Часть пятая
ОСТАНОВКА В ПУТИ
Василий
Из окна нашего номера, разместившегося на тридцать седьмом этаже отеля, можно увидеть пусть и не весь Лигэл, но изрядную его часть.
Торговые комплексы, по сравнению с которыми супермаркеты моего времени — жалкие лавчонки, башни в двести-триста метров высотой, совмещающие в себе бизнес-центры и жилища работающих в них, развлекательные заведения, магазины и еще невесть что. В каждом таком человеческом термитнике, своего рода Ноевом ковчеге в миниатюре, проживает по десять-пятнадцать тысяч человек.
Город рассекают многоэтажные эстакады монорельсовых дорог — метро тут сохранилось только в нескольких старых городах на другом материке.
Там, внизу, давно вступила в свои права буйная, шумная ночь в разноцветных неоновых огнях.
Ночью Лигэл выглядит неким колоссальным созвездием из мириадов цветных огней. Наполненные ярким свечением гроздья и переплетенные цепи, замысловатые рисунки, текущие огненные реки, пунктиры мостов и эстакад.
Сотканные из множества огоньков странные фигуры (архитектура тут признает почти исключительно одни замысловатые формы): усеченные пирамиды, пирамиды-зиккураты из поставленных друг на друга кругов, дома-иероглифы, образованные переплетением корпусов. А если подняться на вершину шпиля отеля, то станет видно не только все это великолепие, но и раскинувшиеся на десятки километров предместья, и даже сияющие льдом вершины Серебряных хребтов у горизонта.
Будущее. Высокоразвитая космическая цивилизация. Не слишком, но похожая на описанную в зарубежной (да и нашей) фантастике, которой я в свое время (господи, как это было давно!) отдал должное.
Миллионы, сотни миллионов людей заняты своей жизнью за стенами этих домов в своих квартирах — шикарных или не очень.
Живут, едят, пьют, занимаются любовью всеми известными способами, смотрят головизоры или делают еще что-нибудь. Идут на работу и с работы. Гуляют и веселятся, развлекаются, кто как может.
В огромных городах — мегаполисах Таххара или Айсома — день почти не отличается от ночи. Давно уже большинство учреждений, ресторанов, адвокатских и нотариальных контор и даже брачных и похоронных бюро работает круглые сутки: время — деньги.
Но город, приютивший нас ныне, поскромнее. Ночная жизнь тут где-то на уровне современных мне Парижа и Нью-Йорка — Лигэл расположен в провинции второго разряда.
В трущобах идет своя жизнь, в шикарных кварталах и пригородах, застроенных узкими башнями коттеджей в окружении садов за высокими алюминиевыми заборами, — своя.
Целые кварталы принадлежат компаниям, где живет уже не одно поколение их работников.
В каждом районе — свои порядки, свой круг общения, свои рестораны, свои бордели и свои торговцы зельем. Дети ходят в одни и те же школы — те, где учились их родители и родители родителей, а потом — на одни и те же заводы или в офисы.
Можно прожить всю жизнь, не выходя из своего района.
Ну а еще, в отличие от всех прочих городов, где нам доводилось бывать, тут нет моря.
Мир городов на других планетах и гладиаторских боев. Мир, где в законах было ясно и недвусмысленно записано, что люди не равны и не свободны от рождения, мир лазерных пушек и кнутов, которыми порют провинившихся на площадях многих городов.
А над всем этим — единый владыка. Таххарский император, чьи указы начинаются так: «Всемогущий, да бесконечно продлятся его дни, справедливейший и мудрейший, единый и безраздельный государь всея Земли и всех планет, держащих путь вкруг Солнца, всемилостивейше повелеть соизволил…» Даже если речь в нем идет об отдаче под суд провинившегося министра или посылке карательной экспедиции во взбунтовавшуюся провинцию. Правда, не все указы такие грозные — бывают и полезные. Например, когда лет семьдесят назад в городах стало почти невозможно дышать из-за автомобильного смога, отец нынешнего императора соизволил повелеть, чтобы отныне производились только электромобили, и теперь на Таххаре ездят только на них.
В этот час в четырехкомнатном номере гостиницы нас было всего трое — я, Тронк и Файтах.
Позади меня на ковре расположился Тронк. До меня время от времени доносилось его глупое хихиканье. Даже не поворачиваясь, я догадывался, чем оно вызвано. Он изучал купленную на улице скабрезную газетку, состоявшую в основном из рекламы борделей и объявлений о наложницах по контракту — почти исключительно азиатках и чернокожих — с подробными объемными фото во всех позах. Это стало любимым его занятием в последнее время. Того и гляди, начнет у нас клянчить монету на поход в веселый дом.
Файтах сидела в своей комнате, которую она делила с Ильдико, и, наверное, смотрела что-нибудь по голо или спала.
Сама Ильдико с Рихардом, Секером, Ингольфом и Дмитрием гуляла по городу.
Мидара и Тая находились тринадцатью этажами выше, в спортивном комплексе нашего отеля — у них (в большей степени, конечно, у капитана) была очередная тренировка по рукопашному бою. Там же уныло тягал железо Орминис — если он только не сбежал, чтобы потратить жалкие карманные деньги, выдаваемые нам каждые три дня князем, на пиво в одном из многочисленных баров, что разбросаны по этажам нашего обиталища.
А я сидел у закрытого окна, смотрел на залитый светом и укрытый тьмой Лигэл и размышлял.
Как я уже упоминал в самом начале, миров, где жизнь напоминала бы райскую, мне не встречалось, и слышать о них тоже не приходилось.
И этот мир, весьма резко отличаясь от всех известных нам, в этом исключением не был.
А отличался он действительно весьма сильно.
Хотя в генеалогии и названиях, даже мифах здешних народов, насколько я их успел узнать, и улавливалось кое-что общее с моей родной планетой.
Прежде всего, совсем другими были природа и климат.
Начать с того, что границы ледников проходили по Скандинавии, Дании и Чукотке. Атлантика замерзает зимой до широты Британии (тут она — не остров), да и летом плавучие льды создавали изрядные проблемы кораблям.
Средиземное и Черное моря были огромными пресноводными озерами, отрезанными от Мирового океана и периодически покрывавшимися льдом (чем в древности частенько пользовались завоеватели). И так далее, и тому подобное.
И естественно, народы тут жили совсем другие, пусть в чем-то похожие на те, что жили в большинстве других миров.
Условно говоря, белые люди — в диапазоне от светловолосых европеоидов до черноволосых и носатых мунраосов, похожих на древних кельтов, — населяли Евразию от Волги до Желтого моря и Памира.
В Европе до Урала жили народы, похожие на кавказцев и албанцев.
На Кавказе, Балканах и Ближнем Востоке обитали какие-то племена, похожие на угро-финнов. Индостан населяли не пойми кто — что-то среднее между цыганами, тюрками и греками.
Узкоглазые и смуглокожие монголоиды жили примерно на территории южного Китая, в Индокитае и в Австралии, где смешались с чернокожими аборигенами, и на многочисленных островах Индийского океана — островов этих было несравненно больше, чем у меня дома. Самым большим из них был Сахул — огромный массив суши между Азией и Австралией.
И только Африка оставалась Африкой — копты и туареги на севере, негры на юге. Правда, Сахара была мировой житницей, а крайний юг материка — сплошными джунглями.
Что до Южной Америки, то там жили вовсе не индейцы, а кто-то вроде арабов. Северная… ну, о ней разговор особый и невеселый.
Было еще одно важное отличие, и именно оно в наибольшей степени и определило судьбу этого мира. Америка и Азия не были разделены водой.
Путь между ними проходил там, где у нас плещется Берингово море. Между ледниковой арктической пустыней и тайгой с одной стороны и берегом моря с другой лежала относительно неширокая полоса легко проходимой суши, по которой и шла единственная дорога, связывающая Евразию и Америку, называемую тут Каоран. Правда, когда-то она называлась по-другому.
Случилось так, что тут в свое время возникли две соперничающие между собой мировые империи.
Первая занимала почти всю Азию — от Каспия и Уральского хребта до несуществующего тут Берингова пролива и от ледников до Индийского океана. На древнем, ныне вымершем языке она именовалась «Таххар», что в переводе значило просто «земля». Так ныне называется вся эта планета — во всяком случае, официально.
Вторая объединила весь североамериканский материк.
Таххарцы, как уже говорилось, именовали ее Каоран, а как звали ее сами жители, теперь уже, наверное, не известно никому.
Что было до возникновения Таххара, общедоступные источники умалчивают — те, во всяком случае, до которых мы пока что добрались.
Учебник всемирной истории для средней школы начинается со слов: «Как неопровержимо свидетельствуют летописи, первым государем империи Таххар был Хайгет I, возвысившийся до своего положения благодаря великому уму и воинской доблести». Что вполне можно понимать как «успевший перерезать глотки всем соперникам в борьбе за власть». А насчет Каорана не говорится даже этого.
Неудивительно: история (если не считать официозных хроник) была тут не в почете. А то, что писали в книгах, перевиралось вольно или невольно столько раз, что и сами таххарские историки уже не могли отличить правду от вымысла или заблуждения.
А между тем история у этого мира была, видимо, довольно интересной. Вот, к примеру, такая деталь — в одной из двух прочитанных нам исторических книг содержалось упоминание о высокоразвитой цивилизации, по некоторым данным существовавшей тут еще задолго до наступления последнего ледникового периода. И более того — тут были обнаружены ее следы.
Покинутые невесть сколько веков города из базальтовых блоков на тихоокеанских островах. Руины еще более величественных городов в африканских джунглях и южноамериканских нагорьях — да не одна-две находки, а буквально десятки. Стелы с непонятными надписями по берегам Европы…
Но не будем отвлекаться.
Итак, тут возникло две империи.
В первой, то есть Таххарской, правил император, и она чем-то напоминала довоенную Японию.
Во второй вся власть принадлежала органу, в учебниках называемому советом олигархов. Различия этим, конечно, не исчерпывались, но мне как-то недосуг было выяснять детали. Точно так же недосуг было вдаваться в многократно перевранные историками подробности: по чьей вине это соперничество приняло характер непримиримой вражды, отравившей многие поколения и в итоге отправившей проигравших в небытие.
Соперничество продолжалось больше семисот лет и вылилось в одиннадцать больших войн.
Начинали это противоборство всадники на мамонтах и арбалетчики, а заканчивали уже реактивные истребители и бронированные армады.
Последняя война длилась двадцать с лишним лет.
Как уже говорилось, тут был сухопутный мост между двумя континентами, и евразийская империя сполна использовала этот факт.
В последнюю войну каоранцы, разумеется, перегородили его глубоко эшелонированными укрепрайонами, в сравнении с которыми та же линия Маннергейма — кучка песочных домиков. Но все, что построено человеком, им же может быть и разрушено.
До сих пор в приполярной тайге туристам показывают остатки оборонительных линий каоранцев, и оплавленный бетон яснее ясного говорит, какие страшные бои тут шли когда-то.
Говорили, что при генеральном штурме, длившемся полтора с небольшим года, погибли больше семи миллионов солдат только со стороны победителя.
Тыл страдал не меньше фронта: его жителей с обеих сторон косили многочисленные болезни — к тому времени их уже почти сто лет использовали в качестве оружия.
В самом конце войны Каоран даже вплотную подошел к созданию атомной бомбы, но танки евразийцев опередили американских ученых…
Еще около года шла война во внутренних областях материка, пока последние остатки армии не были загнаны в горы, где все погибли от голода и болезней.
И тогда началось то, чему, наверное, не было подобного во всей вселенной.
Таххарцы не стали строить концлагерей с крематориями или гетто с виселицами. Все было организовано проще и в чем-то страшнее.
В самом начале оккупации были сожжены все библиотеки и казнены все учителя и вообще образованные люди. Не пощадили и ученых, пренебрегая возможностью использовать их способности на благо победителей. Были еще и эпидемии, возникшие сами по себе и распространявшиеся захватчиками. А врачей тоже уничтожили в первый же год — и тоже всех без исключения. Просто приказали явиться в комендатуры, заявив, что собираются организовать медицинскую службу при оккупационных властях, и перебили всех в одну ночь.
В городах были разрушены водопроводы и отопление, не подавалось электричество.
Был прекращен подвоз продовольствия, захвачены или уничтожены все склады с едой и лекарствами. Людям не выдавали никаких, даже самых скудных пайков, и вскоре улицы городов Каорана покрылись телами мертвых и умирающих от голода. Люди приходили молить о корке хлеба к воротам вражеских гарнизонов, в отчаянии с голыми руками шли на штурм — несколько дивизий было так вырезано подчистую.
Банды людоедов стали обычным явлением.
Беженцы массами потянулись в сельскую местность, но там было все то же самое.
С самого начала у земледельцев отобрали весь скот, вплоть до кур и кроликов, якобы для снабжения армии, и особо — всех лошадей.
У них отняли все горючее до последнего литра, и вся техника (у Каорана было лучшее в мире сельское хозяйство) стала грудой никчемного ржавеющего металла.
А то, что ухитрились вырастить несчастные, было безжалостно сожжено карателями прямо на полях.
За семь лет такой войны население Каорана, за исключением двух провинций, жители которых приветствовали захватчиков как освободителей, сократилось в двадцать или двадцать пять раз. Оставшихся перебили в ходе зачисток или — в виде великой милости — выселили на другие материки, рассеяв по владениям Таххара и запретив вступать в браки со своими соплеменниками.
Правда, было одно исключение: в большом количестве в Таххар вывозили совсем маленьких детей — тех, кто был еще слишком мал, чтобы что-то запомнить. И это не удивительно — к концу войны почти четверть таххарскои армии составляли женщины, а в строй приходилось ставить уже шестнадцатилетних мальчишек и даже душевнобольных.
Победители были тверды в своих намерениях — истребить не только врага, но и саму память о нем.
Нейтральные страны по приказу Таххарской империи покорно выдали всех беженцев и даже просивших убежище послов Каорана — несчастных иногда убивали прямо на месте, даже не вывозя в метрополию.
Но и это было еще не все. Все упоминания о каоранских художниках, ученых, скульпторах, поэтах, полководцах, — обо всем, связанном с его историей, тоже оказались под запретом. Уничтожалась вся хоть немного рассказывающая о поверженной стране кинохроника.
Из музеев по всему пока еще формально непокоренному миру изымались экспонаты, связанные с Каораном. Сжигались книги каоранских писателей.
Одновременно имперские эмиссары уничтожали все материалы, связанные с этой войной, кроме официальных, и всему миру было указано пользоваться лишь ими.
Наконец, было запрещено изучать каоранский язык и вообще что-либо, касающееся этой обреченной на уничтожение страны.
Команды из каторжников и насильственно завербованных иноземцев уничтожали даже кладбища.
Одним словом, то, что сделали в свое время римляне с Карфагеном (а в некоторых мирах — карфагеняне с Римом), было превзойдено тысячекратно.
А потом на опустошенные, в буквальном смысле усыпанные человеческими костями пространства пришли переселенцы, согнанные со всей империи — именно согнанные, ибо мало кто хотел по своей воле поселиться в приобретенных такой ценой землях.
Потомки победителей не стали заселять города, где все дышало мучительной и ужасной гибелью прежних хозяев. Они воздвигли новые, иногда совсем рядом. До сих пор среди лесов и прерий и даже рядом с возделанными полями возвышались заросшие уже вековыми деревьями руины, даже прежние названия которых стерлись из памяти.
Все это описывалось в «Тайной истории покорения Каорана» — книге, ходившей в местном самиздате, обладание которой грозило неприятностями.
Говорилось в ней и о том, как сходили с ума сотнями и тысячами солдаты и офицеры, чей разум был не в состоянии вынести картины массового убийства людей. Как накладывали на себя руки — иногда целыми подразделениями — те, кто не мог участвовать в массовой бойне, наверное самой массовой во всех мирах. Как самоубийством покончили два командующих оккупационной армией и военный министр. Как против тогдашнего императора его бывшими соратниками, потрясенными до глубины души его нечеловеческой жестокостью, было организовано два неудачных заговора…
Ну а после победители довели до ума трофейные разработки и за десяток лет окончательно подчинили остальной мир. В нем просто не нашлось никого, кто успел бы создать атомное оружие, чтобы противопоставить таххарской силе свою.
В учебниках истории глухо упоминалось о трех городах в разных частях света, уничтоженных ядерными взрывами в порядке вразумления бунтовщиков, — самый большой насчитывал около миллиона жителей.
Официальная версия, разумеется, все описывала совершенно по-другому.
Злые и жестокие обитатели каоранского материка мечтали о мировом господстве и насаждении на всей планете веры в своего жестокого бога, которому продолжали приносить человеческие жертвы, мечтали сломить свободные народы и поработить их, заставив трудиться на своих олигархов, бывших средоточием всех мыслимых пороков и вероломства. Они готовились даже создать чудовищное ядерное оружие, способное погубить все человечество, и только мужество воинов Таххара сокрушило ужасную угрозу, а вышеупомянутое благодарное человечество, за исключением немногих отщепенцев, добровольно признало власть его мудрых владык.
Может быть, все и вправду было так или почти так.
Наверно, правители Каорана отнюдь не были святыми, и вполне возможно, что их божество, даже имя которого ныне забыто, не гнушалось человечиной. Может быть, и даже весьма вероятно, каоранцы тоже стремились к мировому господству, только вот их противникам больше повезло. Да и не мое дело разбираться в хитросплетениях местного прошлого.
Следующие сто с лишним лет после эпохи войн и подчинения мира здешняя цивилизация находилась в застое. Были, конечно, и мелкие конфликты, и усмирения провинций, но все это были не более чем укусы мух для слона.
Прогресс замедлился десятикратно, не подгоняемый больше необходимостью совершенствования оружия, а социальная структура, поддерживаемая монополией таххарского трона на атомную бомбу, стала практически неразрушимой.
Правда, местное человечество вышло в космос и даже добилось кое-каких успехов.
Действовали многочисленные орбитальные станции и даже две лунные. Была отправлена и одна экспедиция к Марсу, но высадиться на планету не удалось. На этом, собственно, дело и застопорилось.
Зато было построено множество городов на дне океана, ныне по большей части покинутых и разрушившихся.
Но вот сто с небольшим лет назад ученые Императорской академии открыли антигравитацию, и с тех пор началось массированное освоение космоса.
Ныне за пределами планеты жили уже больше двадцати двух миллионов человек.
На орбите Земли построили полсотни огромных станций — настоящих городов, — и это не считая великого множества космических заводов.
Туристические полеты на Луну стали почти обыденными, точно так же как разработка там урана. Люди добывали редкие металлы в астероидном поясе и на Меркурии. Были несколько городов на Марсе и на Венере, где уже подрастало второе, а то и третье поколение жителей, и даже разрабатывались проекты терраформирования этих двух планет — пока что чисто теоретические.
Научные станции уже лет восемьдесят как были на спутниках всех планет-гигантов.
Была даже небольшая колония на Плутоне — своего рода символический пограничный форпост на рубежах Солнечной системы, знак безраздельной власти над ней императорского дома Хайгетов.
Наконец, уже в самое недавнее время к ближайшим звездам ушли несколько беспилотных зондов — громадин в десять тысяч тонн весом каждый, которые достигнут цели лишь через полсотни лет.
У многих были космические яхты, на которых можно было выйти на орбиту и даже долететь до Луны, а у самых богатых семейств — даже свои орбитальные, а то и лунные виллы.
И одновременно с этим до сих пор еще на ближних рейсах летают поршневые самолеты — так дешевле.
Даже в военной авиации винтовые штурмовики сняли с вооружения относительно недавно, когда уже вовсю использовались гравитационные машины. Дороговизна подобной техники была единственной причиной того, что уцелели мореплавание и обычная авиация.
Но дальние трассы всецело принадлежали гравипланам.
А самый маленький здешний компьютер был размером с наш холодильник или шкаф. Такая отсталость вполне объяснима — тут не появилось межконтинентальных ракет и сверхзвуковой авиации, для которых требуется микроэлектроника. Микросхемы и те изобрели тридцать с небольшим лет назад, а на первых гравипланах вообще стояли ламповые машины с криогенной памятью и программным устройством в виде огромного барабана с перфолентой.
Короче говоря, мир, подобного которому мы не встречали никогда.
И вот мы застряли тут и, похоже, на неопределенное время.
Дело было даже не в каких-то особых трудностях, не в том, что мы лишились корабля и не имели средств на его покупку (хотя это было близко к истине).
Мы прежде всего устали. Даже не физически — устали морально. Устали от незнакомых дорог и городов, устали от сидящего на дне души страха разоблачения.
А выжить и остаться незамеченным тут было посложнее, чем в любом другом из миров, даже у меня дома.
Одним словом, нужно было в сжатые сроки научиться разбираться в окружающем и понимать, что к чему, не упуская ни одной мелочи.
А между тем изо всех нас я единственный происходил из мира, хотя бы в приблизительной степени сопоставимого с тем, где мы оказались.
Чего уж говорить о Тронке или Рихарде с Ильдико? Ингольф хоть привык за годы странствий ничему особо не удивляться.
Эти трое до последних дней почти безвылазно сидели в номере отеля под прозаическим названием «Речной», ставшего нашим единственным жилищем в этом мире. Правда, Ильдико время от времени выглядывала за двери: она полюбила купаться в гостиничном бассейне да еще при каждом удобном случае плескалась в ванной у нас в номере — ей это очень нравилось, не говоря уже о том, что было в диковинку.
Адрес этого отеля нам дал начальник оргейской полиции — наш Вергилий в этом мире, без советов которого мы наверняка пропали бы.
Отель как отель, средней руки, хотя и очень большой — даже по местным меркам. Правда, постояльцы тут собрались весьма своеобразные.
Соседний номер, например, занимала костлявая жилистая дама лет сорока, вместе с двумя мужчинами заметно моложе ее. Один из них был европейской внешности, другой — афро-азиатский метис. Супруги ли это — кое-где подобные браки допускались, — любовники или просто деловые знакомые?
Этажом ниже в одном из баров постоянно толклись тайные букмекеры, принимавшие ставки на спортивные соревнования, включая подпольные бои без правил и все прочее в этом роде.
Люди с подозрительно прищуренными глазками и крикливо одетые девицы появлялись, чтобы назавтра исчезнуть, а их место занимали точно такие же.
На некоторые этажи — в особенности те, где снимали офисы всякие сомнительные фирмочки, — нам деликатно, но недвусмысленно посоветовали не заглядывать, точно так же, как предостерегли насчет некоторых баров и увеселительных заведений, не объясняя причин.
Нас, впрочем, это не интересовало, точно так же, как и здешние постояльцы не интересовались нами. Впрочем, я все же подозревал, что нас незаметно и внимательно изучают на предмет, кто мы такие и чего от нас можно ждать.
Правда, по идее, в таких местах обязательно обретается некоторое количество полицейских осведомителей, но, с другой стороны, как раз именно в этой пестрой мешанине мы и не будем особенно выделяться.
Но куда больше, чем подозрительные соседи или возможная слежка, нас волновал вопрос, как быстрее изучить мир, где мы застряли, — от этого зависело наше выживание здесь. Вскоре, однако, выход был найден. За белую карточку — около двух сотен местных мелких монет — мы наняли сына гостиничного водопроводчика, весьма толкового парнишку лет шестнадцати, чтобы он читал книги и газеты Файтах, которая будто бы в результате травмы головы страдала редким психическим заболеванием, мешающим воспринимать печатный текст, и вдобавок расстройством речи.
В то время, как он бубнил текст, мы с Дмитрием или Таисией, спрятавшись в соседней комнатке, записывали за ним, благо читал он хотя и быстро, но внятно.
И вряд ли этот молодой человек удивился, что одной из избранных для чтения бедной девушке книг была «Краткая история мира», купленная в одном из небольших магазинчиков в переулке неподалеку, и «Руководство для начинающих изучать технику полета на гравитационных машинах». Не говоря уже о почти запретной «Тайной истории покорения Каорана».
Не знаю, что этот мальчик о нас подумал и поверил ли всем этим объяснениям, но белая карточка есть белая карточка.
Вторым источником информации об окружающем мире нам служил голографический телеприемник.
Когда нажимали белую клавишу на верхней панели корпуса, в нише возникало объемное изображение.
Как-то ради интереса я снял заднюю панель и заглянул внутрь головизора. Ничего особенного я там не увидел. Несколько блоков на транзисторах, батарея из нескольких лазеров в алюминиевых корпусах, хитроумно разбросанные линзы и зеркала, миниатюрный холодильник с вентилятором и прозрачный шар. наполненный слегка люминесцирующей жидкостью.
Сигнал шел по световодному кабелю от ретранслятора. В общем, понял я немногим больше, чем папуас, попавший в кабину реактивного истребителя.
Фильмы тут мало чем отличались от знакомых мне.
Костюмно-исторические драмы с массовыми батальными сценами и стадами мамонтов в сотни и тысячи голов. Такие же драмы из местной средневековой истории с персонажами, весьма напоминающими наших мушкетеров или Робина Гуда, или даже из древней истории — с могучими героями, волшебниками и сходящими на землю богами. Часто крутили фильмы, посвященные каоранским войнам, с взлетающими на воздух фортами и сотнями горящих танков, и детективы с погонями, стрельбой, горами трупов и поджариванием злодеев лазерами, а также томные мелодрамы с примесью эротики.
Была также эротика в чистом виде — по ночам, причем ленты эти, в отличие от того, что я видел еще у себя дома, были, так сказать, до предела технологичны — никакой лирики, минимум слов, максимум дела и тела. В это же время демонстрировались и фильмы ужасов — на редкость однообразные, посвященные в основном чудищам из местного фольклора, уныло пожирающим случайных путников на лесных дорогах и в каких-то подземельях.
Конкуренцию всему перечисленному могли составить снимающиеся уже лет сто пятьдесят фантастические фильмы, повествующие чаще всего, кстати, вовсе не о нападении инопланетян на Землю, а наоборот — о завоевании земными армадами Марса, Венеры и других звездных систем.
Передавали и концерты — здешняя музыка и песни не показались мне слишком благозвучными.
Впрочем, показывали также довольно забавные мультики и сказки для детей, и в конструкции местных головизоров была предусмотрена хитроумная штучка, разрешавшая смотреть детям только эти программы.
Мы довольно скоро научились понимать происходящее на экране, пусть и не зная языка, и даже предсказывать дальнейшее развитие сюжета.
Новостей было совсем мало: два коротких выпуска утром и вечером.
Придворная и официальная хроника, репортажи с церемоний и торжественных шествий, пара слов о каком-нибудь особенно важном событии и в завершение — краткий выпуск новостей местной телекомпании, ограничивающийся в основном сухим перечислением местных происшествий да еще криминалом.
Итак, мы отдыхали, изучали в меру сил язык, по вечерам, ужиная в номере, вяло предавались воспоминаниям и строили планы: как бы нам побыстрее убраться отсюда и продолжить путь.
Исключением была Файтах. Она не делала практически ничего. Целыми днями она лежала неподвижно, глядя в потолок, изредка равнодушно смотрела головизор и почти не разговаривала. Мы старались ее не трогать.
От нечего делать я включил головизор. Появилась заставка дневных новостей — ослепительно белый, уходящий в ночное небо больше чем на три четверти километра, освещенный тысячами прожекторов императорский дворец. Устремленные в небеса башни, огромные купола, ниже которых ветер нес облака, ниспадающие уступами висячие сады. Центральная часть дворца имела вид многоярусной пирамиды, над которой возвышался купол колоссальных размеров, какого-то необыкновенного синего цвета. Императорская резиденция не могла не вызывать восхищения. Возможно, это и не самое крупное сооружение, построенное родом людским во всех населенных им мирах, но наверняка — самый большой жилой дом.
Его силуэт, составленный из концентрически сужающихся цилиндров с сияющим золотом гербом на верхнем шпиле, уже успел примелькаться нам за последние недели. Его можно было встретить на монетах и на этикетках вин, на торговых марках и вывесках.
Что этот дворец представляет собой изнутри, мы тоже знали неплохо. Его описания, буклеты и снимки его интерьеров, видеосюжеты нередко попадались нам на глаза. Обширные, в целые гектары сады под прозрачными куполами, воспроизводящие природу разных широт — от угрюмой тайги до пальм и орхидей с тропических островов. Было даже что-то вроде огромного террариума с кусочком самой настоящей степи, где проживал не кто иной, как Великий Суслик — священное животное императорской семьи, по официальной религиозной доктрине потомок одной из ипостасей Хэрлика, бога войны и пустынных ветров.
Во дворце была ровно тысяча уборщиков, едва справляющихся со своими обязанностями — это несмотря на то, что работали они на специальных машинах.
Одна лишь сокровищница дворца занимала больше тысячи залов и комнат — как-никак там были собраны трофеи и приобретения Таххарской империи за шестнадцать столетий ее существования. Среди них, например, был платиновый стол, целиком покрытый бриллиантами чистой воды, и золотой гонг диаметром в пять человеческих ростов.
Самые прекрасные скульптуры, картины и ювелирные изделия со всех концов этого мира, сотворенные величайшими мастерами. Вещи, извлеченные из древних курганов и мертвых городов сгинувших народов. Предметы запредельной древности, дошедшие из эпох, от которых даже преданий не осталось, и говорят — даже из тех времен, когда не было ледников.
Только вот из Каорана там не было ничего, вернее — почти ничего.
После победы там были разбиты все статуи и уничтожены все картины, а потом — и все их снимки и копии в остальном мире. Та же участь постигла все произведения искусства.
«Тайная история» рассказывает, например, о миниатюрных геммах, вырезанных на сапфирах и изумрудах, считавшихся чудом света, которые разбивали молотками, о прекрасных сосудах из сердолика и лазурита, тысячами брошенных под гусеницы танков, великолепных витражах, изготовлением которых был славен Каоран, — их расстреливали из пулеметов…
Были взорваны — старательно, так что оставалось одно каменное крошево, — все хоть немного знаменитые здания, бывшие символами страны. Украшения и священные предметы из храмов переплавлялись в слитки.
Не было и военных трофеев — все штандарты и армейские символы были сожжены и пепел выброшен в выгребные ямы: «В знак величайшего отвращения и презрения к стране, мерзостной богам и людям». А военная техника и оружие отправились на переплавку до последнего карабина.
Во всем дворце была только одна вещь, символизирующая окончательное торжество победителей. Статуя ставшего безымянным бога каоранцев, разбитая и поверженная, лежавшая в Тронном зале дворца, так что каждый раз, садясь на престол, монарх попирал ее ногами, тем самым лишний раз торжествуя над сгинувшим народом. Это был единственный уцелевший до сего дня предмет из столицы — тоже теперь безымянной — Каорана. Теперь на ее месте лишь оплавленные камни и спекшаяся земля — именно там была испытана первая атомная бомба, а еще спустя несколько лет — водородная…
Кроме всего прочего, в этом дворце стояли единственные на планете гравитационные лифты, шахты которых возвышались над крышами как башенки минаретов.
— Хорошо бы захватить с собой такой движок, — поделился я как-то с Дмитрием своим заветным желанием, когда мы как раз смотрели очередной выпуск местных известий.
— Не смеши, — ответил он. — Самый легкий из них весит тысячу пудов. Да еще реактор к нему. Ты чего-нибудь понимаешь в нуклонной технике?
Я промолчал тогда в ответ, и не без причин.
В кофре с моим барахлом уже лежали три книги, посвященные конструированию антигравитационных машин и теории гравитации. Там же лежал букварь для самых маленьких, где слова и буквы пояснялись картинками. Книги тут давно уже печатали на пластиковых листах, но букварь был ветхий, на бумаге из целлюлозы.
С его помощью, как я надеялся, у меня на родине сумеют рано или поздно расшифровать мудреные книги. Я захватил и лазерные диски, но опасался, что у меня дома не смогут раскодировать здешнюю систему записи.
Зачем я это делаю и стоит ли вообще затевать что-то подобное, я пока точно ответить не мог. Даже себе самому.
Хлопнула дверь, и вместе с Рихардом и его сестрой ввалился Ингольф, нагруженный двумя сумками.
— Пива хочешь? — спросил Ингольф.
— Меня скоро начнет тошнить от пива, — сообщил я.
— Ну, как знаешь… — Помахивая бутылками, скандинав отправился к себе в компании с Рихардом.
Ильдико осталась.
— Я вот чего хочу сказать, — сообщила мне она, присаживаясь. — Я в детстве слышала сказки про путешествия в волшебные страны за невидимой завесой, откуда приходят феи и эльфы… И еще читала романы, где волшебники туда летают и всяких рыцарей туда же отправляют бороться со злыми колдунами, ну и все такое… Я почему-то долго верила, что это правда. Надо мной даже Рихард смеялся. А теперь вот оказалось, что я права.
— Не знаю, — устало пробормотал я. — Ни фей, ни эльфов нам не попадалось. Вот злых колдунов приходилось видеть, и не единожды. Даже подружился с одним.
Ильдико с некоторым боязливым удивлением посмотрела на меня:
— А еще мне отец рассказывал — я вот только теперь это вспомнила… Он, когда еще был совсем молодой, плавал с рыбаками к Исландии. И однажды в шторм увидел странный корабль — шесть мачт, паруса непонятно какие, и больше любого галеона. А на палубе огни горят ярко, почти как молнии, — так мне отец говорил.
Я пожал плечами: мол, все бывает…
А про себя подумал, что, видимо, это был обман зрения, если, конечно, Ильдико ничего не путает или даже не придумывает. Такого размера кораблей у хэоликийцев не было — просто потому, что открыть портал для них было бы практически невозможно. Но, вдруг пришло мне в голову, быть может, не одни мрачные чародеи из мира, о котором известно лишь то, как он называется, обладают способностью преодолевать барьеры между вселенными? Может, есть еще кто-то, о ком мы не знаем, или знание это скрывалось нашими хозяевами?
Не исключено, что именно отсюда пошли все истории о «летучих голландцах», о странных кораблях, время от времени попадающихся на морских путях и даже пристающих к берегу. И если так, все рассказы старых моряков о людях, которым будто бы довелось служить на подобных судах и посещать неведомые земли, — вовсе не байки пьяных матросов. И легенды о волшебных странах — тоже отражение когда-то реально случившихся путешествий?
И наконец, — быть может, не все наследие Древнейших мертво?
Вдруг где-то существует цивилизация, сохранившая хотя бы малую толику живой мудрости этих загадочных существ?
Хотя, если честно, — нам сейчас не до тайн и загадок мироздания. Жизнь не позволяла нам особо отвлекаться. Мы пробыли в этом мире не так много времени по календарю, но в эти недели оказалось втиснуто так много событий!
Словно в этом мире космических скоростей и время тоже бежало быстрее, чем там, где на море безраздельно господствует парус, а самый быстрый транспорт — резвый конь…
В шестом по счету после бегства из Роттердама мире мы были вынуждены сделать остановку. Стало ясно, что мы уклонились в сторону от необходимого курса. Кроме того, у нас возникло изрядное сомнение, что шхуна переживет хотя бы один шторм. Да и без шторма наше корыто безбожно текло. Двух наших помп, старой деревянной и снятой с броневика, с трудом хватало, чтобы откачивать воду из трюма. Даже то, что, помучившись, мы кое-как соединили одну из них с движком, не помогло. Дальше — больше. Планшетка начала врать — а может быть, мы перестали понимать ее указания или оказались в совсем уж гиблом отрезке мироздания. Броски выносили нас совсем не туда, куда планировалось, карта выдавала совсем уж дикие маршруты с десятками промежуточных пересадок.
Поневоле мы должны были сделать остановку и заменить корабль или хотя бы капитально его отремонтировать, а заодно — и сориентироваться получше.
То, что мы ошиблись в выборе мира, стало ясно уже через несколько часов, когда мимо нас протащился трехпалубный пассажирский экраноплан, воздушный поток от винтов которого заставил наш кораблик подпрыгивать на волне.
А когда наступила ночь, в небе я увидел наглядное доказательство того, что цивилизация эта давно стала космической. Среди ярких звезд медленно ползла крошечная, ярко-серебристая луна. Не точка, не звездочка, как выглядели космические аппараты моего мира, а что-то и в самом деле очень большое. Обычные спутники, кстати, тоже здесь были, и в немалом количестве.
Несколько раз мы замечали нечто вообще ни на что не похожее — летательные аппараты, формой похожие на сплюснутую под прессом толстую морковку, на углах которых трепетали шары синевато-бледного огня.
Что же до размеров, то чаще всего они напоминали небоскребы — такие странные небоскребы, которым вздумалось полетать в небесах.
А однажды в небе пронеслось какое-то шарообразное тело, все окутанное таким же синеватым пламенем, стремительно уменьшаясь в размерах, и растаяло у горизонта.
От всего этого поневоле становилось тревожно.
Будь у нас радиосвязь, можно было бы узнать хоть что-то. По крайней мере, попытаться угадать. Вдруг тут говорят на знакомых нам языках или хотя бы похожих? Запоздало я корил себя за то, что не догадался снять рацию с амфибии.
Правда, меня несколько успокаивала мысль, что такой высокоразвитый мир должен быть достаточно гуманным. По грубой прикидке, он опережал тот, откуда происхожу я, лет на сто, может, чуть меньше. Значит, рассуждал я, тут или довольно либеральный социализм рядом с таким же либеральным капитализмом, либо просто либеральная демократия с политкорректностью.
Во всяком случае, жрать братьев по разуму тут привычки наверняка не имеют.
(Сейчас я даже не усмехаюсь, вспоминая тогдашние свои мысли.)
Были, впрочем, странности и другого рода. Вскоре после выхода мы попытались определить свое место на карте.
Полученные результаты повергли нас в недоумение. Такой широты и долготы просто не могло быть. Вернее, получалось так, что если ориентироваться по одним звездам — мы в одном месте, а по другим — совсем в другом.
Когда взошла луна, мне показалось, что рисунок пятен на ней тоже отличается от привычного. Оптика ситуации не прояснила, хотя и подсказала, что местные обитатели добрались уже и до естественного спутника Земли: что еще могли означать многочисленные блестящие точки на ее поверхности?
То, что при этом было довольно прохладно для любых из получившихся широт, было мелочью.
Так что мы даже не особенно удивились, узрев на горизонте остров, которому тут быть вроде бы не полагалось. В бинокль удалось разглядеть на нем несомненные признаки жилья.
После короткого обсуждения ситуации мы единогласно решили попытать счастья здесь.
Чем дольше мы продолжали пребывать в неведении, что это за мир и куда мы попали, тем выше была вероятность вляпаться в неприятности.
Перед тем, как направиться к острову, мы привели себя в порядок — кое-как постриглись (все) и побрились (мужчины) по очереди «вечной» бритвой Дмитрия, изготовленной в середине двадцать первого века, напрочь ее затупив и неоднократно порезавшись.
Поселок, или даже небольшой городок, стоявший на берегу небольшой бухты, не производил впечатления особо зажиточного, во всяком случае — типичного поселения мира, где запускали в космос великанские корабли. Но может быть, он и не типичный.
Над плоскими крышами торчало несколько башен, похожих не то на маяки, не то на колокольни.
Несколько шестиколесных машин потрепанного вида — микроавтобусы и грузовички — стояли у пристани.
Обычная пристань, построенная в давние времена из валунов, с уложенными поверх потрескавшимися бетонными плитами. Возле нее стояли мелкие суда со свернутыми сетями на палубах.
Когда я швырнул на пирс причальный конец, его довольно ловко подхватил какой-то малый в рыжей штормовке с капюшоном и тут же недоуменно уставился на него.
— А крюк где? — вымолвил он.
— Потеряли, брат, — придав лицу кислую мину, сообщил я, не поняв, о чем идет речь.
— Ну ладно. — Пожав плечами, он наскоро обмотал швартов вокруг тумбы с кольцом.
А через несколько минут мы впятером, оставив Секера за старшего на шхуне и стараясь придать физиономиям как можно более беспечное выражение, сошли на берег, вроде бы совсем безобидный, но, вполне возможно, таивший немалые опасности.
Вслед за матросом появились еще несколько местных аборигенов.
Их одежда заметно отличалась от нашей, но не так уж чтобы сильно.
Примерно как если бы на московской улице появились люди в черкесках и папахах. Ну хоть спасибо и на этом.
— Как добрались? — первым нарушил молчание старший абориген с всклокоченной бородой, на котором было напялено что-то вроде шерстяного одеяла с дырой для головы (отчего он малость походил на бродягу).
— Спасибо, благополучно, — ответила за всех Мидара.
— Ну, тогда добро пожаловать на Оргей, — бросил тот.
— А не подскажешь ли дружище, где тут можно остановиться? — деловым тоном спросил я у матроса.
Он уставился на меня широко раскрытыми глазами, похоже, не поняв вопроса.
Я встревожился: что, если мы выдали себя незнанием каких-нибудь элементарных правил — к примеру, тут имеется раз и навсегда установленный порядок, вроде того, что моряки обязаны останавливаться в каких-нибудь припортовых гостиницах?
— Так ведь вы это… уже… стоите вот тут! — наконец сообщил он, сопроводив свое высказывание вымученной улыбкой.
— Да нет, — пришла мне на помощь капитан. — Где мы тут можем переночевать?
— А, — кивнул парень, — так это вам надо прямо по улице, — широко взмахнул он рукой. — Там заведение Хукада. Там и поесть, и переночевать можно. А вы надолго к нам?
— Пока не знаю, — отрезала Мидара. — Как получится.
Когда матрос отвернулся, она выразительно показала мне кулак.
Следуя указанным маршрутом и ощущая спинами любопытные взгляды, мы зашагали переулком, гордо поименованным улицей.
Неожиданности на этом не кончились: по дороге нам встретились двое, облик которых нас изрядно удивил. То, что на них были широкие и длинные, не по погоде, плащи до пят, наподобие тех, которые в «ужастиках» выведены как униформа вурдалаков, — еще так-сяк. И длинные волосы, крашенные в ярко-малиновое (не думаю, что тут водятся люди, у которых такой цвет от природы), — тоже, в общем, мелочь. Но главное — их лица скрывали маски цвета индиго, расшитые золотыми узорами, с узкой прорезью для глаз, обрамленные красной тесьмой. Кажется, это были мужчина и женщина.
Наконец мы обнаружили трехэтажное овальное здание, вокруг которого витал слабый запах кухни.
Должно быть, это и было искомое заведение.
Мы вошли. Ничего особенного. Низкий потолок, низкие столики, низкие табуретки и скамьи вдоль стен. Стойки бара — изобретения, известного почти во всех мирах, — тут не было.
Посетителей тоже не было, не наблюдалось и хозяина. Впрочем, он появился буквально через пару минут — из незаметной, замаскированной под резной орнамент двери в дальней стене. Невысокий пожилой человек, одетый в длинную безрукавку и — вот новость — длинную юбку, украшенную синими и шафранными узорами. На бледном лице его довольно странно смотрелись явно негритянские губы и крючковатый восточный нос, в полном соответствии с избитой фразой, придававший физиономии нечто хищное. Вид его, впрочем, излучал умеренную приветливость.
— Добрый день, уважаемые, и вы, достойнейшая, — обратился он к нам, отдельно поклонившись Мидаре, кажется, чутьем старого лакея угадав, кто главный. — Я Юка Хукад, хозяин этого самого заведения. Что вам угодно? Хотите плотно поесть или просто перекусить?
Взгляд его придирчиво и с явным любопытством обежал нас одного за другим.
Должно быть, выглядели мы хотя и не слишком привычно на его взгляд, но, во всяком случае, не слишком чужеродно.
— Просто перекусим, для начала, — ответил за всех Ингольф. — А вообще-то, мы бы тут не прочь остановиться.
— Вы не из Громану? — спросил хозяин, только кивнув.
На всякий случай я промычал в ответ что-то неопределенное.
Любопытно: что такое это Громану? Уж больно заговорщицки подмигивал он мне левым глазом, задавая этот вопрос. Или мне показалось? Вдруг у них с этим Громану идет война или готова вспыхнуть с часу на час? А может, Громану — это местное-сословие, каста или рыцарский орден?
— А откуда? — решил проявить настойчивость собеседник.
— С моря, — веско ответил Орминис.
Хозяин, согласно кивнув, скрылся за дверью, а я, заметив в дальнем углу предмет, весьма меня заинтересовавший, поспешил туда.
Это был глобус — маленький, уже неновый, на высокой неуклюжей подставке. На время забыв о прочем, я принялся его рассматривать.
На ультрамариновом фоне океанов, занимавших тут заметно меньше, чем обычно, места, расположились континенты, чьи очертания можно было узнать не без труда.
На севере и юге все было заштриховано тонкими косыми линиями на белом фоне, наподобие защитной сетки на бумажных купюрах. Не требовалось большого ума, чтобы догадаться — те края покрыты ледником.
В похожих континуумах бывать мне приходилось.
Рассеянно я созерцал россыпь больших островов на юге Тихого океана и беспорядочную смесь воды и суши в Карибском море, огромный массив земли, соединенный узким перешейком с материком на месте Британских островов, и цепь огромных озер, протянувшуюся через всю Сибирь с востока на запад, вдоль края ледников.
Глобус покрывали разноцветные пятна стран, хотя от меня не укрылось, что большая часть территорий, хотя и разнообразно окрашенных, была обведена толстой серебристой линией. Некоторое время я сосредоточенно вглядывался в прямоугольники красного цвета с символами местного языка — несомненно, обозначавшими города. Что интересно, такие же знаки попадались и на бирюзовом фоне местных океанов.
В одном месте, где-то восточнее Астрахани, такая же надпись украшала большой овал серебристого цвета, что наводило на определенные мысли.
К ножке глобуса была приделана штанга, на которой крепился шар поменьше, в кратерах и горных цепях на сером фоне, — несомненно, Луна. И украшала поверхность спутника планеты россыпь уже знакомых прямоугольников с надписями. Я покачал головой: городов там успели построить немало — побольше, чем я наблюдал в бинокль.
Заодно стало понятно, что за чертовщина тут творится со звездами и пятнами на Луне. То ли из-за ледников, пусть и чуть-чуть, но перераспределивших массу Земли, то ли еще по какой причине, земная ось тут имела заметно иной угол наклона.
Увлекшись, я не сразу обнаружил, что рядом со мной и позади стоят мои товарищи, тоже рассматривая карту мира, где мы оказались.
Мидара внимательно изучила глобус, а потом спросила с явной толикой превосходства над недалекими мужчинами:
— Это, конечно, интересно, а вот чем мы будем расплачиваться с этим типом за еду и ночлег? Мы не поторопились?
Впрочем, к тому времени, когда хозяин вернулся, у нас уже был выработан план, как выйти из этого затруднительного положения. И на этот раз миссия выяснить, что и как, была возложена на меня.
— Э-э, уважаемый, — деликатно взял я его за рукав, — где тут можно продать золото?
Он осторожно посмотрел на меня, исподлобья, как бы прикидывая, чего от меня можно ожидать и вообще — что я за тип.
— Мы это… не забудем… насчет благодарности… — полушепотом произнес я.
Он думал еще несколько секунд.
— Сделаем, — наконец кивнул он и как ни в чем не бывало вновь скрылся на кухне.
Повернувшись, я обнаружил, что Ингольф зачем-то сел на корточки и сосредоточенно шарит под одним из столиков.
Но прежде чем я спросил, в чем дело, он уже выпрямился.
— Взгляни. — Он протянул мне несколько металлических бляшек. — Кажется, я нашел здешние деньги: тут под столом валялись.
Монеты были непривычной овальной формы (в большинстве миров придерживаются традиционной круглой), выполнены из светлого твердого металла. Вдоль волнистого края — узор из крошечных семилучевых звездочек.
С одной стороны на них было отчеканено лицо какого-то старца с чуть монголоидными чертами, в высокой тиаре и с длинной узкой бородой. С другой — стилизованный длинношеий дракон, раскинувший перепончатые крылья и вцепившийся в собственный хвост. Внутри — выпуклый кружок. Четырехугольные звезды и полумесяц по краям навели меня на мысль (как выяснилось позднее — вполне правильную), что чудище обвивается вокруг Земли.
На ребре была какая-то надпись, но из-за крошечных размеров букв я даже не сумел толком разглядеть знаки.
Спустя короткое время в дверях опять появился хозяин, несший на подносе тарелочки с салатом из крабов и мелко нарезанных тушеных овощей и узкие бокалы с янтарно-желтым напитком, запах которого не оставлял никаких сомнений — пиво, оно и на Оргее пиво.
В качестве бесплатного презента от заведения нам подали корзинку с мелкими пупырчатыми плодами с запахом арбуза и земляники.
Дождавшись, пока мы поедим, он спросил, будут ли уважаемые господа смотреть номера и желают ли они поселиться вместе или порознь.
Обстановка номера показалась мне, против опасений, довольно уютной.
Несколько квадратных комнат, вытянувшихся анфиладой и соединенных арочными проемами. Узкие стрельчатые окна от пола до потолка давали достаточно света.
Вдоль стен комнаты вытянулись уже знакомые низкие диванчики без спинок. Комнаты соединялись раздвижными дверями, как в японских интерьерах. Матовые бра на стенах. В углу самой большой комнаты стоял аппарат величиной с большую тумбочку, с нишей, внутри которой был большой белый экран из пластика.
Потолки, правда, были низковаты — даже я, подняв руку, мог дотянуться ладонью, а уж Ингольф едва не задевал их макушкой.
Не успели мы как следует осмотреться, как в дверь постучали.
На пороге появился тот самый тип, которого мы встретили на причале.
В руках у него была усыпанная блестками небольшая сумка, а на физиономии — средней силы доброжелательность.
— Приятели, так это ваша сковородка там, у пристани? — спросил он, даже не поздоровавшись.
— Наверное, наша, коль скоро мы на ней приплыли, — хмуро замети Ингольф. — А что?
— Я знаю хмыря, который отвалит вам за эту лайбу двадцать тысяч, — заговорщически понизив голос, сообщил парень.
— Да ну? — нарочито изумился я, не имея представления, много это или мало. — И кто же это такой богатый?
— Один чокнутый дядя-коллекционер. Большой оригинал — мечтает иметь парусную яхту ручной работы из дерева. Да еще не по спецзаказу, а натуральную. Уж ему говорили: деревянные суда разве что в Африке да на Сахуле найти можно, или там в Хай Бразил. Даже в Толлане их лет двадцать как строить перестали… Так чего, получаем двадцать тысяч — яхта наша, деньги ваши? Двадцать штук — как вам? Не куркур драный надул, правильно ведь говорю?
— Наличными? — осторожно спросил я.
— Ну ты даешь, друг! — Он расхохотался. — Сказанул тоже — наличными! Ты еще золотом потребуй по весу. Шути да знай меру, а то уже и не смешно. Как водится: кредитной карточкой на предъявителя. Так что, пятнадцать и по рукам?
— Ты вроде говорил — двадцать… — пробурчал Орминис, не обращая внимания на предостерегающие знаки, которые делала ему за спиной гостя Мидара.
— Поговорим об этом потом… Завтра-завтра, не сегодня, сегодня я не принимаю, — вступила она в разговор в следующий момент, с размаху и довольно чувствительно хлопнув незваного гостя по плечу и не особо деликатно выпихнув за дверь.
После этого нам пришлось выслушать короткую лекцию, как надо поступать со всякими проходимцами, готовыми облапошить новичков.
— Таких в каждом порту полно. Первый год плаваете, что ли? — закончила она.
Почему-то мы почти сразу забыли о нахале.
Мидара с Таей оккупировали ванную, а остальные ожидали своей очереди. Орминис с Ингольфом даже устроились на диване и задремали, похрапывая. Одним словом, мы активно обживали номер.
В дверь опять деликатно постучали, и заглянувший к нам слуга — сутулый тип лет под пятьдесят — спросил, не желаем ли мы пообедать. Получив утвердительный ответ, он исчез и появился спустя минут сорок.
Он быстро сервировал стол, извлекая миски и еду из двух алюминиевых корзин, пожелал нам приятного аппетита и удалился.
Мы, к этому времени успев смыть усталость и морскую соль, принялись за обед, состоявший, как выяснилось, из грибов размером с человеческую голову, обжаренных в пряностях и соусе, тушеных моллюсков с кашей из тушеных и растертых в пюре овощей и икорной похлебки.
На десерт полагались какие-то стеклянные горшочки с узким горлышком и вставленной тонкой пластиковой трубкой, наполненные чем-то коричневым на вид и горячим на ощупь. Так мы познакомились с местным чаем.
Чай тут был, конечно, не тот, что у меня дома или на базе. Уж и не знаю, из чьих листьев его заваривали, но по вкусу он не слишком походил на то, что я привык называть этим словом. Хотя надо отдать должное: бодрил он не хуже нормального.
И употребляли его через трубку, как коктейль через соломинку. При этом в чай могли добавить все что угодно: вино, ром, ликер и даже пиво.
Но на этот раз чай был пустой.
Неудивительно, что после сытной еды нас потянуло в сон.
И лишь спустя немало часов расслабленного безделья и полудремы, когда в окна номера уже вовсю светил закат, Мидаре пришло в голову, что надо бы навестить оставшихся на «Чайке» товарищей.
Мы спустились в холл, служивший одновременно харчевней, и Дмитрий отправился на причал.
Вернулся он спустя несколько минут, буквально гоня перед собой всех остававшихся до этого на судне — Рихарда, Тронка, Секера, Ильдико и Файтах, волочивших узлы и сумки с вещами.
По их словам, к ним явился важный дядька и передал распоряжение Мидары: собрать барахло и покинуть корабль, проданный хозяйкой ему лично.
При этом он размахивал какой-то бумагой вполне солидного вида, на которой было отпечатано лицо Мидары — словно живое.
Они почему-то поверили ему и, собравшись, отправились в гостиницу, но по дороге присели отдохнуть на скамью на перекрестке и чуть вздремнули… И проснулись почему-то только сейчас. И вот явились сюда.
Чтобы понять, что мы стали жертвами вульгарного жульничества и воровства, не нужно было много времени. Чтобы осознать, что случилась самая настоящая катастрофа, — его потребовалось не намного больше.
«Вот теперь — все!» Именно эта мысль была написана на лицах всех моих товарищей.
Мы только сутки пробыли в этом мире, а уже лишились всего того, чем владели.
Исчезло наше судно. Исчезло оружие, припасы — все, вплоть до запасных трусов. Исчезла большая часть золота, за вычетом дюжины вещиц.
Но неужели ничего нельзя сделать? Прошло не так много времени — часов пять-шесть. До берега миль сто пятьдесят. Даже на буксире наша коробочка не даст больше двадцати узлов — прочность корпуса не та. Значит, если сейчас поднять на ноги полицию, можно еще успеть…
Стоп!! Вот как раз привлекать к этому делу полицию мы не должны — если не хотим лишиться свободы, а то и жизни. Но неужели наша дряхлая посудина и впрямь представляет такую ценность, что ради нее следовало идти на такой сложный обман?
Первые минуты мы еще не могли сполна осознать все случившееся.
Но потом началось нечто невообразимое.
Наша команда, прежде даже в самых тяжелых ситуациях обычно сохранявшая хладнокровие и способность к осмысленным действиям, перестала существовать, рассыпавшись на отдельных личностей, очень напоминающих заблудившихся в лесу детей.
Таисия, стоически перенесшая тюремную неволю, просто села в углу и начала плакать, с каждой секундой все громче и жалобнее. Совсем скоро плач перешел в захлебывающиеся рыдания. Мидара кинулась успокаивать ее, но без толку. Вырвавшись из ее рук, девушка кинулась на пол, вцепившись в затоптанный ковер, и продолжила истерику.
Ее плач словно послужил детонатором.
Ингольф — обычно самый невозмутимый из нас, — вдруг взревев, кинулся с воздетыми кулаками на сжавшихся буквально в комок Секера и Тронка, выкрикивая разные неподобающие выражения.
С великим трудом мне, Дмитрию и Орминису с подключившимся Рихардом удалось оттащить его и усадить на диван (оттаскивать разъяренного викинга от его добычи — удовольствие, скажу вам, ниже среднего).
После этого мы занялись Рихардом, которому Ингольф случайно заехал локтем в бок, и тут уж пришлось успокаивать попытавшуюся наброситься на скандинава Ильдико.
Тем временем Мидара, метавшаяся между Таей и нами, в конце концов, видимо, махнув на нас рукой, встряхнула Секера и начала было допрашивать его: как все случилось и с какой стати они вот так поверили этому типу.
Мы тем временем попеременно то урезонивали хнычущую Ильдико, проклинавшую на все лады судьбу, что свела ее и брата с нами, то успокаивали Ингольфа, норовившего биться головой о стену.
А потом дверь номера открылась, и на пороге появилась наша судьба.
Чтобы прийти к нам на этот раз, она выбрала облик человека в лиловой форме с нашивками на обеих рукавах, ярко начищенной бляхой на шее, в рогатой пилотке и с большой кобурой на белой портупее.
Войдя, он чуть поклонился, бесстрастно оглядел все происходящее, а потом произнес слова, прозвучавшие для нас приговором:
— Уважаемые, прошу предъявить документы…
Выслушав нашу наскоро слепленную — по ходу разговора — историю, где фигурировала похищенная шхуна, на которой остались все наши бумаги, он нахмурился. Похоже, то, что мы, перебивая друг друга, рассказали ему, одновременно и вызвало в нем подозрения, и поставило в тупик.
После короткого раздумья он вытащил из болтавшегося на длинном ремне футляра мобильный телефон — формой, габаритами и цветом смахивающий на небольшой кирпич — и куда-то позвонил, принявшись косноязычно излагать нашу историю. Телефон что-то хрипло квакал в ответ — таков был местный язык в своем первозданном, не измененным лингвестром звучании.
Посреди разговора он повернулся к нам и спросил, откуда мы.
«Двум смертям не бывать», — промелькнуло у меня.
— Мы из Громану, — торопливой скороговоркой сообщил я, боясь, как бы кто-нибудь из нас не ляпнул какую-нибудь несусветную чушь и не выдал себя.
Он с толикой недоверия скользнул по мне взглядом и сообщил человеку на другом конце радиоволны, что мы появились тут из этого самого Громану.
Затем спрятал телефон и сухо сообщил, что мы должны до особого распоряжения оставаться тут и не покидать гостиницу, а еще лучше — отведенные нам апартаменты.
В окно мы увидели, как он уселся на велосипед и куда-то уехал.
Первой оцепенение стряхнула с себя Мидара.
Она выскочила из номера, оставив нас полушепотом (почему-то) обсуждать, что делать дальше, и явилась, запыхавшись, спустя двадцать с небольшим минут.
— Значит, так, парни, раз мы теперь из этого самого Громану, то хотя бы узнайте, что это такое…
Однако слишком много узнать о жизни этого архипелага, что лежит милях в ста к западу от Оргея, мы не успели. К гостинице подкатил выкрашенный в красный цвет фургон о шести колесах, на крыше которого возвышалась пулеметная башенка.
Оттуда вышли трое полицейских, немолодых и обрюзгших, и направились к дверям гостиницы.
С обреченным видом Тронк отправился отпирать дверь номера, готовясь впустить незваных гостей.
Нас деловито загрузили в заднее отделение броневичка — обитый желтым пластиком ящик, где мы тесно уселись на узкой скамье, сваренной из дюралевых труб.
Пять минут — до полицейского участка тут было совсем недалеко, — и нас выпустили, чтобы сразу загнать в дверь обшарпанного двухэтажного дома под клиновидной восьмиугольной крышей.
Мы устроились на такой же узкой скамье, разве что не из металла, а из ободранного дерева, в полутемном холле, под присмотром еще одного полицейского — на этот раз молодого, но с печатью все той же скуки на лице.
А те трое, что привели нас сюда, поднялись наверх по винтовой лестнице. И с ними — Мидара и Орминис: их незаметно, но ловко отделили от нас.
А мы остались обдумывать свое положение.
А оно было — хуже придумать трудно. Мы потеряли корабль, имущество и деньги. И в довершение всего оказались на крючке у местной полиции.
И теперь оставалось только сидеть и ждать решения своей судьбы. Нет ничего хуже этого ощущения бессилия: ты полностью беспомощен и, даже если вывернешься наизнанку, не сумеешь сделать ничего. Даже десятиминутный допрос — настоящий допрос — расколет любого из нас как орех.
Время от времени на лестнице появлялся полицейский и вызывал кого-то из нас, коверкая имена до неузнаваемости.
При этом никого не выпускали обратно, словно в детской страшилке про кабинет зубного врача, где стояло черное кресло, бесследно глотавшее пациентов, особенно пионеров.
Хотя все может объясняться куда проще и прозаичнее: их по мере допроса оттаскивают в местную кутузку.
Но вот наконец вызвали и меня. Войдя в узкий и длинный, как гроб, кабинет местного шерифа, я, к своей радости, увидел всех спутников, рядком усевшихся на диване у стены. Руки их были свободны от наручников, но держались они скованно и напряженно.
— Ну, давайте, рассказывайте, — бросил хозяин кабинета, указывая на стул.
Я сел и заблеял — иного слова не подберешь — историю, наскоро сочиненную нами за неполный час, пока мы ждали полицейских.
А сам думал: что надо делать, чтобы выпутаться из того положения, в котором мы оказались?
Ударить этого толстого борова в мундире ребром ладони по шее, и в тот же момент мои товарищи набросятся на расслабившегося у стены второго полицейского и скрутят его, не дав поднять тревогу.
Потом выйти из участка, по пути обезвредив тех четверых, что устроились в дежурке… Я скосил глаза на сидевших на диване друзей. Нет, никто из них не был в настроении скручивать кого-то и прорываться с боем куда бы то ни было.
Вместо этого я напряженно ждал, что страж порядка вдруг перегнется через стол, и, сцапав меня за шиворот, прорычит: «А ну, мерзавец, признавайся!»
Я буквально ощущал, что он не верит нам ни капли. Но почему бы ему нам не поверить, в самом деле? Ведь мы же не грабители, взятые на месте преступления?
Разве нет в этом мире людей, не преступников, которым тем не менее не с руки афишировать свою жизнь и биографию?
— Ладно, — внезапно оборвал мои невнятные излияния на полуслове инспектор. — Я не знаю, кто вы и как случилось, что вы ухитрились потерять документы вместе с вашей яхтой. Но вы нигде не числитесь, ни в каких розыскных списках, и предъявить вам нечего — это для меня главное. Приятели, — продолжил он, — я служу закону тридцать с лишним лет и повидал всякое. И поэтому знаю: не всякого нарушителя хватай. Случается, поспешность вредит как нарушителю, так и закону, и неизвестно — кому больше. Поэтому я оставлю вас в покое. Но, конечно, и вы должны будете пойти мне навстречу… — Он замолчал, словно раздумывая, в чем именно должно заключаться это «навстречу».
«Слава богу, — подумал я. — Началось с прочувствованного разговора за жизнь, а закончилось тривиальным предложением дать на лапу. Да здравствуют все взяточники во всех мирах!»
Мидара, мгновенно сообразив, к чему идет, выложила на стол и подтолкнула полицейскому извлеченную из кармана вещицу — платиновую, с несколькими небольшими бриллиантами чистой воды.
— И как это следует понимать? — официально спросил начальник полиции.
— Эту вещь мы совершенно случайно нашли на полу в заведении, где остановились, — как ни в чем не бывало сообщила Мидара. — Мы, как вы, надеюсь, верите, честные люди, и чужого нам не надо. Она ведь может быть краденой, так что мы передаем ее вам.
Он некоторое время созерцал побрякушку, потом небрежно смахнул ее в ящик стола.
— Ладно. Вижу, вы действительно честные ребята, которым не повезло. Короче, я знаю одного человека, который сможет вам помочь. С документами. Он живет в Лигэле, туда я советую вам отправиться… — Вот, — щелчком пальца он пустил в нашу сторону по полированному столу шестиугольную визитную карточку лилового цвета.
Местных цифр и букв мы не разобрали, но он зачем-то назвал адрес вслух:
— Квартал двадцать пять, улица Синяя, магазин Кора Синада. Спросите Бакора. Скажете: от дядюшки Пира. Покажете ему вот эту карту. Обязательно покажете. Без нее… — Он не стал углубляться в тему. — А пока я выпишу вам временные удостоверения на предъявителя, для тех, кто желает сменить имя и лицо.
Получив через час с небольшим свои временные удостоверения — большие карточки с нашими объемными фото, но без имен, — мы сели на паром, шедший на материк.
Чтобы купить билет, мы продали платиновую серьгу, оказавшуюся у Дмитрия.
Старое корыто было в пути двое суток. За это время оно достигло берега, вошло в устье небольшой реки, поднялось километров на сто пятьдесят и наконец остановилось у запущенного и грязного причала в одном из пригородов Лигэла. Оттуда мы еще несколько часов тряслись на здоровенной колымаге, именуемой автобусом.
Величиной с большегрузный трейлер, двухпалубный и трехсекционный, с резиновыми гармошками сочленений, своим цветом и загрязненностью напоминавший шкуру дохлого динозавра, он был похож на гибрид самосвала с вагоном самой паршивой электрички.
Грязный внутри немного менее, чем снаружи, с воняющим неизменной хлоркой туалетом и замызганным буфетом, где в автоматах продавались слабое пиво, похожее на прокисший лимонад, заправленный для пены стиральным порошком, и подогретое желе в картонных стаканчиках, сделанное неизвестно из чего.
Лица немногочисленных пассажиров в свете тусклых плафонов казались картонными масками, да еще кондуктор, всякий раз проходя мимо, бросал на нас подозрительные взгляды.
Ночная дорога (судя по качке — давно не ремонтируемая) нагоняла тоску, тем более что мы уходили все дальше от моря — единственной нашей надежды, и что будет с нами дальше, по-прежнему было абсолютно неясно.
Три или четыре раза автобус останавливался минут на десять-пятнадцать, становясь на зарядку.
И всякий раз сидевший рядом со мной старик в мохнатом жилете и такой же шляпе, с пластиковым мешком доверительно сообщал мне, что в прежние времена, когда машины ездили на пузырьковых накопителях с углеродной массой, останавливаться пришлось бы чаще, чем при наличии этих новомодных сверхпроводящих аккумуляторов. Да только вот когда знаешь, что бывает, когда такой аккумулятор взрывается — сперва углекислота разносит колбу термоса, а потом высвобождается заряд из разогревшегося сверхпроводника, — то никакого прогресса, честное слово, не пожелаешь.
К середине поездки этот старикашка, регулярно заводивший одну и ту же песню о взрывающихся накопителях и недостатках прогресса, уже начинал откровенно действовать мне на нервы.
Путешествие изрядно нас вымотало, и по прибытии в Лигэл нас хватило лишь на то, чтобы добраться до указанной любезным островным полисменом гостиницы и завалиться спать в наспех взятом номере. Впрочем, перед этим нас ждала еще одна не очень приятная процедура.
После того как мы показали выписанные на Оргее справки и на вопрос, бывали ли мы раньше в Межокеанских провинциях — так официально называлась здесь Америка, — дали отрицательный ответ, гостиничный детектив (пожилой лысый мужик в коричневой униформе) зачитал нам бумагу. В соответствии с ней нам запрещалось производить раскопки и покупать, получать в дар и обменивать предметы, принадлежащие «богомерзкому народу Каорана». За нарушение нас ждали репрессии вплоть до разжалования в низшие подданные, а за своевременный донос — поощрение в размере до трети имущества нарушителя. Кроме того, нам предписывалось ни под каким видом не читать насквозь лживую «Тайную историю покорения Каорана». (Ее принес нам в номер спустя несколько дней наш сосед по этажу — помятый тип с бегающими мышиными глазками — и взял за нее всего шесть «белых».)
И вот мы живем здесь, в Лигэле. Можно сказать, прижились.
За прошедшие дни мы выучили десяток слов, так что могли, хотя и с трудом, читать вывески. Так же с грехом пополам мы научились разбираться в местных идеограммах. Теперь мы знали, что три треугольника, вложенные один в другой, — символ игорного заведения, два скрещенных ножа — вовсе не эмблема здешнего общепита, а знак медиков, вроде нашей змеи и чаши. Сосуд белого металла с узким горлышком, увешанный колокольчиками, — распивочная, а такой же, но с ящерицей, — заведение, где женщины развлекают гостей тем, что им дала природа. А к примеру, бегущий мамонт с воздетым хоботом" обозначал все связанное с транспортными средствами. Местные средства передвижения, кстати, внешне сильно отличались от знакомых мне по прежней жизни. Легковушки напоминали крошечные микроавтобусы, а самые шикарные — папиросные коробки с зализанными очертаниями, поставленные на шесть колес. Да, почему-то здешние конструкторы упорно ставили свои изделия на три оси.
И кстати, мы узнали, что с нами, собственно, случилось. Воры-гипнотизеры, охмуряющие своих жертв силой внушения, не были тут редкостью.
Что до бумаги с портретом Мидары (именно такими контрактами обычно оформляются тут сделки), то, видимо, в сумке, с которой не расставался, тот тип и прятал лазерно-цифровой фотоаппарат…
Это был мой второй большой выход в город. Первый произошел вчера, когда я под охраной скандинава и Орминиса отправился на добычу денег.
Путь наш лежал на главный городской рынок, чье народное название — Большая Яма — вошло даже в официальную хронику.
Эта Большая Яма представляла собой огороженный высоким забором кусок земли примерно два на три километра.
Неподалеку возвышались тридцати-сорокаэтажные башни из отливающего синевой стекла — по соседству с Ямой располагался самый престижный район Лигэла, — а тут было самое обычное торжище, блошиный рынок, какие я видел не единожды. Почти такие же были в этом мире и сто, и тысячу лет назад.
Яма была не самым плохим местом в городе. Ничего по-настоящему опасного и противозаконного тут не происходило. Самые злачные места располагались на восточной окраине, в Кури. Тут же обыкновенная, в общем, толкучка, на которой торговали всем и вся.
Подержанной аппаратурой и новой одеждой. Оружием гражданским и, видимо, боевым и охотничьим тоже. Всяческими запчастями для разнообразной техники — от вентилятора и фризера до, наверное, космолета.
В секторе транспортных средств глаза разбегались при виде длинных рядов машин, включая древние рыдваны на жидком топливе. Были тут и катера с маленькими яхточками из стеклопластика — увы, годившиеся только для рек.
Толстая мулатка в радужной накидке, с выкрашенными в синий цвет волосами, предлагала крошечную прогулочную подлодку, а какой-то согбенный старикашка продавал вертолет, ненамного превышающий по размерам древний горбатый «Запорожец». Он мне особенно запомнился.
На обшарпанных пластиковых столах грудами были навалены разнообразные электронные детали и платы. Продавали суперпопулярную новинку — телевизионные голографические очки — и старую мебель. Продавали старинные монеты, потемневшие бронзовые безделушки, майоликовые блюда, кувшины в сетке трещин и прочую недорогую антикварную мелочь.
Рядами тянулись ветхие павильончики с древними игровыми автоматами и такие же павильончики с рядами кабинок, на дверях которых были вывешены выцветшие полихроматические фото обитательниц. Иногда фото заменяли прозрачные окошки-витрины, где стояли сами дамы в жалком минимуме одежды.
За эти дни мы привыкли к виду местного люда и не удивлялись больше ни типам в масках, ни тому, что лицо у каждой третьей женщины было разрисовано зелеными и красными полосами, а веки густо натерты серебряными тенями.
Мой наметанный глаз среди этой пестрой толпы изредка выделял людей с цепкими взглядами и внешне небрежными, но целеустремленными движениями, а мой опыт заставлял держаться от них подальше.
Потом мы оказались в том уголке торжища, что представлял собой местный аналог «птичьего рынка».
Тут продавали домашних любимцев, по разнообразию которых Таххар, пожалуй, превзошел Землю.
Тут были ручные шиншиллы и кошки невиданных расцветок — от больших, с рысь величиной, до совсем крошечных, размером чуть больше обычного новорожденного котенка.
Черепахи и ящерицы, включая каких-то трехглазых, мыши пятнистые, розовые, белые, рыжие и даже полосатые. Попугаи и колибри, белки и бурундуки, сурки и миниатюрные золотистые обезьянки. И суслики — тоже самого разного облика — крапчатые, в полоску, пегие… Не было только собак: их, давних спутников человека, на Таххаре запрещалось держать в городах — кроме служебных и сторожевых. Разрешение на собаку стоило безумно дорого, а сельский житель и вообще любой из имеющих пса в личном пользовании обязан был дать подписку, что не будет продавать щенков на сторону.
(Такая суровость к собакам, по слухам, объяснялась тем, что дед нынешнего императора, любивший ночами прогуливаться по столице инкогнито, на одной из окраинных улиц поскользнулся на собачьей какашке, навернулся затылком так, что едва не отдал душу своим богам и Небесному Суслику, и чуть ли не полгода был прикован к постели.)
Венцом всего этого великолепия был сидящий на толстой цепи маленький мамонтенок — его продавал юный азиат. Здешние мамонты были раза в два меньше знакомых мне по «базовой» планете.
Я поглядел на спутников. Орминис напустил на лицо привычную маску равнодушия. Ингольф тоже ничем не выдавал своих чувств по поводу этого великолепия, словно прожил в этом мире всю жизнь.
И лишь по блеску в глазах я догадался, что он в восхищении. У мамонтенка он задержался и даже погладил его. Я мог его понять — это был самый большой и разнообразный рынок, который ему (да, пожалуй, и любому из нас) доводилось видеть.
Потом мы вступили в ту части торжища, где обосновались разного рода астрологи, гадальщики и предсказатели.
Представители этой по-прежнему многочисленной корпорации даже в век городов на Марсе и Луне и в океанских глубинах не сдали своих позиций.
Здесь собрались, насколько можно было понять по разнообразию лиц и одеяний, люди с половины планеты.
Были тут предсказатели по линиям ладони, по рунам и по знакам на выпавших костях, толкователи снов, видевшие будущее в зеркалах из черного обсидиана и серебра, в пламени свечи… Дававшие ответы немедленно или немного погодя, обещавшие увидеть всю жизнь или только на неделю или на месяц вперед…
Была даже палатка, зазывала перед которой объявлял, что тут происходит гадание с помощью священных хомяков.
Мне пришла в голову шальная мысль сунуться к кому-нибудь из них и послушать, чего наврут местные кудесники и пророки. Я быстро передумал: опыт неопровержимо свидетельствовал, что, как бы их ни называли, силы, к которым они обращаются, существуют и лучше с ними не шутить.
Не дай бог, среди сотен шарлатанов я нарвусь на того, кто действительно что-то знает и умеет. Не нужно, чтобы тут кто-то хотя бы заподозрил присутствие чужаков.
Было бы странно, если бы я не нашел того, что искал.
В конце концов, это уже не первый год моя стихия — море, порты, торжища…
Мы наконец добрались до ювелирных рядов. Тут продавали поделки из полудрагоценных камней, малахитовые бусы, кулоны из лазурита и нефритовые кольца. Россыпями лежали кристаллы граната и аметиста.
Но разумеется, не это нас интересовало.
Немного дальше я увидел то, что мне было нужно. Несколько приземистых железобетонных сооружений, штукатуренных кирпичной крошкой, с узкими окошками, над входом в которые висели розы из позолоченной жести — знак ювелирного ремесла.
Некоторое время постояв, я выбрал ближайший. Надпись над дверью гласила, что это ювелирный магазин и мастерская почтенного Фтана Фарая Джа Мута.
Судя по редкому четырехсложному имени, он был потомком тех немногих каоранских аборигенов (не относившихся к основной нации), что избегли ужасной участи всех прочих, вовремя переметнувшись на сторону победителей и подняв восстание в тылу сражающейся армии.
Впрочем, как гласила та же «Тайная история покорения Каорана» (на тот момент мне еще не знакомая), далеко не все они так уж радостно встретили оккупантов, и повстанцам пришлось для начала вырезать некоторое количество единокровников.
Я вошел. И мгновенно понял, что чутье меня не обмануло.
Натуральный, хотя и неновый ковер на полу, толстый и мягкий, скрадывающий шаги. Ряд удобных круглых табуреток. Голограммы на низких стендах, представлявшие образцы изделий. И никаких признаков телохранителя. Местный признак респектабельности — скрытая охрана, прячущаяся где-то поблизости или в тайной комнатке и наблюдающая за происходящим с помощью монитора.
За дверью из толстого небьющегося стекла появился хозяин — пожилой человек восточного вида, облаченный в синий балахон и маленькую ярко-красную шапочку, еле прикрывающую макушку.
Ему было на вид под пятьдесят, хотя могло быть и за семьдесят. Он оглядел меня с ног до головы, а потом в обратном порядке.
Я объяснил ему в двух словах, зачем пришел. Издали показал перстень.
Внешне он как будто ничем не выдал своих эмоций, но чутье торговца подсказало мне — он удивлен и заинтересован.
— Пройдемте в мастерскую. Вы можете остаться, — это было брошено Орминису и Ингольфу.
Мастерская была под стать хозяину — воплощение благообразия и солидности.
Деревянные панели и занавеси на стенах, диванчики вдоль стен. Голограммы украшений на стенах.
Витрины, сделанные из бронестекла, обшиты были благородным деревом, с резьбой. Под ним, разумеется, был металл, но выглядело это достаточно солидно.
В маленькой стеклянной витрине у дверей были выставлены два кристалла редкостной красоты и расцветки. Половина каждого была розовой, половина — нежно-зеленой.
Он опустился за стол с тисками, набором тонких, изящных инструментов и парой каких-то странных устройств. Водрузил на лоб древнюю как мир лупу — монокль в деревянной оправе — и принялся изучать кольцо.
За его спиной была титановая дверца сейфа с телеглазком.
Все просто и удобно. Чтобы открыть сейф, нужно нажать кнопку на панели, оператор у пульта полицейской службы охраны удостоверится, что хозяин один, спросит пароль, после чего уже с пульта отключит сигнализацию и пошлет команду на кодовый замок.
Он оглядел вещицу со всех сторон, поднес ее вплотную к глазам и только что не обнюхал.
— Странный узор, никогда не приходилось такого видеть. Похоже на асталанский стиль периода Брагуйской династии или на фарсийские изделия третьего века до Священного Единения. Хотя есть нюансики…
— Это особый заказ, — пояснил я, стараясь избежать ненужных расспросов, — по эскизам самого владельца. Он был большой оригинал.
Он еще раз внимательно оглядел изумруд, потом вложил перстень в стоявший на столе хитроумный прибор.
Зажглись несколько тонких лазерных лучей оранжевого и синего цветов.
— Верно, натуральный, не синтетика. А ну-ка посмотрим, с какого месторождения, — если космический, сами знаете, цена в девять раз меньше…
Он вновь что-то подкрутил.
— Ух ты! Ну и ну… — Старый ювелир помотал головой. — Откуда это у вас, уважаемый? — подняв на меня глаза, спросил почтенный Фтан.
— Досталось по наследству, — уклончиво пожал я плечами.
— Вы, конечно, скажете, что не знали, что это за камень, — вздохнув, продолжил он. — Пожалуй, вы действительно не знали. Это настоящий земной изумруд, но не простой, а из рифейских копей, — пояснил он. — Последние камни из тамошних отвалов выбрали лет двести назад.
— Сколько это стоит? — спросил я.
— За такие камни можно просить сколько угодно, — бросил он, поджав губы. — За этот, например, — его палец ткнул в небольшой изумруд на ободке, — можно купить неплохую квартирку в пригороде… Я могу дать вам треть от того, что получу сам. А получу я, — он печально усмехнулся, — четверть того, что он стоит в Таххаре.
— Это сколько? — Местные цены вообще и на квартиры в частности были для меня темным лесом.
— Скажем, тысяч восемь. Вас устроит?
Это было несколько больше, чем я рассчитывал получить, руководствуясь советами Голицына, три дня изучавшего здешнюю ювелирную конъюнктуру. Но все же позволил себе минуты три морщить лоб якобы в глубоких раздумьях, перед тем как дать согласие.
— Сертификата у вас, разумеется, нет? — Это был даже не вопрос, а утверждение. Не дожидаясь ответа, он продолжил: — Надеюсь, вы понимаете, что продать мне краденую вещь не удастся?
— Разве я похож на идиота? — стараясь изобразить высокомерие, процедил я.
— Ну что вы. — В уголках его глаз таилось некое лукавство. Возможно, в его глазах я как раз выглядел стопроцентным идиотом — продавать ювелиру с блошиного рынка такую вещь…
— Итак, вы хотите получить сумму наличными или перевести ее на свой счет? Если наличными, то сумма будет на пять процентов меньше.
Я подтвердил свое неуклонное желание получить наличными.
— Что ж, воля клиента — закон.
Он открыл один из стоявших сбоку шкафчиков, откуда выдвинул новенький терминал связи с непонятной приставкой сбоку. Затем движением циркового фокусника вытащил из складок своей хламиды маленькую плоскую шкатулку. Оттуда, в свою очередь, появилась пачка карточек. Не белых, не синих и даже не оранжевых. Золотых! Такие мне прежде никогда видеть не приходилось — только в местном кино. Вставив в терминал связи одну из золотых пластин, он набрал код и что-то произнес в микрофон. Повторил операцию еще трижды. И с достоинством протянул их мне:
— Вот, тут вся сумма. Если у вас вдруг окажутся подобные вещи… скажем, вы еще получите от кого-то наследство… то я охотно куплю их у вас.
— Вся? А вы меня не обманываете? — спросил я, придав лицу недоверчивое выражение.
— Не говорите глупостей, молодой человек. — Фтан, кажется, всерьез рассердился. — За свою жизнь я не обманывал никого из клиентов. — В глазах же читалось: мол, думаешь, я не просек, кто ты такой? Я же не самоубийца, с тобой шутить.
С Большой Ямы мы отправились прямиком в банк.
— Может быть, не будете все же разменивать? Все-таки золотые сертификаты, — спросил клерк, почтительно принимая у меня из рук четыре золотистых овала. — Любой банк охотно примет их с зачетом…
— Спасибо, но я собираюсь в такие места, где они не очень в ходу, — выкрутился я.
Он вежливо улыбнулся:
— Не в джунгли же Сахула вы собираетесь и не в Шем? Впрочем, как вам будет угодно.
Церемонно поклонившись, он быстро наполнил мою барсетку пачками «синеньких».
На любезно предоставленной банком машине — уличные такси тут были, как говорится, не в моде — мы вернулись в отель, весьма довольные столь успешно закончившейся вылазкой…
Сейчас я нес за пазухой примерно четверть от вырученной суммы. Разгуливать по городу Таххара в одиночку и при деньгах, имея из оружия один малокалиберный двуствольный пистолет, было как-то неуютно.
Но таково было условие, сообщенное полицейским, — туда я должен был идти один.
У входа на платформу монорельса я сунул руку в карман, где брякала пригоршня мелочи.
Наличные деньги все же имели тут хождение, пусть только для мелких покупок. На аверсе — барельеф нынешнего таххарского владыки. Монарха всей планеты Хайгета LXIV. На реверсе — императорский герб: на фоне звезд крылатый дракон, кусающий себя за хвост, обвивался вокруг Земли.
Сунув монетку в древний обшарпанный турникет, грустно заурчавший и ревматически защелкавший после этого, я вошел в напоминающий мыльный пузырь пластиковый грибок станции монорельсовой дороги. Подождав минут пять, я сел в цилиндрический вагончик из затемненного пластика.
Спутников со мной в вагончике было немного.
Уже сильно немолодой, седой мужчина, лицо которого являло смесь европейских и азиатских черт. Видимо, из старых имперских земель, с юга.
Два человека в форме вспомогательных войск, с эмблемой североафриканского корпуса, по виду — вылитые жители Древнего Египта с фресок в пирамидах. (Хотя тут нет и никогда не было пирамид, да и никакого Древнего Египта тоже.)
Несколько человек, довольно-таки убого одетых, — наверняка временных рабочих, завербованных в третьеразрядных провинциях.
Из-за дрянной местной электроники до сих пор местное производство было неважно автоматизировано и требовало немало рабочих рук на конвейерах и в сборочных цехах, не говоря уже о стройках.
И еще полдюжины священнослужителей неизвестного мне культа, в зеленых балахонах и высоких оранжевых шапках. Должно быть, пожаловали откуда-то с глухих окраин: в странах цивилизованных служители богов давно уже не относились к категории почитаемых и предпочитали за порогами своих храмов носить обычную одежду.
В соответствии с каким-то давним императорским указом каждый может верить в тех богов, в каких хочет, но при этом монарх является верховным руководителем всех сект и церквей. Некоторые с этим не согласились и теперь о них мало кто помнит.
Храмы, кстати, мне тут попадались разнообразные: массивные и основательные, глубоко уходящие в землю, словно проросшие из нее, узкие башенки наподобие минаретов и легкие ажурные, со стеклянной кровлей, окруженные крошечными садиками. Но было видно, что строили их давно и ремонтировали нечасто, да и особо много прихожан возле них я не заметил.
Отправился я по указанному полицейским адресу за документами — вернее, за компьютерными удостоверениями личности. Нам годились любые. Подделанные, добытые по каналам в полиции, взятые в морге у отдавшего концы бродяги, украденные или купленные за щепотку «пудры» у опустившегося обитателя трущоб. На них есть, конечно, системы защиты, вроде секретных кодов и знаков. Не говоря уже о том, что в местных документах все серьезные записи производились тушью, с течением времени изменявшей свой цвет: месяц — синий, месяц — желтый, месяц — розовый, чтобы можно было определить время, когда она была сделана. Но на каждый хитрый замок найдется отмычка с винтом. А перевести те же отпечатки пальцев было вообще элементарно. Правда, продержатся они не очень долго, максимум год, но нам ведь и не нужно надолго.
Шел я туда не без колебаний. Но иного выхода, как ни крути, не было.
Без документов — любых, каких угодно сомнительных — мы были под постоянным дамокловым мечом. А справки для желающих изменить имя и личные данные (тут это дозволялось), которыми нас снабдил оргейский шериф, должны были потерять силу в ближайшие дни.
Любой полицейский патруль, которому придет в голову нас остановить, любой рейд по злачным местам или гостиницам — и все. Серьезная проверка — это конец для нас. Здесь наука уже давно созрела для того, чтобы переварить идею о параллельных мирах.
Удивительно, что Пир вообще не арестовал нас как подозрительных чужаков. Вспомнить, как мы «плыли» на первом же допросе… Или он, как и положено провинциальному копу, малость туповат?
А может быть, дело в том, что, сцапай он нас и оформи все по закону, пришлось бы сдать, приобщив в качестве вещественного доказательства, и ту бриллиантовую брошь?
Наш вагончик через каждые пять минут останавливался, выпуская людей. И странное дело, за все время пути в него никто ни разу не зашел.
На предпоследней, по моим подсчетам, остановке в нем остались только я да один из служителей веры.
И вот вагончик остановился в очередной раз. Кажется, именно тут мне выходить. Динамик что-то проскрипел, объявляя название платформы.
Переспросив у жреца, я убедился, что не ошибся.
Выскочив — двери захлопнулись сразу за моей спиной, — я оказался на пустой и грязной платформе. Стены из потрескавшегося, мутного от времени пластика еле-еле пропускали свет. Не без опаски миновав турникет, угрожающе скрежетнувший при моем появлении, я оказался, насколько можно было понять, в районе Кхун-ту.
Окружающее не могло вдохновлять.
Редкие прохожие мрачного вида, бредущие по своим делам. Фасады, покрытые не то копотью, не то многолетней грязью, стекла — когда-то зеркальные, а теперь мутные от времени и пыли, проломы в стенах — почему-то в основном на высоте пятого-десятого этажа. Целые подъезды и даже секции, обрушившиеся от времени, отчего дома напоминали выкрошившуюся вставную челюсть. Стены были обильно украшены граффити.
Черт, надо учить язык, а то ведь неизвестно, на сколько мы здесь застряли. Правда, содержание этих надписей можно было понять и без перевода, по безыскусным картинкам рядом с ними.
Среди прочих изображений я несколько раз заметил даже кое-что явно крамольное. А именно — изображение суслика, вокруг которого вилась надпись, содержащая несколько слов, лишь одно из которых было мне знакомо, но привести которое на бумаге невозможно. Дело в том, что это животное было здесь почти священным, ибо являлось родовым тотемом правящего дома, происходившего от царьков кочевых племен, что жили в незапамятные времена в пустыне, раскинувшейся там, где в моем мире был Иран. И присяга, даваемая каждым подданным, в числе прочего запрещала есть мясо сусликов, носить одежду из их меха и кожи, украшать себя сусличьими черепами, а также «хулить суслика». Правда, при этом не запрещалось травить сусликов ядами и ставить на них капканы — все-таки грызуны были вредителями полей, а значит, наносили ущерб подданным таххарского государя и имперской казне.
Щербатые дома времен, не иначе, первых поселенцев, облезлые вывески массажных салонов (везде — во всех мирах — одно и то же!), убогие бары, ночлежки. Развалины, пустыри, усыпанные мусором и битым стеклом. Высотные здания из стекла и бетона — давно покинутые, с огромными зеркальными фасадами, зияющими громадными пробоинами.
Одним словом, трущобы. Трудно было поверить, что это все находится в мире, где давно летают на Марс и Юпитер…
Архитектура тут заметно отличалась от обычной, принятой на Таххаре, — круглых и овальных башен — и напоминала знакомую мне по родине: длинные дома-коробки и плоские квадраты общественных зданий.
Это и был, судя по плану Лигэла, предусмотрительно купленному мной по дороге за несколько мелких монет, Сергас — квартал, изобиловавший трущобами и заброшенными домами, куда полиция без особой нужды не заходила. Дальше, как я знал, шли кварталы Оор и Мелг, где чужак-одиночка, даже вооруженный и не слабый, не имеет почти никаких шансов остаться в живых.
А надо сказать, опасности, что подстерегают в этом мире, были, пожалуй, покруче тех, с которыми приходилось сталкиваться нашей команде прежде.
Могли «пустить на мясо» — разделать на органы для трансплантации, что, правда, распространено сравнительно мало: уже давно для таххарской медицины это вчерашний день, да и «материал» выгоднее заготавливать в отсталых провинциях.
Женщине грозило нечто похуже. Из уст в уста передавались рассказы о несчастных, с помощью химии превращенных в безвольных рабынь и отправленных в притоны — тайные и даже не очень.
Впрочем, чаша сия могла не миновать и мужчину, если тот молод и красив.
В душе зашевелились прежние опасения. Если, как я понял, полицмейстер был в доле с местной братвой, то как знать — может быть, он поставлял им не только покупателей фальшивых бумаг? Почему бы чужакам, которых наверняка никто не хватится, вообще не исчезнуть бесследно, если это может принести энную сумму?
Я отогнал эти мысли — все равно другого выбора, кроме как следовать советам Пира, у нас не было. Все-таки паршивое чувство: когда ничего не можешь сделать, и остается только плыть по течению…
Да, поневоле пожалеешь, что нас не выбросило куда-нибудь в имперские земли. Впрочем, там с нами и разговор был бы совсем другой. Про имперскую полицию говорят, что она почти не берет взяток… А иностранца, пытающегося незаконно проникнуть на территорию коренного Таххара, без разговоров отправляли в каторжные поселения куда-нибудь в Тибет или австралийскую пустыню — добывать руду и рыть оросительные каналы.
Вот и Синяя улица, дом 25. На первом этаже девятиэтажной овальной башни было три магазина, но два были давно закрыты, и пыль густо обсела витрины изнутри.
Я вошел в единственный открытый магазинчик, стараясь держаться как можно уверенней. За прилавком дремал продавец. Еще пара парнишек подпирали стены. На вид не особые здоровяки, но это значит только то, что опасаться в случае чего их надо особо.
— Чего изволит уважаемый? — сонно произнес продавец, удостоив меня мимолетным взглядом.
— Мне нужен Бакор, — не терпящим возражений тоном сообщил я.
— Ну я буду Бакор. — Теперь в его глазах возник некий интерес.
— Здравствуй, почтенный Бакор. Меня прислал дядюшка Пир. — Я протянул тщательно завернутую в платок карточку. — Нам… мне и моим друзьям нужна помощь.
— Добро, — равнодушно кивнул хозяин. На визитку он даже не взглянул. — Пошли. — Повинуясь его знаку, один из парней безмолвно занял его место за прилавком, а Бакор приложил к двери в углу небольшую палочку, и та без звука ушла в пол (двери тут, как я успел заметить, были весьма разнообразной конструкции).
Мы прошли большое сводчатое помещение, разгороженное на множество клетушек ветхими пластиковыми стенами.
Пройдя еще одну дверь и спустившись, мы оказались на лестничной площадке с замурованными пролетами, стены и пол которой покрывал потрескавшийся кафель.
С виду это было намного старше девятиэтажки, и я подумал, что, наверное, это остаток какого-нибудь старого здания, при строительстве использованный в качестве фундамента или цокольного этажа.
Лестничную площадку освещал один вычурный бронзовый светильник.
За распахнутой железной дверью были видны какие-то древние на вид механизмы. Вентиляция тут была неважная — должно быть, вентиляторы, чье гудение время от времени доносилось из зарешеченных колодцев, были ровесниками этим подземельям.
Хотя метро тут отродясь не было, но за двести с лишним лет существования города была настроена уйма разнообразных подземных коммуникаций, транспортных магистралей, канализационных и кабельных тоннелей и всего прочего. Прибавьте к этому подземелья каоранских времен (Лигэл — один из немногих городов, построенный на месте города прежних хозяев), среди которых не только обычные городские, но как будто и военные — тут располагался один из узлов второй линии обороны.
Я отметил, что меня не обыскали, не потребовали сдать оружие.
Одно из двух: либо они настолько доверяют человеку, назвавшему соответствующее имя, либо считают, что в случае чего справятся со мной, без разницы — с оружием я или нет.
Над нами было где-то метров тридцать-пятьдесят грунта и скалы.
Вокруг нас шла своим чередом (можно даже сказать — кипела) своя подземная жизнь. Народ — обтрепанные в разной степени личности с нехорошим цепким взглядом — расположился на низких ложах, установленных в переходах и каморках, соображал на троих в импровизированных кафе, что-то ремонтировал в таких же импровизированных мастерских…
Мы сворачивали то влево, то вправо, шли то освещенными коридорами, заполненными людьми, то пустынными переходами, где тлели редкие запыленные лампы.
Чуть ли не километр мы двигались по огромной ночлежке. На рядах топчанов спали вповалку, или сидели, хлебая что-то из мисок, или занимались другими делами местные обитатели.
Голый тощий мужчина лягушкой распластался на упитанной бабе с крашеными, с заметной проседью, волосами, подпрыгивая на ней с отчаянными хрипами.
Еще трое сидели вокруг, явно дожидаясь своей очереди.
Через несколько коек под одеялом сосредоточенно возились два мужика, один из которых был завит и нарумянен.
Кто-то резался в местную игру, напоминавшую усложненные шахматы, в которую, правда, играли втроем-вчетвером; некоторые даже уткнулись в книги. Небольшая толпа слушала человека с испитым лицом, вдохновенно читающего стихи, — наверное, местного поэта.
Из распахнутых дверей по сторонам иногда слышалась музыка, разухабистые голоса, падали разноцветные блики.
На нас никто не обращал внимания — раз люди идут, то идут по какому-то своему важному делу, и нечего их нервировать.
Я тоже старался не глядеть по сторонам, изображая равнодушную сосредоточенность. В конце концов, если меня сюда заманили с какой-то нехорошей целью, я, скорее всего, не успею среагировать.
Коридоры то из древнего растрескавшегося кирпича, то из новых алюминиевых панелей отходили вправо и влево, и оттуда доносился гул людской массы. Я с некоторым удивлением подумал: насколько далеко уходят эти подземелья и какую часть Лигэла они занимают?
Страшненькое место, изнанка блестящего стеклом и металлом верхнего города…
Минут через двадцать мы вышли на перекресток тоннелей, где, как выяснилось, и располагалось то, что нам было нужно. Это была выгородка из клепаного металла, покрашенного зеленой краской. Мой проводник без звука распахнул дверь и втащил меня внутрь.
Вся она была сплошь уставлена самой разнообразной техникой, так что непонятно было, как в ней помещается хозяин — худой костистый парень лет двадцати пяти, в одних шортах, с крашенными в красно-рыжий цвет волосами и татуированной медузой на пересеченном рваными шрамами пузе.
Сопровождавший меня что-то ему прошептал на ухо, и тот полушепотом потребовал от меня фото.
Голографические фото, сделанные вчера, перекочевали в его руки и исчезли в карманах шорт.
После этого он извлек непонятно откуда кучу разномастных документов. Некоторое время рылся в них, задумчиво перебирая и внимательно изучая, неслышно шевелил губами — словно это были скрижали некоей мудрости.
— Стандартный матрикул подданного второго класса — пойдет? — наконец сообщил он.
— Пойдет, — кивнул я, подумав, что для общения со здешним людом вполне хватило бы двух слов: «пойдет» и «сделаем».
— Сделаем, — с равнодушной ленью сообщил хозяин. — Однозначно сделаем.
— Наличными? — Это был и вопрос, и условие одновременно.
Я сунул руку за пазуху, почувствовав спиной, как напрягся мой провожатый, и вытащил пакетик с кредитками.
Разложив их перед собой веером, как карты, он потыкал в две или три наугад чем-то вроде толстого алюминиевого карандаша.
Никакого внешнего эффекта это не возымело, но он, похоже, остался доволен. Отобранные из пачки документы были засунуты в какое-то устройство невообразимого вида, явно собранное из бренных останков десятка почивших от старости агрегатов.
— Мухобойка не требуется? — так же без выражения спросил красноволосый, когда все кончилось. — Отдам недорого.
— Сколько? — подстраиваясь под его тон, бросил я.
— Три синих.
— Что так дешево?
— Так ведь грязная мухобойка, три тушки на ней висят, — лениво сообщил он.
— Нет, пожалуй, не требуется, — подумав, ответил я.
— Ну, хозяин барин, — так же лениво ответил он. — А «фонарик»? Слабенький, правда, всего на шесть пшиков. Можем и «трясучку» организовать — это проще всего…
Я догадался, о чем идет речь.
Тут, кроме огнестрельного оружия, в последнее время появились лазерные ружья и пистолеты — дорогие, не очень надежные и поэтому мало распространенные.
Было тут и электрическое оружие. На местном языке оно именовалось «молниебой», а на здешней фене — «трясучка». Сначала луч лазера создавал канал ионизированного воздуха между стрелком и целью. А потом через него разряжался конденсатор. Ручные разрядники могли лишь оглушить жертву. Большие пушки, установленные на катерах и боевых машинах, были вполне способны сбить самолет или сжечь дом.
Но и этим я не заинтересовался — огнестрельное оружие все же как-то более привычно.
— Тогда вы свободны, — сообщил он мне.
— А…
— Завтра бумаги будут готовы. Вам их доставят в гостиницу, — отрезал он. — Не беспокойтесь, будут лучше настоящих.
И сопровождающий вывел меня из клетушки.
Мы прошли низким штреком с цилиндрически выгнутыми стенами, облицованными исцарапанной и потемневшей нержавеющей сталью. Прошли заполненное людьми обширное низкое помещение с разбитыми барельефами на потолке — возможно, древнее бомбоубежище.
Поднявшись по крутой и жутко длинной винтовой лестнице, мы миновали ряд просторных и пустых полутемных залов с остатками каких-то машин. Мы шли бесконечной вереницей сумрачных переходов, лестниц, коридоров, уходящих то вверх, то вниз, мимо железных дверей и заржавленных люков. В этой части подземелий люди попадались нечасто.
Когда я окончательно запутался и уже начинал вновь опасаться за свою судьбу, мы остановились перед старой дверью с облупившейся краской.
Поколдовав над замком, он открыл ее и почти выпихнул меня наружу.
Обернувшись, я обнаружил, что дверь вновь заперта и выглядит так, словно ее не открывали уже как минимум лет десять.
Я стоял в каком-то глухом дворике, окруженном с четырех сторон глухими стенами с несколькими темными окошками. Напротив меня чернел зев подворотни.
Выйдя из двора на узкую улицу с редко проносящимися машинами, я не без опаски огляделся. Места были абсолютно незнакомые, и план города помочь тоже ничем не мог.
Час с лишним я блуждал, прежде чем вышел к эстакаде монорельса и, пройдя еще с километр, наконец увидел платформу. Впечатление было такое, что под землей я прошел куда больше, чем показалось вначале.
Еще час я катался на монорельсе, трижды переходя на узловых станциях, прежде чем попал к почти родному отелю.
Вечером следующего дня в гостиницу явился посыльный — прыщавый юнец лет пятнадцати, с неприметной внешностью — и принес нам пакет с нашими бумагами.
Мидара отныне стала «Тэльдой Миккхан, замужем, двое супругов». «Супругами» стали Рихард и Ингольф. Имена, которые им дали, можно было запомнить лишь с великим трудом. В графе «профессия» у всех троих стояло: «коммивояжеры».
Ильдико так и осталась Ильдико, превратившись в мою жену.
Третьей супружеской четой в нашей компании стали Дмитрий и Таисия.
Файтах была зарегистрирована как дочь Ингольфа от первого брака (зачатой им, надо думать, лет этак в четырнадцать), страдающая душевной болезнью и расстройством речи.
Все — уроженцы самых разных мест, кажется, каких-то медвежьих углов Земли-Таххара. Единственное общее — все имперские подданные второго ранга.
Тут нужно краткое пояснение. Все провинции империи Таххар, то есть девяносто процентов планеты, делятся на три категории. Первая — полноправные имперские земли: это не только собственно Таххар, но, например, и Австралия с Новой Зеландией (последняя — что-то вроде огромного дачного поселка, где нет ничего, кроме вилл и имений высшего слоя). Второй вид — территории, хотя и не дотягивающие до полноправного статуса, но все же отличающиеся известным уровнем цивилизованности.
И наконец, низший разряд. Власть не волнует ни то, как живут люди, населяющие их, ни то, какие там смертность, уровень преступности, прочие мелочи. Только бы голодающие не искали спасения в более цивилизованных и благополучных краях, только бы болезни не выходили за их границы, только бы преступники резали и грабили таких же парий, как они сами. Туда отправляют в пожизненную ссылку преступников из цивилизованных земель. Есть еще имперские протектораты — Антарктида, например. Или Луна.
Лигэл принадлежал ко второй категории. Не самое худшее место, хотя и не полноправные граждане.
Как бы там ни было, теперь можно было вздохнуть с облегчением и не вздрагивать при виде любого местного полицейского. Одна из двух главных проблем была решена, и мы могли немного отдохнуть, прежде чем приступить к решению второй. Тем более что Мидара, похоже, уже начала активно заниматься этим: иначе с чего бы это она стала надолго пропадать вечерами?