрит Регнвальд. Она прикусила губу и уткнулась Альву лицом в плечо. — Что произошло?

— Да ничего. Ничего... Почему ты решил?

— У тебя взгляд такой. Что случилось?

— Ничего.

Альв незаметно вздохнул и потащил свою спутницу к костру — угощаться и ни о чем не думать. Заснула дочь Гуннара лишь под утро, в обнимку с Альвом, по которому нельзя было даже сказать, пьян ли он, или совершенно трезв, под тем же кустом, под которым ночь напролет шуршали Харальд и две девицы из соседнего имения. Впрочем, и под прочими кустами было так же тесно.

На следующий день, ближе к вечеру, перед ужином, Хакон появился в малстофе, куда через бодрствующих и не слишком помятых викингов пригласил своих ярлов. В длинной зале, отличающейся от трапезной лишь своими размерами, отсутствием столов и ниш по сторонам, куда можно доползти из-за стола и вздремнуть, собрались все те, кому конунг доверял больше всего. Расселись на двух широких скамьях, Хакон и Сигурд сидели в креслах друг напротив друга.

— Ну что ж, — сказал конунг. — Дело у нас только одно — Эйрик. Конечно, он бежал из Нордвегр, и это, казалось бы, решило все наши проблемы. Но я хочу услышать ваше мнение на этот счет.

То, что он бежал, ни о чем не говорит! — выкрикнул Гутхорм. — Он может вернуться. Надо его нагнать и убить. Чтоб уж наверняка.

— Ты предполагаешь гоняться за ним по всему миру? — ворчливо спросил Ари, самый старший из ярлов Хакона. — А воинов чем кормить? — он был очень практичным человеком.

— Уйма селений по берегам.

— Умно, ох, как умно! Войско постепенно тает в схватках с местными жителями, приближаясь к числу воинов у Эйрика. И все будет честно.

— Хватит! — не выдержав, оборвал разозленный Гутхорм.

Ари расхохотался в ответ, но острить прекратил.

— Гоняться не стоит, но и выяснить, куда он делся, нужно непременно, — веско заявил Сигурд. — Вот мое мнение.

— А что скажет Вороново Крыло? — спросил Хакон.

Хильдрид помедлила. Она пристально разглядывала браслеты на запястьях — подарки Регнвальда, которые редко снимала. На конунга ей не хотелось поднимать глаз.

— Вариантов не так много, — сказала она наконец. — По пальцам пересчитать. Что Эйрику делать в Исландии? Туда он не направится. Англия, Валланд. Галицуланд? Не думаю. Лангбардаланд, остров Сикилей, острова близ него? Миклагард? Он доберется до него не раньше, чем через полгода, а уж вернуться назад сможет тем более не раньше, чем через год. Значит, не о чем беспокоиться. Значит, искать Эйрика имеет смысл лишь в Англии или Валланде, — она еще помедлила. Все молча ждали продолжения. — Если решили искать, то надо делать это именно там.

— Пожалуй, что так, — согласился Сигурд. — Мое мнение — отправить двух-трех ярлов на пяти кораблях на юг — пусть найдут и разберутся, пока он нигде не укрепился.

— И в Англии, и в Валланде живет предостаточно бондов. Бондов, которым Кровавая Секира не успел нагадить, — сказала она, и все присутствующие засмеялись.

— Ты что имеешь в виду? — вскочил Гутхорм.

— То, что и там, и там отряд Эйрика может вырасти.

— И что с того?

— Да ровно ничего, — холодно ответила женщина. — Меня спросили — я ответила.

— Я согласен, — сказал Хакон. — И ни к чему, Сигурд, отправлять на юг большой отряд. Я не рвусь в бой с братом. Если он отступается от Нордвегр, тем лучше. Но я должен знать, где он и что затевает, — Воспитанник Адальстейна ненадолго задумался. — Я отправлю одного ярла на одном корабле в Англию, известить моего приемного отца, что я стал конунгом, и заодно узнать, где Эйрик. Вороново Крыло, я прошу тебя отправиться.

Хильдрид вскинула голову и уперлась в Хакона взглядом. Синева ее глаз постепенно наливалась злостью. «Как умно, — думала она. — Ты хочешь от меня избавиться, чтоб никто тебе не мешал? Не так ли?» Но промолчала. Чувствуя напряженность повисшего молчания, остальные молчали тоже, большая часть недоуменно, кто-то — выжидательно. Конунг смотрел на Гуннарсдоттер со спокойной уверенностью, и, хоть злорадства в его чертах не было, спокойное выражение его лица показалось ей оскорбительным.

Но она сидела на месте, не уходила. И ничего не отвечала. Подождав ответа, Хакон спросил ее прямо:

— Ты сделаешь?

— Да, конунг, — ответила она бесстрастно.

Он кивнул и поднялся.

— В таком случае вопрос решен, — и жестом дал понять, что беседа окончена.

Хильдрид поднялась с места первой, первой шагнула к двери, но ей вслед полетел голос конунга:

— Вороново Крыло, прошу, останься. Я хочу кое-что оговорить.

Сдерживая себя, женщина остановилась, медленно повернулась. Мимо нее прошли ярлы, потом и Сигурд. Хакон подошел последним. Он был одет в ту же праздничную одежду, что и накануне, только немного помятую, с пятнами. Она стояла к нему боком, избегая глядеть в лицо. Пусть мужчина может порой повести себя легкомысленно — женщина всегда обязана прежде подумать, а потом уже принимать решение. Эта мысль — весьма спорная, мысль из тех, с которыми, будь она в спокойном, рассудительном настроении, не согласилась бы, а лишь рассмеялась — принесла Гуннарсдоттер некоторое успокоение.

Хакон жестом показал ей на двор.

— Выйдем, — предложил он.

Она не спорила.

Воспитанник Адальстейна направился к воротам, миновал их и зашагал к берегу — в стороне от тропы, ведущей к пляжу, где ждали корабли, к уступам скал и валунам, между которыми притулились маленькие сосенки. Оттуда разворачивался прекрасный вид на хладирскую бухту, одну из множества в трандхеймском фьорде. День, такой же сумрачный, как викинг, перепивший накануне крепкого пива, вот-вот собирался разразиться дождем, и Хильдрид куталась в плащ. Она взглядом нашла на берегу свой драккар. Если все получится, как надо, уже через месяц он будет отдыхать на английском берегу.

— Я хотел поговорить с тобой, — начал Хакон. Нагнулся, сорвал травинку, и она завертелась у него в пальцах с необычайной скоростью. Женщина-ярл мельком взглянула на него — лицо замкнутое, сосредоточенное, и ощущение неуверенности, которое окружает его облаком.

— Я слушаю, конунг, — сказала она очень холодно.

— Хочу спросить тебя — у кого я должен просить руки твоей дочери — у тебя или у твоего сына?

Гуннарсдоттер подняла бровь. Она ждала чего угодно, только не этого, и лишь потому, что уже твердо решила для себя — Хакон не пожелает жениться на Алов. Ни за что. А теперь изумилась. Повернувшись, она откровенно рассматривала его, будто никогда раньше не видела, и не говорила ни слова. Воспитанник Адальстейна ее не торопил. Он терпеливо ждал, вертя в пальцах травинку, а улыбка в его глазах ей, наверное, просто показалась.

— Наверное, и у меня, и у Орма, — сдержанно ответила Хильдрид.

— Полагаю, куда важнее добиться твоего согласия.

— Я — всего лишь женщина. Старший мужчина в семье — мой сын.

— Ты воин и ярл. Не думаю, что твой сын станет решать что-то за тебя. Или за твою дочь в обход твоего мнения, — Хакон развел руками. — Готов поспорить, что, задай я ему этот вопрос, он назвал бы тебя. И потом, его здесь нет.

— И ты выбираешь того, кто ближе.

— Да, — конунг выронил травинку из пальцев и покачался на пятках. — Потому и прошу руки твоей дочери именно у тебя.

— И именно сейчас?

— И именно сейчас, — он подождал, но ответа не дождался. — Что скажешь?

Хильдрид пожала плечами. Она стянула с плеч плащ, кинула его на валун и уселась; конунг остался стоять. С моря налетел ветер и взъерошил ее темные волосы, поманил в путь. Аромат соли и водорослей всегда действовал на Гуннарсдоттер лучше, чем самое крепкое пиво. Может, это потому, что она родилась на борту драккара. Глядя на морскую гладь, которая казалась серой, намного темнее, чем клубами наползающие с запада облака, женщина думала о том, что время бежит слишком быстро. Прежде, в юности, ей казалось, что годы едва ползут. А сейчас... Вот, миновал год, и ей уже не сорок три, а сорок четыре года, а что произошло за это время? Она и не заметила изменений...

Она молчала, а Хакон ее не переспрашивал.

— Я даже не знаю, что ответить, — сказала женщина-ярл. — Не слишком ли ты молод, чтоб жениться?

— Я не считаю так.

— Этот брак мне не кажется слишком завидным, скажу честно.

Конунг развел руками.

— Я кажусь тебе не слишком достойным мужем для твоей дочери?

— Ты вполне достойный молодой мужчина. Но уж слишком молодой. Это во-первых. А во-вторых — я не хотела бы, чтоб моя дочь стала женой конунга. Я не хочу, чтоб она была лишь одной из многих. Или чтоб с ней развелись, как только на горизонте появится девица более красивая и более знатная — дочь конунга Дании или Свитьота, скажем.

Воспитанник Адальстейна слушал невозмутимо, с легкой улыбкой.

— Я — христианин, — ответил он. — Мы можем жениться только на одной женщине, и не расторгаем брак. Таковы наши законы.

Хильдрид пожала плечами.

— Я не знаю законов христианской веры. Законы Нордвегр говорят иное. Я знаю одно — любовь может пройти, и конунг вспомнит о том, что на земле существуют и другие женщины, кроме его жены.

— Ты знаешь о том, что любовь проходит? — улыбнулся Хакон. Он смотрел на собеседницу очень внимательно, так внимательно, что и не слишком сообразительный человек понял бы — вопрос этот значит нечто большее, чем просто прозвучавшие слова.

И Гуннарсдоттер, конечно, поняла, на что намекает конунг.

— Мы с мужем прожили двадцать лет, — сказала она. — Но он не был правителем.

— Разве, будь он правителем, ваша жизнь была бы иной?

— Возможно.

— Я прошу у тебя руки Алов не для того, чтоб потом оставить ее. Я все обдумал.

Хильдрид покачала головой. Потом рассмеялась.

— Что ж, полагаю, мнение дочери мне спрашивать не надо. Верно же?

— Ее я уже спросил. Она согласна.

— Разумеется. Кто бы сомневался, — проворчала женщина. — Я вот что хочу узнать — у вас есть причина торопиться? Алов непраздна?

— Она мне ничего не говорила. Я не думаю, что это так.

Она фыркнула.

— Ладно. Пусть будет так. Пусть выходит, раз хочет.

— Тогда я должен узнать, какова будет сумма выкупа за девушку.

— Ха... Ты готов платить вингу? Но это же языческая традиция.

— Должен же я уважать заблуждения людей, которыми собираюсь править, — усмехнулся Хакон. Хильдрид вспомнила их разговор и рассмеялась. — И заблуждения матери моей будущей жены. Какой выкуп ты хочешь?

— Пусть конунг сам решит, какого выкупа достойна его будущая жена.

— Ага, это способ выманить у жениха побольше, я прав? — пошутил он.

— А то как же. И, как я понимаю, ты хочешь, чтоб из Англии я привезла согласие Орма.

— Я достаточно уважаю тебя, чтоб ограничиться твоим согласием. И тебе же выплачу все серебро. Алов — твоя дочь, и только ты можешь ею распоряжаться.

— Сдается мне, прежде тебя не беспокоило, кто там может распоряжаться ею, ты все решал сам.

— Я готов исправить свое упущение.

Хильдрид поднялась с валуна и накинула на плечи плащ. Теперь она улыбалась.

— Но ведь Алов не христианка. Как и я. Это тебя не останавливает?

— Нет. Она согласна принять христианство. Мой духовник послезавтра осуществит таинство крещения.

Улыбка сбежала с лица Гуннарсдоттер. Она отозвалась не сразу.

— Дочка так легко отказалась от веры своих предков, — Хакон ничего ей не ответил. — Что ж. Закон жизни. Она очень любит тебя, я это вижу. Предчувствую, что она родит тебе таких же непокорных дочерей и сыновей, как и она сама.

— Так это прекрасно. Только из непокорных детей получаются хорошие правители.

— Говоришь о себе, — рассмеялась женщина.

Они вернулись в поместье.

Подготовка к походу заняла несколько дней. Викинги Хильдрид были только рады, когда узнали, что им предстоит сходить в Англию. Большинство из них оставили в Англии семьи, и теперь надеялись забрать их в Нордвегр. Остальные — помоложе — устали от ничегонеделанья. Они почти с радостью собирали боевую справу, приводили в порядок оружие и корабль. В трюмы загружали припасы — сушеную и копченую рыбу, копченое мясо, сухари, фрукты, орехи, плетеные из луба коробки с домашним сыром и даже соленым маслом, крупы и сало — и деревянный ящик с песком, куда можно было положить горячие угли и готовить прямо на палубе корабля.

Перед Хильдрид развернули новый парус — полосатый, ало-серый, подаренный ей Хаконом, а если точнее, то Сигурдом. Осмотрев его, она велела поднять парус на борт. Альв натирал топленым салом трущиеся деревянные части, а Хольгер обновлял веревочные петли везде, где они были. Если веревка или канат отказывают в море, это может грозить огромной опасностью. Такелаж должен быть таким, чтоб ему можно было доверять.

Гуннарсдоттер проводила очень много времени в поместье, вместе с Хаконом и его ярлами. Нордвегр, избавившийся от Эйрика, медленно успокаивался. Впрочем, даже будь у власти Кровавая Секира, в разгаре лета, так же, как и десятки, сотни лет назад, крестьяне занимались хозяйством, и для них куда важнее погода, чем то, кому отдан сан конунга. Но теперь подати, собранные с финнов и жителей Хейдмерка, стекались в Трандхейм куда быстрее. Их собирали зимой, потому что собранное куда проще было везти на санях, запряженных лосями и оленями, чем летом через десятки и сотни ручейков и речек, по валунам, кустам и мху.

Хакон воочию убедился, что ему будет на что содержать войско, и немалое. Конечно, с жителей Нордвегр податей собиралось куда меньше, чем с жителей той же Англии, но юный конунг успел понять, чем страна, в которой ему предстоит править, отличается от страны, где он вырос. На тингах Нордвегр признав права бондов на их земли, подтвердив все старые законы и обычаи, он тем самым отказался от податей, которые начал собирать с бондов Харальд и продолжил сдирать Эйрик. В какой-то миг Воспитанник Адальстейна пожалел об этом, но пример старшего брата был красноречив. «Жадность — грех, — улыбаясь, сказал он Хильдрид. — Так мне говорил мой первый духовник. Теперь я вижу, что это действительно так».

— Полагаю, твой жрец имел в виду другое, — ответила Гуннарсдоттер. — Но он прав, конечно. Жадничать — вредно. Но проматывать — ничем не лучше.

— Это я прекрасно понимаю. Но порой, чтоб не промотать страну, надо быть щедрым.

Прежде чем выходить в море — а это должно было быть уже второе долгое путешествие на «Лососе» после зимовки в этом году — женщина-кормчий решила «обкатать» его, то есть предпринять короткое путешествие по фьорду. Небольшая прогулка, которой заинтересовались почти все ярлы конунга — именно они и сели за весла. Приглашали и Хакона, но он отказался, сославшись на важный разговор с Сигурдом. Все веселились, будто на воде их ожидал шумный пир, сладкая еда и вкуснейшее ячменное пиво. После прибытия в Хладир из Вика это был первый выход в море; первый, когда на корме будет сидеть лучший кормчий Нордвегр (так о ней говорили теперь, когда она пользовалась признанием конунга), первый, когда корабль будет испытываться перед долгой дорогой.

На драккар с матерью напросилась и Алов. Она избегала Хильдрид с тех пор, как та появилась в Трандхейме, а после праздника летнего солнцестояния все поглядывала смущенно, но не подходила. Гуннарсдоттер не приставала к ней, да и дел у нее было много. И говорить, в общем, не о чем. О близящейся свадьбе ей куда лучше расскажет жених.

Теперь Алов уселась на кормовую скамью рядом с матерью. Она долго молчала, но когда гребцы на веслах окончательно развеселились — сперва они болтали, а теперь принялись горланить песни — вдруг прижалась щекой к ее плечу. Море было спокойным, и женщина отняла левую руку от руля. Похлопала дочь по колену.

— Ты на меня не сердишься, мама? — шепотом спросила девушка.

— На что я должна сердиться? — притворно удивилась ее мать.

— Ты же понимаешь.

— Да, понимаю. Не о чем говорить. Я уже все сказала твоему будущему мужу.

Хильдрид почувствовала, что Алов прижалась к ее плечу губами.

— Спасибо, мам. Я думала, что ты откажешь ему.

— Я хотела ему отказать, но он меня уговорил.

— Я боялась, что он не сможет уговорить. Что ты и на него сердишься. И будешь злиться, не слушая никаких доводов.

— Ты своенравная и дерзкая девчонка. Вот что я скажу. Когда-нибудь твоя дочь поведет себя с тобой так же, и ты поймешь, что была неправа.

— А, ты считаешь, мне следовало с самого начала рассказать тебе, что я сплю с Хаконом? Ты уверена, что так и должно быть?

Хильдрид вздохнула.

— Детям никогда не понять родителей. А родителям — детей. Если ты будешь счастлива с ним, это станет и моим счастьем.

— Я буду с ним счастлива, — Алов упрямо сжала губы. В этот миг, взглянув в лицо дочери, мать увидела в ней саму себя. Наверное, такой же была и она сама двадцать пять лет назад, когда помогла бежать Регнвальду и удрала вместе с ним.

А потом было все то, что было. Дочь Гуннара поджала губы.

— Ты мало знаешь о жизни. Ты и не представляешь, что может тебя ждать.

— А бывало ли, чтоб родители говорили своим детям что-то иное?

Женщина махнула рукой и больше ничего не сказала.