Глава 22

   Спазмом сжалось горло, дрогнуло в гримасе лицо, а зрачки суматошно забегали под закрытыми веками... Высыпавшая у висков мелким бисером испарина стала собираться крупными каплями... Крик, разбившись изнутри о плотно сжатые челюсти, переродился в еле слышный стон. Глаза открылись, осознание окончившегося ночного кошмара заставило тело приподняться на локте, а голову мотнуться из стороны в сторону, сгоняя остатки сна.

   Вокруг стояла тишина, которую нарушал только мерный плеск воды о деревянную обшивку насада, вытащенного носом на речной берег. Иной раз корма корабля покачивалась, отзываясь на особо сильные порывы ветра, нагонявшие на нее волну и разгонявшие рваными клочьями туман, скопившийся над водной гладью, засовывая его обрывки под прибрежные кусты тальника. Однако спустя мгновение стихия воздуха успокаивалась, и непроницаемая белесая вуаль опять сползала в речное русло, прикрывая от любопытных глаз любое движение на его поверхности.

   Протерев глаза, полусотник пробрался меж спящих вповалку тел и выскользнул из-под набухшего влагой тента, натянутого поверх большей части набойной лодьи. Потянувшись, спрыгнул на прибрежный песок, успев кивнуть дозорному, который вслушивался в ночной сумрак, подернутый отблесками скорого рассвета, опершись спиной на задранный нос судна.

   - Сегодня ночью еще выспался, - мысленно проворчал себе Михалыч, плеская на лицо пригоршню зачерпнутой речной воды, - но если так пойдет далее... Закончится все психушкой или, за отсутствием тут упомянутого учреждения, буду местным юродивым. Это же надо, никогда вроде не отличался повышенной впечатлительностью, а так прижало...

   Всю последнюю неделю полусотнику снились лица казненных им новгородцев, отчего он вскакивал после полуночи и остаток времени, предназначенного на сон, возился на лавке, неожиданно становившейся жесткой и неудобной. Не помогали ни усиленные вечерние тренировки, когда он от изнеможения еле затаскивал свое тело в дружинную избу, лишь силком заставляя себя перед этим ополоснуться, ни крепкий хмельной мед на ночь. Нет, засыпал то он мгновенно, голова не успевала коснуться подложенной под нее руки. Однако, каждую ночь сплошная вереница искаженных мукой лиц, что-то ему кричащих, срывала с него покров сна и заставляла все оставшееся до рассвета время проводить в бессонном бдении, сбивая в ком подложенную овчину. На пятый день раздосадованный его несобранностью воевода высказал ему все, что думает о его бесконечных промахах, а выслушав ответ и подивившись, что не заметил ночью его страданий, отправил в Сосновку к лекарям. Только там, разнежившись после массажа, который ему устроил Вячеслав, напившись горячего взвара из каких то душистых трав, Михалыч проспал до утра. Однако видения не ушли, и проснулся он снова в поту и с лихорадочно блестевшими глазами. В ответ на его молчаливый вопрос сидевший с самого рассвета около постели лекарь начал говорить, время от времени прищелкивая пальцами и раскачивая рукой:

   - Читал я как-то в одной жел... популярной газетенке, что ученые нашли какую то частицу, которая может нести в себе информационное поле человека. Полураспад ее составляет девять дней, а почти полный распад, эээ... есть у них какое-то стандартное исчисление типа девяноста процентов, так вот он происходит за сорок дней.

   - И что, ты меня этими баснями собираешься кормить? Али... часом ты не ударился в религию? - хмыкнул Михалыч, почесав затылок.

   - Я про то сказать хотел, что мысль... она ведь тоже материальна. Человек думает, а это значит, что его мозг что-то излучает. А кто-то... большой и добрый... хм... может потом изучить его мысли и оценить его поступки. Бог это или кто другой, но возможность такая есть, - рассудительно проговорил Вячеслав, начиная наливать через тряпицу в закрывающийся берестяной туесок какой-то настой. - Как существует вероятность возможности, что иной мозг может остаточные сильные излучения после чьей-то смерти улавливать и... по ночам их осмысливать.

   - Эээ... А... Да... - только и мог вымолвить Михалыч, обдумывая, не сошел ли его земляк с ума.

   - Не сошел, не сошел... - в очередной раз проворчал лекарь, отвечая на невысказанный вопрос о своем здоровье. - Считай, что это психотерапия такая, на тебе отрабатываю. Чем еще лечить народ прикажешь, одними травами? Так вот, потом доложишь, на девятый или сороковой день тебя видения отпустят. Иди с богом, настой на ночь принимай по большому глотку.

   С тем больной и ушел, успев напоследок поведать сплетни о последних новостях из Переяславки. Сплетни, потому как сам за происходящими там событиями не успевал следить, лишь краем уха за вечерними разговорами узнавая, что происходит у него под боком. Начав же принимать по вечерам горьковатый настой, приготовленный Вячеславом, Михалыч стал высыпаться. Приходящие же под утро кошмары были, надо признать, достаточно легким ответом с небес на совершенный поступок...

***

   Гулко хлопнул, разлетевшись брызгами, мелкий мокрый песок под ногами спрыгнувшего с носа насада воеводы, а чуть позже раздался и гомон просыпающейся дружины, выведя, наконец, Михалыча из состояния задумчивости.

   - Никак заснул ты, Иван, на бережку то? - воевода пристроился рядом, ополаскивая лицо теплой поутру речной водой. - Вышел, сидит, не ворохнется... Ужо добрых четверть часа.

   - Ну уж, четверть...

   - Долго, долго... Знать, задумался о чем? Ништо, на весла сядешь, разогреешься, мысли свои на место поставишь. Дружина из-под кустов да с лодьи выползает, мигом в путь тронемся.

   - Это на голодный то желудок?

   - Кто это поутру пищей зев свой набивает? Как в первый раз в поход... Хм... Да потому я и взял на себя мелочные заботы, аже ты в иных вещах, как младенец. Ништо, и тут все на место ляжет, обучишься... К полудню встанем, да поснидаем горячего. А коли нужда есть, так мяса холодного отрежешь, как лодью спустим на воду. За дозором я ужо отправил, ждать твоему брюху малость осталось...

   - Далеко ты дозорных то раскидал... Свистом али птичьим криком пошто не собираешь их обратно?

   - Птах таких голосистых нет поутру, а свист по воде далече разносится... Да и не в дальний свет отправляю, ногами сбегают. А что не близко поставил, так и весть о чужих борзо придет... От, будь оно все неладно... - воевода, а следом за ним и полусотник взвились на ноги, реагируя на резкий свист, донесшийся с низовьев Ветлуги.

   - Короткий, длинный... два коротких.... Так... два коротких, три длинных... Хорошо, чертяка, выводит, - восхитился полусотник дозорным.

   - Не томи, что там? - подбил ему выставленный локоть воевода, цыкнув при этом на застывших вокруг в ожидании воев, отчего те стали судорожно приводить в порядок доспехи и надевать тетивы на луки.

   - Терлей заливается... докладывает, - поправился Михалыч, - две ладьи идут. Ага... с воями, а мы тут на самом виду. В лес уйдем али бой примем в случае нужды? И где?

   - Добре, аже понимаешь ты все про воев наших. По воде мы можем и не уйти, а коли настигнут, мы як младенцы против тех же новгородцев будем. Встречи нам не минуть, да и не надобно того, позади весь, о ней забота наша. Уводи Ишея вглубь, абы не подстрелили нам кормчего единственного, да выставляй половину своих егерей с луками в засаду. Сам с ними. С одного бронь сними, пусть готов будет бежать, аки олень быстроногий. От нижнего гурта лишь на дневной переход отошли, может и успеть упредить... коли задержим тут этих воев. Я же с остальными к лесочку ближе встану... Головы свои берегите, отступайте к веси, ежели худое что почуете, за лодью не держитесь. И... не дай Бог, аже у кого стрела сорвется без наказа моего в бой вступать...

   Молча кивнув, полусотник направился к Киону, старшему сыну Пычея, без которого еще невозможно было обойтись при общении с отяками. Пересказав ему вкратце указания, Михалыч решил оглядеться по сторонам.

   Ветлуга в этом месте текла довольно ровно, без изгибов, поэтому вероятность того, что стоянку могли бы неожиданно обойти, высадившись где-нибудь на излучине, была ничтожной. Само же место, где остановились на ночевку, представляло собой небольшую поляну на чуть возвышающемся над рекой берегу, выше по течению огороженную непроходимой яругой, вповалку заваленной полусгнившими стволами деревьев, по дну которой тек ручей. Открытое место было всего шириной метров тридцать-сорок и чуть больше в глубину. Далее же расстилалась чащоба, через которую и продраться то было бы тяжело, не говоря уже о каких-то упорядоченных действиях. Мысли плавно потекли в сторону возможной драчки.

   - Ратники с воеводой оказались почти в западне, любая стычка при численном преимуществе противника закончится отступлением и разобьется на ряд одиночных поединков, - размышлял Михалыч. - С одной стороны, это не в пользу новых дружинных, слабо владеющих мечом. С другой, в лесном массиве за своих воев я спокоен. Почти. Сам натаскивал их работать в связках, зачастую с лучником, учил бить из-за угла, точнее, использовать укрытия и любые подлые удары в спину, а также всегда уходить от открытого столкновения с противником. Правда, при численности вдвое меньшей, чем у приближающейся рати это может и не сработать. Но сунутся ли те в чащобу, на кой ляд им это будет надобно? Пока нет врага, нет и ответов. Хорошо, что для путешествия к Лаймыру, в поселение, стоящее в устье Ветлуги, настоял не на двадцати воях, как планировал воевода, а на трех с половиной десятках, причем отбирал лучших и наиболее молодых... Так, засада наша с правого края... не пойдет. Разве что те вслепую кинутся, и то счастья хватит лишь на один залп. Однако, сховаться туда поглубже все же надо на случай разных неожиданностей... Раз ладья пофигу... решено. Лучников за спины ратников с рогатинами, чтобы сбили в случае чего азарт преследования... Точнее, надо спрятать их по краям строя в лесу, а с самострелами подсадить чуток на деревья, сам же с пятеркой хм... диверсантов на правом краю... ну, и к яруге одного с вестником...

   Михалыч тут же кинулся уточнять диспозицию, удостоившись при этом неодобрительного покачивания головы воеводы, не препятствующего, однако, перестановкам. С момента предупреждающего свиста прошло всего лишь около трех минут, поэтому после последних наставлений полусотника время на поляне замерло в ожидании дальнейших событий. Неполных два десятка ратников вольготно расположились на дальнем от реки краю поляны, не показывая своим видом, что готовятся к сражению. Тихо колыхалась не вытоптанная трава около густого подлеска, набирающий силу ветер почти разметал туман с реки. Не выглянувшее еще из-за горизонта солнце уже заставило уйти с небосвода ночной мрак, а примолкнувшие было из-за бряцанья железа птахи, опять начали шуршать в листве и пронзительно попискивать в кустах тальника около уреза воды. Секунды тянулись мучительно, а установившаяся тишина угнетала еще больше. Никто команду молчать не давал, однако надежда, что ветер успокоится и приближающиеся лодьи каким то чудом минуют их стоянку, людей не оставляла. Поэтому тишина и сохранялась. Наконец, послышались мерные, редкие гребки. Казалось, слышно было даже, как капли воды, скатываясь с весел, стучали по воде частым гребнем дождя. Однако, это только казалось. Слышны были лишь сердца, часто бухающие в груди, это их стук проникал сквозь доспехи, это их биение помогало наполнять кровь адреналином, а потом гоняло это живое пламя по жилам.

   Чуть раздвинув стелющуюся по воде дымку, показал свой крутой изгиб нос ладьи, заканчивающийся головой коня. Чуток помедлив после неразборчивого гортанного крика, весла левого борта вспенили воду, судно резко повернуло к берегу и остановилось, вынеся на общее обозрение сложенный парус и вздыбившиеся щиты по бортам, за которыми угадывался ряд остроконечных шеломов. Дождавшись появления второй ладьи, на этот раз с раскрытым клювом какого-то пернатого хищника, обе лодьи ходко двинулись в сторону берега, охватывая вытащенное на берег судно переяславцев. Воевода сплюнул, опустил личину и скомандовал:

   - Становись, щитами прикройся. Неровен час, еще кто стрелу схлопочет... Хм... Лодьи набойные, с насадами нашими схожи, воев до шести-семи десятков на них будет. Не разойтись без их на то желания. - Выйдя вперед, воевода прокричал, приподняв маску. - Эге-гей! Пошто щиты вздели, вои? Али в гости ныне оружными ходят?

   Спустя мгновение воевода уже катился по траве, а оперенная стрела, не найдя цели, умчалась в чащу, пронесшись над головами дружинников.

   - Не ходят с такими подарками в гости, - глухо донеслось из-под опущенной личины отступающего спиной к лесу воеводы, - попомните еще мое слово, отдаримся!

   Больше выстрелов не последовало, однако оставшиеся до берега полсотни метров насады промчались буквально за несколько секунд. Затем, взлохматив песчаный берег своими днищами, насады замерли и из них стали выпрыгивать воины в длинных кольчугах, обнажая на ходу мечи и поднимая круглые червленые щиты, скрывая за ними взлохмаченные русые бороды. Мгновенно выстроившийся строй сдвинулся на пару шагов с мокрого песка на траву, выстраиваясь напротив сомкнувшегося и прижавшегося к лесу ряда переяславских и отяцких ратников. Десяток спрыгнувших с прибывших насадов воинов разбежались в разные стороны, сразу потерявшись из виду в густом подлеске. Остальные замерли, выстроившись в два ряда.

   - Пять десятков, да десяток на обхват пошел, - прокомментировал воевода обстановку Киону, чтобы он донес ее для отяцких ратников, - Токмо лучников я не вижу почти у них, зело странно сие. Коли продвинутся на пять шагов, самострелами бейте сверху без указа моего, - повысил он чуть голос, чтобы его слышали лучники, - а стрелы кидайте по ногам, иначе не пробьете. Как сомнут, в лес уходим, стрелков прикрывая. Бог нам в помощь!

   - А им стрелу каленую в задницу, - незамедлительно последовал негромкий ответ с деревьев. Воевода лишь усмехнулся, давая выговориться своим воинам, находящимся, как говорится, на взводе.

   - Мыслишь Данило, тати эти к тебе двинутся, зад свой выставив? - донеслось откуда то сбоку. - А перед тем опояску развяжут, да портки сымут?

   - Как побегут от нас, так и получат... Девица погубляет красу свою бляднею, а муж мужество свое татьбою, - незамедлительно донеслось в ответ. - Чур, тот тать, аже в личине у них за строем расхаживает и рыкает на них подобно зверю лютому, мой. Из самострела, да с дерева, я его разложу на борту лодьи, аки девку на сеновале.

   Спустя несколько секунд от Киона донеслось:

   - Гондыр ставит ногату, аже не снимешь ты его с первого раза.

   - А он шо, немой, шо ли? Вроде по-нашему разумеет лучше других. А хоть бы и по-своему сказал, я на третье слово ужо понимаю, о чем толкует он.

   - Он тебе третий раз об этом сказывает, да ты вроде глухаря, токмо о девке на сеновале и мыслишь.

   - Принимаю. Ты токмо жинке моей не сказывай, ни о девке, ни о ногате той...

   - Цыц! Двинулись они, - прервал речи воевода, потащив меч из ножен, - ставь рогатины...

   Точнее, они попытались двинуться... Колыхнулся строй, громыхнул железом, шагнул два раза и замер, наткнувшись на непреодолимую преграду. На живого, голого по пояс человека, измазанного полосами грязью, который в момент отдачи команды на движение выбрался из березового подлеска, чуть подволакивая ногу. Шагнув на поляну, он расставил руки в стороны, показав, что совершенно безоружен, и улыбнулся.

   - Ну что, братья славяне, все неймется вам кровь свою проливать? Вот так вот, с бухты-барахты, не представившись и не спросив, кто перед вами стоит? Может, решим дело один на один? Кто желает? Али кишка у вас.... гхмм... не доросла еще?

   Воевода чужаков, замерев поначалу вместе со всеми, махнул рукой лучнику, взгромоздившемуся позади него на борт насада:

   - Уйми того бесерменина, - однако тут же растопырил ладонь и возгласом приказал тому остановиться. Из кустов показались три фигуры, в кольчугах, но без шеломов, с кляпами во рту и связанными сзади руками. Сзади них, плотно прижавшись и приставив нож к горлу, скользили темными силуэтами такие же полуголые и измазанные грязью люди.

   - Коли согласны будете на одиночный бой, эти вои, да и другие, что без памяти в кустах лежат, живы останутся. А возьмете победу надо мной, - продолжал стоящий перед строем вой, - так... с радости такой и остальное у вас пойдет как по маслу.

   - Дозволь, воевода, мне с ним силами помериться, - донеслось от ратников, стоявших прямо перед полуголым воином. Дождавшись кивка согласия от предводителя, от строя отделилась плотная кряжистая фигура, чей обладатель был украшен шрамом, тянувшимся от правого глаза вниз по всей щеке. Подойдя вплотную к стоящему, он упер руки в бока, предварительно закинув меч в ножны, а щит за плечо. - Я буду с тобой ратиться. Отпусти воев наших.

   - Иваном звать меня, - не обратив внимания на неприязненный тон подошедшего, представился стоящий перед строем воин. - Дозволишь ли меч прежде взять, да кольчугу накинуть?

   - Дозволяю... Онуфрием меня люди зовут, - процедил тот.

   - Доброе дело, когда по чести все проходит, Онуфрий. Однако, отзови пока ваших воев от яруги той. Ноги переломают, пока через бурелом тот перебираются, да на стрелы наши нарваться могут.

   - О других неспокоен? О своей душе бы помыслил, аже есть она у тебя, нехристь. Минута-другая и представишься своему богу, - однако при этом Онуфрий поманил кого-то из строя и тот филигранно засвистел, отзывая воев, ушедших в обход переяславцев по дну заваленного деревьями оврага.

   Михалыч тоже махнул рукой своим людям, которые тут же отпустили плененных воинов, а из кустов через некоторое время показался отяк, тащивший кольчугу и меч для своего командира. Полусотник же расстегнул небольшой кармашек на своих штанах и достал оттуда нательный крестик. Затем поцеловал его и, надев на шею, перекрестился:

   - Остальные двое ратников ваших в кустах связанные лежат без памяти. Живы оба, токмо оглушенные. Крест целую на том.

   Онуфрий ошарашено посмотрел на осеняющего себя крестом воина, но спустя секунду взгляд его упал на принесенный меч, и лицо сразу исказилось злобой, а речь наполнилась шипением:

   - Откель сей меч, паскуда...?

   - Меч сей подарок мой от воеводы нашего, - Михалыч махнул рукой за спину, - он с вами пытался говорить, покуда вы его стрелой не угостили...

   Онуфрий потянул с себя шлем с полумаской, прикрывающей глаза, обошел полусотника, пару секунд вглядывался в стоявший ряд переяславцев и, наконец охрипшим голосом прокричал:

   - Ты ли это, Трофим Игнатьич?

   - Я, - донеслось через несколько мгновений в ответ. - Никак ты, Онуфрий? Шрамом обзавелся? Не признал поначалу...

   - Погодь десятник... С чего это ты с бесерменами вместе стоишь? Али купили тебя с потрохами?

   - Окстись, Онуфрий! Пошто напраслину на меня возводишь? Али не знал ты меня более десятка лет?

   - Не про меня речь, Трофим Игнатьич! - взволнованно прокричал тот, глядя на подходящего и откинувшего личину переяславского воеводу. - Воям нашим скажи, пошто в рати твоей все в бесерменских кольчугах, да пошто лодья ваша среди прочих других татьбу разбойную нынешней весной учиняла на Волге? Опознали ее...

   - Лодью ту мы с боя взяли, Онуфрий, как и другие две. Несколько седмиц назад, так же, как и кольчуги сии. Побили мы бесермен тех, кои буртасами оказались и на нашу весь напали. Среди нас других переяславцев увидишь, да и братан твой, Данила, тут же. Вон на дереве, с самострелом, - повернулся и ткнул рукой назад Трофим, - шлем содрал, стервец, рукой машет, а доспех тот же, о коем ты баял. Остальные же средь нас из тех отяков, что били бесермен вместе с нами. Видоками вся весь пойдет и полоненные тати. Ну, здрав будь, Онуфрий? Два года не виделись, как в Суждале расстались мы...

   Тот с внезапно заблестевшими глазами оглянулся назад на своего воеводу:

   - Голову свою кладу на подтверждение всех слов его...

   Суздальский воевода, судя по его виду, знавший все про переяславцев и их прежнего десятника, лишь махнул рукой, распуская строй уже расслабившихся воинов, и огорченно покряхтел, отвернувшись к реке.

   - И ты здрав будь, Трофим Игнатьич, - две брони стукнули друг о друга, принимая в объятья старых друзей. Полусотник же с такой неохотой стал с себя снимать с себя оказавшуюся ненужной кольчугу и поддоспешник, что можно было подумать, будто он сожалеет о пропущенной драчке.

***

   - Не знаю, как и виниться теперь пред тобой, Трофим Игнатьич, - суздальский сотник, Василий Григорьевич, вытер свои седые усы после последней капли медовухи, небольшую плетеную бутыль которой он достал из своих пожитков и пустил по кругу воинов, сидевших возле костра. - Мы и помыслить не могли, аже кто другой, окромя бесерменов проклятущих, на этой лодье быть мог. Приметная эта лодья, змей носатый с рогатой головой на носу ее... забыл как прозывается сие чудище, а рог то один отломан. И речь ваша не смутила нас, знали мы, аже владеют некоторые тати не хуже нас ею. И ратник мой стрелял в тебя, зане мниться мне стало, аже бесермен поганый речью своей смутить нас желает. Кабы не твой ратник... - сотник посмотрел на Михалыча, - пролилась бы кровь безвинных по моему недомыслию...

   Трофим незаметно покосился на Ишея, стоящего в сторонке с переяславцами, и глянул на своего полусотника, тот чуть повел головой, обозначая намеком отрицание. Мол, не стоит сейчас выставлять на вид их кормчего, себе дороже выйдет.

   - Полусотник это мой, Василий Григорьевич, - ухмыльнулся Трофим, - Иван Михайлов сын. Ажно со мной случится что, к нему обращайся. Напроказничать может, а подвести... не подводил ни разу, да ты сам днесь оценил ратное дело его.

   - Да уж... - невесело улыбнулся в ответ сотник, - учудил он в лесу такое, аже дружинные мои по сию пору не признались мне, как взял он их. Не прольешь ли свет на деяние свое, Иван Михайлович?

   Озорные бесенята так явно мелькнули в глазах Михалыча, что Трофим аж крякнул, однако промолчал, поскольку самому стало интересно, как же его полусотник со своими учениками совладал без особого шума с пятью далеко не безоружными ратниками.

   - Как только рать твою увидели, Василий Григорьевич, - начал рассказчик, - понял я, что добром встреча наша может и не кончиться. Забрал я наши гривенки, место для схрона приметил. Там яму копать начал, а людишек своих по кустам рассовал, да сказал, абы не подглядывали. Бронь снял, абы полегче землю ворошить было... А тут твои орлы, Василий Григорьевич, показались... Глядят, смерд какой то полуголый около ели возится, а рядом гривенки приметно разбросаны. Двое, правда, далее пошли, наказ твой исполнять. Их в кустах и повязали, оглушив, когда они сослепу на людишек моих наткнулись. А остальные трое меч мне к горлу приставили, да спрос учинять стали, где остальное добро прикопано. Обида у меня тогда за гривенки наши взыграла, кои они ручонками своими грязными, мечи отложив в сторону, лапать стали... - Увидев, что у суздальского сотника стали ходить желваки и представив, что он сделает со своими ратниками, подумав, что они хотели утаить добро от общего дележа, Михалыч поправился, - Шуткую я, Василий Григорьевич, про ратников твоих. Просто выждал, когда они поближе подошли, да попробовали по голове плашмя мечом угостить, абы потом разобраться с тем серебром... А уж вблизи... никак не могли бы они со мной сладить. Токмо двоих пришлось приласкать до беспамятства, больно резвые оказались.

   - Благодарствую, аже не до смерти, - успокоено кивнул сотник, - племяш там мой был.

   - Вот токмо гривны те полусотник мой по сию пору не отдал мне, - сварливо проворчал Трофим.

   - Это как это не отдал, воевода? - скорчил рожу Михалыч, - ты же сам их под шелом засовывал, абы сохраннее были... Вона, одна вылезла, - рука полусотника потянулась в сторону уха Трофима и извлекла оттуда небольшой серебряный брусок. Глядя на ошарашенные физиономии сидящих около костра воев, с недоумением глядящих то на него, то на его воеводу, Михалыч не выдержал и расхохотался. После чего начал по очереди проделывать старый фокус со всеми, сидящими у костра. Такой ловкости рук он научился, будучи еще курсантом, однако двухсотграммовые гривны не сигареты, и на третьей его попытке, потянувшись к Онуфрию, та выскользнула из пальцев. Очарование тут же прошло и его сразу же заставили раскрыть всю подноготную сего действия.

   Отсмеявшись, сотник вновь спросил, как ему загладить свою вину. Переяславский воевода перевел взгляд на Онуфрия, уловил его одобрительный жест, и ответил:

   - Не потребую много с тебя, Василий Григорьевич, - Трофим посмотрел в глаза нахмурившегося суздальского сотника, и продолжил, - ответь лишь на вопросы мои, да по осени помощь какую советом окажи. Сам в торговлишке не смыслю, про пошлины ваши не знаю. Собираемся мы в Суждале расторговаться на вересень, ратью пойдем той же, как и ныне, на трех лодьях. Про товар не скажу, потому как самим неясно, как дело повернется. Но ежели придем, в накладе не останешься... Ныне же я вслед за тобой на твои вопросы по чести отвечу, а по осени прибыток на торговле нашей поиметь можешь, если желание будет.

   - Отчего ж не ответить, коли лишнего не спросишь...

   - С чего это ты на бесермен так зол? - начал пытать его переяславский воевода. - Про татей понятно, наказать надобно, аже злодеяние какое над купцами суздальскими учинили... Однако, мнится мне по речам твоим, на любых булгар ополчился бы ты... Вроде бы, десяток лет прошло, как Суждаль они разоряли, али урон какой они тебе нанесли и ты на них зол по сию пору?

   - В самую сердцевину ты заглянул, Трофим Игнатьич, - поджал губы сотник, задумчиво глядя на костер, - ополчился бы, особливо в этих местах. Да не во мне дело, урона не понес я в те времена, да и пришли булгарцы то, потому как купцам их у нас обиду чинили. Слыхал ли ты о кыпчакском хане Аепе Осеневе, который князю нашему тестем приходится?

   - Лишь недавно последние вести доходили. Будто он булгар потеснить собрался, да походом на них пошел.

   - Пошел, да не дошел. Вынесли ему булгарцы из города своего чашу вина... Будто говорить об откупном хотели, али о другом чем... И потравили насмерть хана и ближников его. Свара промеж половцев началась за главенство, и поход тот ничем не кончился.

   - Вот как... - задумался Трофим. - Оттого князь ваш зело зол на Булгарию ныне, так? Про ответ князя Юрия на смерть родича своего не спрашиваю, мыслю, будет...

   - Не сей же час. Сил таких у князя ныне нет. Но будет, - согласился Василий Григорьевич.

   - А вас послал в эти места, абы... дань, что местные племена булгарцам платят, на себя перевести?

   - И тут в корень зришь, - кивнул головой сотник, - племена черемисские, аже по правому берегу Волги, да на Оке малым числом сидят, во все времена нам дань давали. А за эти места спор меж нами и булгарцами с давних пор идет. Вот и послал меня князь наш к кугузу черемисскому, аже в городке под названием Шанза сидит. После него еще Ветлуга зачинает на восход солнца чуть заворачивать.

   - Река сия вихляет, Василий Григорьевич, аки девица беспутная, с поворотом можешь и ошибиться, как мы в свое время. Но до того городка крепостица небольшая есть, Юр прозывается. Коли память не изменяет, чуть ниже ее волок на Унжу идет по речке Вол. Да и не крепостица это вовсе, а так... Вал земляной вокруг поселения насыпан и ров, однако место приметное. Ужо после него Шанза будет. Редко черемисские городки разбросаны на реке Энер, не чета той же Пижме, Вятке али Волге. Лишь деревеньки захудалые по берегам стоят, хотя рвами старыми и огорожены. Больше на притоках по левому берегу черемисы селятся...

   - Благодарствую за наставление, вот там с князька ихнего и спрошу дань нашу, а коли не будет согласия кугуза, князь наш тысяцкого пришлет али сам придет, да не один, - сотник откашлялся и продолжил. - Прощения прошу, Трофим Игнатьич, сам то ты под кем сидишь?

   - Под кем? Земли свои выкупили мы у черемисов ветлужских. Однако более не платили им, да и уговора такого меж нами не было. Разное меж нами может случиться, однако ныне за помощью к ним идем... Новгородцы с полуночи волоками заходят сюда да на Вятку реку, разорения черемисам несут... Вот и на меня и воев моих напали опосля того, как гостями у нас побывали, насилу отбили захваченных ими людишек своих, да самих татей поубивали...

   - Князя ли новгородского те людишки али сами новгородцы? - встрепенулся сотник.

   - Не князя, да и новгородцами были ли, не ведомо мне. Купец то был, Слепнем кликали его подельники, к булгарцам ходил... Видя силу нашу малую, а показали мы ему неполный десяток воев наших... решил он поиметь с нас прибыток разбойным путем, да нарвался на остальную рать.

   - Не слыхал, мелкий тать был, мыслю, - покачал головой Василий Григорьевич. - Да и ватагу себе мог набрать из новгородских низов... Хуже, ежели из молодших детей боярских, кто в разруб не попал... Остались ли видоки с сего дела?

   - Почти вся рать наша, да отроки малым числом, - Трофим поднял глаза на сотника. - Копным судом оставшихся судили мы, да сторонних людей на суд сей позвали от соседей. К смерти приговорили...

   - А пошто не по правде русской? Хотя да, не под князем вы, не к кому вам обратиться, а у новгородцев доброго вас не ждало ништо, как бы сами они виновны не были. А... не хочешь ли под князя нашего? Молодой он, и рука у него крепкая... Своих в обиду не даст. А новгородцы для него... разберется. Начинает ужо князь наш крепиться на путях водных, да ругаться с ними за дань от племен окрест тех путей. Тех же мерян, что не токмо в Суздальских земель проживают... - Василий Григорьевич прокашлялся, осознав, что хватил лишку, разговаривая про такие вещи при свидетелях, однако договорил, - и в Заволочье сидят.

   - Про мерян, что среди вас живут и с черемисами рядом, слыхивал. А про Заволочье... Чудь там живет, весь, да пермь всякая, да и земли те новгородцев издавна... - Трофим поворошил прогоревший костер, на котором перед этим что-то готовили вставшим на дневку воинам с обеих сторон. - Языком трепать на сторону не буду о планах княжеских, не беспокойся о том, а о предложении твоем подумаю с дружинными, да к осени решу. То лепо для князя вашего, закрепиться на берегах этих с нашей помощью. И нам защита будет... Тем паче, для дела этого воев князь пришлет и содержание их на себя возьмет, мыслю. Однако, мнится мне, не до того ему будет. С булгарцами бы разобраться, да и разлад внесется меж нами и племенами местными, аже мы под руку его пойдем... Одно обещаю, помыслим о том.

   - И то ладно, - согласился сотник, - а вот насчет мерян еще одно дельце... Бежали холопы мерянские... от боярина одного нашего на земли эти, к черемисам... Во многом числе. До двух сотен душ, оже с семьями считать. Просил он меня присмотреться, ажно встретятся они на Ветлуге реке. Не видал ли часом?

   - Нет, - мотнул головой Трофим, - с мерянами не встречались покамест, однако ведую, аже родичи они дальние черемисам... А что за холопы? Обельные?

   Невинный вопрос вызвал смущение сотника. Помявшись, он начал издалека:

   - Я боярин местный, вотчинный. Через служивых, что при князе состоят и с ним по вотчинам мыкаются, и милость княжеская и опала спуститься может. А уж ростовский тысяцкий, Георгий Симонович, сын князя варяжского, что послан был в землю нашу Володимером Мономахом и к князю приставлен с малых лет, может все... Он то и попросил меня за боярина того. Абы поиск я учинил холопам тем...

   - Не тяни, сотник, - поторопил его Трофим, - все пойму, вижу, аже не по своей ты воле сие вершишь. Закупы ли они али наймиты, что задаток вдвое вернуть должны были, а сами в бега пустились и от того обельными стали?

   - И не то, и не то. В даче они. Милость им боярин тот оказал. Работать на него год за хлеб единый. От голода те меряне на милость согласны были.

   - Без ряда они... Да, то означает али обельные они, али милость им оказали... Срок уговоренный отходили? - нетерпеливо спросил Трофим.

   - Отходили бы, да боярин тот продал мерян родичу своему без ведома их и согласия. Года не прошло.

   - Без послухов деяние то совершил? Даже ногаты при самих милостью оделенных не дал, абы возразили они на то? - изумился переяславский воевода.

   - Сказывали, аже пороботил он их за придачу, что сверх хлеба давал... - отстраненно ответил сотник.

   - Да... Мало им киевского бунта, который народишко учинил из-за ростовщиков, что хуже татей были, да охолопление свободных мужей из числа неимовитых, - Трофим разгорячился, вскочил и начал ходить рядом с костром. - Волю дать, всех бы людишек поработили. И правда русская им не указ, каждый на свой лад толкует. Оттого копное право нам и милей, сотник! Люди сами судят, по заветам предков своих...

   Наконец, воевода успокоился и уселся:

   - Невиновны меряне те, вот мой сказ. Оттого помощи моей не жди в поимке их, сотник. За переём тех людишек гривны мне, як Иудовы серебряники будут.

   - И будет воеводе нашему поддержка в том от нас, - добавил Михалыч, глядя в глаза суздальцу.

   - Добре, - ответил тот, по-новому взглянув на собеседников, - лишь бы не спросили с вас полную их цену, аже дорогу им укажете али поможете чем. С товаром по осени придете, тот спрос легче легкого будет. А слух был, аже бежали они в точности на берега эти. А насчет товара вашего и пошлин наших... все как у всех. Разве что мытникам, кои в крепостице Владимирской сидят, обскажете, аже гостями ко мне идете, обиду чинить не будут. Да и с ратью такой не станут имать вас, на слово поверят. А уж в Суждале придется и с лодьи пошлину отдать, и побережное за стоянку, и явленное за товар на торгу. Скажетесь большей частью гостями моими, так явленое, что поголовно берется, со всех не возьмут. А на самом торгу померное мытнику, оже мерой товар отгружаете, али весчее, оже по весу отдаете, али писчее, оже скот какой поштучно продавать будете и в книгу писать приметы его...

   Михалыч аж закашлялся, когда до него дошло, откуда ноги растут у налогов на Руси. Да и Трофим обрадованным не выглядел, хотя и слышал обо всем не в первый раз.

   - Сами же со всеми людишками идите ко мне на постой, - продолжил тем временем сотник. - В тесноте, да не в обиде будем, а мой дом всякий вам покажет. На сторону не ходите, гостиным сбором обдерут как липку, а мне постоем своим дадите провинность свою загладить за промашку мою... Кххгм... И другой мой вопрос, сами то что в низовьях делаете? Помню, к черемисам собирались? Али по Волге к другим, чье княжество на Пижме и Вятке обитает?

   - Нет, с теми дела не имели, - покачал головой Трофим. - Да и к ним по Ветлуге, притокам ее и волокам али пешими путями дойти можно... Чуть ниже поселение есть, так там черемис один непростой есть, Лаймыром зовут. Через него хотим на кугуза выйти для доверительного разговора, обещался он советом своим в том посодействовать. Есть ли у тебя к нему спрос?

   - Хмм... - задумался суздальский сотник, - Не знаю... Однако встретиться с ним резон есть. Оже уговором, а не силком черемисы к нам перейдут, так то зачтется мне князем. Планы у него далеко тянутся...

   - Это да, бояре думающие ныне превыше мужей храборствующих ценятся, - закончил разговор Трофим, поднимаясь.