– Здравствуй. Ой, что это? Торт? Спасибо… Проходи…

Зина уже была дома, переодетая в халат; ее волосы на бигудях были влажными, от всей ее самой веяло водой и свежестью и, похоже, она, придя с работы, сразу же приняла душ.

– Слушай, ты меня так закормишь сладким, и я стану толстая и некрасивая.

– Не успеешь. Сегодня вечером я еду в командировку в Москву. У тебя ножницы есть?

– Да, вот, держи… Это ты вечерним поездом?

– В десять.

– А ты успеешь?

– Да. Сейчас шесть, у нас еще два часа.

– Полтора. На всякий случай.

– Пусть полтора. Смотри. – И он жестом фокусника поднял крышку.

– Розы… Ты все-таки сделал… принес цветы зимой? Молодец…

Виктор порывисто прижал ее к своей груди и поцеловал в манящий полуоткрытый рот. Зина сияла.

– Погоди, я сейчас чайник сниму.

– Тебе что из Москвы привезти?

– В каком смысле?

– Ну, наверняка там будет время в магазины зайти, хоть в центре, может, в ГУМ или ЦУМ, в Елисеевский… взять что-нибудь.

– Ну что там можно в этой столице купить? – на лице Зины было написано самое неподдельное удивление. – Все, что есть, можно здесь заказать по каталогам или через Посылторг, какие-то копейки сэкономишь… В Москве можно в Третьяковку сходить, в музеи, в театры, правда на хорошие спектакли или билеты дорогие или надо заранее брать…

– Надо как-нибудь вместе съездить. Правда, отпуск, наверное, мне только осенью дадут.

– Так в театр летом не обязательно. Тогда лучше съездить в золотую осень. Побродить по Бульварному кольцу, Сокольникам… Ты знаешь, что в Москве сейчас Парк чудес строят?

– Читал. Как построят, туда с детьми можно будет ездить.

– Да… Красивые розы, жалко даже резать.

– Это ж не последние розы. Они вырастут на фабрике-кухне под золотыми руками фей кулинарного дела.

– Ты бы мог тут еще и журналистом работать. Да, ты же никогда Мавзолея Сталина не видел! И Дворца Советов! У вас же их нет. Вот будет время, обязательно сходи.

– Да, в Мавзолее Ленина я был, а вот Сталина… У вас ведь принято говорить, что Сталин жив?

– А как еще можно говорить?

– Ну да, верно… – промолвил Виктор, решив, что слова о смерти Сталина здесь очень строго и беспощадно караются.

– Вообще о Мавзолее Сталина просто невозможно рассказать, как там вот это все… – Зина сделала неопределенный жест руками. – Это надо просто видеть. Ты сам все увидишь и поймешь. Такого ты точно у себя там никогда не встречал.

Ну понятно, культ личности, смекнул Виктор, Сталин и его Мавзолей здесь вещи священные и вызывают религиозные чувства, потому и не описываются.

– А торт просто изумительный, – продолжала Зина, – обязательно как-нибудь сделаю песочное тесто и попробую такой сделать. Только вот из крема так сделать не получится. У них на фабрике мешки с разноцветным кремом, а у меня есть шприц для крема с насадками, но чтобы заменить цвет, это надо каждый раз его мыть и заряжать заново. Ты пей чай, а то потом торопиться будешь…

– Опять какое небо ясное и звезды… Ты поедешь, а они будут светить.

– Ты будешь светить мне вдали, как путеводная звезда.

– Звезда в халате… Я сегодня почему-то так волновалась, словно первый день замужем. Даже вскрикнула.

– А я уж подумал…

– Нет, нет, все было хорошо, это только от чувств… А потом мне хотелось орать от счастья.

– Ну и орала бы.

– Вдруг кто-нибудь уже спит из соседей после смены, а я мешать буду… Ты там осторожнее… береги себя.

– Разумеется. Автомобильное движение и метро – это все знакомо.

– Не об этом… Вообще будь осторожнее. Может что-то неожиданное быть. У меня такое смутное чувство, что мы можем и не увидеться.

– Не напускай. Люди с войны возвращались, а тут… Я обязательно вернусь.

– Вернись. Вернись, слышишь! – Зина вдруг сомкнула руки кольцом у него за головой и зашептала: – Вернись, родненький, Витенька! Вернись! Хоть на час вернись оттуда!..

– Зинуля, ну что ты?.. Я обязательно… Мы обязательно с тобой… Все хорошо будет, все…

– Ну вот и ладно… Теперь иди. Тебе надо идти, ты должен успеть. Мы все должны успеть. Иди, иди…

…Он вышел из «тройки» на Сквере Советском и, как ему посоветовала Зина, пересел там же на «пятерку». «Пятерка» от Советской шла немного в обратную сторону, затем сворачивала по Горького вниз, пересекала Калинина и дальше шла по недавно построенному тут ферменному мосту на тот берег Десны, где продолжала путь на месте бывшей однопутки от платформы Брянск-Город, сворачивая мимо станционных путей к вокзалу Брянск-1. Такой необычный маршрут Виктору был неведом: в его бытность к вокзалу просто пустили троллейбус по Калинина, вдоль Арсенала, а ветку потом разобрали за ненадобностью.

Вагончик неторопливо съезжал по середине еще покрытой булыжной мостовой Калинина, мимо трехэтажного Дворца Пионеров, незнакомого, с асимметричным фасадом, у одного из крыльев которого, словно колокольня, примостилась подсвечиваемая снизу прожектором высокая башня с куполом детской обсерватории наверху, миновал выемку со старыми купеческими домиками, аккуратно покрашенными и отреставрированными; то ли этот уголок хотели сохранить для съемки фильмов, то ли просто это был такой познавательный заповедник старого Брянска. Но вот трамвай уже вынырнул к Рынку, точнее, мимо него, слева, если смотреть в сторону Десны, и проскочил между Арсеналом и собором в строительных лесах. Собор, видимо, реставрировали, но ночью стройка освещена не была, и Виктор заметил из окна только что-то большое, неясных форм, выступающее на вершине холма из-за деревянного временного забора на фоне подсвеченного городской иллюминацией неба.

Затем вагон нырнул в грохочущую решетчатую коробку того самого двухпутного моста, который в реальности Виктора вообще не появился; за окном замелькали стальные раскосы и слегка освещенное фонарями с моста бледное застывшее полотно реки с кудрями прибрежных деревьев на обоих берегах, одиноким фонарем впавшей до весны в спячку лодочной станции и, чуть подальше – тусклыми огоньками в окнах домов укладывающейся на ночлег Радицы. На другом берегу трамвай на минуту остановился, погруженный в тишину ночи, возле деревянного павильона переделанной в магазин станции Брянск-город, чтобы подобрать пару радицких пассажиров, следующих в сторону Урицкого, и продолжил движение во тьме. Справа темнела стена невысокого пойменного леса, а слева, в противоположных окнах, за укутанными в одеяло ночной синевы полями и заснеженными кустами, далеким миражом виднелась россыпь золотых огней Арсенала и нагорной части Советского района.

Вблизи станции пейзаж оживился; лес отступил, снег осветился лучами прожекторов, сквозь стекла донеслись паровозные гудки и шум где-то рядом проходящего товарняка. Трамвай проскочил бочком вдоль стоящих на путях каких-то вагонов и платформ, нырнул под незаконченный пролет строящегося путепровода, где горели фонари, сновали маленькие фигурки людей и в разных местах мерцали и сыпали искры бенгальские огни электросварки, и, наконец, подкатил прямо к вокзалу.

Вокзала Виктор не узнал совсем. На месте привычного здания с портиком стояло что-то более скромное явно дореволюционное, из красного кирпича, по архитектуре напоминавшее цеха Профинтерна возле Первых Проходных или Винный Замок на площади Маркса. Но зато рядом выросло нечто такое, что сделало бы честь любой столице – огромное здание, причудливым образом соединившее элементы классицизма и готики. По краям его, словно минареты, взметнулись к небу высокие башни; на одной из них красовались наверху башенные часы, на другой – четыре круглых мозаичных медальона, по одному с кажой стороны, изображающие паровоз, пароход, автомобиль и самолет. Посередине, над ступенями крыльца, тянулась высокая белая коллонада, скрывавшая входные двери и увенчанная портиком, над которым, имитируя пристройку, возвышались еще два этажа. Фасад, как и некоторые дома на Сталинском проспекте, украшали скульптуры; Виктор узнал машиниста, путевого обходчика…

– Ну что смотришь-то? Тоже, небось, приехал откуда-то?

Виктор обернулся и увидел невысокого худощавого мужичка с обветренным лицом в морщинах и в ушанке.

– Вот, слышь, все, кто приезжает теперь к нам в Брянск, – продолжал мужичок, – здесь останавливаются и смотрят, красотой пораженные. Издалека небось, будешь?

– Да я сам родом отсюда, – ответил Виктор, – вот только давно не был.

– Вот. А теперь в нашей жизни чудес столько, что жизнь к концу подойдет, а и помирать-то жалко! интересно, что дальше будет!

Виктор кивнул. Разговаривать с незнакомым человеком его полюбому не слишком тянуло.

– Вокзал этот, мил товарищ, к приезду самого товарища Сталина готовили. Чтобы как приехал, посмотрел на вокзал, и сразу понял, что за чудо-народ в нашем городе обитает. Торопились, всего только несколько месяцев не успели. Потом уже заканчивали.

– Да… Память навечно осталась. – промолвил Виктор, желая обойти впрос с неясным ему статусом вождя народов.

– Еще какая память! Вот я, смотри, вон там кладку делал, стены левей той колонны… Кирпичик к кирпичику, как помню. Да… Вот недавно на пенсию пошел, так иногда загляну, посмотрю, как они там лежат? Все на месте… Ладно, бывай, товарищ, и чтобы у тебя тоже где-то кирпичики ладно лежали, чтобы посмотреть где было! – и исчез, будто растворился в безлунной ночи.

Виктор поднялся по гранитным ступеням и взглянул наверх. Огромное здание нависало над ним, словно парило в небе. В соседстве с дореволюционным теремком оно было словно столбик диаграммы на плакате, показывающий рост экономической мощи страны в сравнении с 1913 годом. Клетчатые ленты окон и застекленные двери излучали золотистый свет. Виктор потянул на себя бронзовую ручку.

Внутреннее убранство вокзала было под стать наружному. Огромный купол центрального зала был расписан панорамной картиной будущего, на котором нетрудно было узнать вид из-за Десны на нагорную часть Брянска в центре, видимо, в мае месяце. Место рынка, естественно, занимала набережная с парком, где в зелени деревьев частично виднелся купол будущего цирка, хотя, с другой стороны, также виднелся и собор, как-то включенный в планы перспективной счастливой жизни; передний план занимали фигуры радостных людей, а на заднем… Если картина точно повторяла панораму города, то на Покровской горе, над обрывом где-то в районе нынешнего памятника-ансамбля в честь тысячелетия Брянска, таяла в небе с розовыми облаками сталинская высотка, от которой с холма к набережной спускалась широкая лестница. Это что же, такую здесь хотели построить? Или будут строить? А может, Пересвета с Бояном как раз к ней же и хотят? И пушки Арсенала?

Виктор с некоторым ужасом понял, что конный Пересвет с Бояном даже очень хорошо будут смотреться на фоне высотки. Тут в репродукторах щелкнуло, и девушка объявила посадку на его поезд.

Выход к платформам тоже был через тоннели, что совсем не удивляло. Однако, когда Виктор выходил из дверей вестибюля перехода, глазам его открылось великолепное зрелище стройного, словно гончая, пассажирского паровоза, который выпускал столбы дыма и пара в ночную темноту и пронзал пространство лучом мощного прожектора. Огромные красные колеса с лоснящимися от смазки, словно от пота, дышлами, которые казалось, напряглись в мускулах перед дальним забегом, высокие щиты дымоотбойников, что плавными линиями сходили на нет к будке машиниста, котел, на котором, словно жилы, вздулись тонкие линии труб – все это создавало впечатление какого-то невероятно сильного и умного существа, созданного и укрощенного человеческой рукой. Картина была незабываемой, и она одна уже стоила того, чтобы хотя бы на пару минут сбежать в прошлое.

Взятые им билеты были в купейный. Виктор без труда нашел свой вагон – он, как и все другие в этом составе были окрашены в ярко-синий цвет с белой полосой по окнам – предъявил билет юной проводнице в форме с необычными, похожими на ложку, погонами, и сел в поезд. На сегодня спешить уже было некогда.