– Ваш бродь, пора-с… – матрос, разбудивший Потемкина глупо улыбался.

В руках его был таз с какими-то расческами, шкатулками и склянками. За спиной морехода переминался еще один визитер, маленький тщедушный юнга.

– Да ты что?! Белены объелся? – Алекс выглянул в иллюминатор и выругался. – Еще ж солнце не встало?

Матрос осклабился.

– Так то ж Ярило, ему на визит готовиться не надобнать… А мы на рассвете на Корфа ихний придем, к обеду якорь, значит, кинем. Его бродие капитан Салыгин помнит о вашей просьбе – меня вот послал. Подготовить вашу бродь, значит. Тут же как? Акромя вас еще господ охфицеров надобнать причесать, за такими делами аккурат к обеду и закончим.

Он поставил на столик таз с принадлежностями.

Потемкин начал вспоминать, что вчера, действительно, сам попросил шкипера подсобить на предмет правильного внешнего вида на важной встрече. Одним из пунктиков Салтыкова было строгое соблюдение всевозможных уставов и предписаний, а при новом императоре регламентировалось буквально все: от длины панталон и косы парика до цвета сюртука и количества пуговиц на лацканах. Кто-то из молодых мичманов рассказывал, как генерал-фельдмаршал выгнал одного из своих секретарей за пренебрежение канонами уставного костюма. К такому нельзя было придти в дорожном плаще и со взъерошенными волосами…

Салыгин, вчерашний гардемарин, а ныне двадцатилетний капитан, с улыбкой выслушал просьбу провинциала и обещал помочь. За несколько дней путешествия они немало вина выпили и много о чем поговорили, так что словам капитана можно было верить.

Еще в Риме Потемкин прикупил себе приличный камзол, над которым один из матросов, бывший портняжка, колдовал всю ночь, приводя его в соответствие с требованиями щепетильной моды. Теперь дело оставалось за малым… За головой.

– Ну-с, ваш бродие, разрешите приступить, – улыбающийся матрос вытряхнул на столик две жесткие щетки, которыми конюхи наводят лоск на лошадей.

Потемкин кивнул.

…Следующие два часа вспоминались ему еще долго. Такое издевательство над собственной головой не допускали даже панкующие нимфетки будущего.

Сначала судовой парикмахер и его помощник в четыре руки взлохматили длинные волосы Алекса, долго расчесывали их костяными гребнями. Для того, чтобы прическа «лучше смотрелась», конскими щетками в волосы втирали свиной жир, периодически просыпая слои мукой для придания благородной белизны. Когда грязные липкие лохмы превратились в единую массу, их разделили на несколько проборов и начали стягивать в пучок к затылку. Парикмахер принес небольшую зазубренную палочку, которую вплетали в косичку, перевивая проволокой и лентой. На строго отмеренной длине волосы обрезали. Помощник в это время колдовал с жаровней, раскаливая и остужая чудовищные щипцы.

Когда косичка приобрела нужную длину и форму, матросы взялись за оставленные на висках пряди. Завивание в букли напомнило Алексу не самые приятные моменты в турецком зиндане. Также как и там, около его глаз мелькало раскаленное железо и пахло жженой плотью. Благо что нынче вместо собственного тела вонял топленый жир. Чтобы не поранить «его бродие» помощник парикмахера крепко держал голову «клиента», пока «мастер» колдовал со щипцами.

Обошлось без увечий.

Закончив, матросы облегченно выдохнули. Поверх муки и жира на голову Потемкина высыпали полчашки дорогой пудры, долго брызгали на прическу «душистой водой», что-то приглаживали лопаточками и гребнем.

В конце концов, получив по монете за труды, законодатели корабельной моды покинули каюту. Алекс же, чертыхаясь и поминая простыми негромкими словами пруссофила Павла Первого, начал собираться на берег.