Глава седьмая

Белоснежный жеребец брезгливо касался точеными копытами дороги, на которой оставили следы колеса повозок и голые пятки бедняков. Афанасий покачивался в седле, думая свою невеселую думу.

Совсем недавно он был простым и честным купцом, пострадавшим от разбойников, — с кем не бывает? — и собирался искать правды у местного властителя. А теперь он беглец, разыскиваемый всеми стражниками Ширванского государства за оскорбление сиятельного шаха Фарруха Йасара Первого, расхищение его казны и конокрадство. И каждое такое деяние тянет на усекновение головы. К тому же попытка убийства посла княжества Московского и порча его имущества, но это уже мелочи. Слава богу, хоть не убил никого, хотя мог кто и под горячую руку попасть. Эх…

Он ударил пятками по бокам жеребца, вознамерившегося пощипать жухлой травки на обочине. Тот недовольно фыркнул, но вернулся на дорогу.

С одной стороны, Афанасию несказанно повезло. Измотанный дневным переходом по жаре, он нечаянно набрел на пасущегося в теньке коня, оставленного на берегу. По какой причине тот выбрал вольную жизнь, а не вернулся в родимое стойло, было не ясно, да купцу и не хотелось выяснять. На четырех чужих ногах сподручней, чем на своих двоих, стертых сандалиями и израненных колючками.

Цокая языком и называя ласковыми именами настороженно косящегося на него коня, Афанасий подобрался поближе и намертво вцепился в узду. Конь забился, встал на дыбы, замахал в воздухе копытами. Могучего сына кузнеца некоторое время болтало на кожаных ремешках, как на ярмарочной карусели, но настоящей боевой злости в животном не было, и очень скоро оно покорилось настойчивому ездоку.

Теперь Афанасий управлял конем вальяжно, развалясь в седле. Правда, путь его лежал не туда, куда б ему хотелось. Все дороги, ведущие на Русь, все тропы, даже козьи, перекрыла стража Ширван-шаха. На всех пристанях стояли усиленные дозоры. Каждое суденышко обыскивали от киля до кончика мачты. Останавливали даже рыбацкие лодки и тыкали копьями сквозь выловленную рыбу, проверяя, не спрятался ли он под уловом. Потому он решил не пытаться пройти караулы, а углубиться на юго-восток, отойти подальше от Дербента, переправиться через море и уже по персидскому берегу добираться до Волги, а там уж и домой.

Интересно, догадалась ли стража, что он пошел дальним маршрутом, да еще и не пешком? Или так и будет протирать штаны, пока гнев шаха не уляжется? Лучше б, конечно… Купец хлопнул жеребца коленями по бокам. Жеребец-то, безусловно, дорогой. И, возможно, даже очень известный. И не по-хорошему. Местные жители, изредка попадавшиеся навстречу, завидев его, спешили убраться с дороги. Неужели его хозяин приезжал сюда за податями да оброками?

Это не очень хорошо, ведь даже среди притесняемых всегда найдутся охотники рассказать властям, что, мол, появился человек на коне, который стоит как целая деревня с людишками, и тогда помчатся по дорогам летучие отряды, потрясая копьями и натягивая удавки.

Он чуть стукнул пятками в бока коня. Тот норовисто всхрапнул, но пошел резвее.

Ну, нет худа без добра. Попадет домой он, конечно, не раньше осени, а может, и зимовать придется где-нибудь в Сарай-Берке, но с тем богатством, которое удалось ему унести из шахской сокровищницы, такой отдых может быть даже и приятным. К тому же перед князем есть чем оправдаться: вот, мол, книжица, которую Михаил… А кстати… Афанасий нащупал за пазухой кожаный переплет. За пару проведенных в седле дней он прочитал ее от корки до корки, надеясь найти там указание, где искать рецепт изготовления булатной стали, но, кроме маловразумительных историй и обрывков легенд, ничего не выискал. Зато рисунки крепостей, мимо которых они проплывали, были на загляденье, с очень точно уловленными пропорциями и тщательно прорисованными оборонительными сооружениями.

А рядом мелкие надписи, где прямо поверх рисунка, где — на полях. Язык вроде знакомый, а не понять. Вроде не персидский, и не турецкий, и не кыпчакский. Что-то намудрил тут Михаил, записывая. Или специально скрыть хотел? Может, тут указано, где тот булат сыскать? А это что за слово два раза чернилами обведено?

Кузнец попытался представить, как могло звучать это слово на каком-нибудь из известных ему языков. Например, на фарси. Хинду? Хинди? Хиндия? Индия?! Его вдруг как огнем обожгло. Неужели булат нужно искать в Индии? В загадочной стране, что лежит за Персией и Индейским морем. О ней писали еще в «Александрии», рассказывающей о походе Александра Македонского на Восток, да в «Христианской топографии» византийского путешественника Космы Индикоплова. А еще «Сказания об Индейском царстве» переписывались и пересказывались в купеческих кругах, вечерком, у костра. Правда, иные купцы баяли с чужих слов да от себя еще много добавляли. Говаривали, что и люди там с песьими головами о трех и даже шести ногах встречаются. «Единорожец, копая землю, гром производит…», а «в океан-море чудовища людей подстерегают, нападают на корабли». И что птица гукук водится, коя ночью летает, предвещает смерть и изрыгает огонь на тех, кто намеревается ее убить. А еще там обезьянцы есть, люди малые да волосатые. Живут по лесу. «А у них есть князь обезьянскый, да ходит ратию своею. Да кто замает, и они ся жалуют князю своему, и он посылает на того свою рать, и оны, пришед на град, дворы разваляют и людей побьют. А рати их, сказывают, велми много, а язык у них есть свой. А детей родят много; да которые родятся ни в отца, ни в матерь, тех оставляют прямо на дороге. Иные их берут и всякому рукоделию учат, а иных продают в ночи, чтобы взад не знали бежать», — припомнил Афанасий как по писаному. И что гады там ползучие в две сажени длиной встречаются, да пол-аршина в обхвате. И ползают прямо по улицам. И что по тем же улицам коровы ходят без привязи и там же спят и кормятся, а тронуть ее не моги, ибо скотина священная. Придумают тоже? Корова?! Священная?! Афанасий усмехнулся в порядком отросшую бороду. Цену побасенкам купеческим он знал не понаслышке.

Однако и стоящего товара в Индии много. И тканей воздушных, какие в иных местах не ткут, и пряностей драгоценных, и масел благовонных, что денег немалых в краях иных стоят. И персидские купцы даже шахов местных подговаривают, чтоб они купцов из земель северных убивали. Чтоб, значит, те к товару ходкому доступа не имели.

Тьфу, пропасть. И обратно возвращаться нельзя, и вперед идти опасно, хоть прямо тут ложись и помирай. Хотя ложиться и впрямь пора было. Ночь стала предъявлять права на эту землю, растягивая над ней подбитый звездами черный плащ. А из-за горизонта игриво подмигивала круглым глазом луна.

Афанасий с высоты седла присмотрел место для ночлега. Заставил коня продраться через растущие вдоль утоптанной дороги невысокие кусты и остановил его на полянке. Намотал повод на куст, чтоб жеребец мог дотянуться до большой лужи дождевой воды, скопившейся в каменной чаше. Сам напился, зачерпнул горстью и омыл лицо, шею, подмышки, утерся рубахой. Нарвал травы посуше и, свернув в жгут, засунул в тюбетейку. Помял в руках. Улегся на нее головой.

И тут же вскочил.

Снова лег, на этот раз приложившись ухом прямо к земле. Сомнений быть не могло. Топот копыт. Всадники. Около дюжины. Скачут мерной рысью, которая позволяет и передвигаться достаточно быстро, и не утомлять коней сверх меры. Вон и столб пыли, едва различимый в надвигающихся сумерках.

Купца прошиб холодный пот. Погоня?! За ним?! А за кем еще? Если даже и нет, то за его голову наверняка назначена награда, и дюжина вооруженных всадников никак не упустит возможности ее заполучить. А укрыться тут негде, даже в темноте, вона луна как светит. Да и мало ли конь заржет. Да и с дороги белоснежного жеребца заметят всяко, хоть прячься, хоть в поля скачи. Значит…

Как всегда в минуты опасности, мысли Афанасия не поспевали за телом. Еще не успев додумать, что нужно вскакивать на коня и мчать по дороге во весь опор, он уже вставлял ногу в стремя и садился в седло.

Что есть мочи хлестнул белого жеребца мешком с шахскими драгоценностями по сытому крупу. Конь, поняв, что не до игр сейчас, не стал артачиться, вставать на дыбы и даже всхрапывать. Просто понесся вперед, не щадя копыт.

Всадники заметили Афанасия. Закричали, заулюлюкали, пустили коней наметом. Копыта загрохотали чаще и сильнее. Возможно, преследователи и не догадывались, кто мчится от них во весь опор, но таков уж порядок: убегают — догоняй.

У непривычного к конной тряске Афанасия заболел зад, забулькало в животе и посветлело в глазах. Он сморгнул, но морок не уходил. Впереди словно бы разгоралась заря, но не на полнеба, как привычно в этих краях, а как-то совсем едва-едва. Будто какой-то колдун возжег маленькое личное солнце.

Может, и правда колдун? Или та самая птица, о которой сказывали купцы, пробует огненное дыхание? Или… Он же совсем недавно читал в книжице Михаила: «Возле города того горят огни неугасимые, кои священными считаются». Значит, не колдун, слава богу. Но ведь там, где есть что-то священное, должны быть служители или жрецы. Понравится ли им вторжение чужака? Афанасий хлестнул коня, тот еще немного прибавил прыти. Звон драгоценностей в мешке усилился, ножом резал слух. Зубы стучали друг о друга. Как бы язык не прикусить, а то — все, сразу с корнем, подумалось купцу.

А всадники не отставали, их кони были явно хуже посольского жеребца, но умение наездников куда выше. Еще немного, и нагонят. Или самому купцу придется остановиться, потому как терпеть боль в вывернутых ногах и страдающем паху нет никакой возможности. Или он просто сомлеет от боли и вывалится из седла.

Так куда, в ад? Лучше ад неизвестности, чем известный ад, вспомнилось ему чье-то выражение. Когда он его услышал, подумал: вот глупец сказал. Уж лучше известный ад. Но теперь он отбитым седалищем и щекочущими затылок коготками смерти постигал истинный смысл этого изречения.

Сияние нарастало. Разгоралось ярче, высвечивало отроги и ущелья меж невысоких скал. За ними, видать, и полыхал огонь, отбрасывая на угольно-черные стены неверный свет. Такими, должно быть, видел адские круги сумасшедший итальянец Алигьери в своих фантазиях. Словно в подтверждение его мыслей, в нос шибанул сернистый запах преисподней…

Слизнув с верхней губы соленый пот, Афанасий потянул поводья, разворачивая жеребца к расселине, похожей на рукотворную.

Конь пронес купца мимо двух высоких каменных колонн, в коих угадывались фигуры со скорбными ликами. За истуканами открывалась широкая дорога, выложенная гладко отесанными камнями. Старыми, но мало потертыми. Конские подковы весело зацокали по ним, высекая искры. Антрацитовые стены придвинулись вплотную, чуть не царапая колени бешено мчащегося всадника, а потом резко расступились, открыв перед Афанасием величественное зрелище.

Впереди, сколько хватало глаз, тянулось поле, седое от покрывавшего его пепла. Тот тут, то там во впадинах меж невысокими холмами вспыхивали призрачные огни, перекатывались из ложбины в ложбину, сплетались друг с другом в причудливом танце и расставались навсегда.

Странным образом они ничего не освещали, и поверхность вокруг оставалась таинственно темной. Иногда из какой-нибудь расселины с ревом вырывались столбы пламени, но света от него тоже почти не было. Свет исходил от огромной дыры в земле, в которой что-то ворочалось и клубилось, отбрасывая на стены алые отблески.

Афанасий натянул поводья. Конь остановился, бешено вращая глазами и роняя с узды хлопья пены. Купец истово перекрестился сам, перекрестил видение, но оно никуда не исчезло, земля продолжала исторгать из себя огненные языки.

Всадники отстали, не рискнув спускаться за ним в ад, но наверняка не ушли, остались ждать у ворот. Не верили, что беглец рискнет сунуться в глубины этой адской равнины. Значит, обратно путь заказан.

Купец слез с коня, не отпуская повода. Присмотрелся к земле по обеим сторонам дороги. Опаленная нестерпимым жаром, она являла собой каменную пустыню без единой травинки. Только поблескивали в ямках меж кочками лужицы смоляно-черной жидкости, которая кипела, надуваясь большими ленивыми пузырями.

«А может, это нефть?» — подумалось Афанасию. Странная жижа, выпирающая из-под земли, мерзкая и вонючая. Но из нее местные умельцы производят много чего — и масла для медицины, и заливку для фонарей, и даже растягивающуюся ткань, почти бесполезную в быту, как золото, но не менее дорогую. Нефть. О ней Михаил тоже писал в своей книге. А взмывающие столбы пламени, это не иначе как газ, который когда-то загорелся, а теперь не гаснет, подпитываемый из подземных источников. Его местные собиратели нефти боялись и ненавидели люто — пользы никакой, а все время как на пороховой бочке.

Ведя коня в поводу, Афанасий пошел вперед по дороге, ведущей в глубь этого страшного места. Сначала вздрагивал от каждого шума, от рева вырывающегося из расселин газа, от вспышек пламени, что вставали грибами то справа, то слева, от бульканья нефтяных озер. Но потом привык и перестал обращать на все это внимание. Даже принялся насвистывать что-то, правда, больше напоказ, чтоб себе доказать, что не боится. И наконец тяжелый дух чистилища, витающий над огненными равнинами, перестал его угнетать. И даже жар, который поначалу обжигал, стал приятен. Как в чухонской бане, в коей он бывал на севере земель Новгородских.

Постепенно в шум и рев стал вплетаться какой-то новый, едва уловимый звук. Малоразличимый поначалу, он набирал силу и постепенно стал похож на… Топот копыт? Афанасий чертыхнулся. Преследователи набрались смелости и пустились за ним в погоню по огненным равнинам. Видать, его узнали, а награда, кою обещал шах, переборола страх.

Превозмогая боль в натруженных с непривычки ногах, Афанасий влез в седло, ударил пятками по бокам коня. Тот пошел мягкой рысью, постепенно набирая ход. Холка и спина его тут же покрылись едким потом. Вспотел и Афанасий, но скорее не от жара, а от страха. Конский топот за его спиной, многократно отраженный и усиленный каменными зубцами долин, давил на уши, лишал воли.

Он тряхнул поводьями, заставляя коня бежать быстрее, и сам почувствовал, что не вписывается в ритмичность его шага. Мешает разогнаться в полную мощь. А топот за спиной нарастал. Уже стали слышны сдержанные понукания и тяжелое дыхание лошадей преследователей.

Купец нашел в себе силы обернуться. Всадники мчались за ним в окружении мечущихся теней, которые порождали встающие тут и там вспышки пламени. Пот блестел на плоских лицах. Легкие халаты развевались за спинами, подобно крыльям птицы Сирин. Острия копий и лезвия подвешенных на ременных петлях сабель будто уже были окрашены его, Афанасия, кровью.

На ровной дороге от них не уйти. Не очень понимая, что творит, купец дернул поводья. Конь послушно свернул с дороги. Одним прыжком перемахнул кучу камней на обочине и понесся по безжизненной долине. Всадники сзади откликнулись на его прыжок нечеловеческим воплем.

Отстанут? Нет. Жажда наживы и охотничий азарт пересилили страх. Один за другим они начали сворачивать с дороги. Рассыпаясь веером, устремились за одиноким беглецом. А тот, бросив поводья, приник к шее коня, намертво вцепился в шелковистую гриву и молился. Не очень-то верующий по жизни, сейчас он истово просил Господа, чтоб белый жеребец не оступился в колдобине, не подвернул ногу, не ухнул в полную огня расселину. И Бог его слышал. Скакун летел стрелой, не видя, но чувствуя, куда поставить копыто. Едва касаясь поверхности, он взлетал с пятачка ровной земли и приземлялся на носовой платок, с носового платка на монетку и снова умудрялся сделать несколько шагов.

Кони преследователей не могли с ним тягаться. Один оступился и завалился на бок, придавливая ногу всадника. Другому коню повезло меньше — угодив передними ногами в яму, он кувырнулся через голову. Всадник, как из катапульты, вылетел из седла и приземлился в кипящую пузырями нефтяную лужу. Его крик почти сразу же оборвался. Перед третьим неожиданно возник огненный столб, грива коня и одежда всадника вспыхнули мигом. Они еще некоторое время мчались вперед живым факелом, оглашая ночь дикими воплями, потом исчезли. Но преследователей все еще было очень много.

Гонимые протиснулись в узкий проход между высоких, обточенных ветром скал. Выскочили на широкое поле, одна часть которого была ровной, как стол, а другая покато уходила вниз, где клокотало и бурлило озеро черной маслянистой жидкости. Впереди же от края до края вставала стена света, восходящего из разлома, в котором перекатывались волны огня. Не обойти?!

Конь понес купца прямо на эту стену.

— Куда? Куда, дура? — прошептал пересохшими губами Афанасий, а может быть, просто подумал. Все силы ушли у него на то, чтоб удержаться в седле.

Преследователи не отставали, пролетев узкий проход, они вновь стали рассыпаться веером по ровной части плато, обходя справа. Двое-трое скакали уже почти вровень с купцом. До огненной стены оставалось сажен двести. Купец крепче вцепился в шею коня и хотел закрыть глаза, но так было еще страшнее.

Видя, что деваться беглецу некуда, преследователи опять завопили. Сколько уж можно?.. Некоторые выхватили сабли и потрясали ими, то ли пугая Афанасия, то ли борясь с собственным страхом.

Вдруг что-то произошло с белым жеребцом. Купец почувствовал, как и без того крепкие его мышцы напряглись, сокращаясь буквально на разрыв, шея окаменела. Конь подбежал к краю и нырнул в море огня.

Руки Афанасия обожгло, лицо стянуло жаром, как печеное яблоко. Запахло паленой шерстью. Не выдержав, он вдохнул. Легкие обожгло пламенем. Конец? Нет.

Они вынырнули на другой стороне огненного моря. Конь ударился в камень передними копытами, скользнул задними, обрушив потоки каменного крошева. Выбрался. Остановился, повернувшись боком. Замотал хвостом, заржал победно.

Афанасий взглянул на преследователей. Двое остановили коней на самом краю, потрясая саблями. Еще двое, не успев затормозить, налетели сзади и опрокинули передних в огненную бездну. Подъехали остальные. Один, видимо главный, соскочил с седла и, подбежав к тому, кто опрокинул других в огонь, схватил его за ногу и стал тащить вниз, разевая рот в неслышных за ревом огня ругательствах. Тот кричал, вырывался. Другой выхватил из колчана короткий лук, наложил стрелу и спустил тетиву, метя в Афанасия. Та долетела лишь до середины, затем оперение ее вспыхнуло, и даже наконечник не смог коснуться другого берега. Преодолеть расселину преследователи были не в силах.

Купец показал оставшимся на той стороне неприличный жест. Дернув за уздечку, развернул коня и неспешным шагом повел его дальше, по безжизненному, но без огненных выбросов, полю.

Горячий ветерок, дунувший в лицо, показался Афанасию прохладным и чистым. Вонь идущих из-под земли газов — приятной. Он вдохнул полной грудью и почувствовал, что земля уходит куда-то вбок, сбрасывая его со своей тверди, в голове шумит, в глазах темнеет…

Сначала вернулись ощущения. Он понял, что лежит на спине на чем-то твердом и теплом. И кто-то отирает его лицо пропитанной теплой водой тряпкой. Прикасается к губам. Он потянулся за этой водой, впился зубами в тряпку и стал высасывать живительные капли. Над головой загомонили на странной смеси персидского, армянского, турецкого и еще каких-то языков. Значит, вернулся и слух. Тоненькая струйка полилась ему прямо в рот. Он сделал несколько глотков, закашлялся, выплевывая забившую горло гарь, и снова начал жадно пить. Затем попытался подняться, но голова закружилась и он снова упал на землю. Зато смог открыть глаза.

Над ним склонилось несколько небритых, перемазанных нефтью рож с невероятно яркими белками темных глаз. Все в повязанных на голове тряпках. Все в рванье, столь пропитанном сажей и копотью, что изначальный его цвет определить было решительно невозможно.

Чуть скосив глаза, он заметил за их спинами колесо наподобие мельничного, но с приделанными к ободу емкостями. Сложную систему желобов, перегонный куб, поставленный прямо на расселину, из которой тянулось вверх ровное бездымное пламя. Россыпь пустых глиняных кувшинов и рядок таких же, запечатанных сургучом и готовых к отправке. Несколько шатров того же неопределенного цвета, что и одежда добытчиков нефти. Что это именно они, сомневаться не приходилось.

— Салам алейкум, уважаемые, — поздоровался Афанасий.

— И тебе салам, — вразнобой ответили они.

— Откуда путь держишь, что в этих краях забыл? — спросил один, видимо главный.

— Ехал с русским посольством через Ширван, да вот заплутал, отбился от своих, — соврал Афанасий, благодаря Бога, что во время скачки по огненным полям его бедная одежда приобрела такой же неопределенный цвет и вид, как у старателей.

— А откуда у тебя такой конь? — подозрительно спросил староста.

— А сам как думаешь? — спросил купец и тут же пояснил: — Подарок самого сиятельного Ширван-шаха.

— И сокровища, будто в спешке в мешок покиданные, тоже он сам подарил? — с усмешкой спросил староста.

— Ну… С сокровищами тут такая история… Так сразу и не расскажешь, — украдкой сжимая и разжимая пудовые кулаки, пробормотал Афанасий.

— Мы не торопимся, вся ночь впереди, — снова усмехнулся староста.

Другие старатели согласно закивали, издевательски улыбаясь.

Купец начал понимать, что он попал из огня да в полымя. И без драки обойдется вряд ли.

— Ну, значится, так было дело, — начал он. — Пришли мы с Волги в караване посла Василия Панина. Слыхали о таком?

— Ты нам зубы-то не заговаривай. — Голос старосты обрел деревянную жесткость. — Говори, откуда богатство.

— Богатство-то? — вздохнул Афанасий. — Ну, богатство-то, значится, это самое…

Лицо старосты придвинулось к лицу купца. А он только того и ждал.

Кулак Афанасия, змеей вынырнув снизу, врезался в щетинистый подбородок. Замаха в нем большого не было, но старосту подбросило на полсажени над землей. Рухнул он шагах в пяти от остальных старателей. Прежде чем они успели опомниться, кузнец впечатал подошву чудом не сгоревшей сандалии в лицо еще одному. Вбил колено в бедро третьему, отчего тот взвыл раненым оленем. Ухватил за шиворот четвертого и приложил скулой к твердой земле.

Вскочив на ноги, купец успел схватиться за длинную палку с черпаком на конце, коей попытался отоварить его один из нападающих. Дернул ее, разворачивая вокруг себя. Отпустил. Нападающий скрылся во тьме вместе с оружием. Еще одного он встретил ударом ребром ладони по шее, срубив, как тонкую березку, а последнего, самого чахлого, сгреб за шею и чуть придушил. Не до смерти, а чтоб не мешался.

Староста, однако, оказался крепким мужиком. Пошатываясь и мотая головой, чтоб разогнать звон в ушах, он поднялся на ноги. Достал из-за пазухи длинный кинжал и пошел на Афанасия.

Купец присмотрелся. Держал оружие староста неуверенно, крепко обхватив пальцами рукоять, широко размахивал им в разные стороны, временами оставаясь почти беззащитным.

— Не надо лучше этого, — предупредил его купец.

— Да я тебя сейчас на ремни порежу, — прохрипел в ответ староста.

Афанасий вздохнул, шагнул вперед и, уловив момент, когда тот слишком далеко отвел кинжал, перехватил его запястье левой рукой, а правой звонко щелкнул по скуле, метя повыше, чтоб не вывернуть челюсть.

Староста обмяк, кинжал звякнул о камень. Положив руку старосте на горло, Афанасий развернул его так, чтоб закрыться им от начинающих подниматься с земли старателей.

— Все, мужики, порезвились и будя, — сказал он, слегка придавив горло старосты.

Тот пришел в себя, закашлялся, выпучив глаза.

— Если дернетесь, я сначала ему шею сверну, потом остальным. Ну-ка подтверди. — Он тряхнул старосту так, что у того ноги оторвались от земли.

— Не двигаться никому, — прохрипел староста.

Старатели замерли, кто где стоял.

— Вот и славно, — пробормотал Афанасий. — Я вам зла чинить не хочу, но если придется… — Он снова красноречиво встряхнул старосту, окончательно поникшего и смирившегося с поражением.

— Теперь давайте вытряхивайте из-за пазух все, что у меня стибрили, и суйте обратно в мешок.

Старатели нехотя полезли под накидки, доставая браслеты, цепочки и пудреницы, кидая их обратно в шахскую наволочку.

— Вот и хорошо, — одобрил Афанасий. — Да все, все доставайте. У меня сочтено. Хоть одного камешка недосчитаюсь… — Он нажал на шею старосты, тот захрипел в его руках и забился, как висельник.

Несколько старателей поспешно куда-то отбежали и вернулись с мелочью, которую надеялись утаить.

— Ну, что сказать? — покачал головой Афанасий. — Содержимое мешка вы видели, таиться смысла нет, потому предлагаю сделку. Вы доводите меня до ближайшего города на побережье. Какой он тут?

— Баке, — ответил ему нестройный хор голосов.

— Дня полтора ходу, — добавил кто-то.

— Да. До Баке. Помогаете вместе с конем сесть на корабль, идущий за пределы шахства. Это, кстати, куда?

— Это в Чапакчур надо. В Иранские земли, других городов больших в округе нет, и корабельщики туда не плавают. А дальше только Хорасан.

— Ясно. С Хорасаном пока повременим. Значит, в Чапакчур. А на берегу даю вам денег из шахского богатства. Ясно?

— Всех-то зачем брать? — удивился один из старателей. — Возьми одного или двоих. А доберешься, так с ним на месте расплатишься. Они вернутся — поделим.

— А вы уверены, что он вернется, не захочет вас обмануть? — удивился такому предложению Афанасий.

— Родственники мы все, братья, дядья, племянники, свояки да кумовья. Своих у нас не обманывают.

— О как! Что ж, согласен. Пойдешь? — спросил он, наклонившись к уху старосты.

— Пойду, — прохрипел тот в ответ. — Если отпустишь, а то идти некому будет.

— Извини. — Афанасий чуть ослабил хватку, но до конца не отпустил. — Только, чур, все ножи да кинжалы тут оставить.

— Да ты что, сдурел, мил человек: как же в пустыне без ножа? — удивился тот, что предложил сократить число участников похода.

— Палку возьмет потяжелее, — ответил Афанасий. — Иначе не выйдет у нас с вами сделка. Я-то так и так до берега доберусь и по нему к Баке выйду, а вы без золота останетесь.

— Ладно, — согласился староста. — Один с тобой пойду и нож здесь оставлю.

— Что, пойдем али рассвета дождемся? — спросил Афанасий.

— А чего его дожидаться? Много светлее не станет, — ответил освобожденный наконец староста, потирая горло. — А священные огни путь укажут яснее, чем днем.

— Тогда двинули, — сказал Афанасий. — Что ж, не поминайте лихом и простите, если кого зашиб ненароком, — поклонился он старателям, но не слишком низко, так, чтоб видеть их руки.

Добытчики нефти неопределенно закивали: пустяки, мол, с кем не бывает.

Староста подобрал с земли свой кинжал с насечкой арабской вязью по рукоятке, бережно передал его говорливому старателю, видимо следующему по старшинству. Взял палку-черпалку, открутил от нее черпак и крутанул в руке пару раз для пробы. Остался не очень доволен, но смолчал. Афанасий подумал было попросить напоить коня, но понял, что ни за какие деньги в этих мертвых краях воды не найдет. Вода — это жизнь, а мертвецам золото ни к чему.

— Ну, давай веди, что ли? — молвил Афанасий, залезая в седло.

Без лишних разговоров староста повернулся и пошел по дороге бодрым, размеренным шагом привыкшего к дальним переходам странника. Купец тронул поводья, направляя коня следом. Он сначала оглядывался через плечо, опасаясь, не кинут ли чего в спину, но обошлось.

Скоро приспособления для нефтедобычи скрылись вдали. Пейзаж, спокойный у выработок, снова начал приобретать апокалиптический вид. Поднялись над равниной столбы синего газового огня, вскипели озерца нефти, распространяя удушливый чад. Однако такого жара, который пришлось испытать Афанасию, уже не было.

— И далеко жуть эта тянется? — спросил Афанасий провожатого.

— Нет, скоро уже закончится. К концу дня к горам подойдем, что котловину от мира отделяют, — ответил тот. — А там уже и до Баке недалеко, — добавил он, предвосхищая следующий вопрос. — А коня еще раньше напоить сможешь. Там, у гор, источник есть. А вокруг оазис малый. Цветет все буйным цветом, потому как воды хоть залейся, а подземное тепло все время греет. Там и заночуем.

Афанасий кивнул, хоть проводник и не мог его видеть. Купцу хотелось немного поговорить, но он чувствовал некоторый стыд. Похитил человека, оторвал от работы, сначала харю разбил, потом чуть не придушил. Теперь с расспросами приставать?

Чтоб отвлечься, достал книжицу Михаила. Перебросил несколько страниц, надеясь найти что-то интересное про сию чудную местность. Ни слова. Тогда он вынул из мешочка на поясе специально заготовленный уголек, коим давно собирался что-нибудь вписать, да все было недосуг. А вот сейчас можно.

«Недалеко от города Баке есть места, где газ из-под земли прямо на поверхность бьет. Горюч тот газ, потому воспламеняется от других огненных выбросов, коих вокруг множество. И тянутся эти огненные равнины…»

— Ну, вот и конец равнине огненной, — услышал он голос проводника, словно бы перекликающийся с его собственными мыслями.

Купец оторвался от книжечки, в которой аккуратно, как писарь, рисовал буквы, высунув от усердия язык. Пока он старался, уже рассвело, хотя веселее и светлее не стало, как и предсказывал староста. Выжженный камень под ногами сменился крупным песком. Нефтяные озерца пропали, и только тяжелый удушливый запах напоминал о газовых разломах.

— Э, уважаемый, — окликнул его староста. — Мне отойти надо.

— Куда это? — не понял Афанасий, с седла оглядывая пустынные окрестности.

— По нужде, — ответил он.

— Хм, ну иди, конечно, — согласился Афанасий. «Дело святое», — подумал купец. Из него-то на такой жаре вся влага через кожу испарилась.

Староста кивнул и сошел с дороги. Обошел нагромождение камней, повозился, присел, скрывшись из виду. «Ровно баба», подумал Афанасий. Убедившись, что расселин нет, а от коня на ровной поверхности старосте не убежать, вновь достал книжицу. Раскрыл.

— А-а-а-а-а! — прервал его мысли крик. — Помоги! А-а-а-а-а!!!

Кричал староста.

— Держись! — закричал Афанасий, слетая с коня.

Не помня себя, бросился к груде камней. Обежав ее, заметил старосту. Тот сидел на песке как ни в чем не бывало, на губах его играла гадкая усмешка. Почувствовав опасность, купец затормозил, но поздно.

Песок под его ногами подался. Плоские сандалии не удержали. Он почувствовал, что скатывается. Замолотил руками, пытаясь остановить падение, но песок просыпался сквозь пальцы. В облаке пыли он упал на дно внезапно появившейся воронки. Отплевываясь и протирая глаза, попытался встать, но песок опять сдвинулся, как живой. Афанасий упал на спину.

— Лучше не шевелись, — появилось над ямой улыбающееся небритое лицо. — А то так и до беды недолго. Засосет по самую макушку. Задохнешься. Медленно выбирайся, под себя подкапывая. Вершок за вершком. К вечеру, — староста из-под руки посмотрел на алеющей восток, — может, и вылезешь.

— Ах ты… — захлебнулся ругательствами Афанасий.

— И молчи. Не то сольпуги тебя услышат, и тогда точно конец.

Афанасий вскочил, бросился вверх по склону, к старосте, но песок опять мягко опустил его на дно. Он снова вскочил, но не смог сделать и шага — ноги увязли по колено.

— Говорю же… А… — махнул рукой староста. — Ладно, русич, счастливо тебе оставаться. Выберешься, к нам не приходи, все равно не найдешь. А найдешь, убьем без разговоров. Понял? — Он грозно тряхнул палкой над краем ямы и исчез.

Афанасий остался один. Ему не надо было рассказывать, что будет дальше. Староста возьмет коня, сокровища, вернется к родственникам. Они уйдут в город, купят себе домики, заживут как люди и даже не вспомнят добрым словом безвестного тверского купца, умершего в пустыне.

— Эй, друже! — крикнул Афанасий во всю силу своих легких. — Верни-и-ись!

Нет ответа. Далекий всхрап коня, почуявшего приближение чужака. Едва слышные уговоры. Еще немного, и он вскочит в седло, тогда…

— Э-э-эй! Эге-гей! — заорал Афанасий надсаживаясь. — Вернись, тайну великую раскрою!

— Какую еще тайну? — раздался недовольный голос. Над краем показалась небритая физиономия старосты.

Пущенный твердой рукой нож сверкнул в воздухе. Сделав один оборот, ушел в горло по самую рукоять, оборвав зарождающийся крик. Песок жадно и без остатка впитал поток крови.

— Вот и славно, — пробормотал Афанасий, вглядываясь в закатившиеся глаза убиенного старосты. — Жаль, палочка вниз не свалилась, — разговаривая сам с собой, он отгонял нахлынувший страх. — Ну да ничего.

Купец примерился, нельзя ли как-то ухватится за тело, стащить его вниз и, подложив под ноги, использовать как лестницу. Протянул руку, стараясь, чтоб подошвы сандалий не колыхнули песка. Не вышло. Что ж, значит, придется копать. Вершок за вершком, как и говорил староста.

Чтоб не сталкиваться с мертвецом лицом к лицу, он отвернулся и взялся за противоположный край ямы. Ладонями сгребал под себя песок, как курица сор, и утрамбовывал его ногами. Хотел снять сандалию и грести ею, но голой пятке было слишком горячо, пришлось снова обуться. Оторвал от подола куски ткани и намотал на ладони.

Постепенно рассвело. Солнце стало нестерпимо палить спину, на рубахе проступали влажные соленые разводы и тут же высыхали, превращая ее в панцирь. Ворот стал тереть шею.

За два часа он продвинулся на пол-аршина. Староста не соврал. Если Афанасий раньше не умрет от жажды, то и правда окажется наверху к вечерней заре. Видать, не первый он, кто оказался в этой ловушке. Афанасию подумалось, что неплохо бы поискать под ногами, вдруг найдет чьи-то кости, а рядом с ними топор, нож или хотя бы еще одну сандалию. В конце концов можно будет взять человеческую лопатку и использовать ее как… как лопатку. Он засмеялся невольно получившейся шутке. Вот только смех вышел натянутым и нервным. Ближе к вечеру он отвоевал у песка еще пару аршин. Солнце опустилось к горизонту. На яму, в которой не покладая рук трудился тверич, стали наползать зубастые тени скал. Песок в тени приобретал неприятный, железистый оттенок, напоминавший свернувшуюся кровь.

«Ничего, ничего, — думал Афанасий. — Совсем к зорьке вечерней не получится, но к ночи вполне. В темноте и работа легче пойдет. Не так жарко, песочек остынет. Главное, чтоб конь прогуляться не вздумал». Он подналег, глубже врываясь в песок, тем более, что он тут был более каменистый и плотнее ложился в кучу под ногами. Правда, и пальцы обдирал сильнее. Купец заметил темные пятнышки крови на обмотках.

Вдруг за спиной, на самой границе зрения, что-то шевельнулось. «Покойник поднимается, — шевельнулась дурная мысль. — И даже ножа нет…» Афанасий обернулся и внимательно посмотрел на труп. Староста лежал в той же позе, в которой принял смерть. Вспухший на жаре и уже начавший слегка пованивать. С закатившимися глазами и оплетенной лыком рукоятью ножа, торчащей из горла. Мертвее мертвого.

Нет? Шевельнулся? Афанасий протер запорошенные песком глаза. Или и правда почудилось? Или рука трупа действительно шевельнулась? Пальцы дрогнули. Купец от испуга чуть не скатился с насыпанной им горки. Голова старосты чуть повернулась, уставившись на него слепыми бельмами глаз в окружении почерневшей плоти.

— Господи… — пробормотал Афанасий, широко крестясь. — Иже еси на небеси, да святится имя…

Он оборвал молитву на полуслове. Что-то темное пробежало по песку и нырнуло под труп старосты. Завозилось. Купец присмотрелся, но ничего рассмотреть не смог. Зато услышал подозрительное щелканье и чавканье. Будто кто-то положил на одну костяную пластинку кусок мяса, а другой пластинкой бил по нему сверху, иногда промахиваясь. Звук получался премерзостный.

Еще одна тень размером с небольшую собаку прошмыгнула к трупу. Тот задергался, затрясся, будто в падучей, и, кажется, даже чуть сдвинулся в направлении Афанасия. Купец пискнул, занеся руку для очередного крестного знамения, да так с ней и застыл.

Голова старосты затряслась, что-то захрустело, из темного рта вывалился длинный язык и повис тряпкой. Волосы на темени зашевелились, меж ними мелькнула блестящая палка в палец толщиной. Волосатая, суставчатая, с крючком на конце, она более всего напоминала… паучью лапу.

Афанасий не верил своим глазам. С замиранием сердца он следил, как над головой старосты расцветает веер новых лап, а следом появляется огромная волосатая морда.

Животное внимательно посмотрело на остолбеневшего купца черными бусинками немигающих глаз, угрожающе подняло передние лапы, разверзло огромные челюсти и пронзительно запищало. Оно не собиралось нападать, просто отпугивало от своей добычи. И не только от своей. Через мгновение около тела копошилась уже чуть ли не дюжина пауков. Огромных. Размером с мелкую шавку. Волосатых. Длинноногих. Они наскакивали, вцеплялись могучими челюстями в одежду, рвали ткань, как палые листья, и отхватывали от тела огромные куски.

Теперь понятно, почему староста говорил ему остерегаться сольпуг. Видел он этих пауков в низовьях Волги, но там они были в вершок, может, полтора длиной. Их челюсти могли разве что прокусить кожу, но яда не содержали, а эти… От таких чудовищ-переростков можно ждать чего угодно. Кто знает их аппетиты? Наедятся ли они старостой или, обглодав его до костей, примутся за Афанасия? За свеженького. Словно в ответ на его мысли, по песку зашуршали когтистые лапы, неразличимые в наступивших сумерках.

Кинутся? Нет? Вроде обошлось. Но выбираться отсюда надо, чем быстрее, тем лучше. Афанасий, стараясь не обращать на пауков внимания, принялся сваливать песок себе под ноги. Мало-помалу голова его поднялась над краем ямы, постепенно стали вылезать и плечи. Кузнец не оглядывался, но слышал, как смачное чавканье сменилось сухим треском друг об друга паучьих панцирей. Значит, от старосты осталось совсем мало, еще немного — и самые хлипкие пауки, отлученные от кормушки, направятся искать себе новое пропитание. И тогда уж купцу точно несдобровать.

Афанасий подналег. Он загребал песок огромными горстями и сваливал под ноги кучей, не успевая даже толком его утаптывать. А звуки паучьей битвы становились все громче. Наконец ему показалось, что высоты накопанной горки уже почти хватит. Еще чуть.

Но этого «чуть» у него не оказалось. Скрип членистых лап за спиной стал нарастать, приближаться. Раздался противный, не сулящий милосердия писк.

Изо всех сил он оттолкнулся ногами, выбрасывая тело вперед и вверх. Упал брюхом на край ямы. Почувствовав, как оползает песок, заработал руками и ногами яростно, будто греб против сильного течения, плюясь и отфыркиваясь. Подтягиваясь на разбитых в кровь пальцах, выбрался на твердое место грудью и животом. Перевернулся на спину. Вытянув ноги из ямы, пополз на спине, елозя пятками по зыбучему песку. Снова перевернулся, встал на четвереньки. Побежал. Поднялся. Конь ждал его. Мешок с сокровищами по-прежнему висел притороченным к седлу. Слава богу, все на месте.

С разбегу он запрыгнул в седло и поцеловал коня между ушами. Раскинул руки в стороны и заорал, чувствуя, как снова возвращается к нему жизненная сила. Наоравшись вдоволь, он, не в силах преодолеть болезненного любопытства, бочком подвел коня к яме. Заглянул вниз. В едва долетавших до дна отсветах горящих газовых столбов увидел клубок волосатых паучьих ног и тел, которые то ли дрались, то ли пытались вылезти из ямы, забравшись друг на друга.

Купца передернуло. Он хотел плюнуть на дно ямы, но пересохший рот не дал слюны.

Почувствовав присутствие Афанасия, пауки, как по команде, повернулись к нему, ловя в прицел черных, подобных бусинам, немигающих глаз его могучую фигуру. Заверещали и побежали в его сторону, ловко цепляясь за осыпающийся песок крючками на кончиках членистых ног. Несколько теней метнулось к нему по краю ямы.

Афанасий поймал ногами стремена и направил коня, посеревшего от пепла и гари, по едва заметной дороге. Тот, усталый и мучимый жаждой, полетел стрелой, желая убраться из этих проклятых мест.

Пауки кинулись было в погоню, но тотчас поняли ее бесполезность. Остановились, как по команде, и разбежались по своим делам, исчезая между камнями. Только пустые глазницы дочиста обглоданного черепа еще долго смотрели вслед удаляющемуся всаднику.