Глава 17
Как развеять тоску?
Осень 1324 г. Мешикальтцинко

Асотль проснулся поздно – проникавшие через широкий дверной проем солнечные лучи били прямо в лицо. Ядовитая кость ягуару в глаз – опять забыл опустить циновку. Юноша потянулся… обнаружив рядом с собой на ложе сладко посапывавшую девушку. Одежды на незнакомке – кто она такая, молодой человек так пока и не смог вспомнить, да и не особо старался, к чему? – не было вовсе никакой. Тонкая золотая цепочка на шее, такие же золотые браслеты на запястьях и щиколотках, мордочка… Ничего, не говоря уже о теле – стройная, без всяких сомнений, идеальная, быть может несколько худощавая, ну, это уж как на чей вкус – фигурка. На спине татуировка: синий парящий орел в окружении пылающих желто-красных звезд.

Кто же она все-таки такая?

Не вспомнить. Хорошо бы еще понять, где он, Асотль, вчера был… И что вообще было? Голова раскалывалась – прямо хоть не выходи из дому, значит, вчера пил. Вино, точнее, эту жуткую бурду – бражку из перебродившего сока агавы. Видно, много выпил – на четыре или даже на пять кроликов, уж никак не меньше. Лучше бы на пять, пятерка – число счастливое, четыре же – нет. Во уже как стал думать! Как истинный ацтек… Так он и был истинным.

Ух, и трещит же башка! Неужели это с бражки так? Значит, плохая бражка… Где хоть пил-то? И с кем?

Если включить логику… О-о-ой, не включается! Не хочет, зараза! И все ж надо бы… Девчонка еще тут эта… сопит. Разбудить? Может, она знает, что вчера было?

А! Праздник был – вот что! Да, праздник – День появления богов. Вот по такому случаю и посидели… Сначала у какого-то военачальника… как бишь его? Чикоякаотль… да, так. Потом с друзьями – с Сипаком и Шочи – пошли в садик, что у храма Тескатлипоки. Да, именно туда и пошли. Пили там. Этот еще был, пижон… Касавач-Казанова – щеголь и бабник, но воин он неплохой, хотя кто бы мог подумать?

Вот как раз Казанова-то и предложил пойти в храм Тласольтеотль, богини плотских грехов! Недавно, говорит, открылся… Вот и пошли – любопытно стало, что за храм такой? Допили что было да отправились грехи замаливать. Замолили, блин… Этим-то, Шочи с Сипаком, хорошо – они в казарму свалили. А дорогу в храм Асотль точно не помнил, сейчас бы и не нашел…

Значит, Тласольтеотль… Ага! Эта спящая девчонка, верно, ее жрица… Служительница богини плотских грехов. Хотя… Показалось, будто в ее храме действительно только и делали, что грехи замаливали – даже землю с этими целями ели. В основном – простолюдины. Хотя Касавач сказал, что солидные люди обычно по такому случаю на дом жреца вызывают. Как «скорую помощь»! Удобно: вот почувствовал, что согрешил, хочешь покаяться – послал слугу за жрецом. Или – за жрицей… Вот как эта… О, боги, это что же – он, Асотль, вчера каялся? Вот здесь, у себя дома? Вот с этой девчонкой, жрицей… А может, она и не жрица? А тогда кто же?

– Эй! – Юноша наконец потряс спящую за плечо. – Эй! Да проснись же!

– Что? – Девушка распахнула глаза и, увидев Асотля, улыбнулась.

А грудь у нее ничего… Эх…

Сотник подмигнул и поинтересовался:

– А ты вообще кто?

– Тласоль, – потянувшись, засмеялась девушка.

Нет, все же она была красивая, даже изысканно красивая, с неким, можно сказать, парижским шармом. Упругая грудь, точеное, пусть несколько скуластое лицо, огромные черные, вытянутые к вискам глаза под сенью длинных ресниц… И животик такой манящий, плоский, с темной ямочкой пупка.

– Я вижу, что Тласоль. – Асотль дружески ущипнул девчонку за бок. – А откуда ты, Тласолька, взялась-то?

– Из храма. – Девушка хохотнула. – Ты же сам сказал, что хочешь покаяться в каких-то грехах. Вот всю ночь и каялся.

– А-а-а! Так ты из храма Тласольтеотль!

– Ну да. Именно! Я – жрица богини плотских грехов.

Вот к этим-то плотским грехам жрица тут же и приступила, да с такой страстью! Сразу видно – была опытна в подобных делах, а других, наверное, в подобный храм не очень-то и брали.

Снова потянувшись, Тласоль выгнулась, словно кошка, и принялась ласкать его с необузданной страстью истосковавшейся по телесной любви наложницы Сарданапала… Или уж, по крайней мере, опытной проститутки с улицы Пигаль. В общем, приставала…

А молодой человек не особенно-то и сопротивлялся.

Да-а-а… Она умела многое! Асотль даже не ожидал. И это – индеанка? И так и этак… а потом еще и еще…

– Можно, я буду звать тебя Тла-Тла? – в перерывах между утехами любви осведомился Асотль.

Жрица улыбнулась:

– Близкие друзья называют меня именно так.

– И много у тебя близких друзей?

– Достаточно. Но ты – самый близкий. Иди же ко мне, мой вождь!

Асотль понимал, что срывается, срывается уже давно, поскольку после славной победы у скалы Ягуара ничего существенного в его жизни не происходило. Вообще ничего. Будучи сотником, молодой человек, конечно же, занимался своими обязанностями – контролировал обучение воинов, но в мирное время эти обязанности были столь необременительны, столь смехотворны, словно бы их и вообще не существовало. Да и эти-то дела, к стыду признаться, Асотль переложил на плечи десятников.

Таким образом, у него неожиданно возник избыток времени, чего до того практически никогда не было, и этот избыток подействовал на юношу катастрофически: просто некуда было деться от вдруг одолевших его дум. Отдыхал ли он на ложе, прогуливался ли в храмовых садах, сидел ли с отсутствующим видом в компании друзей – постоянно лезли в голову мысли о прошлом. И хорошо бы еще о той, перепелкинской жизни, по сути банальной, пустой и тоскливой, – так нет же, еще очень часто вспоминалась Ситлаль. Они ведь так и не увиделись тогда в Колуакане, в храме озерной богини Чальчиуитликуэ, не смогли, точнее, это Асотль не смог, не сумел, не рассчитал все, как надо. Хотя кто же мог знать, что в том же храме – и, верно, за тем же самым – объявится вдруг Тесомок? Он ведь, несомненно, узнал Асотля, узнал… И что из того? О том, что беглец из Колуакана, несостоявшаяся жертва Тескатлипоке, жив, Тесомок должен был знать и раньше – от жрецов или мог видеть сам, присутствуя на богослужении. И никогда никому бы не обмолвился о своем знании – утверждать, что предназначенный в жертву исчез, значило подвергнуть сомнениям действия жрецов, нажив себе таким образом смертельных врагов. Тесомок, конечно, глуп, но не настолько же! Звездочка, Звездочка…

Асотль все отчетливее понимал, что у них с Ситлаль нет никаких шансов на какое-либо совместное будущее, просто никаких и ни при каком раскладе. Асотль в Колуакане – никто и уже туда не вернется, что же касается Звездочки, то в лучшем случае она согласится стать великой жрицей Уицилопочтли – живой богиней ацтеков, как того и хотел ее отец Ачитомитль, хитрый и могущественный вождь колуа.

А от того – от живой богини – не могло выйти Асотлю никакого толка, ничего бы не обломилось, хоть тресни напополам!

Дело еще боле усугубляли типично перепелкинские мысли – все, дурак, терзался: как там выборы? Кто победил? Как будто хоть что-то от этого изменилось бы, ведь ясно, что в избирательной системе всегда побеждают те, кто дергает за нити, в чьих руках все: от телевидения до подметных бульварных листков. Одни и те же люди определяли, определяют и будут определять политику и всю жизнь, здесь, в долине Анауак, их называли «те, кто всегда ест этцалли». «Жирные пожиратели лепешек», одним словом. Перепелкин-Асотль сам таким был… и оттого сейчас сам себя стыдился. Стыдно было за ту пустую и никчемную жизнь. Ну, сам всего достиг, ну, деньги были, власть, успех… и что? Счастья-то не было, даже намеком… Ну, не считать же за счастье «Линкольн» с охраной, рестораны да хитромудрую плутовку Леночку… Предавшую его совместно с одним из тех, кого считал лучшими друзьями.

И где же оно, счастье? Родная дочь – и та от него отшатнулась, а он ведь все для нее… По крайней мере старался, ни в чем не отказывал, а возможности имелись большие – может, это и оттолкнуло? Все суетился, суетился: презентации, подставы, разборки… выборы, наконец. И для чего все, зачем, к чему? Уже и не вспомнить, когда был счастлив… Ну разве что играя джаз – это да. А в остальном – и вспоминать нечего. Не было никакой жизни – один гнусный бизнес. Забирал все время, высасывал все жизненные соки… Пока наконец не высосал.

И вот теперь Геннадий Иваныч Перепелкин – Асотль. Молодой индейский парень, для своих лет добившийся уже немалого… И снова теряющий любовь!

Нет! Нет!

Не думать об этом!

Ведь уже и здесь есть друзья, есть возможность забыться, расслабиться… Тла-Тла, юная жрица богини порока, ушла уже, но звала, звала в гости в храм Тласольтеотль, и, сам не зная почему, юноша чувствовал тягу к этой девушке… Может, это потому, что она такая необычная? Такая раскованная, развратная и с ней легко? Хотя нет, не только из-за этого. Было в этой жрице что-то еще, что притягивало… Да, наверное, эта легкость, легкость общения – попили вина, пообщались, переспали, получили удовольствие, разошлись. Разбежались, оба вполне довольные друг другом, – и никаких проблем. Вот эта легкость, наверное, и была сейчас Асотлю нужна – отвлекала от тяжелых мыслей.

Дернулась на двери циновка:

– Ты спишь, мой командир?

– Облезлый тапир тебе командир, – хрипло засмеялся сотник. – Не стой у порога – заходи.

Мягко, по-кошачьи ступая, в комнату вошел Касавач-Казанова, элегантный, красивый и весь какой-то порочный, испорченный…

«То-то ты сам нынче – образец добродетели», – сам на себя огрызнулся Асотль и, кивнув на плетеную бутыль с бражкой, спросил:

– Будешь?

– Когда это я отказывался, командир?

Асотль поморщился: ишь, «командир», говорит, словно бывалый урка. Ладно, черт с ним, нечего придираться, в конце концов, лучшего спутника для посещения злачных мест просто не придумаешь. Не тащиться же одному! Тем более – дорогу плохо помнил.

– Ну, что там этот храм? Гнездо разврата?

Касавач усмехнулся:

– Да ты и сам помнишь. И многие говорят – да.

– Грешники?

– Нет, те, кто искупает грехи.

– Чтобы искупить, надо сначала наделать. Не согрешишь – не покаешься.

– Это ты верно сказал! – Десятник расслабленно ухмыльнулся. – Скоро стемнеет. Нам бы уже пора. Дорогу-то помнишь?

– Честно сказать – не особо. А ты?

– Ежели что – спросим. Пошли, пошли. Говорю же: пора.

– Ну, пора так пора.

Пожав плечами, Асотль поднялся с ложа и, накинув на плечи украшенный перьями плащ, махнул гостю рукой:

– Я готов. Идем.

Они прошли через внутренний двор, через сад, мимо беседки, служившей иногда и местом для веселых попоек – конечно, не для таких юнцов, какими еще совсем недавно считались они сами.

Асотль чувствовал, как из-за колон, с террасы, из глубины казармы смотрят на них молодые воины – кто с осуждением, а кто и с завистью, как будто бы точно знали, куда именно отправились их командиры.

Сипак, как всегда, отпросился на эти дни на охоту, звал, конечно же, и Асотля, да тому как-то было влом куда-то там идти за город, носиться по горам, подстерегая дичь… Не пошел. Зато составить компанию охотнику неожиданно согласился Шочи, до того вовсе не пылавший страстью к выслеживанию диких зверей. Конечно же, он просто не хотел сопровождать старого друга, отговаривал, увещевал, потом, видя, что тщетно, обиделся, надулся – и вот ушел вместе с Сипаком. Что ж, да пошлют им боги удачу.

То же чувство – будто все смотрят на них с осуждением, будто все кругом знают, куда именно они сейчас идут, – не покидало юношу и за воротами казармы, и оттого он чувствовал себя как-то неловко, несмотря на то что шагавший чуть впереди Касавач постоянно оборачивался, смеялся, шутил.

Вот и верь в сказки о целомудренности ацтеков! Достаточно просто послушать хвастливые речи Казановы, да что там послушать, достаточно на него только взглянуть. О, какой походкой идет он, дитя порока, как виляет бедрами при виде женщины любого возраста и любого звания, будь перед ним хоть бегущая с охапкою зелени юная девчонка-рабыня, хоть почтенная матрона, возвращающая из храма в сопровождении слуг.

Касавач, улыбаясь, подмигивал девчонке – та смеялась, вот ведь чертовка, да лучше бы ты помолилась богам целомудрия да окрасила жертвенной кровью свой язык, проливая на алтарь богов тягучие щедрые капли. А матрона-то, матрона – тоже еще, почтенная знатная дама! Ах, каким долгим взглядом провожала она молодого нахала, посмевшего… Нет, не заговорить, только лишь пристально посмотреть прямо в глаза… Вот уж этот чертов Касавач – он что, умеет привораживать взглядом? Судя по поведению дам, умеет.

– Слушай, парень, – не выдержав, усмехнулся Асотль. – Мне кажется, мужья многих знатных дам уже давно должны бы тебя кастрировать!

– Уже пытались, – парень охотно поддержал тему. – Их же жены им меня и не отдадут, никогда не позволят со мной это проделать. Женщины, мой дорогой командир, это великая сила. Особенно женщины, в которых ты сам пробудил вулкан!

– Эй, эй, осторожней! Как бы этот вулкан не забросал камнями тебя самого.

Так вот и шли. Асотль чувствовал себя скованно, Касавач напропалую шутил.

– Есть там пара девчонок, в этом храме порока, – ничуть не стесняясь, в голос сообщал на ходу любвеобильный десятник. – Все ошивались у наших казарм. Симпатичные такие девки, младшие жрицы. Одну зовут Пилли, другую… мм… Тла-Тла… Да-да, Пиль-Пиль и Тла-Тла, две подружки, две… Ладно, не буду говорить гадостей.

Ого, оказывается, Казанова знает Тла-Тла!

Не сказать, чтоб это известие показалось Асотлю таким уж приятным. Почему, понятно, все-таки многие мужчины по натуре своей – собственники, хотя далеко не все… Тот же Касавач, например. При всех своих недостатках, если надо, отдаст последнюю рубаху… И последней девкой вполне по-братски поделится.

Так что черт с ним… И все же любопытно…

– Слышь, Касавач. У тебя что-нибудь было с этой… Тла-Тла?

– Да нет, пока не было. Но скоро будет, не сомневайся. Ого, командир?! Ты что так нахмурился? Что, сам положил глаз на эту… ммм… жрицу? Так не переживай, нашел из-за чего! Я к ней не буду цепляться, обещаю, в конце концов, Пиль-Пиль тоже далеко не дурна, клянусь всеми богами и богинями вод! Так что ты не думай…

– Да не думаю я ни о какой Тла-Тла, с чего ты взял? – раздраженно буркнул сотник и осмотрелся по сторонам. – Ну и где тут храм?

Путники уже вышли на самую окраину города, точнее сказать, просто поселения, на город – к примеру, такой, как тот же Колуакан или Шочимилько, – эти группы кое-как кучковавшихся дворцов, храмов и хижин, честно говоря, походили мало. Так, слабое подобие.

– Так. – Касавач неожиданно задумался, с видимым любопытством осматривая округу.

Странно, а Асотль-то думал, что этот тип прекрасно знает все злачные места. Выходит, не все.

Оба озадаченно осматривались, пока не увидали идущую, видимо, с озера пожилую женщину с полной свежей рыбы корзиной за спиной. Скромно одетая, с морщинистым добрым лицом, она, верно, была чьей-то служанкой, скорее всего из тех, что держат за члена семьи; впрочем, быть может, эта женщина и вовсе была не служанкой, а супругой какого-нибудь почтенного ремесленника-масеуалли, матерью, бабушкой и нравственной опорой семейства. Нет, у такой стыдно было спрашивать!

– А я спрошу, – решительно заявил Касавач. – Мне не стыдно. Эй, бабушка! Не скажешь ли, почтеннейшая, где тут…

Оп! И Казанова неожиданно замолк, застеснялся, столкнувшись с безмятежно-добрым взглядом темных, чуть-чуть навыкате глаз этой доброй старушки.

– Я… Мы… Мы просто хотели спросить…

– Небось, ищете храм порока, парни? – ласково улыбнулась женщина. – Вон, видите старый клен?

Она махнула рукой, и Казанова кивнул:

– Угу. Видим.

– Так вам туда. Дойдете, а там спросите – каждый покажет.

– Спасибо, бабушка, да не оставят тебя своими милостями богини и боги.

Хором поблагодарив добрую женщину, приятели зачем-то оглянулись и, выждав, когда старушка скроется из виду, быстро зашагали в указанную сторону, к старому, в узловатых потеках коры клену, в гордом одиночестве росшему на вершине невысокого холма, по сторонам которого располагались какие-то хижины и приземистые строения самого подозрительного и убогого вида.

На вершине холма, у клена, смеясь, играли дети, мальчики и девочки, лет, наверное, пяти или даже четырех, еще без одежды, голенькие, грязные, смешные.

– Ммм… – задумчиво промычал Казанова. – И куда же теперь? Бабуся сказала – каждый покажет… Но не этих же детишек спрашивать?

– А почему бы и нет? – Асотль усмехнулся и, присев на корточки, подмигнул одному из игравших в грязи парнишек, показавшемуся юноше постарше и посмышленей других. – Эй, парень!

Дети тут же перестали играть, и паренек, раскрыв щербатый род, заинтересованно уставился на сотника.

Ишь, улыбается… Интересно, зуб ему в игре дружки выбили или сам выпал – потому как молочный? Нет, наверняка выдернули родители, принести в жертву богам по случаю какого-нибудь очередного религиозного праздника.

– Мальчик, не знаешь ли, где тут новый храм? – широко улыбаясь, поинтересовался Асотль.

– А! Хлам полока! – понятливо засмеялся малыш. – Многие его сплашивают.

– Так куда идти? В какую сторону?

– Сказать?

– Скажи, скажи.

Ребенок вдруг надул губы и, хитро ухмыльнувшись, спросил:

– А сто дас?

– В лоб тебя щелкну! – не выдержав, заругался было Казанова, однако Асотль тут же урезонил его быстрым укоризненным взглядом. – Эх, не умеешь ты общаться с детьми, Касавач!

И, повернувшись к малышам, отлепил от пояса кусочек застывшей смолы:

– Вот. Жвачку хотите?

Смолу эту часто жевали все местные индейцы, кроме беременных женщин – для тех она почему-то считалась опасной.

– Зеватьку?! – Детишки заинтересованно переглянулись. – Плавда дашь?

– Правда, правда, клянусь великим Уицилопочтли! Вкусная жевка, ах. – Асотль плотоядно облизнулся. – Я ее очень мало жевал, чуть-чуть только.

– Давай! – решительно молвил щербатый.

– Сначала покажи дорогу! – Сотник тоже был хитрым.

– Да вон туда, где кустики… Класную клысу видишь?

– Красную крысу?

– Да не клысу, а клысу…

– Он, похоже, о крыше говорит, командир. И впрямь, вижу одну – красную.

– Так, значит, нам туда. Спасибо, парень!

– Ежели соврал – вернусь и оторву тебе уши, – на всякий случай, уходя, предупредил Касавач и, состроив страшную рожу, добавил: – Будет что принести в жертву тлалокам на будущем празднике гор!

Во! Запугал ребенка! Вот и позволяй таким типам общаться с детьми. Тлалоки – это были такие горные божки, небольшие, но до чрезвычайности злобные, впрочем, особо добрых средь местных богов отродясь не водилось, исключая разве что Кецалькоатля. А праздник гор – на самом деле довольно красочный и веселый, если не считать воплей традиционно приносимых в жертву детей, – наступал уже очень скоро, буквально через пару-тройку недель, 1 октября, в первый день тринадцатого месяца года Ягуара эпохи пятого солнца.

– Похоже, мы с тобой, Касавач, последние девственники этого городка! – спускаясь с холма, на ходу буркнул Асотль. – Всем остальным храм порока уже давно отлично известен. Всем, в буквальном смысле слова – от мала до велика.

Святилище богини плотских радостей Тласольтеотль, в просторечии именуемое без особых затей храмом порока, располагалось… гм-гм… наверное, если бы не целые гирлянды цветов, сие угрюмого вида строение, сложенное из наспех пригнанных плит, можно было бы назвать сараем. Своей неухоженностью, свежей, но уже на треть осыпавшейся штукатуркой и полным отсутствием даже намека на архитектурный стиль сие строение внезапно напомнило Перепелкину родину: именно такие домишки, выстроенные в советское сталинско-хрущевское время, обычно располагались на главных площадях многочисленных городков и поселков кондовой российской провинции, откуда, если верить классику, «хоть три года скачи, ни до какого государства не доскачешь».

Цитату Перепелкин-Асотль помнил плохо и даже сейчас, к стыду своему, вряд ли бы точно назвал ее автора, однако повторить чужую мудрость не преминул, больно уж, по его мнению, она была сейчас кстати:

– Ну и глушь! Отсюда хоть три ночи беги, ни до какого храма не доберешься!

– Так вон же он, храм, – невозмутимо кивнул Касавач.

– Что-то он какой-то пустой, подозрительный… Не храм, а какой-то пакгауз! – Асотль повел носом. – И, кажется, паленым пахнет.

– Точно, горит что-то, – понюхав воздух, согласился десятник. – Но, кажется, не здесь, просто ветер… Ммм… Этцалли у кого-то пригорели! Вот раззявы-то. Ну что, командир, пойдем?

– Опять «командир»! – Асотль разозлился. – Сколько раз тебе говорить – оставь ты свой блатной лексикон! Некрасиво это, понимаешь?

Фразу Касавач, конечно, не понял – еще бы! – зато хорошо уловил прозвучавшее в ней недовольство и, смущенно хмыкнув, отвернулся:

– Кажется, у них здесь вход. Эй! Здесь есть кто-нибудь?

– А кого тебе надо, парень? – немедленно осведомились откуда-то сверху, как понял Асотль, с неширокой террасы, располагавшейся не так уж и высоко – метрах в двух, спокойно можно было бы дотянуться рукой.

Почти всю террасу занимали огромные букеты цветов, не дававшие никакой возможности рассмотреть говорящего… Или говорящую, голос был похож на женский… Или мальчишечий… Такой с хрипотцой, наглый…

Сотник поднял глаза:

– У вас, что ли, праздник сегодня?

– А вас что, звали?

– Конечно. Иначе с чего бы мы приперлись? Тла-Тла здесь?

– Или Пиль-Пиль, – поспешно добавил Касавач.

На террасе вдруг замолчали, и Асотль уже присматривался, как бы туда половчее запрыгнуть, тем более что снаружи бы и не увидел никто – уже темнело, как обычно в этих местах, ночь наваливалась внезапно, почти без сумерек.

– А! – наконец, когда приятели уже почти решились взять храм нахрапом, вновь подал голос неизвестный… Или неизвестная. – Так вы и Тла-Тла, и Пиль-Пиль знаете?

– Они нас сюда и звали.

– Что же вы раньше-то не сказали? – Из-за букетов высунулась любопытная рожица – ну точно, пацан, лет на вид пятнадцать, может, чуть старше. – Заходите, уже почти все собрались.

– Так мы и хотим зайти, неужели не ясно? – раздраженно воскликнул Казанова. – Только вот не знаем куда.

– Сейчас… я спущу веревку.

– Ты слышал, друг мой? Веревку! О, как тут все закручено. Чувствую, мы не зря сюда пришли.