Книга вторая

Когда читаешь про безработицу, или видишь очередь на биржу труда, или даже смотришь в растерянные глаза сотрудников, попавших под сокращение — это одно. Когда сам не можешь найти работу, простаиваешь многочасовые очереди, чтобы отметиться на бирже труда и получить крохи пособия по безработице, когда начинаешь считать копейки и экономить на всем — это совсем другое.

Впрочем, совсем отчаянным мое положение назвать было нельзя. Отец Лиды, как и обещал, все-таки подкинул одну работенку с переводом. Какой-никакой, а заработок. Да и Рязанов помог. Несколько лекций, прочитанных по его протекции, не так уж давно помогли мне заработать на покупку пистолетов в Берлине. И теперь он не оставил меня в беде. Хвалил даже, за мое изложение студентам основ метода К.Маркса в «Капитале».

— Вот бы вам с Рубиным встретиться! — восклицал он. — Такого знатока метода Маркса еще поискать. Но как я не бьюсь, но пока Исаака Ильича из рук ОГПУ выцарапать не удается. Чертов позёр! И надо же было ему изображать активную политическую деятельность Бунда! Ах, как жаль! — и тут же, снова обращаясь непосредственно ко мне, — А вы бы не согласились читать у нас в Комакадемии лекции на постоянной основе? Зарплата у нас, конечно, не такая большая, как на руководящей должности в наркомате, но уж всяко лучше, чем прозябать на бирже труда!

Пойти, что ли, к Рязанову? Раз уж он о моих знаниях по методу «Капитала» так хорошо отзывается, и к себе прямо заманивает. Но ведь с преподавательской должности мои задумки будет осуществлять не так уж и легко. Хотя… Лишней преподавательская работа не будет. Ведь здесь — молодежь. Плохо только, что не умею я легко с людьми отношения налаживать. Вон уже сколько студентов подходили ко мне после лекций, интересовались, спорили, — а ни с одним прочные контакты не завязались.

Нервы мои после первых двух недель горячки, последовавшей за решением уволиться из наркомата (о котором я уже десять раз успел пожалеть — а вдруг страхи были напрасны и все бы обошлось?), успели немного успокоиться. Поэтому вечером сижу перед раскрытым блокнотом и подвожу итоги. Ну, и что же мне удалось сделать более чем за год моего пребывания здесь? С одной стороны, вроде и немало. Смотрите:

— Провал восстания в Германии обошелся меньшей кровью (не было боев в Гамбурге);

— Не удалось предотвратить, но удалось свернуть партийную дискуссию в конце 1923 года;

— Ликвидирован пост генерального секретаря ЦК, а занимавший его Сталин стал председателем Совнаркома;

— Раньше, чем в моем времени, ликвидирован пост генерального секретаря ИККИ, и Зиновьев лишился этого поста;

— Налажены первые контакты с представителями ОГПУ и РВС;

— Сделаны первые шаги в развитии бригадного хозрасчета и к этому движению активно подключен комсомол;

— Изменилась расстановка сил в ЦК, Оргбюро и Секретариате ЦК;

— Сорвана афера с «письмом Зиновьева» и лейбористы не проиграли парламентские выборы 1924 года…

Если уж быть до конца честным с самим собой, то не все мои действия, что называется, «в плюс». Есть и один явный косяк:

— Неосторожно зацепил интересы Ягоды и теперь из этого как-то надо выкручиваться.

Но с другой стороны, все достигнутое — это еще не результаты, а пока только первые шаги к ним. Чтобы эти первые шаги превратились во что-то более осязаемое, а не остались эфемерной рябью на поверхности исторического потока, предстоит еще провернуть массу работы. Привычно вздыхаю, и тут дребезжит звонок в дверь. Из прихожей слышится звонкий голос Игнатьевны:

— Виктор Викентьевич! Это к вам!

Выйдя в прихожую, вижу у дверей молодого человека, одетого в довольно-таки добротное драповое пальто и теплую кепку. Он только что пытался растирать руками раскрасневшиеся с морозца уши, но, завидев меня, тут же бросил это занятие и встал чуть не по стойке смирно:

— Вы — Осецкий, Виктор Викентьевич?

— Да, я. — То, что парень из «органов», чувствуется сразу: это и к гадалке не ходи.

Впрочем, опасений у меня нет. Если бы речь шла о неприятностях, визитер был бы не один.

— Вам пакет. Получите и распишитесь.

Вскрываю конверт и достаю из него небольшой листок бумаги.

— Распишитесь, — повторяет парень, протягивая мне карандаш. — Вот здесь, прямо на конверте. А конвертик мне отдайте.

Расписываюсь, разворачиваю листок. Там всего несколько строчек:

«Виктор Викентьевич! Хотелось бы продолжить наши не вполне оконченные беседы. Если вы не против, можно встретиться у меня в понедельник, 1 декабря, в 17.00.

М.А.Трилиссер».

— Позвольте записочку… — И молодой человек забирает листок у меня из рук. — Будет ли ответ? — тут же интересуется посыльный.

— Да. Вот, на конверте и черкну. — Снова беру карандаш и вывожу:

«Согласен. Буду».

В ОГПУ, честно сказать, меня не тянет, — уже объяснял, по какой причине, — но почему бы и не поговорить с умным человеком? Все равно ведь делать нечего… Но вот с чего бы это Трилиссеру так понадобилась беседа со мной, что он аж посыльного пригнал, — непонятно. И эта непонятность немного напрягает. Ладно, думаю, дело, так или иначе, разъяснится. Зачем голову ломать, если информации для ответа нет и взять неоткуда?

Поэтому до понедельника доживаю достаточно спокойно, прихожу, не торопясь, пешочком (и полезно, и на трамвай не тратиться) на Лубянскую площадь, в бюро пропусков ОГПУ. По партбилету получаю пропуск… А вы думали, по паспорту? Паспорт у меня всего один, — заграничный (поскольку других в природе СССР сейчас и не существует), — и тот остался в сейфе в НКВТ. Служебное удостоверение я тоже сдал. Так что партбилет у меня — самый мощный документ… Получаю, значит, пропуск и иду к Михаилу Абрамовичу в кабинет.

Здороваюсь, оглядываю его с ног до головы, бросаю взгляд на вешалку. На Трилиссере суконная гимнастерка-френч с накладными нагрудными карманами. Нарукавный клапан исчез, и знаки различия — четыре эмалевых ромба — переместились на краповые петлицы на воротнике. На вешалке — серая шинель с ромбовидными краповыми петлицами и такой же серый зимний шлем с краповой звездой…

— Что, Михаил Абрамович, уже приоделись в соответствии с приказом N315 от 14 августа? Давненько же мы с вами не виделись! Прошлый раз обмундирование на вас было еще по прошлогоднему приказу.

Начальник ИНО поднимает на меня грустные глаза:

— Одного не понимаю, — говорит он задумчиво, — как при нашем тощем бюджете интенданты ухитряются выцарапать средства на бесконечные перемены в форме одежды?

— Погодите, — усмехаюсь, — скоро до вас доведут еще один приказ: летнюю фуражку с синим околышем и краповым верхом велено будет сменить на фуражку с краповым околышем и синим верхом. В декабре как раз самое время летние фуражки перекраивать.

В ответ Трилиссер лишь молча кривится, но его взгляд становится цепким и колючим, недвусмысленно говоря: «И откуда же это у тебя, братец, такие подробности? И зачем это ты мне их выкладываешь?».

Зачем, зачем… Да так, чтобы ты чуть подергался. И задумался, так ли товарищ Осецкий непрост, как кажется на первый взгляд. Может быть, он непрост не так, как кажется, а гораздо больше?

Михаил Абрамович, впрочем, не склонен отвлекаться на посторонние частности, и тут же переходит к делу:

— Помнится, Виктор Валентинович, при прошлой нашей встрече вы упоминали о желательности наладить нечто вроде производственной разведки. Не могли бы вы обосновать свою мысль более детально? Что это должно быть за подразделение: каковы его задачи, кем они должны ставиться и разрабатываться, примерный штат, требования к сотрудникам, источники комплектования, — в общем, любые соображения.

Э-э, братец, а тебе ведь не «любые соображения» нужны! А нужно тебе развернутое обоснование создания нового подразделения в штате ИНО, чтобы подать это обоснование по начальству. Ну, что же, в этом наши цели совпадают:

— Записывайте. Первое. Подразделение экономической и технической разведки в составе ИНО должно заниматься сбором такого рода информации об экономическом положении вероятных противников СССР, которая не попадает в открытое обращение. Особое внимание следует обратить на военные расходы и на финансовое состояние, как государств, так и отдельных крупных капиталистических фирм, банков и т. д. Второе. Следует так поставить дело, чтобы быть в курсе всех важнейших научно-технических разработок, особенно военных или могущих иметь в перспективе военное значение. Но и вообще любые значимые изобретения и разработки так же должны быть в поле нашего зрения. Третье. Следует подробнейшим образом освещать состояние военной техники — как со стороны объемов производства, так и со стороны тактико-технических характеристик, а так же отслеживать уровень технологий, используемых при производстве вооружения.

— Не торопитесь так, — недовольно прикрикнул на меня Трилиссер, лихорадочно строча в своем блокноте, — чуть помедленнее, пожалуйста.

Можно и помедленнее:

— Кадры для такой работы следует подбирать из числа лиц с каким-либо техническим образованием. Лучше всего пригласить людей из Главного управления военной промышленности ВСНХ — они там, хотя бы, имеют какое-никакое представление о гостайне и режиме секретности.

Трилиссер отрывается от блокнота и скептически хмыкает:

— Так нам ГУВП хороших работников и отдаст. Они там наперечет.

— Так нам самых лучших и не надо, — разъясняю ему. — Взять молодых, которые уже три-пять лет проработали, поняли более или менее что к чему. Ведь им не производство налаживать надо и не новинки изобретать, а всего лишь суметь сориентироваться в том, с чем они столкнутся. Таких, я думаю, несколько человек найти можно. Да и не все сотрудники должны быть техниками. Ведь кто-то и чисто оперативную сторону работы должен ставить.

— А кто будет ориентировать работу этого подразделения, ставить круг конкретных задач, выделять первоочередные цели? — начальник ИНО старается ничего не упустить.

— Здесь вам придется привлекать к консультациям крупных специалистов, способных оценить самые важные направления развития экономической ситуации и прогресса науки и техники за рубежом. — Предвидя уже готовое сорваться с губ Трилиссера возражение, добавляю. — Легче всего, конечно, будет привлекать специалистов из того же ГУВП. Но во многих случаев не обойтись и без консультации старых специалистов. Поэтому такие консультации надо устраивать без указания заказчика, организуя их через спецов, являющихся членами партии, или, во всяком случае, доказавших свою политическую лояльность…

Говорили мы еще долго, и под самый занавес кидаю Михаилу Абрамовичу еще одну приманку:

— Если хотите, через месяц примерно смогу предоставить вам ориентировку по некоторым желательным направлениям экономической и технической разведки. Зря я, что ли, в НКВТ столько лет штаны протирал?

Михаил Абрамович оживляется и забрасывает удочку:

— Виктор Валентинович, а идите к нам консультантом! С НКВТ вы расстались, ничто вас не держит… — Так-так. Опять заманиваешь? Нет, не поддамся. Не того сорта я человек, чтобы еще и в ваши дела влезать обеими ногами, да при этом уцелеть:

— Извините, но скажу прямо — не тянет меня работать в вашей конторе. Да и при нездоровом интересе ко мне со стороны Генриха Григорьевича буду себя чувствовать тут не самым приятным образом. Мне предпочтительнее работать по экономической части — это дело я знаю и могу себя проявить с лучшей стороны.

— И что, присмотрели уже что-нибудь?

Развожу руками:

— Вы же знаете, везде идут сокращения аппарата…

— А в ВСНХ податься не пробовали? — не отстает Трилиссер.

— Пробовал. Даже к Дзержинскому на прием записался. Аккурат через два с половиной месяца и попаду.

— Погодите… — Михаил Абрамович снимает трубку и просит телефонистку соединить его с каким-то номером. И начинается диалог, из которого до меня доносится лишь половина:

— У аппарата Трилиссер. Феликс Эдмундович у себя?

— …

— Да? А где же? На Варварке?

— …

— Понятно, спасибо. — Начальник ИНО нажимает на рычаг отбоя и снова подносит трубку к уху, называя телефонистке очередной номер:

— Здравствуйте! Трилиссер беспокоит. Можно меня соединить с Феликсом Эдмундовичем?

— …

— Нет, никакой горячки нет, но и откладывать не хотелось бы.

— …

— Да, я у себя.

— …

— Хорошо, жду.

Трубка брошена на рычаг, и Михаил Абрамович поясняет:

— Если можете подождать десять минут, то, думаю, мы попытаемся сразу же все и устроить.

— Что устроить-то? — Интересно, на что это меня Трилиссер подписать собирается?

— А вот что получится, то и устроим, — темнит Михаил Абрамович, но затем все же поясняет, впрочем, не менее туманно:

— Возможности всякие есть, — глядишь, что-нибудь для вас и сумеем сделать.

Воспользовавшись образовавшейся паузой, хотел было предложить Трилиссеру взять в планируемое новое подразделение людей, которые и так уже выполняют поручения, связанные со сбором технической информации, но прикусил язык… Работу по сбору информации в германской фирме OSRAM относительно технологии производства вольфрамовой нити для электроламп и инструментальных сплавов на основе карбида вольфрама ведет военная разведка. То же самое касается разведывательной сети на военных заводах Франции. А сталкивать лбами РУ РККА и ИНО ОГПУ вовсе не входило в мои планы.

Паузу прервал Трилиссер, обратившись ко мне с вопросом:

— Как вы полагаете, Красин не откажется отрекомендовать вас лучшим образом?

Пожимаю плечами:

— Думаю, не откажется. Противодействовать моему выдавливанию из наркомата у него воли не хватило, но причин самому присоединяться к хору моих недругов у Леонида Борисовича нет.

— А почему он не перебросил вас на заграничную работу, скажем, в какое-нибудь торгпредство? Ведь вам такая работа хорошо знакома, и за кордоном вы окажетесь вдали от московских интриг? — продолжал допытываться Трилиссер. Что он, сговорился, что ли, с Красиным, — прямо один в один повторяет его аргументы?

— Дело в том, — смотрю прямо в глаза начальнику ИНО, — что, когда Красин сделал мне подобное предложение, я сам отказался. У меня есть веские личные причины не уезжать из Москвы. — Хочешь объяснений? Ну, так получи — столь же ясные и исчерпывающие, как ты только что давал мне. Не хрен меня тут допрашивать. Расколоть меня, может быть, и не трудно — но только если нажать всерьез. Надеяться же на то, что я размякну сам и распущу язык, не стоит.

В этот момент мои мысли прерывает резкий звонок телефонного аппарата. Михаил Абрамович аккуратно снимает трубку и подносит к уху:

— Трилиссер у аппарата.

— …

— Добрый вечер, Феликс Эдмундович!

— …

— Здесь у меня товарищ Осецкий, Виктор Валентинович. Полагаю, он может быть нам полезен. Во многих отношениях.

— …

— Проще всего было бы вам самому с ним переговорить, и составить собственное мнение. Он человек разносторонних способностей… Впрочем, я вам через несколько минут перезвоню и объясню более подробно, чтобы у вас не осталось никаких сомнений.

(«Вот ведь змей! — подумалось мне, — не хочет в моем присутствии говорить, какое он обо мне составил мнение и в чем тут его интерес заключается!»).

— …

Тут Трилиссер отнял трубку от уха, прикрыл микрофон рукой и негромко спросил:

— Вы сможете подождать здесь, у нас, до 20.00? Феликс Эдмундович как раз приедет из ВСНХ и сможет выделить вам 10 минут.

— Смогу, — сразу же даю положительный ответ, ибо такими шансами разбрасываться не стоит. Даже если они окажутся пустыми. Ведь сам факт такой встречи будет пусть и небольшим, но плюсиком в мой актив.

Михаил Абрамович тут же снова подносит трубку к уху:

— Да, Феликс Эдмундович, он подождет вас здесь.

— …

— Разумеется. Материалы по этому делу готовы и я вам их сразу же доложу.

— …

— До свидания! — И с этими словами телефонная трубка, подчиняясь движению руки Трилиссера, занимает свое место на рычаге.

Михаил Абрамович улыбнулся мне слегка виноватой улыбкой и проговорил:

— Извините, Виктор Валентинович, вам придется проторчать здесь почти три часа, а ничего лучше своей приемной я вам предложить не могу. Там, правда, есть диван, и можно даже попробовать вздремнуть, если не обращать внимания на посетителей.

— Вообще-то последние дни у меня было достаточно времени, чтобы как следует выспаться, — отвечаю ему тоже с улыбкой, но у меня она еще менее веселая.

— Ладно-ладно, не вешайте носа, — старается приободрить меня Трилиссер. — Надеюсь, вы будете тут маяться не напрасно. У Феликса чутье на людей. Он разберется, куда вас можно пристроить. — С этими словами Трилиссер встает и направляется к двери. Иду вместе с ним.

— Товарищ Осецкий посидит тут у нас в приемной, — распахнув дверь, бросает начальник ИНО своему секретарю. — Пусть отдохнет. Ты уж постарайся, чтобы посетители ему не слишком мешали.

Какой, однако, заботливый! Не забыл намекнуть секретарю, что говорить о делах в моем присутствии нежелательно. Сажусь на небольшой потертый кожаный диван и начинаю ждать.

Недаром говорят, что хуже нет, чем ждать да догонять. Время, конечно, не стоит на месте, но ползет еле-еле, и чем его пришпорить — никак не придумаю. Может, и в самом деле, вздремнуть? Но сон не идет.

В голове роятся мысли, но сосредоточиться на какой-то одной и хорошенько ее обдумать со всех сторон не получается. Мысли скачут, как блохи. Пытаюсь думать конструктивно. Так, чем надо заняться в ближайшее время? Будет у меня работа или нет, а если будет, то какая — это вопрос важный, но независимо от его решения начатое бросать нельзя. Что же надо не упустить?

Троцкий! Он сейчас в угнетенном состоянии духа, и потому его может занести куда-нибудь не туда. Начнет, чего доброго, снова выяснять свои политические и идеологические разногласия с другими партийными вождями, тем более, что поводов будет предостаточно. Да и группирующиеся вокруг него товарищи с левым задором будут его подзуживать. Значит, надо попытаться придать его амбициям — а они ведь никуда не делись! — какое-то более конструктивное направление. Вот только станет ли он меня слушать? Станет. Пока еще есть в запасе один ход с моим послезнанием…

Тем не менее, разговор, чую, будет тяжелым. Если он вообще состоится… Еще сложнее будет с Лидой. Нехорошо мы с ней расстались. Первая она ни за что мириться не пойдет — это на ней крупными буквами написано. Светящимися… Я мысленно хихикнул, хотя раздумья вовсе не располагали к веселью. Так, значит, надо самому проявить инициативу. Вот только с чем к ней идти? Пока я пребываю в статусе несчастного безработного, доказать, что мои жалобы — случайный эпизод, будет сложновато.

Хлопнула дверь приемной. Мазнув взглядом по вошедшему в военной форме, снова погружаюсь в размышления. Краешком сознания фиксирую диалог между вошедшим и секретарем (или все-таки адъютантом?) Трилиссера:

— Нужно заверить текст письма Федорова…

— Понятно! — обрывает его секретарь, недвусмысленно дернув головой в мою сторону. — Проходите!

Сижу, жду, размышляю… Черт, как тянется время! А потом, глядишь, оно так понесется вскачь — не удержаться! Дел-то впереди полно. Вот и Шацкина надо не оставить без содействия. Дело с хозрасчетными бригадами он стронул с мертвой точки, оно пошло и, значит, скоро надо будет двигать его дальше. Что там у нас было? Встречный промфинплан? Общественный буксир? Как их заставить работать, не дать выхолостить, замять? Думай, голова, думай, а не то чекистскую фуражку нацеплю! (Шутка, однако…). Что там еще можно пристегнуть к нашему делу?

Время все тянется и тянется. Ну, хорошо, дождусь, попаду на прием. И что просить у Дзержинского? Или не просить, а подождать, что он сам предложит? А если спросит, чего хочу? Надо не оплошать. Все-таки, спасибо Трилиссеру, теперь не ждать два с половиной месяца. «Блат сильнее Совнаркома» — как раз этих времен поговорка. В мои студенческие годы говорили иначе. Там бы я попал в категорию «позвоночных» — тех, кто свои проблемы решает по звонку влиятельных людей. Сам-то тогда как раз в категории «беспозвоночных» находился. А еще были «членисторукие» — те, у кого была «рука» среди членов какой-нибудь солидной организации. Например, ЦК КПСС…

Кажется, я не заметил, как, в конце концов, задремал, потому что голос Михаила Абрамовича, вырвавший меня из забытья, прозвучал над ухом совершенно неожиданно:

— Виктор Валентинович! Поднимайтесь! Нас ждут.