Иду вслед за Трилиссером по коридорам Лубянки. Пропуска в этот сектор здания у меня нет, но слова начальника ИНО — «под мою ответственность!» — все же заставляют посты пропускать нас дальше. Но вот и нужная нам комната.

— Вениамин Леонардович, привет! — бросает мой спутник секретарю Дзержинского.

— Ну, здравствуй еще раз! — отвечает тот. На его гимнастерке выделяется значок почетного сотрудника ВЧК-ГПУ с большой римской цифрой V. («Награжден в 1923 году значком N32» — всплывает у меня в памяти совершенно ненужная в данный момент информация. Видел на каком-то форуме, а теперь вдруг проявилось…). — Проходи, ждет!

И Михаил Абрамович проходит в кабинет без очереди, промолвив на ходу:

— Подождите пока здесь, Виктор Валентинович. Вас вызовут.

И вот снова приемная, и снова я сижу на диване. Теперь, правда, не один — помимо секретаря за столом напротив, еще двое посетителей примостились рядом со мной, на недавно сменивших обивку диванных подушках, а у противоположной стены, на стуле — еще один. Кстати, единственный, кроме меня, в штатском, остальные — в форме.

Опять жду. Нервничаю. Минуты тянутся, как часы. Но вот, наконец, дверь распахивается, появляется Трилиссер и энергично командует:

— Заходите!

Захожу. Дзержинский вполне узнаваем. Нет, это не тот канонический образ, который любили тиражировать в советское время. Но, тем не менее, Феликс Эдмундович очень похож на одну из своих фотографий, сделанных в бытность его работы в ВСНХ СССР. Залысины стали заметно больше, волосы поредели и еще дальше отступили ото лба, лицо несет печать усталости. Вместо привычной по множеству фотографий гимнастерки на нем надет вполне приличный деловой костюм с галстуком и рубашкой американского типа (углы воротничка на пуговках).

Когда председатель ОГПУ оторвался от разложенных на столе бумаг и поднял голову, ловя вошедшего взглядом, стало еще заметнее, насколько у него усталый вид.

— Присаживайтесь, Виктор Валентинович. — И, дождавшись, пока я устроюсь на стуле перед письменным столом, спросил:

— Итак, чем могу быть полезен?

— Феликс Эдмундович! — в моем голосе звучит хорошо акцентированное недоумение. Нет, так я разговор строить не буду! — Трилиссер ясно дал мне понять, что это вы будет решать, чем я могу быть вам полезен! Он, видимо, не сомневается, что могу — но решение оставляет за вами.

— Да… Извините… Устал. — Дзержинский трет пальцами виски. Через десяток секунд его усталость никуда не исчезает, но я вижу перед собой волевого, собранного человека с ясным, пронзительным взглядом:

— Да. Помню. Так чем же таким ценным вы поделились с Михаилом Абрамовичем, что он загорелся идеей непременно куда-нибудь вас пристроить?

— Что вы думаете, Феликс Эдмундович, об организации специального подразделения, которое занималось бы экономической и научно-технической разведкой? Капиталисты не брезгуют промышленным шпионажем, а нам, в нашем отчаянном положении, тем более нельзя отказываться от возможности воспользоваться достижениями наших вероятных противников. Кстати, РУ РККА вроде бы уже делает кое-что в этом направлении. — Кажется, я правильно понял замысел Трилиссера. Подставив своему шефу инициатора нового направления в разведке, он рассчитывает заинтересовать Феликса Эдмундовича и получить непосредственно от него поручение создать соответствующее подразделение, обходя возможные интриги заместителей председателя ОГПУ, членов коллегии, начальников управлений и т. д. Ну, а мне за это — пряник в виде возможного трудоустройства.

— Вопрос давно назрел! — откликается Дзержинский. — Но вы, как я понял, сами в этом деле участвовать не хотите?

— Не хочу. Категорически. Предпочел бы заниматься своим делом, — выдержать взгляд Феликса Эдмундовича не просто, но я не отвожу глаза.

— Своим? Какое же дело вы считаете своим? — в голосе Дзержинского заметны нотки недовольства.

— Мы все делаем общее дело, — стараюсь отвести от себя прорезающееся возмущение, — и я готов работать там, где прикажет партия. Однако, полагаю, каждый человек, — в том числе и ваш покорный слуга — принесет наибольшую пользу, будучи употреблен на своем месте. Там, где он сможет применить все свои лучшие способности.

— И в чем же вы видите свои способности? — речь Дзержинского, мне на удивление, гораздо более правильная, нежели те обороты, которые он употреблял в известных мне речах, статьях и письмах.

— Прежде всего, в экономическом анализе. И вообще в аналитической работе. Организаторская работа дается мне тяжелей, но и с ней я справляюсь, если мне поручить строго очерченный участок. Мое слабое место — неумение быстро налаживать отношения с людьми. — Стараюсь быть лаконичным, и в то же время достаточно откровенным.

— Кто мог бы дать отзыв о ваших деловых качествах? — Так, кажется, председатель ОГПУ все же решил меня к чему-то пристроить…

— Красин, Трояновский, Уншлихт, Котовский, Ленгник. Ну, и, пожалуй, Шацкин. — Троцкого предпочитаю не называть. Деловых отношений у нас с ним, собственно, и не было. Кроме того, Дзержинский от него, мягко говоря, не в восторге, хотя и выступали вместе с одной платформой на Х съезде РКП(б).

При этом перечне фамилий Дзержинский чуть вскидывает брови, но вслух никаких эмоций не выражает.

— Хорошо, Виктор Валентинович. Перезвоните, пожалуйста, завтра, после 14:00, моему секретарю в ВСНХ, — и он протягивает мне листочек с номером телефона. — Надеюсь, к этому времени уже будет какая-то ясность.

— Спасибо! — а что тут еще скажешь!

— До свидания!

— До свидания, Феликс Эдмундович!

Выходя из кабинета председателя ОГПУ, практически сразу сталкиваюсь с Трилиссером.

— Ну, как? — тут же интересуется он.

— Шестьдесят шесть, — автоматически выдаю в ответ.

— Что — «шестьдесят шесть»? — Михаил Абрамович сбит с толку и нелепым ответом, и просматривающейся за этим ответом попыткой пошутить. В таком серьезном месте и с такими серьезными людьми… Низь-зя!

— А что — «ну, как»?

Начальник ИНО, наконец, улыбается. Но как-то грустно:

— Шутки шутите… Как разговор прошел?

— Нормально прошел. Спросил, кто может дать отзыв о моих деловых качествах.

— Про конфликт с Ягодой ему рассказал? — понизив голос почти до шепота, спрашивает Трилиссер. Тем временем мы уже покинули приемную и идем по коридору.

— Нет. А зачем?

— Напрасно. — Мой собеседник недоволен. — Нужно было сориентировать Феликса Эдмундовича, а то ведь Ягода может сделать это первым. Хорошо, что я позаботился кратко ввести его в курс дела о ваших непростых взаимоотношениях.

— Какие там взаимоотношения… — машу рукой. — Ну, поцапался с какими-то мелкими сошками. Они ведь даже не его агенты, так — временные шестерки. — На самом деле я смотрю на эту проблему гораздо серьезнее, но мне интересно узнать мнение Михаила Абрамовича.

— Ой, не знаешь ты Ягоду! — восклицает Трилиссер. Как ему удается передать восклицание, еще более понизив голос, теперь уже действительно до шепота — загадка. Но удается же! — Он крепко запоминает тех, кто пытался перейти ему дорогу. Выждет подходящий момент, и ужалит. Хорошо, если не насмерть.

Вот тут решаю перестать играть под дурачка и выкладываю козырь, который до сих пор придерживал:

— Так уже. Вы думаете, с чего это чуть не вся коллегия НКВТ на меня ополчилась? С его подачи.

Михаил Абрамович шипит, стараясь, чтобы его голос все же не был слышен за пределами нескольких шагов:

— Так ты думаешь, он будет спокойно взирать, как ты пытаешься устроиться под крылышком у Феликса?! Считай, тебе уже объявлена война!

Мы уже подошли к кабинету начальника ИНО, и Трилиссер распахивает передо мной дверь в приемную, а затем отпирает свой кабинет ключом.

— Прошу!

Захлопнув за собой дверь, без приглашения устало опираюсь на стул. Силы куда-то подевались — слишком перенервничал за эти последние часы. Набираю в грудь воздуха и с шумным выдохом произношу:

— Эх, Михаил Абрамович! С Ягодой нам, разумеется, миром уже не разойтись. Либо он меня в какую-нибудь интригу запутает, либо я ему ножку подставлю.

— Не справиться тебе с этим зубром, — качает головой Трилиссер. — У него и в ОГПУ авторитет, и поддержка с самого верха.

— Конь о четырех ногах, да спотыкается, — меланхолически выдаю своему собеседнику. Михаил Абрамович уже собирается то ли что-то спросить, то ли возразить, но я его опережаю:

— Вам такой молодой человек — Александр Яковлевич Лурье — знаком?

Начальник ИНО не замедлил с ответом:

— Конечно, знаком. Кажется, в 1918 году Ягода взял его к себе заместителем, когда еще был управделами Высшей Военной инспекции РККА. Затем, когда стал управделами ВЧК, снова Лурье к себе заместителем перетащил. Потом он работал в Особом отделе, но оттуда его выперли с выговором. А в 1922 году мы этого субъекта из партии вычистили и уволили из ОГПУ. Правда, Ягода сунул его на теплое местечко — сначала в потребкооператив ОГПУ, а затем коммерческим директором общества «Динамо». А вас-то он чем заинтересовал?

Чем, чем… зацепочка одна есть — именно через этого оборотистого по хозяйственной части молодца можно зацепить фигуру покрупнее.

— Дело в том, что мне кое-что известно про этого Лурье. В бытность мою торгпредом в Эстонии Лурье под фамилией Киров работал в нашем Рижском полпредстве и был замечен в связях с сомнительными дельцами. Один из сотрудников полпредства, который был посредником в этих связях Лурье, некто Неймарк, вскоре сбежал в Германию.

Трилиссер посмотрел на меня с нескрываемым интересом. Смотри, смотри. Думаю, эти сведения для тебя — не тайна за семью печатями, но вот, небось, гадаешь, а откуда они известны Осецкому? Слухи? Может быть… Но погоди, это еще не все:

— Так вот, этот самый Лурье продолжает ездить в загранкомандировки. Формально — для закупок по линии спортобщества «Динамо». Но, подозреваю, там дело далеко не так чисто. С визой у него сложности, так Ягода на все педали нажимал, чтобы все же протолкнуть его за кордон. Вот и сейчас Лурье оформляется в Германию. Неплохо было бы глянуть, чем он там на самом деле собирается заняться, а? — Несмотря на то, что люди Трилиссера и так будут за Лурье приглядывать, причем по заданию того же самого Ягоды, предпочитаю обозначить свой прямой интерес в этом деле.

— Так вы думаете, там что-то нечисто? — задумчиво тянет Михаил Абрамович.

— Допускаю, что у Лурье вполне официальное поручение. Но вот удержится ли он от каких-нибудь проделок, и не вляпается ли с ними во что-нибудь этакое… Вот что может быть интересным. Только мне-то этого не выяснить.

Трилиссер так же меланхолично-спокоен, как и обычно. Не спешит хватать наживку:

— Даже если и так, Ягода его прикроет.

— Тут по-разному может повернуться. Как это дело подать, да какие фигуры вовлечь… Посмотрим, прикинем. Если пустое дело, значит — пустое. Заранее не решишь, — объясняю начальнику ИНО свою позицию.

— Ладно, посмотрим, — заключает тот, и перескакивает на другую тему:

— Не откажите в любезности сообщить, чем у вас дело с Феликсом Эдмундовичем закончится. Запоминайте мой телефон…

На сем мы, собственно, и распрощались.

Не скрою, всю первую половину вторника провел, как на иголках. Будет ли что-то конкретное от Дзержинского, и если будет, то что? Проблему с телефоном я решил просто — добрался до Бауманского райкома партии и выпросил разрешения позвонить из приемной. Поскольку телефон был в то время не слишком доступен, подобного рода просьбы в советских и партийных учреждениях были обычным делом. Едва дождавшись двух часов дня, прошу телефонистку соединить меня с номером, написанным на бумажке.

— Здравствуйте. Вас беспокоит Осецкий, Виктор Валентинович.

— Здравствуйте, товарищ Осецкий. — отвечает мне сквозь шуршание помех (все никак к ним не привыкну!) голос на другом конце провода. — Феликс Эдмундович оставил вам сообщение… А, вот: он просит вас, если не затруднительно, быть у него в ВСНХ сегодня, в 17:30.

— Хорошо, буду, — быстро даю согласие.

— Пропуск я вам сейчас закажу. До свидания.

— До свидания. — Что же там такое? Не так уж много у него времени на личные встречи, чтобы просто взглянуть на меня еще раз. Чего хочет от меня Дзержинский?

Благодарю секретаря в приемной и выхожу на улицу. У меня еще три с половиной часа… Из этих трех с лишним часов минут сорок уйдет на дорогу. А остальные? Зайти к Лиде? Эта мысль глодала меня уже не первый день. Но с чем я к ней пойду? Упасть на колени и каяться? Такого она точно не поймет. Да и на работе она сейчас. Даже не знаю толком, где ее контора располагается. Пройтись, что ли, пешком, отвлечься немного от всяких пустых планов и догадок, лезущих в голову при почти полном отсутствии информации? Вот встречусь с «железным Феликсом», тогда и будет пища для размышлений.

Моя затея удалась только наполовину. Время было потрачено, но вот от сумбурного потока мыслей, от бесконечного обсасывания, в сущности, одного и того же вопроса — что же будет? — это меня не избавило.

К зданию ВСНХ СССР на Варварской площади я спустился от Ильинских ворот, где неподалеку было мое, теперь уже бывшее, место работы, по Старой площади вдоль внушительного здания ЦК РКП(б), занимавшего бывшую гостиницу «Боярский двор». Высший Совет Народного Хозяйства размешался так же в весьма презентабельном здании — бывшем «Деловом дворе», — архитектура которого, где элементы классицизма и модерна сочетались с огромной площадью остекления окон-витрин, во многом сближалась с передовыми изысками архитектуры грядущих 30-х годов.

Зайдя в бюро пропусков и обзаведясь необходимой бумажкой, следую к указанному в пропуске кабинету. Дзержинский принял меня практически точно в назначенное время.

Мы поздоровались, и «нарком промышленности» сразу перешел к делу:

— Не согласились бы вы поработать в системе ВСНХ, а, Виктор Валентинович? Скажем, заместителем начальника одного из главков?

— Не сочтите меня чересчур уж разборчивой невестой, Феликс Эдмундович, но мне не стоит поручать подобные посты. Я ни дня не проработал на производстве, и не имею соответствующего опыта. Кроме того, постоянная организаторская работа с большим количеством людей не относится к моим сильным сторонам. — Нехорошо это, вот так, с ходу, отказываться от его предложений. Но ведь и порученное дело тоже завалить не хочется.

Дзержинский, естественно, не испытывает восторга от моего отказа, и я его хорошо понимаю — грамотных, толковых людей ему остро не хватает. Однако он ничем не проявляет своего недовольства, более того, начинает выяснять:

— Ну, а где бы вы сами хотели применить свои способности?

— Просто для примера, — отвечаю ему, — был бы очень заинтересован попробовать себя на работе в Госплане. Но там меня никто не знает, а специалисты в этом учреждении подобрались сильные, и они вряд ли захотят взять к себе «кота в мешке».

Такое нахальство вовсе не выводит моего собеседника из себя. Напротив, он, похоже, крепко настроен так или иначе заполучить меня. С чего бы это такое особое внимание?

— Скажите, Виктор Валентинович, а заместителем начальника Главного экономического управления ВСНХ пойдете? К Манцеву под начало?

— К Манцеву? — переспрашиваю его, чтобы выгадать несколько секунд на обдумывание («Манцев, Манцев…» — вихрем проносится в эти мгновения у меня в голове. — «Имеет юридическое и электротехническое образование, учился в партийной школе в Лонжюмо, хорошо знаком с бывшими „левыми коммунистами“ — Бухариным, Осинским, Бубновым… Был до 1923 года членом коллегии ВЧК-ОГПУ, одно время возглавлял МЧК, — Лида должна его хоть немного знать, затем перешел на работу в РКИ… Наверное, сработаемся»). — Немножко знаю его, пересекался с ним разок, когда обращался в Наркомат РКИ. А теперь, значит, Василий Никитович снова у вас. Ну, что же, думаю, от такого предложения грех отказываться. Постараюсь вас не разочаровать.

— Вот и отлично. Не подведите. Дел много, а людей, на которых можно положиться, до обидного мало, — отвечает «железный Феликс», и видно, что эта ситуация по настоящему задевает его за живое. Недаром он летом в ЦК записку Гольцмана проталкивал о привлечении старых специалистов, однако поворота к лучшему тут пока не видно. Ладно, может быть, мне удастся что-нибудь сообразить в этом направлении? Проблема ведь на самом деле архисерьезнейшая, как любил выражаться Владимир Ильич. Дзержинский между тем продолжает:

— Сразу идите к Василию Николаевичу оформляться, а я немедля отзвоню насчет вас. ГЭУ находится в этом же здании, запишите себе номер комнаты…

Через два часа я стал не только работником ВСНХ, но и снова сделался обладателем собственного кабинета, правда, без секретаря в приемной, но помощника мне обещали выделить. Первым делом, едва освоившись с новым местом, беру большой служебный телефонный справочник, кое-как отпечатанный ротатором на скверной бумаге, и ищу телефон секретной части ГУВП.

— Здравствуйте, вас беспокоят из Главного экономического управления. Не могли бы вы пригласить к телефону инструктора Лагутину, Лидию Михайловну?

— Сейчас, — недовольно буркнула телефонная трубка. Лишь бы она была еще на работе! Жду, морщась от запаха пыли, идущего не только от справочника, долго провалявшегося на полке, но и пропитавшего, кажется, весь кабинет. Надо бы влажную уборку организовать… Где-то на пределе слышимости в трубке можно различить нечленораздельный шум, создаваемый отдаленными голосами, потом становятся слышны торопливые шаги:

— Здравствуйте. Лагутина у телефона.

— Здравствуй, Лида.

— Виктор? — В голосе слышна неуверенность, некоторое удивление, но неприязни, вроде бы, не ощущается.

— Да. Звоню вот с нового места работы. Мы с тобой теперь, считай, в одном ведомстве служим. — Подхожу осторожно, издалека, а у самого сердце колотится как бешенное, и едва сдерживаюсь, чтобы не задышать, как спортсмен после марафонского забега.

— Ты что, тоже теперь в Главвоенпроме? — говорит так, будто между нами ничего и не случилось. Может, оно и к лучшему. Не надо будет объясняться и оправдываться.

— Нет, всего лишь зам председателя правления ГЭУ, — называю ей официальное наименование своей новой должности. — Но тоже в ВСНХ.

— Ну вот! — воскликнула Лида. — А то ты чуть ли не рыдать вздумал!

— Виноват. — А что тут еще скажешь? — Было дело, на какой-то момент дал слабину.

— Ладно, — снисходительно бросила Лагутина, — ты еще тут покаяние устрой, с битьем лбом об пол. Просто больше не позволяй себе таких слабостей, понял?

— Понял, изучил, и обязуюсь исполнять, товарищ комиссар! — пытаюсь перевести неловкость в шутку.

— Ну, хватит, хватит! — собеседницы не видно, но чувствуется, что она улыбается. Чтобы закрыть скользкую тему, задаю вопрос:

— Что-то мы забросили наши тренировки. Как ты насчет сходить сегодня в тир?

— Во сколько? — отвечает она вопросом на вопрос.

— На сегодня я все дела, что мог, сделал. Могу прямо сейчас.

— Меня ты уже на выходе поймал. Давай через десять минут у главного входа встретимся?

— Давай! До встречи, — и трубка ложится на рычаг. Уф! Аж спина взмокла. Но главное сделано — похоже, мир восстановлен…

Следующий день начинаю с поисков партячейки, чтобы встать на учет. Проделав необходимые формальности, вспоминаю о долге вежливости и отзваниваю Трилиссеру:

— Можете меня поздравить, Михаил Абрамович! С вашей легкой руки взяли-таки меня на работу в систему ВСНХ, к Манцеву заместителем. Так что я ваш должник.

— Ну что, поздравляю! — слышу я в телефонной трубке. А вот чего я не слышал, и о чем еще очень долго не знал, так это о том, что после разговора со мной Трилиссер тут же снова взялся за телефон, и, бормоча под нос — «с чего бы это Мессинг так взялся за него хлопотать…» — заказал разговор с Ленинградом.

Сам же отправляюсь к своему новому начальнику, чтобы получить у него ЦУ для работы. Василий Николаевич тихонько бормочет под нос:

— Ваш опыт в НКВТ, конечно, штука хорошая, но для этого у нас Иностранный отдел есть, этим Гуревич занимается… А с чем конкретно вам доводилось иметь дело?

— Контроль качества закупаемой продукции, приобретение технических новинок и размещение заказов за рубежом для нашего собственного опытного производства, снабжение Карской экспедиции судами и всем прочим, что потребно, консультирование договоров по закупкам стрелкового оружия… — председатель правления ГЭУ обрывает мое перечисление:

— Вот! На вас будет курирование научно-технической политики, и, раз уж Троцкий и тем, и другим ведает, то и концессионной заодно — как раз ближе к вашей прежней работе, ну, и комиссию по качеству тоже возьмете под крыло. А еще… а еще я вам Главвоенпром подвешу. Разберетесь, что у них с заказами, с рентабельностью, с кадрами… Они же теперь хозрасчетное объединение. — Он хлопает меня по плечу и переходит на «ты». — Все, давай, работай!

Хотел с Троцким поговорить? Ну вот, начальство в своей неизбывной мудрости тебе его и подвесило. Наговоришься вдоволь. А заодно и с РВС будешь на связи. Продолжишь знакомство с Котовским… И будешь теперь ломать голову, как из тощего военного бюджета выкроить деньги на оборонные заказы для Главвоенпрома, да чем загрузить простаивающие мощности, и людей занять. А комиссия по качеству — это, чую, вообще будет песня. Сколько в нашей истории за это качество боролись? И кто кого поборол? Вот то-то же. Но — «глаза боятся, а руки делают». Начну со знакомства с положением дел на порученных мне участках. Зароюсь в бумажки, мать их…

Копаясь в отчетах и справках, не забыл освежить информацию о текущей политической обстановке. Сначала поездка на Дальний Восток, а затем растерянность в период вынужденной безработицы привела к тому, что я как-то упустил нынешние политические расклады. Быстро пролистываю подшивку «Правды». Сегодня у нас третье декабря… Что в Эстонии? А ничего. Правда, вот заметка об аресте четырех эстонских коммунистов. Вот еще — один товарищ убит при задержании. Но ни восстания в Таллине, ни последующего погрома компартии, кажется, не случилось…

Так, что же пишет журнал «Большевик»? О! В номере 15–16 за этот год Бухарин разразился статьей — ответом на публикацию Преображенского в «Вестнике Комакадемии». Заголовок-то какой: «Новое откровение о советской экономике или как погубить рабоче-крестьянский блок». Ну-ну. И ту, и другую — прочесть. И не просто прочесть, но и откликнуться, самому статейку написать. В этот спор надо вмешаться, и как можно скорее!