Глава девятая
Продравшись через в изобилии окружающие Каллур леса и болота, друзья вышли на проезжую дорогу. Там они повстречали караван со специями и рисом, идущий в Коилконду. За пару серебряных монет сторговали себе место на телеге и ежедневную миску сладкой рисовой каши. Разжились у торговцев одеждой, подстриглись у брадобрея, случившегося в попутчиках, и приехали в город вполне приличными людьми.
В ожидании каравана на Гульбаргу, потолкались на местном базаре, переночевали на постоялом дворе, а с утра выехали. Афанасий рассчитывал встретить в Гулбарге Мехмета, который должен был прибыть туда с подкреплением, чтоб предпринять новый поход на Виджаянггар, но что-то не срослось. Потрепанное войско Фарад-хана, не дождавшись помощи, ушло обратно в Бидар. Афанасий думал, что по его следам к дому двинется и мулла, но тот захотел проводить купца до побережья. Ну, и страну посмотреть заодно, коль выпала такая карта.
Признаться, Афанасий был этому несказанно рад, без хоросанца он скучал бы всю дорогу. Да и мулла, похоже, привязался к тверичу. К тому же в хилом книжнике-домоседе проснулась страсть к путешествиям и приключениям. Конечно, не таким опасным, как пришлось им пережить, а с деньгами, да с едой, да под охраной, да не своими ногами, а на возке, но то ли еще будет? Тем более что в глазах маленького человека появился суровый блеск, в чертах лица – монетная чеканность. Эдак он великим воином еще станет, заслышав имя которого, народы будут падать ниц, а крепости – распахивать ворота, усмехался про себя Афанасий, поглядывая гордый профиль муллы.
Из Гулбарги они направились к Аланду. От Аланда пошли в Амендрие, из Амендрие – к Нарясу, из Наряса – в Сури, а из Сури – к Дабхолу, пристани, куда съезжаются торговые люди со всего Индийского и Эфиопского поморья. Там за два золотых Афанасий купил место на палубной таве новой конструкции, идущей в Ормуз, – жемчужную столицу мира.
Прощание с муллой вышло сумбурным, нелепым. Они стояли на пристани, друг против друга, глотая слезы, силясь сказать многое и не находя подходящих слов. Наконец просто обнялись по-братски и разошлись. Афанасий – к скрипучему корабельному трапу, а мулла – к базарной площади, на которой уже собирался идущий в Бидар караван.
Про все свои приключения купец хотел записать угольком в книжицу, пару раз принимался, да слова никак не находились. Мысли, такие красивые в голове, на бумаге смотрелись бессвязными и нелепыми, совсем не передавали всей глубины его переживаний. Царапая страницы, он замарывал написанное, давая себе обещание, как вернется, пойти к писцу знатному, чтоб научил. А пока он кратко, без подробностей перечислил города, где пришлось побывать.
– Господин, вы б ноги убрали, а то проход нам нужен, – раздалось над ухом.
Афанасий поднял глаза. Перед ним стоял человек в замаранной смолой рубахе, едва прикрывавшей худое, покрытое шрамами тело. На шее у него висела серебряная дудка, что неопровержимо свидетельствовало о его роли в судовой иерархии – боцман. Голос у него был вкрадчивый, почти ласковый. Голос кота, умурлыкивающего мышь, чтоб она не вертелась, пока он будет ее когтить. И лицо под стать. Жесткое, злое. С белыми ниточками шрамов на загорелом лбу и щеках.
Афанасий покачал головой недоуменно, мол, вон сколько места, чем я-то помешал? Но ноги все-таки поджал.
– Человек у нас помер. Сейчас хоронить будем. А то скоро шторм начнется, не до него станет, – буднично пояснил боцман и ушел к кормовой надстройке.
Афанасий оценил ширину прохода и решил уйти вовсе. Неторопливо поднявшись, держась за мачту, чтоб качающаяся палуба не выкинула ненароком в море, отошел к корме. В последнее время встречи с покойниками и даже просто упоминания о смерти начали тяготить купца. Все чаще задумывался он о вере христианской, и о Христовом крещении, о постах, святыми отцами устроенных, о заповедях апостольских и о грехах своих, что не отмолить… Думал даже по возвращении на Русь податься в какой-нибудь монастырь, чтоб там с братьями…
Скрипнула дверь кормовой надстройки. Из темной духоты мореходы с натугой вытащили завернутый в парусную ткань сверток в бурых пятнах и понесли его к скуле корабля, приседая и покряхтывая. При жизни усопший был человеком дородным, роста немалого. Да еще и к ногам его был примотан старый якорь с отломанной лапой, чтоб мертвец сразу на дно ушел, а не носился по волнам, неприкаянный. Следом за моряками шел юнга, держа в руках парусиновый мешок, в коем явно лежали книги, распирающие его уголками корешков.
Боцман произнес короткую напутственную речь. Мореходы без особого почтения выбросили тело за борт и даже не глянули, пошло оно ко дну или нет – были у них дела и поважнее.
Мальчишка подошел к борту и размахнулся, чтобы кинуть мешок следом. Афанасий поймал его за руку.
– Э, стой, зачем это ты?
– Боцман выкинуть велел, то книги шайтанские.
– Погоди, дай мне.
– А ты мне монетку дай, – хитро прищурился юнга.
– Я тебе щас по башке дам так, что сам за борт вылетишь, – пригрозил Афанасий.
Юнга вздохнул и протянул мешок, было видно, что такое грубое обращение ему не в диковинку.
– А что ж за покойник-то был такой умный? – спросил его купец уже спокойно.
– Брат нашего капитана, близнец, одно лицо, – ответил совершенно не обидевшийся на грубое обращение юнга. – Только капитан веселый, поесть любит, выпить, а брат его – черный словно ворон, худой как жердь. И бормотал все что-то. Прибился к нам в Чауле, чтоб домой отвезли. Он не хотел ждать, пока вернемся, до Дабхола с нами пошел. Пока плыли, они с братом все время вместе проводили, часто кричали друг на друга, а недавно чего-то повздорили, брат капитана по голове посохом своим и стукнул. А тот его ножом успел достать. Оба рядом и легли. Только вот брат потом помер через три дня, глазища кровью налились, ужас, а капитан очухался, хотя и плох еще, конечно. Не ходит. Рана кровит. Да тоскует по брату.
Ох, везет мне на братьев-близнецов, подумал Афанасий.
– Из каморы своей не выходит почти. Лежит лицом в койку, – продолжил юнга. – Не пускает к себе никого.
– А из-за чего они поссорились-то?
– Да кто ж их разберет?
– Ладно, иди, книги я возьму, – купец выудил из кошеля самую мелкую серебряную монетку. – На вот тебе.
– Спасибо, господин. Только уж если боцман поинтересуется, почему книги за бортом не оказались, вы уж сами разбирайтесь, ладно? – юнга подхватил монетку с широкой ладони купца.
– А что, боцман теперь за главного?
– Больше некому, – ответил мальчишка, исчезая в трюме.
– Ладно, – ответил ему вслед Афанасий и поднял тяжелый мешок. Поджав под себя ноги, уселся на укрепленный под мачтой ларь и развязал горловину. Извлек из мешка книгу в кожаном переплете. Развернул. С первой страницы на него глянул коричневый строгий лик с голубыми глазами и сиянием над головой, будто списанный с церковной иконы. Да не на католический манер, а на православный. И кресты на плечах.
Афанасий, стосковавшийся по православной вере, поспешил перелистнуть страницу. Глаза у него полезли на лоб. Канон был православный, с буквицей и крестами же, а вот буквы – загадочные, непонятные. Чем-то они были похожи на персидский алфавит, но переписанный очень ленивым писцом. Многие обороты опущены или нарочито упрощены, будто в азбуке детской, однако, если привыкнуть, то все вполне понятно.
Благовейно шевеля губами, он вчитался в текст, переводя в уме на русский: «Родословие Иисуса Христа, Сына Давидова, Сына Авраамова. Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его; Иуда родил Фареса и Зару от Фамари; Фарес родил Есрома; Есром родил Арама; Арам родил Аминадава; Аминадав родил Наассона; Наассон родил Салмона…». Евангелие от Матфея?! Как есть оно. А что язык чудной, так разве настоящей вере-то помеха?
– Господин, вы бы ушли в трюм, если промокнуть до нитки не хотите, – вырвал его из хитросплетений родословной Иисуса тот же голос, что давеча возвещал о смерти брата капитана.
Афанасий поднял на боцмана недовольный взгляд. Тот выдержал его спокойно, махнул рукой в сторону горизонта.
– Шторм надвигается, скоро накроет, а кораблем править тяжело, Саак над всеми нами будто смеется, в такой момент он как бы в беспамятство впадает. Мы нос к волне удержать попробуем, но без капитана это трудно. Захлестнет, на палубе воды по колено будет. Шли бы вы в камору, пока вам бумагу не подпортило.
Афанасий не стал спорить, тем более, что первые порывы насыщенного влагой ветра уже налетали на корабль, грозя и вправду испортить чернила. Запихнул Евангелие обратно в мешок, где лежали еще несколько нечитаных книг, и пошел, куда было сказано. Про себя подумал, что там же, в мешке, наверняка были крест и иконы, может, в окладах да с каменьями. Их-то мореходы не сочли нужным отправить за борт вслед за хозяином.
Кормовая надстройка корабля была поделена на три каморы, – две маленьких и одну большую, общую. В одной из маленьких лежал в беспамятстве раненый капитан. В другой, за тяжелой дверью под пудовым замком, хранилась корабельная казна и пороховой запас. В общей собрались те, кто, как и Афанасий, заплатили за проезд. Пара хорсанских купцов, толстых и сонных как боровы. Средней руки дьяк с мальчиком-помощником, таскающим вслед за начальником лакированный ящик с документами и письменными принадлежностями, и непонятный тип с вострым носом и бегающими глазками в до бровей натянутой на голову чалме.
Все они, непривычные к морским путешествиям, возлежали на кинутых по углам коврах с подушками и ликами были зелены. Ох, не натравили бы на пол, подумал Афанасий, а то ковры на жаре и сырости вмиг завоняют, совсем жизни не будет. Придется в трюм перебираться.
Ветер засвистел в снастях, набирая силу. Таву закачало сильнее. Разнеслись над палубой вопли боцмана, принявшего на себя началие вместо скорбного головой капитана. Закудахтали в нижнем трюме взятые в дорогу куры. Заблеяла коза. Нос провалился между двух волн, корма поднялась. Что-то снаружи затрещало, поломавшись, натужно завыли гвозди в обшивке. Обитателей каморы побросало друг на друга. Из плошки с фитилем плеснул на руку одного из купцов раскаленный жир.
Корабль снова тряхнуло. Защелка соскочила, дверь на палубу с треском распахнулась. Афанасий обомлел. Раззявы, ругнулся он едва не вслух.
Парус был поднят. Он висел на единственной рее, надувшись пузырем и до отказа натягивая звенящие канаты. Влекомая им тава шла поперек волн, зарываясь в них носом и опасно кренясь. Мачта скрипела натужно, грозя сломаться. Мореходы тянули снасти, пытаясь свернуть парус под рею, но что-то им мешало.
Помочь что ли, подумалось купцу. Или ну их, сами справятся, не первое, чай, плавание. Сильный порыв ветра чуть не опрокинул судно. Оно опять зарылось носом, подняв над волнами корму с рулевым веслом, снова стало заваливаться на бок. Загрохотал в трюме, перекатываясь, плохо прикрепленный груз.
Вот кто так делает, подумал Афанасий. Если все тюки к одному борту прибьет, сами перевернемся, без всякого ветра. Каким-то чудом тава выпрямилась, встала на ровный киль, но ее тут же накрыло новой волной. Один канат оборвался и, как на карусели, прокатил за борт не успевшего отцепиться морехода. За ревом стихии никто не расслышал его последнего крика.
Ох, потопнем, мысленно перекрестился купец и, наступая на ноги сидящим, выскочил на палубу. Закрыв рукавом лицо от злых соленых брызг, вцепился в борт. Свободной рукой поймал за шкирку поскользнувшегося на мокрой палубе боцмана.
– Зачем парус не убрали?
– Не успели! – отмахнулся тот, пытаясь вырваться, но Афанасий держал крепко. – Теперь придется канаты рубить.
– Нельзя, унести полотнище может, – прокричал ему в ухо купец. – Запасной есть?
– Сам знаю, что может. И запасного нет, – отмахнулся боцман. – Но что делать прикажешь?
Было заметно, что он растерян и зол.
– Гони сюда людей покрепче пару-тройку! – прокричал Афанасий, отпуская воротник боцмана. – И сам приходи.
Тот кивнул и растворился в пене морской, перехлестывавшей через широкий корпус тавы. Афанасий обозрел снасти, вцепился в один из канатов, потянул. Тот даже не шелохнулся. Не к добру. Через некоторое время рядом с Афанасием появились трое дюжих мореходов.
– Держите вот тут, – крикнул им купец. – Взялись? А теперь тяните, что есть духу.
Он уперся ногами в палубу и потянул сам, напрягая жилы. Мореходы ухватились за канат, помогая. Канат заскрипел, но не сдвинулся ни на вершок.
– На раз-два, взяли! – крикнул Афанасий. – Раз, два… Взяли! – канат не поддался.
Порыв ветра снова едва не опрокинул корабль.
– Держите тут, не отпускайте ни в коем разе, – бросил он мореходам, проверил, не выпал ли из-за голенища нож, и полез по веревке вверх, помогая себе ногами.
Лезть было тяжело. Мачту крутило и раскачивало, веревка норовила вырваться из рук. Один раз взглянув вниз и чуть не сорвался, палуба внизу показалась маленькой, не больше стоптанного башмака, а матросы – ползающими по нему муравьями. Добрался до скрипящей, норовившей сломаться реи, закинул на нее ноги и выдохнул облегченно – добрался. Теперь надо смотреть, где беда. А, вот в чем дело-то! Канат был не новый, связанный в нескольких местах, один из узлов попал на бороздку блока и соскочил, застопорив его и не давая свернуть парус.
Афанасий подсунул под узел рукоять ножа, пытаясь высвободить блок, но длины рычага не хватило. Примерился резать канат. Нет, не выйдет, освободившийся парус вмиг сорвет и ветром унесет. Вместе с Афанасием, кстати.
Новый порыв ветра едва не стряхнул его вниз, наклонив мачту так, что рея почти коснулась воды. Волна встала невдалеке и покатилась, метя прямо в борт. Если корабль не выровняется – захлестнет, и поминай как звали.
Афанасий размахнулся и ткнул ножом в парус. Лишь только кончик лезвия коснулся грубой ткани, она разошлась, ветер со свистом и треском рванулся в прореху. Парус обвис, хлопнув на прощание. Тава качнулась в другую сторону и скакнула из-под волны. Заскрипела, забираясь на следующую, скатилась с нее, как на салазках и дрожа всеми снастями, выровнялась.
Кормчий налег на рулевое весло, разворачивая корабль носом по ветру, чтоб не мотало. Афанасий, руками и ногами вцепившись в канат, соскользнул на палубу. Больно ударился пятками в настил, чуть не упал, но мореходы поймали его в крепкие объятия.
– Ай, спасибо тебе, господин, – проорал ему в ухо боцман, и неясно было, чего больше в его словах – истиной благодарности или едкой иронии. – Теперь что с парусом делать?
– Зашьете! – крикнул в ответ Афанасий. – Когда ветер стихнет!
Держась рукой за борт, он прошел до кормовой надстройки. Закрыл за собой дверь, пробрался в дальний угол, подальше от совсем позеленевших купцов и дьяка. Снял промокшую одежду. Как в одеяло, завернулся в приобретенный в дороге сухой халат и заснул.
К утру слегка распогодилось, волны лишь изредка напоминали о себе похлопываниями по корме. Серо-свинцовое небо просветлело. Прорванный парус расстелили на палубе, и все свободные от вахты мореходы уселись вокруг, сшивая его воловьими жилами.
Обитатели общей каморы однако носа на палубу не казали.
Афанасий устроился на пустынной носовой надстройке, захватив с собой мешок с книгами. За день он одолел напрестольное Евангелие, вслух повторяя каждый стих, и благодать проливалась ему в сердце, и светлело на душе.
На следующий день, когда чиненый парус медленно развернулся и потянул таву к родным берегам, купец прочел зачала, прокимны и аллилуарии богослужебного Апостола. Вторая книга далась ему, привыкшему к письменам, гораздо быстрее. Утром третьего дня уселся на привычное место и открыл псалтирь следованную, с чинопоследованиями. Но едва успел прочитать несколько страниц, к нему по лесенке поднялся боцман. Кашлянул в кулак, привлекая внимание.
– Чего тебе? – спросил купец, не отрывая глаз от страницы.
– Господин, – замялся боцман, – беда у нас.
– Что за беда? Вроде, плывем справно, парус починили, еды вдоволь и воды хватает. Или нет?
– Заблудились мы, господин, – пробормотал боцман, косясь по сторонам, не услышит ли кто раньше времени.
– Как так? – Афанасий закрыл книгу и внимательно взглянул в угрюмое лицо боцмана. Нет, не врет, не шутит. – C чего ты взял?
– Земли мы, господин, с начала шторма не видели, дней пять уже. По времени уже должны были воды Инда показаться, их в воде не пропустишь.
Афанасий кивнул, вспомнив темную полосу ила и грязи, выносимую рекой далеко в море.
– Но нет их. Точно заблудились, господин.
– Так куда же ты смотрел?! – воскликнул Афанасий.
– Так я что, господин? – заканючил боцман. – Я поставлен за командой следить, а не кораблем править. То капитана забота, а он при смерти.
– И то верно, – понизил голос Афанасий. – А от меня ты чего хочешь?
– Думаю я, господин, что вы единственный на борту, который в мореходном деле что-то соображает. Вон как ловко беду поняли и с парусом управились. От мореходов толку никакого, они только снасти тянуть могут. Остальные больше по торговым делам и к морю не привыкли. Некоторые вообще на корабле в первый раз. А про себя я вам уже сказывал. Я над командой…
– Да, сказывал, – оборвал его Афанасий. – Уразумел я. Садись рядом, думать давай.
Боцман присел.
– Что с компасом, с астролябией что? Какие там еще морские приборы есть?
– Компас в первый день шторма сорвавшимся блоком покорежило, господин. Других приборов у капитана не было, да и зачем, мы в море не отходили, все вблизи берега держались. Да и все равно, без солнца и звезд бесполезны эти приборы.
– Это понятно. Значит, реку Инд мы не пересекали? – Афанасий загнул палец на память, – Чаул на берегу не видели?
– Не доплыли мы даже до Чаула, – сокрушенно подтвердил боцман.
– И на берег нас не выкинуло, – Афанасий загнул третий палец. – Значит, нести нас может либо на запад, где полуостров Аравийский, либо Эфиопия.
– Что? – удивился боцман.
– Абиссиния черная, – поправился Афанасий. В странах мусульманских ее предпочитали называть так. – Там, слыхивал я, веры правильной не знают, в дикости живут люди с черным цветом кожи. А может, на юг?
– Господин, не надо на юг, – аж поперхнулся боцман. – Там земли на многие месяцы нет. А что дальше, и вовсе неведомо.
– Это уж куда вынесет, – философски ответил Афанасий. – И солнца не видно. Давай мы с тобой вот что решим – сворачивать ли парус до того времени, как с направлением определимся, или дальше под ним пойдем невесть куда?
– Да господин, сколько по морям хожу, такого не было. Ну, скроется берег на день, ну, на два, но чтоб неделями… Такое в первый раз.
– Так что решим-то?
– Да не знаю, я ж простой боцман, а не судоводитель, не хочу, чтоб с меня капитан за загубленный корабль спросил.
– А с меня?
– С вас, господин, какой спрос? – усмехнулся боцман. – Тем более я точно его загублю, а с вами хоть шанс есть.
– Да я ж тут вообще… А, ладно, – махнул рукой купец, понимая, что с боцмана толку никакого не будет. – Оставляем парус и плывем два дня. Если к тому времени не прояснится, опускаем парус и ждем. Если прояснится, понятно будет, куда плыли и надо ли возвращаться, или приставать куда.
– Я тогда на палубу пойду, людям задам работы поболе, чтоб им разные мысли в голову не лезли. А вы уж, господин, со страдальцами из каморы поговорите, да и вообще… – попросил боцман, направляясь к трапу.
– На том и порешим, – ответил Афанасий и снова погрузился в чтение. Лучше так, чем грустными мыслями томиться да в ожидании время проводить.
Два дня пролетели для него незаметно. На третий всех разбудил крик впередсмотрящего.
– Земля, земля! – надрывался матрос в лоханке приделанного к мачте «вороньего гнезда».
– Земля! – подхватили на палубе.
Протирая глаза, Афанасий вылез из каюты и, опершись о борт, глянул, куда указывал матрос. Вдалеке, в туманной дымке вырисовывались очертания высокой скалы на фоне темно-зеленой полоски растительности.
– Не похоже на индийский берег, я такой скалы не помню, – сказал боцман.
– Добро утро началось, – пробормотал Афанасий вполголоса. – Ты давай найди в трюме место укромное и карту туда притащи, а я сейчас умоюсь и спущусь. Покумекаем.
Боцман кивнул. Афанасий пошел на нос, из ковшика, цепочкой прикованного к лоханке, ополоснул лицо теплой забортной водой. Прополоскал рот, в котором со вчерашнего дня будто кошки ночевали. А вроде и не пил ничего хмельного, от переживаний видать. Сплюнул за борт тягучую слюну. Утер лицо подолом рубахи и спустился в трюм. Перешагнул через храпящих мореходов ночной вахты, обошел клетки с курами и загоны, в которых меланхолично жевали сено приготовленные к закланию барашки.
Боцман расположился в дальнем закутке, под открытым по случаю жары и тихой погоды грузовым люком. Поставил на попа бочонок с водой и расстелил на нем толстый пергамент с картой. Была она не очень подробна, так и зияла белыми пятнами. Зато украшений в виде навигационных звезд, дующих ветрами толстощеких младенцев и бородатых Посейдонов с трезубцами на ней было в избытке.
– Ну, чего у нас тут?
– Плохо все, господин. Если так смотреть, чтоб север был тут, – боцман повел пальцем по карте, то единственная земля по левую руку – остров Сокотра.
– Значит, по правую руку у нас полуостров Аравийский располагается, а по левую, за островом тем, – Абиссиния, земля людей, ликом темных?
– Как есть.
– И куда нам подаваться, по-твоему?
– Я б ни туда, ни туда не подавался, господин, – ответил боцман. – Про остров этот говорят – место проклятое, оттуда никто не возвращается. Рассказывают, что дикие люди там живут, всех убивают. А может, и чудища какие. В Эфиопию соваться тоже не хочется, оттуда выбирались, но не все и не без приключений.
– А может, в Аравию? Там, вроде, нормальные люди живут?
– Жить-то живут, да где? Ближе к морю Средиземному. А этот берег весь на многие дни пустынный. Песок один. Сгинем.
– Так зачем нам приставать вообще, корабль развернем и в обратный путь тронемся? – удивился Афанасий.
– Не выйдет, – вздохнул боцман. – Вода на исходе. Не так много мы ее с собой взяли, на индийском-то берегу везде набрать можно. Дня на три всего запасов и хватит, а плыть семь-восемь да и то при попутном ветре.
– Да, – Афанасий задумчиво почесал в затылке. – Больше трех дней человек без воды не протянет. Выходит, в Эфиопию править надо?
– Да, господин, иначе никак.
– Ну что ж, вели кормчему… ну, рулевому поворачивать за остров потихоньку. Да мористее держитесь, а то вдруг у чудиков с острова лодки есть большие. Нападут.
– Это понятно, – кивнул боцман. – Вы б, господин, поговорили с капитаном, чтоб он в курсе нашей затеи был.
– Думаешь, стоит? Может, пускай пока в каюте лежит и не знает ничего?
– Пороть линьком на баке не вас будут.
– Точно, не меня, – улыбнулся купец.
– Вот потому и прошу, смилуйтесь, господин.
Афанасий снова почесал в затылке, пытаясь понять ход мысли боцмана, но, так и не поняв, махнул рукой.
– Ладно, поговорю.
Боцман кивнул, подпрыгнул, ухватился за края люка и вытянул тело на палубу. Афанасий отправился к капитану. Подошел к двери тесной каморы. Постучал костяшкой пальца. За дверью завозились, но голоса не подали. Постучал сильнее. В этот момент таву качнуло, дверь приоткрылась. Не заперта значит, только подперта чем-то. Афанасий приналег всем телом. По полу отъехал небольшой, но тяжелый сундук. Купец переступил порог. Сморщился от вони.
Капитан на узкой койке, приделанной к стене, вытянувшийся и бледный, как мертвец в гробу. Рядом стоял медный таз с кровавыми тряпками и бурыми сгустками на дне. Похоже, он перевязывал себя сам, никого из команды к себе не допуская. Рядом табурет, у забранного слюдой иллюминатора узкогорлый кувшин в веревочной петле. Ничего, кроме сундука, что подпирал дверь, и пары свертков под кроватью в каюту не помещалось. Над всем этим витал запах гнили, испражнений и давно немытого тела.
Поморщившись, Афанасий склонился над изголовьем.
– Э-э-э, любезный, нам бы к берегу пристать надо. Воды набрать, то се.
Капитан не ответил. Даже не пошевелился.
– Любезный? – купец отвернулся, чтоб не шибал в ноздри кислый дух и потряс капитана за плечо.
Тот шевельнулся, разлепил веки и непонимающим взглядом уставился на Афанасия.
– Говорю, пристать нам надо к берегу. Добро даете?
Ни слова не говоря в ответ, капитан поднял худую руку с синими нитями вен и нежно погладил по щеке не успевшего отстраниться купца.
– Тьфу, пропасть, – сплюнул тот в таз, потирая щеку.
Прикосновение капитана было холодным и скользким. Будто снулой рыбой по лицу мазнули.
Видимо, на это движение ушли все силы немощного. Он уронил руку и закрыл глаза, затих, будто преставился. Афанасий вынул из петли кувшин и потер о рукав медный бок. Поднес заблестевшую поверхность к губам капитана. Она немного затуманилась. Жив, слава Богу, но в таком состоянии, что не лучше мертвого.
Он-то думал, вдруг на поправку идет капитан, а тот – совсем никуда. Значит, все так и остается, как было: самый главный человек – боцман этот с рожей бандитскою да повадками вкрадчивыми. На словах-то «господин, господин», а на деле-то как захочет корабль под свою руку взять… Я-то и не против, да ему вдомек ли? Полоснет еще по горлу во сне и спровадит за борт. А мореходам все равно кого хоронить. Нельзя им говорить, что при смерти капитан, пусть думают, что скоро поправится, тогда и его, купца, глядишь, не тронут.
Афанасий устроил хворого поудобнее, чтоб не скатился на пол при качке, и вышел из каюты. Достал нож, прикрыл дверь, подсунул лезвие под кованый крюк, что допрежь болтался без дела и опустил его в ушко. Подергав ручку, убедился – заперто надежно. Вышел на палубу, кивком подозвал боцмана.
Тот подошел, воровато оглядываясь. Зря он это, хотя… И мореходы, и путники уже заметили их странные перешептывания и следили за ними внимательно. Может, думают, что они на пару замышляют что против корабля и капитана? По нынешним временам вполне здравая мысль, ну да ладно, с этим после.
– Ну, что капитан сказал? – спросил боцман вполголоса.
– Плох капитан. С трудом понял, о чем я ему толкую, – солгал Афанасий.
– Но разрешение пристать дал? – перебил его боцман.
– Как не дать, дал. Он хоть и плох пока, но дело свое знает. Наверное, уже скоро и на поправку пойдет. Хотя странно… Сыпь у него какая-то на лице открылась. Не заболел ли он чем у вас тут случайно? – будто науськиваемый кем-то свыше, соврал купец, сам того не желая.
– Аллах защити! – пробормотал боцман. – Что за болезнь на нашу голову?
– Болезней разных много. Бывают, что от дурных мест, а бывает, что с едой попадают. Капитан-то наверняка в городе отдельно от команды кушал, так вот, может, попалось ему что-то нехорошее. В Европе такие хвори города выкашивают.
– Ох, несчастье, – пробормотал боцман без особой, правда, печали. – Так выживет капитан?
– На все воля… Аллаха, – ответил Афанасий. – Наверное, выживет, отлежаться только надо.
– Господин, а вы б не последили за ним? – спросил боцман.
– Как это? Почему я?
– А вдруг болезнь заразная? Вы с ним все равно уже разговаривал, и мы-то нет, – пробормотал боцман, отстраняясь от купца.
Афанасий наморщил лоб, почесал в бороде, будто решаясь. Хотя сам едва сдерживал улыбку, ведь то ему было и надо. Верно он характер боцмана раскусил.
– Ладно, послежу, а ты давай свисти своим, чтоб не спали.
Боцман убежал, топоча босыми пятками и на ходу прикладывая ко рту серебряную дудку. Над палубой раздалась пронзительная трель, матросы побежали по снастям. Корабль, заскрипев, лег на борт, входя в поворот, чтобы обогнуть западную оконечность острова.
Афанасий подошел к перилам, всматриваясь в остров, мимо которого они проходили. Его глаз искал постройки на берегу, дымки костров, иные следы человеческого присутствия. Хотелось понять, как живут другие люди. Сравнить их быт с виденным в Индии, Хорасане и других местах. Записать опять же, если отыщутся подходящие слова. Но взгляд натыкался только на темную полоску зелени, начинающейся сразу за прибрежным песком.
К полудню остров пропал за кормой. Сначала исчезла полоска зелени, потом основание скалы, потом и вся она будто утонула в пучине. Афанасий до вечера сидел на носу, читая церковные книги, но взгляд его все время соскальзывал со страниц на волнующуюся морскую голубизну. То ли описание церковных обрядов было не так интересно, то ли неизведанная даль манила сильнее, но в голове после чтения ничего не осталось.
Когда солнце начало медленно топить свой диск в океане, Афанасий поманил боцмана, и они снова спустились в трюм. Расстелили карту на поставленном на попа бочонке.
– Ну, где твоя Абиссиния? – набросился на него купец.
– Да вот, господин, тут должна быть, – боцман ткнул пальцем в плохо прорисованный берег. – Если посчитать, то скоро уж доплыть должны. Наверное, – добавил он, чуть подумав
– То есть ночью, во тьме?
– Ну да.
– А как же камни, отмели, островки маленькие? В темноте ведь дэв знает на что наткнуться можно!
– Ага, тем более, что ветер нас в сторону берега несет, – поддакнул боцман.
– И что будем делать?
– Так, может, вы сходите к капитану, спросите, что он думает?
– Ну, знаешь… – задохнулся от возмущения Афанасий, но спорить было бесполезно. – Ладно, давай так: поставь двойную вахту, пусть во много глаз смотрят. Парус прибери, чтоб тава сама малым ходом шла. А на нос – человека с палкой самой длинной, какая найдется. Как только он дно учует, пусть кричит, чтоб разворачивали. Ясно? Да ты лучше меня все это знаешь.
– Знаю, господин, – кивнул боцман. – Но за корабль отвечать не хочу.
– Я уж понял. Ладно, иди, – махнул рукой купец.
Боцман свернул карту, сунул ее за пазуху, подпрыгнул, уцепился за край люка и, мелькнув заскорузлыми пятками, вылез из люка.
Вот ну что за человек, – вздохнул Афанасий. – Никакого спасу.
Однако ночь приближается. Попробовать уснуть? Он направился к общей каморе, в которой, не зная о грозившей опасности, измотанные качкой, спали прочие. А ему как уснуть, ожидая, что в любой момент острые камни могут вспороть обшивку? И в замкнутом пространстве находиться не хочется, случись что, можно не выбраться, потопнуть вместе с крысами.
Афанасий свернул к давно облюбованному им ларю у мачты. Улегся на него, положив под голову руки, и уставился в бархатное, полное звезд небо. И сам не заметил, как уснул. Когда он проснулся, было утро. Солнце освещало полоску золотого песка перед темно-зелеными зарослями раскидистых растений, отбрасывало яркие сполохи на черные, поросшие лесом скалы, что высились над бухтой неподкупными стражами, будило первых птиц, кои с криками отправлялись в море добывать себе рыбку на завтрак.
Матросы как ошпаренные носились по кораблю. Одни тянули канаты и ладили якоря, другие доставали из трюма кожаные щиты, кожаные же шлемы, копья, топорики и другое нехитрое вооружение. На носу два пушкаря ладили небольшую пушечку.
«Олло перводигер, Олло конъкар, бизим баши мудна насинь больмышьти», – запричитал вдруг один моряк, косясь на недалекий берег. Другой, пробегая, отвесил ему сильную затрещину – мол, не каркай. Хорасанские же купцы оживились. Выпятив сытые животы, они прохаживались вдоль бортов, всматриваясь в береговую линию. Ну как удастся еще чем поживиться, поторговать, раз уж в такие дали занесло.
Афанасий поднялся, отыскал взглядом боцмана. Размахивая жилистыми руками, тот отдавал распоряжения начальнику воинской команды. Показывал, где расставить людей, что делать в случае нападения. Чувствовалось, не раз командовал он людьми, готовя их к сражению. Ох, не зря показался он купцу человеком опасным. Надо бы держать с ним ухо востро. А допрежь пойти проведать капитана, пока никто не видит.
Купец направился в кормовую надстройку. Заглянул в общую камору и, никого там не обнаружив, ножом поддел засов. Проскользнул в камору. Лежащий на койке человек будто бы и не шевелился с момента их последней встречи. Та же напряженная поза. Те же полуприкрытые глаза. Та же недвижимость широкой груди. Только вонь усилилась многократно да в тазу прибавилось кровавых тряпок. Значит, ползает как-то, что-то делает. Окно бы только открыл, что ль? Ладно, буду выходить, сам открою, подумал Афанасий, пусть проветрится.
Присел рядом с телом, взял в руку худое ширококостное запястье, жаром своим примерно равное жару вокруг. Нащупал тонкую ниточку пульса. Жив, значит.
– Э… Любезный, – потряс капитана за руку.
Тот чуть приоткрыл глаза и посмотрел на Афанасия. А может, и не посмотрел, просто глазными яблоками пошевелил под желтыми веками. Совсем как живой мертвец. Вурдалак. А может, и правда? Подхватил какую-нибудь заразу в далеких краях. Теперь будет по ночам выходить, кровь пить людскую? Может, вогнать ему в грудь осиновый кол, а после сказать, что так и было? Или придушить и в окно спровадить, рыбам на корм? Говорят, без кола вурдалак обратно в ад не отправится. Но если его рыбешки мелкие на куски разорвут и по всему море-окияну растащат, трудненько собраться будет.
Афанасий снова потряс капитана за руку.
– Э, любезный… Мы пристать к берегу хотим.
Капитан не пошевелился.
– Ну, я так, чисто предупредить, – пробормотал Афанасий, понимая, что ответа не дождется. – Чтоб знал. О, смотрю, и вода тут кончилась!
Вытащив из петли кувшин, он покинул каюту.
Из установленной на палубе кадушки черпнул теплой пресной воды. Вернулся в каюту и вставил кувшин обратно в петлю. Оглянулся, чего б еще сделать, и понял. Развернув на полу тряпицу, высыпал в нее окровавленные тряпки из таза, завернул тщательно и положил у двери, чтоб не забыть. Сбегал в пустую общую каюту, выкопал из мешка со своими вещами чистую рубаху и принес страдальцу. Положил на табурет.
– Тут на вот. Используешь, если надо будет, да не стесняйся – почему-то смущаясь, проговорил он. – А я пойду. Пристаем мы. Как отчаливать будем или случится что – приду расскажу. Не дождавшись ответа, вышел из каюты и притворил за собой дверь. Закрыл с помощью ножа и вышел на палубу. Убедившись, что никто не смотрит, кинул сверток за борт. Между тем вахтенные спускали якорь на мелководье. Вооруженные команды усаживались в две небольшие лодки, все свободное место в которых было уставлено бочонками для пресной воды.
– Господин, а не хочешь с ними сплавать?
Афанасий вздрогнул, услышав над самым ухом мурлыкающий голос.
– С ними? Да можно, третью неделю ноги на земле твердой не стояли. Только зачем?
– Человек ты опытный, тебе доверять можно, а этим детям осла… – не договорив, боцман обреченно махнул рукой.
– А ты сам-то чего?
– Не пристало капитану судно покидать, – со значением ответил боцман.
– Так капитан… – начал Афанасий и осекся. Ну его. Не вступая в дальнейшие разговоры, он перекинул ноги за борт и по канату с навязанными веревками спустился в одну из лодок. Уселся, сложив руки на коленях, чтоб занимать поменьше места.
С борта раздалась боцманская трель. Весла вспенили лазурную воду, и две лодчонки взапуски понеслись к недалекому берегу. Все в лодке заулюлюкали, закричали, подбадривая своих гребцов и понося чужих. С другой посудины ответили тем же. Гребцы налегли на весла.
Купец не участвовал в общем веселье, его мучили нехорошие мысли. Похоже, он все-таки оказался прав, – хотел боцман наложить руку на таву. Ну да то дело не его, а вот то, что отослал, хитрец, на берег, беспокоило. Не приказал ли он людям своим лишить Афанасия жизни, да и закопать в песочке? Хотя он ведь мог Афанасию прямо на палубе горло перерезать. И никто б ему не помешал. Ох, мнителен стал купец, ох, мнителен.
Лодки на равных ткнулись носами в песок. Мореходы попрыгали за борт, вытягивая их на мелководье. Несколько лучников со щитами рассыпались по берегу, внимательно оглядывая растительность. Но опасности никакой не было. Только крики птиц и шелест прибоя нарушали безмятежный покой бухты.
Афанасий выпрыгнул на песок, отскочил от волны, решившей лизнуть его сапоги, и пошел по берегу, оставляя на песке глубокие следы.
Люди убедились, что опасности нет, и успокоились. Некоторые даже вложили клинки в ножны. Лучники ослабили тетивы. Хорошо, хоть стрелы в колчаны не убрали. Афанасий подивился такой беспечности. С одной стороны, что взять с простых мореходов, воинскому делу не обученных? А с другой, ведь их жизнь от этого зависит. Ну как кинется кто сейчас из зарослей?
Меж тем не обремененные оружием мореходы перекинули через плечо веревочные упряжи, к которым были приторочены бочонки. Оставив двоих с топориками охранять лодки, они поднялись вверх по пляжу и углубились в лес.
Купец не выдержал. Не особо громко, но настойчиво попросил он половину вооруженных людей встать позади колонны, а сам с другой частью прошел вперед. К его удивлению, они послушались без возражений. Видать, тайные беседы с боцманом подняли его авторитет в глазах команды.
Джунгли были густы и непролазны, идущим впереди приходилось торить дорогу кинжалами. Но это не огорчало их, наоборот, радовало. Значит, никто тут раньше не ходил и в засаде не поджидает.
Миновав прибрежные заросли, они гуськом поднялись на холм, озираясь и прислушиваясь в поисках родника или речки. Не найдя искомого, перешли на следующий, потом еще на один, внимательно осматривая склоны, но источника так и не нашли.
К полудню моряки вымотались и приуныли. Ползли как черепахи, вяло огрызались на понукания купца. Требовалось устроить роздых.
Заметив полянку в тени вековых деревьев, Афанасий скомандовал сделать привал и первый уселся на траву, вытирая с чела градом катившийся пот. Другие попадали, кто где стоял. Несколько мореходов нырнули в кусты по нужде, причем некоторые побросали в кучу щиты и шлемы. Тверич хотел было их пожурить, да плюнул. Вернее, хотел, но не смог, в горле пересохло. Зря они все-таки вглубь пошли, нужно было вдоль берега, все равно любая река или ручей туда должны стекать. Давно бы уже отыскали и напились.
Из Икустов выскочил один из хорасанцев. Он призывно размахивал руками и пытаясь не закричать, разевал рот. Лицо у него было донельзя довольное. Афанасий поднялся, вытащил из-за голенища нож и направился за мореходом, который тут же снова нырнул в кусты. Остальные последовали за купцом.
Пробившись сквозь паутину лиан, они оказались на небольшой полянке, расположенной в лощине. В самом ее центре была выдолблена чаша глубиной в половину человеческого роста, выложенная изнутри аккуратно пригнанными и подобранными по цвету камешками. В ней бурлил источник с небесно-голубой водой, по которой уже текли грязные пятна. Все матросы, что ушли на оправку, лежали возле источника, хлебали и фыркали, окуная в источник морды. Вновь пришедшие подскочили к ним, стали оттаскивать за шкирки, устроили шутливую возню, сдабриваемую настоящими тумаками. Некоторые полезли в чашу с бочонками.
Купец хотел их образумить, но не успел. Внимание его привлек шум в кустах по ту сторону источника. Такой же шум раздался справа, слева, сзади. Сзади особенно громко.
Купец выставил вперед руку с ножом, обернулся и понял, что его оружие тут совершенно бесполезно. Ему в грудь и голову смотрели четыре длинных листообразных наконечника с остро отточенными краями. Держали их в руках высокие темнокожие воины, на которых были лишь бусы и деревянные чехольчики на причинных местах. Глядели они сурово. Такие приколют, как бабочку, и не чихнут, подумалось купцу. Сдаваться надо, пока живы. Афанасий опустил руку с ножом. Оторопевших мореходов, замерших в самых нелепых позах, окружали все новые и новые супостаты.
