Глава шестнадцатая

Мотекусома, восседающий на золотом троне, был мрачен. Его взгляд метал молнии, рука под подбородком была сжата в кулак так крепко, что длинные ногти продавили в ладони глубокие канавки, но он не замечал этого.

Его беспокоили испанцы, их дружба с гордой и сильной Талашкалой. Он не хотел этого делать, но медлить нельзя. Чтобы не потерять свой народ, захватчиков нужно истребить, пока они не подняли против Мешико весь континент.

Кликнув племянника Куаутемока, он приказал:

— Снаряди послов в Чоулу. Пускай потихоньку готовятся к бою. Раздать оружие местным жителям, на балконы навалить камней. Улицы пусть ночью перережут рвами или перегородят, чтоб конница не прошла. Веревки пусть приготовят — пленных вязать. Если все сделают как надо, освобожу их от дани на несколько лет. Да подарков пошли побогаче, пообещай отдать нескольких испанцев для жертвы. Остальных велю доставить сюда, особенно капитанов. От меня скоро подойдет войско в двадцать тысяч человек и спрячется неподалеку от города в лесистых ущельях. Когда ударим с двух сторон, не будет никому спасения.

Мановением руки Мотекусома отпустил племянника и вновь погрузился в раздумья.

Диего де Ордас промочил горло очередным стаканчиком вина и откинулся на покрывала.

— Дон Рамон, почему вы так невеселы?

— Потому что веселого мало, — ответил Ромка. — Начиналась эта экспедиция нехорошо — сатанинским извержением, а закончится, чувствую, еще хуже.

— Что за пессимизм? Чоула — красивейший город. Местные отнеслись к нам прекрасно, доставили еды, вина. Кстати, попробуйте. Его делают из агавы, местного растения. До кастильского ему далековато, но с каким-нибудь анжуйским пойлом вполне сравнится. Квартира, правда, без особого комфорта, зато тут, за стенами, вполне можно отсидеться в случае нападения. А что до извержения Попокатепетля… Поверьте, я ничего красивее в жизни не видел. Столбы огня, взлетающие в небо, раскаленные камни величиной с дом, дожди из пепла. А на самой вершине громадная пропасть. И вид сверху был замечательный. Под нами как на ладони лежал великий город, расположенный посередине озера и окруженный многими поселениями и пригородами. Мешико. Я много путешествовал по Европе, даже в Африке бывал и в Азии, но нигде не видел такой красоты и богатства. Даже пирамиды близ Нила не производят такого впечатления. Они хоть и велики, но неприкаянно стоят посереди пустыни. А тут целый город с улицами, домами, каналами. Он чем-то напоминает Венецию, только больше раз в десять. Но вы меня совсем не слушаете, дон Рамон. Признаться, вы никогда не были особо веселым молодым человеком, но сейчас уж что-то особенно грустны.

— Ох, любезный дон Диего, во-первых, куда-то подевался мой слуга. Во-вторых, я ничего не смог узнать о своем отце, ради поисков которого отправился в Новую Испанию. В Семпоале говорили, что какой-то человек, испанец, отправился в Чоулу, но тут о нем ничего не знают. След потерялся. Да и все происходящее мне совсем не нравится.

— Это вы о чем?

— А вы не заметили, что последние два дня к нам практически не приходят касики и жрецы, которые до того облепляли этот порог как мухи? И еду не доставляли со вчерашнего утра. Сегодня я вышел из дома, а какие-то индейцы смеялись и показывали на меня пальцами. Меня не оставляет чувство, что местные правители задумали какую-то подлость.

— Да, не похоже, чтоб в Чоуле закончился весь маис, — посерьезнел де Ордас. — А что Кортес?

— Заседает то с мешикскими послами, то с местными правителями. Сегодня еще один вельможа прибыл. Судя по всему, он уже ультиматум привез, мол, поворачивайте обратно.

— Не нравится мне, когда люди часто меняют намерения, — вздохнул де Ордас. — Сказал бы прямо, чего хочет. Войны или мира.

Дверь в комнату распахнулась. На пороге стоял де Альварадо. Глаза капитана лихорадочно блестели, в груди теснились слова, но он не мог протолкнуть их через иссушенное горло.

Де Ордас, ни слова не говоря, плеснул из выдолбленной тыквы добрую порцию вина в глиняный стакан и протянул кавалеристу. Тот принял, дергая кадыком, осушил его до дна и с грохотом поставил на стол.

— В лесу за городом армия мешиков, больше десяти тысяч копий, — выпалил он.

У Ромки зашевелились волосы на голове, в животе стало пусто.

— Сколько? — переспросил он.

— Больше десяти тысяч, — с расстановкой, как глуповатому ребенку, повторил Альварадо. — Но это не все. Капитан-генерал велел тайно извлечь из ближайшего храма парочку жрецов и бережно, с почетом доставить их к себе. Когда разведчики приволокли двух не особо упирающихся старичков, Кортес богато одарил их из нашего золотого запаса, а потом осторожно, как он умеет, стал выспрашивать, с чего бы это жрецов, касиков и прочих жителей обуял такой неожиданный страх пред иноземцами. Те сначала отнекивались, потом с неохотой признались, что они давно прислали бы еды, если бы не было прямого и недвусмысленного запрета Мотекусомы.

Он сам налил второй стакан, выпил и снова грохнул им по столу.

— Вот, значит, как, — задумчиво протянул де Ордас. — Я думал, они хотят, чтоб мы просто домой повернули, а эти ребята, оказывается, задумали перебить нас на марше.

— Если бы так!.. — вздохнул Альварадо.

— Капитан, да вы полны сюрпризов.

— Еще как. Наши семпоальские друзья, которые, в отличие от талашкаланцев, вошли с нами вместе в город, донесли Кортесу, что видели, как местные перекапывают улицы, маскируя досками глубокие рвы, и втыкают в дно заостренные колья. Переулки кое-где завалены бревнами. Во дворах строят рогатки, мужчины сваливают на крышах и балконах камни, а женщины и дети тайком покидают город. Вчера их главные жрецы принесли в жертву своему идолу войны семерых, из них пятеро — дети. Они просят, чтобы он даровал им победу. Догадываетесь, над кем?

— Да уж, — пробормотал де Ордас. — И что будем делать?

— Как обычно, — ответил Альварадо, и впервые с начала рассказа его лицо озарила улыбка. — Кортес отправил гонца к талашкаланцам, чтоб по первому зову были готовы двинуться в город на соединение. Местных касиков он попросил не беспокоиться, ибо все равно решил выступать в Мешико следующим утром. Правда, капитан-генерал попросил их предоставить тысячу носильщиков и две тысячи воинов, то есть столько же, сколько дала Талашкала.

— Зачем нам их воины, если они настроены враждебно? — удивился де Ордас.

— Этого не поняли ни я, ни касики. Они-то, конечно, радуются, что мы сами просим разместить их отряды у себя под боком. Так легче напасть или продержаться, пока не подоспеет войско Мотекусомы. А вот нам оно зачем?

— Думаю, Кортес задумал это не просто так, — ответил де Ордас.

— Само собой. Тем более что он поручил Марине выведать у жрецов и выловленных чуть позже касиков как можно больше сведений. Одного касика притащили вместе с женой. Старуха, видать, не в себе слегка, потому как стала уговаривать Марину выйти замуж за ее второго сына и приглашала перебраться к ней, ибо ночью нас всех перебьют по приказу Мотекусомы. Умная Марина горячо благодарила старуху и сказала, что сейчас не может с ней пойти, так как ей одной не снести всех своих вещей. Пусть, мол, она вместе с сыном останется в нашем лагере до ночи, и тогда они заберут все и уйдут вместе с ней. Старуха так и сделала, и Марина завела с ней длинные разговоры. Беззубая подтвердила все и добавила, что жителям раздали много подарков и посулили еще больше. Особые награды ожидают того, кто живьем поймает испанца, чтобы его закололи на алтарях Мешико.

— И что надо сделать, чтоб избежать жреческого ножа? — спросил Ромка.

— Лично вам, дон Рамон, надлежит за час до рассвета вывести своих людей за храмовую ограду и встать там дозором. Утром касики обещали прислать солдат и носильщиков. Вы со своими людьми должны отобрать у них все оружие, потом, когда услышите боевой рог, закрыть ворота. Снаружи.

— Снаружи? Но почему?

— Таков приказ, — коротко ответил Альварадо. — А вы, дон Диего, со своими стрелками займете место на стенах.

— Погодите! — загорячился Ромка. — Если я останусь со своими людьми снаружи, нас просто разорвут.

— Дон Рамон, — мягко положил ему руку на плече де Ордас. — Мне кажется, за столько времени пора бы вам научиться доверять нашему командиру.

Ромка кивнул и протиснулся мимо Альварадо, ставшего вдруг чужим и холодным.

Храмовый двор, вполне обжитой за день, во тьме казался огромным и бесприютным. В темноте, оттеняемой языками пламени, запертого в каменном очаге, сновали тени и скрипели блоки, поднимая на стены фальконеты. Звезды равнодушно смотрели на муравьиную возню. Деревья у ворот тревожно шелестели листвой. Ночь зачерпнула в городе горсть воздуха, пахнущего немытым телом и кровью, и плеснула в лицо. Ромка поморщился и пошел через двор к длинному каменному бараку, приспособленному под казарму.

На душе было гадко. Опять резня. Опять бойня. И ведь спроси любого нормального человека, хочет ли он пойти на войну, хочет ли убивать, а тем более быть убитым? Конечно, он откажется. Да еще и идиотом назовет. Обидится. А как находится один кровавый тиран, способный гаркнуть али треснуть по уху и потянуть за собой, так идут. Идут как бараны за пастырем. И убивают. И грабят. И жгут. А потом возвращаются к нормальной жизни: смеются, обнимают жен, гладят по голове детей, как будто ничего и не было.

Не дойдя до дверей, он, подсев к караульным, протянул к костру озябшие руки. Нечего ждать. Все равно рано или поздно придется идти к людям, «обрадовать» их известием. Под сапогом что-то хрустнуло. Присмотревшись, понял, что наступил на чью-то берцовую кость — бренные останки одного из тысяч бедняг, принесенных в жертву в этом храме.

Выцелил и со злостью пнул череп без нижней челюсти прямо в белозубый оскал. Отлетев в темноту, тот с шуршанием покатился по груде костей.

Мирослав проснулся, откинул ветки, которыми замаскировал свое наспех устроенное лежбище, вытряхнул из волос наползших за ночь насекомых, пару раз присел, разминая затекшие ноги, и поднял руки, прислушиваясь к тянущей боли в правом подреберье. Да, досталось сильно, но все кости целы, печень в порядке и даже селезенка не лопнула.

Воин с содроганием вспомнил тяжкие удары, обрушившиеся на его грудь и живот, потом улыбнулся. Жаль, что не удалось узнать, кто был тот гигант и по чьей недоброй воле он преследовал их с Ромкой. Но пусть лучше такой противник будет мертвым.

Но что же его разбудило? Мирослав прислушался к звукам ночи, играющим в салочки меж стволами, принюхался. Ничего явного, но все же что-то было там, в глухих, непроходимых джунглях. Большое ли, малое, но смертельно опасное. И оно приближалось. Кто-то охотился на него, причем почитал легкой добычей. Ну, посмотрим.

Русич пошарил ладонью под листьями, вытащил кривую саблю без ножен, прощальный подарок гиганта, и выставил вперед остро отточенный кончик, готовясь принять на него любое летящее тело. «А вдруг змея! — мелькнуло в мозгу. — Тогда сабля тут не поможет, надо голые ноги беречь. Чертов Кортес, портки натянуть не дал».

В ветках зашуршало, но не по-змеиному, а скорее так, будто крался кто-то тяжелый, аккуратно ставя мягкие лапы. «Ягуар!» — кольнул спину неприятный холодок. Сидя у походного костра, тотонаки часто рассказывали страшные истории о царях леса, почитая их чуть не воплощением бога войны. По их словам выходило, что ягуар мог с одинаковой легкостью расправиться и с обезьяной, и с целым отрядом охотников. Мирослав не очень-то верил в эти истории, помня легенды своей родины о силе и сообразительности медведей, но сталкиваться с голодным хищником в темном лесу ему не улыбалось.

Где-то вверху вспыхнули на миг и потухли желтые глаза. Воздух обожгло влажное дыхание. Посыпалась кора, обдираемая со ствола. Мелькнула в свете звезд лоснящаяся пятнистая шкура. Ягуар кругами обходил человека, замершего посереди небольшой полянки, постепенно приближаясь к нему. Мирослав поворачивался следом, сопровождая его движения кончиком сабли.

Шорох за спиной. Еще один зверь? А вот это уже серьезно. С одной кошкой, как бы ловка и сильна она ни была, Мирослав не боялся встретиться лицом к лицу, но две — это слишком.

Большие кошки — отличные бойцы, но плохие марафонцы. Даже пардусы, способные в два счета обогнать лучшую лошадь, не могут быстро пробежать больше двухсот локтей.

Воин покрутил головой, выбирая просвет между деревьями, и сорвался с места. Звери кинулись следом. Один по земле, второй — по ветвям, низко нависающим над головой. Сквозь собственное ровное дыхание Мирослав слышал, как мягко переступают сильные лапы, как метут по листьям длинные хвосты, как вырывается из мощных пастей азартное мурлыканье.

Удастся уйти или нет?! С каждой секундой, с каждым шагом это волновало его все меньше. Если зверь бросится ему на спину, он обернется и убьет его, а до этого момента будет просто бежать, вдыхая свежий утренний воздух, ловя звуки просыпающегося леса, сливаясь с ним, растворяясь в нем. Мирослав сам становился лесом, прорастал в него всем своим существом. В какой-то момент он понял, даже не понял, а почувствовал, что хищники уже не охотятся на него, а просто бегут рядом.

Они приняли его за своего.

С первыми лучами солнца к храмовой стене потянулись люди. Первыми объявились носильщики в одних набедренных повязках, потом воины, затребованные Кортесом. Следом из окрестных улиц хлынула толпа горожан.

За полчаса до рассвета Ромка вывел меченосцев за ворота и, не обращая внимания на роптания, построил их в две косые шеренги, начинающиеся прямо от ворот. Строго, как только мог, он велел солдатам не разрывать строй, красочно описав, чем это грозит. Индейцы, подходящие к открытым воротам, попали как бы в воронку из панцирей, щитов и обнаженных мечей, в самом горлышке которой их встречал Ромка.

Стоя на специально подставленном ящике, в начищенной до блеска кирасе, в шлеме бога Уицилопочтли, он старался произвести грозное впечатление. Громовым, как ему казалось, голосом он твердил несколько фраз, подсказанных Мариной и де Агильяром. В замысловатых туземных словах крылись и приветствие, и настоятельная просьба сдавать копья и мечи. Чоульские воины подчинялись с видимой неохотой. Почти все чоульцы оставляли при себе длиннющие обсидиановые ножи.

Наконец в створе показался сам верховный касик, высокий дородный мужчина с надменным, даже чуть брезгливым выражением, приклеившимся к скуластому лицу. Ни он сам, ни его свита не повернули головы, когда Ромка подступил к ним с той же просьбой. Наверное, они чувствовали за собой копья мешикского войска, укрытого на подступах к городу. Интересно, как Кортес собирается увещевать такую толпу народа? Зачем он решил пустить во двор не только касиков, но и простых воинов? На Ромкин взгляд, ограничиться только вождями было бы куда безопаснее.

С вершины пирамиды заголосил рожок — условный сигнал. Заранее предупрежденные солдаты тычками и рукоятками мечей оттеснили от ворот шумно протестующих чоульцев, не успевших пройти под арку. Несколько конкистадоров налегли на створки, со скрипом прикрыли их и заложили в наскоро переделанные петли специально приготовленный брус. Запахло горящими фитилями, на стене появились стрелки де Ордаса. Ромка приободрился. Даже если толпа попытается взять ворота приступом, то залпы из аркебуз и арбалетов быстро остудят ее пыл.

Однако почему стрелки стоят лицом не наружу, а внутрь, во двор? У Ромки в животе зашевелился неприятный холодок. Сквозь рокот толпы пробился визгливый фальцет королевского нотариуса. Нараспев, пункт за пунктом, описывал он оторопевшим чоульцам, собравшимся во дворе, их измену, упомянул о прибытии отрядов Мотекусомы, о намерении убить подданных великого короля и съесть их. Все это вынуждает испанцев наказать их оружием. Фальцет нотариуса перекрыл раскатистый баритон Кортеса, сообщающий оторопевшим индейцам, что по испанским законам все они подлежат смерти за свои преступления, и тут же грянули орудия. Над стеной взметнулись белесые клубы пыли и сизые космы пороховой гари.

Ромка не видел, но прекрасно понимал, что происходит. А что сделают люди, оставшиеся снаружи?! Нападут?! Раскрашенная толпа, воняющая потом и кровью, наседающая на бледных от напряжения меченосцев, отпрянула, гневные вопли сменились скулежом голодных щенков. Многие побежали. Молодому человеку хотелось заткнуть уши и спрятать голову в песок, чтобы не слышать криков умирающих, звуков разрываемой плоти и визга свинца, рикошетящего от каменных стен.

Вдруг толпа прянула обратно. Атака?! Нет, индейцы смотрели в другую сторону.

Ромка недоумевал, пока не увидел на улицах штандарты с белыми орлами. Заслышав стрельбу, талашкаланская армия снялась с места и ворвалась на улицы ненавистного им города. Успев хорошо узнать характер своих новых союзников, Ромка понял, что грабежей, убийств и кровавых жертвоприношений избежать не удастся. Но и сделать он ничего не мог. Будь проклята эта война.

Посыльный вбежал в огромный зал и пал ниц пред ступенями золотого трона.

— О великий Мотекусома, — заговорил он, с трудом переводя дыхание. — Посланцы богов разгадали наш план. Они заманили несколько тысяч чоульцев в храмовый двор и расстреляли их, а остальным пригрозили, что их постигнет та же участь, если они будут служить вам.

— А что моя армия? — сдвинул брови правитель Мешико.

— Касик Утепуксома не решился идти на помощь Чоуле, считая, что это бессмысленно. Он решил сохранить людей для будущих битв.

— Здесь я решаю, как будет лучше! — вскочил с трона Мотекусома. — Касика Утепуксому доставить в Мешико и принести в жертву, а тело его бросить храмовым животным! И этого тоже. — Он брезгливо указал пальцем на посланца, распростертого на полу.