Все, что было с того момента, как я очнулась после удара по голове рукоятью ножа, и до того, как я вновь очнулась уже на острове, напрочь исчезло из памяти. Единственное, что осталось, — как на меня словно обрушился удар парового молота, вмиг обративший все мое существо в кровавую слизь. И эта слизь, пропитанная несказанной болью, сохранила каким-то образом рассудок и сознание.

Удары чудовищной силы следовали один за другим, то со скоростью барабанной дроби, то падая медленно и размеренно. Дикая боль рвала меня на куски, и я даже не могла потерять сознания — ведь я уже его потеряла. Боль была везде, в каждой частице тела. Меня выворачивало наизнанку, потом — словно резало на тончайшие полосы бесчисленными зазубренными лезвиями, строгало мою живую плоть как деревяшку, превращая в ворох кровавых стружек… Меня раздирало в клочья, которые гигантский торнадо растаскивал по разным уголкам космической пустоты, куда я провалилась.

Вновь выворачивало, и раздирало, и разносило на куски… Сколько это длилось — не знаю. Может быть — вечность…

Когда я наконец открыла глаза, то первое, что увидела, был низкий потолок машины и заплаканное лицо Тейси с покрасневшими глазами.

Молча я взяла ее за руку — движение далось мне с огромным трудом.

Потом я почувствовала, что тоже плачу…

Хорошо, что никто не вошел, иначе хорошенькое бы он увидел зрелище — горько рыдающего полумертвого капитана!

С тех пор прошло несколько дней, но особо лучше мне не стало.

Так гнусно я не чувствовала себя уже давно. Омерзительная тошнота время от времени раздирает мне внутренности, скручивая их и завязывая в узел, во рту — словно кошки ночевали, окружающее заволакивает сизая муть.

Если именно это переживают эораттанские колдуны при переходах, то на том свете им многое простится — если, конечно, верно то, что страдания при жизни могут после смерти искупить прегрешения.

Прегрешения… Тейси как-то раз назвала меня большой грешницей, правда, имея в виду нечто другое. Так оно, наверное, и есть. Но я не ожидала от себя такого…

Мне не раз приходилось убивать, но лишь людей, которые заслуживали смерти.

Приходилось пытать — но я не понимала тогда, что к чему, и была убеждена, что это правильно.

Но разве можно сравнивать то, что я делала раньше, и то, что собиралась сделать сейчас? Пусть Дмитрий с Василием говорили, что всему виной были неведомые хозяева летающих дисков, — они могут думать так сколько угодно. Но я-то знаю — никакое колдовство и никакие излучения не заставят человека делать то, что противно его душе…

Неужели это я была готова обречь на муки и позор девушку, ни в чем передо мной не провинившуюся. Угрожала оружием той, которую, как мне казалось, любила и люблю. А если бы я спустила курок? Как я смогла бы жить дальше? Лишив жизни ту, которую люблю и перед которой, между прочим, виновата?

Когда я ее увидела в толпе пригнанных на продажу рабынь, то даже вздрогнула: она была так похожа на мою первую любовь — ту, с кем я впервые испытала близость между женщинами. Ее тоже звали Тейси — ту грустную, задумчивую вдову погибшего в пограничной стычке офицера.

Да, а ведь я сама была рабыней, хотя и не от рождения.

Я бы очень хотела это забыть, но по своему желанию вычеркнуть из памяти сбывшееся не могут даже эораттанцы. Как забудешь?

Неправый суд, возвращение в камеру, холодное отчаяние и горечь от осознания того, что жизнь кончена…

Поездка в тюремном фургоне с такими же несчастными, как и я, который тащил, воняя сланцевым дымом, допотопный паровой грузовик с ярко начищенным медным котлом.

Когда мы, спустя трое суток, добрались до нашей тюрьмы, тут же во дворе борделя развели костер, где была сожжена наша одежда. В него полетела и моя форма со споротыми нашивками.

Потом, обрезав овечьими ножницами волосы, на нас вылили пару ведер мыльной воды и, не дав даже толком вытереться, голыми повели по темному коридору.

Мы оказались в низком полутемном помещении, где на низких, застеленных тряпьем топчанах сидели и лежали примерно полсотни почти голых женщин. Среди них расхаживала с видом принцессы широкоплечая здоровая бабища с пепельными волосами до плеч.

Надсмотрщица — я знала, что в таких заведениях их подбирают из выслужившихся заключенных, — указала нам на свободные койки и удалилась. Скрежетнул несмазанный замок, окончательно отрезая меня от прошлой жизни.

Женщины на некоторое время примолкли, разглядывая нас. Мне показалось, в основном смотрят на меня.

Еще со времен службы в надзирателях я знала, что в таких местах часто заранее знают, кто к ним прибывает с этапом, иногда даже раньше, чем охрана.

Еще тогда я потратила немало времени, пытаясь разгадать, как все-таки работает этот «тюремный телеграф». Ждать хорошего отношения от них мне не приходилось. Тем более тут вполне могли быть те, кого я охраняла когда-то.

Ко мне направилась худая гибкая девушка с лиловым синяком под глазом.

— Привет! — обратилась она ко мне, как будто мы встретились где-нибудь в парке или на пляже. — Ты, что ли, та лейтенантиха, которую к нам закатали? Я — Змейка. А как тебя?

— Мидара, — пробормотала я, но вспомнила, что приговоренные лишаются своих имен, как прежде я потеряла фамилию предков.

— Пиранья, — сказала я чуть погромче, вспомнив свое прозвище в Страже.

— За что к нам? — доброжелательно осведомилась она.

— Заговор и измена, — не уточняя ничего, удовлетворила я ее любопытство.

— Солидно! — Она посмотрела на меня с явным уважением.

Тут наша беседа прервалась. Одна из женщин, вставая, случайно задела блондинистую здоровячку, и та со всего маху влепила ей оплеуху. Жертва лишь сжалась в ответ, что-то жалобно забормотав.

Затем блондинка смерила меня взглядом, даже сделала пару шагов в мою сторону, но потом отвернулась, недобро осклабившись. Я заметила, как напряглась и тут же с облегчением вздохнула Змейка.

— Видишь? — кивнула в ее сторону девушка. — Это Кобыла, она тут масть держит. Вернее, пробует. Ты это, подруга, держи с ней ухо востро — она в надсмотрщицы пролезть думает.

У одной из женщин, еще юной, но уже увядающей, на глазах была повязка.

— Глянь, — моя новая знакомая указала на нее, — это Каро. Раньше она в веселом доме в столице работала. Обворовала клиента, а тот оказался какой-то шишкой из ваших. Ну и загремела сюда. А глаза ей уже тут плетью выбили. Есть тут такая свинья — вахмистр Керек. А тебе, подруга, надо готовиться, — серьезно сообщила она. — Тебе сегодня посвящение устроят, уже совсем скоро. Знаешь, что это такое?

— Знаю, — как можно спокойней бросила я, попытавшись улыбнуться. — Для этого ведь меня сюда и привезли.

Она тоже улыбнулась, хлопнула меня по плечу:

— Надо потерпеть. Держись, подруга, от этого не умирают.

Я знала, что меня ждет, но надеялась, что это случится не сегодня. Хотя какая разница — днем раньше или позже? Не успела я даже перекусить, как ввалились двое надсмотрщиц и выкрикнули мое имя.

Меня привели в узкую полутемную комнату. По помещению гуляли сырые сквозняки, моя обнаженная кожа вмиг покрылась пупырышками.

«Не простыть бы! — промелькнуло в голове, но тут же я одернула себя. — О каких пустяках я думаю, ведь совсем скоро меня…»

Между тем надсмотрщица протянула мне маленькую щербатую пиалу с какой-то мутно-коричневой жидкостью.

— На, пей.

— Что это? — принюхалась я.

— Сок ангуи. Эта пакость нужна, чтобы у тебя не начало пухнуть брюхо.

Я припомнила, что ангуя — самое дешевое противозачаточное средство, употребляемое простолюдинками и растущее на любом огороде.

До этого я ни разу его не пробовала — дамы из высшего общества пользовались другими средствами, куда более дорогими и эффективными.

Я выпила, еле удержавшись, чтобы меня не вывернуло наизнанку, — настолько мерзким на вкус было пойло.

— А вина не найдется? — полушепотом спросила я, отдышавшись.

Та хохотнула:

— Не-ет, милочка, много хочешь! Винцо ты будешь получать потом. А сегодня, будь любезна, будь трезвой! Сегодня придется потерпеть!

И вот появился солдат. Грубо взяв за локоть, он повел меня через двор к офицерским домикам.

«Спокойнее, Мидара, — твердила я про себя. — Спокойнее, от этого не умирают…»

Меня втолкнули внутрь, предварительно грубо сорвав плащ.

Я подавила в себе желание прикрыть грудь руками — мне уже объяснили, что это лишь распалит насильников.

Их тут было пять человек. Все офицеры в маленьких званиях — только один был выше меня чином. Простонародные грубые лица — все из выслужившихся солдат, в расстегнутых засаленных мундирах, уже навеселе, глаза горят похотью.

Трое уже не первой молодости младших лейтенантов, тощий, белобрысый, похожий на крысу лейтенант и здоровяк с нашивками старшего лейтенанта.

«Хорошо, что нет денщиков, — спокойно, словно речь шла не обо мне, подумала я. — Но может, они появятся после…»

— Ты повязочку-то сними, — с ленивой угрозой бросил белобрысый.

Я подчинилась. Нагая, я стояла перед ними, обреченно опустив руки по швам и повторяя себе, что происходящее не имеет ко мне никакого отношения.

Они гоготнули, пожирая меня взглядами.

— А ничего бабец!

— Попробуем, сталбыть, свежатинки!

— Девка хоть куда!

— Точно — хоть куда!

— А вот куда ее лучше сначала?

— А какая разница: все равно будет она теперь девица — на все дыры мастерица!

— Ну чего? Пусть сначала спляшет или, там, споет, или, может, сразу по кругу пустим… ха-ха… «сосуд любви»?

Я подумала, что если я сейчас кинусь к грязному столу, где среди объедков и пустых бутылок валялся нож, то смогу успеть убить кого-нибудь из них, и тогда меня ждет обычная смертная казнь.

Но тут же вновь вспомнила слышанное мной по дороге, как именно умирают проститутки, посмевшие поднять руку на солдата, не говоря уже об офицере, и прежняя апатия вернулась в душу. Только одно было у меня на уме — скорее бы все кончилось.

Еще мелькнула мысль о самоубийстве, но, словно уловив ее, кто-то из них встал, загораживая стол.

Громила принялся сбрасывать одежду. Через минуту-другую он предстал передо мной во всей своей омерзительной «красе». Голый, волосатый, грузный. Он остался в сапогах, и в ту минуту это больше всего потрясло меня.

— Прикажи ей снять с тебя сапоги, — пробормотал, пуская слюни, альбинос.

— Зачем? Для нее я и так буду хорош!

Вновь они засмеялись, и на их лицах я смогла прочесть то, что полностью занимало их проспиртованные мозги.

Сейчас они, серые гарнизонные крысы, будут делать все, что захотят, с той, о которой еще за два года до того и помыслить не могли, которая, даже оставшись нищей, не взглянула бы в их сторону и которая каких-то три месяца назад могла отправить любого из них на виселицу.

— Никогда еще не трахался с офицером! — загоготал, лениво, вразвалочку приблизившись, здоровяк. — Ты подумай, телочка: будь ты мужиком, тебя бы на кол насадили или в каменоломни загнали. А так ты и жива, и принесешь куда больше пользы! Теперь твоя работа будет, конечно, не такая легкая, как гноить по тюрьмам безвинных людей, но зато тебя ожидает море удовольствия, и к тому же бесплатного!

Они опять заржали.

— Точно — пусть баб тоже в армию берут! Хорошо бы нам в помощь сюда женский полк прислали, — визгливо хохоча, захлопал себя по бокам мозгляк.

Грубо обхватив за бедра, громила рывком посадил меня к себе на колени.

Вновь гогот. Вскочив с мест, они обступили нас, чтобы лучше видеть то, что сейчас будет происходить.

— Ну как — тебе приятно?

Его рука грубо шарила по моему телу, другой он до боли стискивал мне грудь. Еле сдерживая гримасу боли и отвращения, я изо всех сил старалась, чтобы лицо мое осталось таким же спокойным, словно ничего не происходит.

Это его разъярило.

— Ну, улыбайся! Что же ты не улыбаешься? Разве тебе не хорошо? — проревел он, обдав меня вонью изо рта. — Тебе ведь, сучка, всегда было хорошо! Ты жила в свое удовольствие, пока я надрывался за кусок хлеба. Если бы не эта война, не видать бы мне этих нашивок, а вам, дворянским выродкам, все за так достается!

Я хотела что-то сказать в ответ. Что — уже не помню…

Он сильно и со злобой ударил меня в живот. Задохнувшись, я рухнула перед ним на колени.

— Я тебе не разрешал говорить, сука знатная! — рявкнул он. — Твой рот вообще не для этого!

Потом, зло оскалясь, он с силой швырнул меня прямо на пол, лицом вниз, и всей тяжестью рухнул сверху, придавив к кое-как струганным доскам.

Я беспомощно распростерлась под навалившейся на меня тушей.

«Спокойнее, — повторяла я, чувствуя нарастающую боль внизу живота, — это не ты, а всего лишь твое тело…»

Прошло несколько минут, показавшихся мне бесконечно долгими, наполненных мучительными страданиями и желанием немедленно умереть.

— Ладно, — он поднялся, — на сегодня я доволен. Давайте ребята, повеселитесь. Она ваша.

Они обступили меня и тут же кинули жребий, кому за кем, при этом поругавшись и помирившись, пока я лежала, про себя призывая смерть. Потом меня грубым рывком подняли с пола.

— Ты как — уже развлекалась разом с двумя, кошечка? А с тремя? — спросил белобрысый лейтенант.

— Конечно, — расхохотался другой, — они же все развратницы, все аристократки — шлюхи первостатейные. Помню, в Арзоре познакомился я с одной…

Остатков гордости у меня хватило, чтобы попробовать плюнуть ему в лицо, но рот пересох начисто. Но мою попытку сопротивляться они заметили. Удар в бок заставил меня забыть обо всем, кроме дикой боли.

И началось…

Я давно уже не была наивной девчонкой — полгода работы в тюрьме кое-что значат. Но если бы я была способна удивляться тогда, я бы удивилась: какую мерзость может измыслить человек!

Но и этого им было мало. Они еще заставляли меня изображать страсть и удовольствие, говорить им ласковые слова, восхищаться их мужской силой…

В промежутках между развлечениями они били меня — так, чтобы не повредить ничего серьезного, а только заставить корчиться от боли, — меня тоже учили таким приемам. В конце концов я не выдержала и стала просить, чтобы они не делали мне больно, что я согласна на все и сделаю все, что они хотят, но только пусть не бьют…

Их ржание еще долго слышалось мне в ночных кошмарах, заставляя просыпаться.

В нашу тюрьму меня тащили почти волоком двое солдат. С сальными шуточками они грубо лапали меня, но их рук я почти не ощущала. Я даже не реагировала на их слова, что вот, когда я надоем господам офицерам, они тоже вдоволь повеселятся со мной.

Память услужливо подбросила мне картину. Двое специально отобранных голых палача волокут истошно кричащую, изо всех сил упирающуюся женщину в лохмотьях разодранного платья в особую камеру — и такой способ сломить волю жертвы был в нашем арсенале. «Боги, что я делала! — застонала я про себя, хотя уж к этому причастна не была. — Это кара… Лучше бы мне утонуть вместе с мамой и отцом!»

До койки я дошла на подгибающихся ногах и свалилась на нее, желая одного — заснуть и больше не просыпаться. Несколько часов я провалялась в полузабытьи и даже стала чувствовать себя получше. Ведь по-настоящему за меня не брались, несмотря на все, что со мной сделали. Глупо было бы ухайдакать девку для удовольствий в первый же раз, лишив себя развлечений на будущее.

Но вот наше обиталище наполнилось голосами — с «работы» вернулись десятка два моих новых товарок. Я даже не обернулась — мне все было безразлично, — но тут меня кто-то грубо схватил за плечо и посадил на кровать. Передо мной стояла Кобыла, уперев руки в бока.

— Ну что, дворяночка, как отдохнула? — издевательски спросила она. — В чем дело: разве тебе не понравилось? Рассказывай, кто и как. И поспешай — девочкам интересно послушать. Скажи: сколько их было? Я вот сегодня пятнадцать подняла — ну, тебе, ясный пень, такого не осилить, но хоть семерых-то обслужила?

Мне стало необыкновенно противно — я еще не разучилась воспринимать себя дочерью знатных людей, чьи пращуры издревле повелевали Йоораной, а передо мной была всего лишь солдатская шлюха.

Я не сказала в ответ ничего — любое усилие вызывало во мне отвращение, просто сбросила ее руку и опять попыталась лечь.

Она ударила меня в лицо. Я не успела закрыться, а может быть, уже и не захотела — настолько мне было все равно.

Затем последовала оплеуха, после которой я оказалась на полу. Кобыла уселась мне на грудь и с силой сдавила мне шею.

Я даже не попыталась оторвать впившиеся мне в горло пальцы.

«Вот и хорошо, — отстраненно подумала я, — вот все и закончится…»

Душила она меня неумело. Я бы справилась с этим куда лучше и быстрее, переломив гортань или пережав яремную вену. В глазах уже потемнело, когда хватка резко ослабла.

— Надеешься, дворяночка, что прикончу? — хихикнула Кобыла. — Не надейся — очень надо подыхать из-за тебя. Ты мне просто все вылижешь как следует. А будешь рыпаться, я тебе, для начала, глазик выдавлю. За это мне ничего не будет — трахают-то нас не в глаза! — Она истерически и зло расхохоталась, запрокинув голову. — Вон, Каро так вообще слепая, и ниче! Ну давай, работай языком, не то… — Ладонь легла мне на лицо, слегка вдавив глаза.

Я готова была умереть, но ублажать эту дрянь было выше моих сил. Рывком сбросив ее с себя, я изо всех сил ударила ее коленом в живот.

Не ожидавшая отпора Кобыла опрокинулась на спину, но тут же вскочила, в самых отборных выражениях сообщив, что именно она со мной сделает.

В эти секунды даже боль во всем теле отступила куда-то, и сами собой вспомнились приемы, выученные за долгие тренировки. Наша схватка закончилась в несколько ударов сердца.

Я сбила ее подсечкой, прижала к полу, вдавливая коленом позвоночник между лопаток и одновременно заворачивая голову назад и влево. Мне достаточно было сделать одно движение, и Кобыла умерла бы со свернутой шеей.

Она несколько раз дернулась, злобно шипя, и вдруг обмякла в моих руках.

— Ну что же ты, давай ломай! — выкрикнула она. — Ну убей меня, убей, ведь все равно подыхать!

От неожиданности я чуть не выпустила ее из захвата.

— Давай, смелее, терять нечего! Я умру, а тебя просто вздернут — обе мучиться не будем! Ну, Мидарочка, я прошу тебя, убей! Убе-е-е-е-й!!

Завывая, она принялась биться головой о пол.

Лязгнул засов, и в дверь заглянула надсмотрщица.

— Эй, там, что еще за кошачий концерт?! Плетки попробовать охота?

Так прошел мой первый день тут… Первый из ста восьмидесяти с чем-то…

От тех дней у меня осталось три сломанных ребра, два шрама на лице и долголетняя неприязнь к общению с противоположным полом.

И память, за возможность стереть которую я, быть может, если и не продала, то заложила бы кому-нибудь душу. Только вот боюсь — и история с пленницей лишнее тому доказательство, — что моя душа и так после смерти перейдет в распоряжение одного из тех темных владык, которых любят поминать во всех мирах к месту и не к месту. Если они действительно есть на свете.