Мы все стояли на полубаке, полукругом, обступив неподвижно лежащее тело нашего товарища. Красный платок, тот самый, которым Дмитрий меньше суток назад подавал сигнал, был обвязан вокруг его головы, скрывая запекшуюся рану.

Полуфунтовая картечная пуля догнала нас на излете. Попади она в руку или в ногу, в грудь, живот, даже просто в голову, Мустафа остался бы жив. Но она ударила его точно в висок. Она даже не пробила череп, просто вдавила кость в мозг, но и этого оказалось достаточно…

Тихая, горькая скорбь наполнила мою душу.

Первый из нас, заплативший за мечту о свободе жизнью. Первый…

Нам ведь, в сущности, дико повезло, что до сих пор ни один из нас не погиб. Если вспомнить, сколько раз смерть стояла у нас за плечами…

Те минуты, словно это было только что, стоят перед моими глазами.

Как, забыв о вражеском фрегате, точно так же собрались мы вокруг неподвижно распростершегося на палубе товарища.

Как кричал, звал Мустафу Ингольф, тряся его изо всех сил, словно спящего.

Как окаменело лицо Мидары, как Тая со слезами держала безжизненно болтающуюся голову на коленях.

И вот теперь мы провожали его в последний путь. Первым из нас он пройдет его.

Дмитрий, стоявший в головах, сглотнул комок.

— Не знаю даже, что сказать… — выдавил он из себя. — Прощай, Мустафа. Не знаю, есть ли там после смерти что-нибудь, но если есть, ты сейчас смотришь на нас из рая. Говорят, что каждому воздастся по вере его… Если так, то пусть дух твой примет Аллах, а тело — море.

Я и Дмитрий взялись за края люка, и тело нашего товарища соскользнуло вниз, в волны.

Потом мы четверо разрядили в воздух последние мушкеты и побросали их следом.

Постояв минуту в молчании, Мидара вытащила из-за пазухи Застывшее Пламя, закрыла глаза…

И вот уже перед нами беззвучно развернулось туманное зеркало с неровными краями и змеевидными проблесками в глубине.

Рихард чуть побледнел, переменившись в лице, Ильдико, одной рукой крепко вцепившись в его руку, другой зажала себе рот.

В который раз наш корабль вошел в мерцающее сияние.

Несколько мгновений мы висели в пустоте, и вновь корпус шхуны рассекает волны.

Утреннее солнце вставало прямо по курсу.

— Выходит, ты и вправду колдунья? — полушепотом пробормотала Ильдико, опускаясь на бухту свернутого каната.

Мидара промолчала, только пожала плечами в ответ.

Вновь перед нами был океан, одинаковый во всех мирах. И ставшая уже привычной долгая, словно становящаяся длиннее с каждым шагом, дорога.