Любой, даже самый захудалый герой фильма или фантастического романа, равно как и нефантастического, в этих случаях бросается на пол. Виктор же повел себя совершенно пофигистски – быстро прошел в простенок и только там начал соображать, что происходит. Не готов он был здесь психологически к столь банальным и пошлым вещам, как покушение из пистолета с глушителем – а именно это картина происшествия ему и напомнила. Во-первых, после нападения на лабораторию 6-б он ждал каких-то экзотических посягательств, и вообще – что его пытаются похитить, а не убрать. Убрать его за эту пару дней сто раз можно было. Во-вторых – а почему в этой чертовой кассе, а не на улице, в парке, в темном переулке? Как жертва нападения неизвестных? В-третьих – у спецслужб масса возможностей все сделать чистенько, контактные яды например. Намазали ручку двери в общаге – и все, тихо скончался от сердечной недостаточности. А тут прямо как в нашем сериале про криминал, или про дележку собственности, или про любовь. У нас вообще почти все сериалы – бабло, мочилово и постель, а между всем этим какой-нибудь дурак с пестиком бегает.

С другой стороны, на улице его еще найти надо, а на вокзал он несколько раз заходил, значит, его можно здесь ждать. И это тоже логично.

«Ну и что дальше будем делать?» – спросил себя Виктор, полез во внутренний карман пальто и нащупал там дерринджер. Впрочем, толку от этого девайса здесь было никакого – и патроны холостые, и, если ворвутся через дверь от платформы, даже и с боевыми уложат. Огнестрельное оружие хорошо, когда оно в руках профессионала, имеющего навыки ведения боя, и при постоянной тренировке. Да и через окно снайпер уложит хоть с пистолетом, хоть без.

Стекла больше не бились. На лакированной раме белела свежая отметина с полуотколовшейся щепкой. Мимо Виктора, между колонн по залу в сторону выхода на Вокзальную промчалась женщина в железнодорожной форме с погонами – молодая, статная, рыжая и круглолицая. С улицы донеслись приглушенные вопли:

– Стой! Стой, бандит! Я тебя узнала! Держите его!

Спустя еще пару минут та же женщина появилась обратно, запыхавшаяся и встрепанная. Тугая грудь ее, словно пара вагонных буферов, гордо натягивала изнутри темную форменную шинель далеко вперед и пружинно покачивалась в такт шагам; голливудские дивы с силиконом могли удавиться от зависти.

– Вы видели? – возмущенно выпалила она Виктору, переводя дух. – Вы видели?

– Кого?

– А вот… – она что-то подняла с полу и подошла поближе. – Видали, что творят, бандиты?

На ее ладони лежала девятимиллиметровая пуля от «Макарова».

– Представляете, из рогаток ворон бьют! Во шпана выросла! А эту гадость за Десной на стрельбище выкапывают. Стекло, стекло разбили – перед самой кассой, на виду, во бандиты-то, анархисты! Детприемник по ним плачет! Вот вы, образованный человек, что вы скажете?

– Да, положение с трудными подростками тревожит… Слушайте, а у вас на дороге нет энтузиастов, которые хотели бы кружок железнодорожного моделирования организовать? Не всех, но хоть кого-то быть с улицы к полезному делу увели.

– Есть! Есть у нас двое товарищей и помещение им недавно дали в Доме Пионеров, это тут, у Профинтерна, знаете? Ребят уже несколько у них занимается, но ведь пока то, да се, у нас все стекла переколотят. Что же делать-то? Теперь клейстер надо заваривать, чтобы заклеивать, пока новые не вставили, а то дует…

– А у вас скотч… то-есть клейкая прозрачная лента есть?

– Есть! Вот правильно, ею залепить можно, а то прислали, а что с ней делать, пока не знаем. Спасибо! Вот что значит образованный мужчина.

Она повернулась и пошла в сторону окошка дежурного по вокзалу; со спины она точно так же являла собой оживший символ неукротимой силы природы и плодородия. За демографию с такими можно было не беспокоиться.

Виктор вышел на улицу вместе с потоком народа, хлынувшего из теплого зала ожидания к подошедшей мотрисе – такой же красно-желтой, как и та, что он видел на переезде у Стальзавода, с полуобтекаемыми квадратными головами, отблескивающими в косых солнечных лучах заваленными назад прямоугольниками широких лобовых стекол, с гофрами на бортах, что упирались по концам вагонов в широко раскрытые зевы автоматических дверей. В головных вагонах глухо рокотали на холостых оборотах харьковские танковые дизеля, внутри, в салонах, через окна виднелись мягкие, как в автобусах, кофейного цвета диваны, обтянутые текстовинитом. С шипением захлопнулись створки дверей, мотриса свистнула, пустила из выхлопных труб в небо два султана сизого дыма и резво покатилась в сторону Фасонки. Станция Орджоникидзеград вновь замерла в умиротворенном покое.

М-да. Тут, действительно, скорее из рогатки случайно уложат, чем киллеры. Ну что же ты со всем опытом следующего века сразу не просек, что пистолетная пуля так легко от деревяшки не отскочит, господин товарищ эксперт по самому себе? «Кто же вас лучше знает, кроме вас самих», так, кажется? Стоп-стоп. Что-то в этой фразе не так, а что – непонятно.

Виктор поднялся по узкой лестнице на переходной мостик; свежий ветер с Болвы обдувал его лицо, посвистывал в проводах фонарей освещения.

«Кроме вас самих». Ошибочка. Оговорился Ковальчук, правильно будет «кроме вас самого». Или оговорился, или сказал в духе такого старорежимного чинопочитания – но это вряд ли, чего ему перед Виктором так вдруг заискивать. Конечно, оговорился.

Или проговорился?

Или нас таких тут не один? «Кроме нас самих». Интересно, интересно. Нас самих кто-то еще есть. А может и вообще нас самих понаехало тут? И у всех хотят узнать про директиву «Атилла», а потом распределяют по отраслям?

Сойдя с мостика и прошагав наискосок стоянку перед автостанцией (радиорупор хрипловато отчеканивал римейк фокстрота «Еще одну чашечку кофе», пела, похоже Тамара Таубе под оркестр Бадхена), Виктор направился в сторону проходных, назло через два парка, мимо заснеженных кустов, где можно было спрятать целую роту киллеров. Подспудное чувство опасности, таившееся в нем все эти дни, прорвало войну эйфории, ему словно хотелось показать всем своим видом: «Ну, кто тут на меня первый? Вот я, видите?». Он лишь сдержал себя, чтобы, переходя улицу, не протаранить мирно следовавшую мимо «Ударника» колымагу, похожую на «Эмку», только на высоких больших рубчатых колесах: типа первого в мире комфортабельного внедорожника. И лишь когда он снова достиг противоположного выхода из парка возле Пушкина на кирпичной пирамиде, он устыдился этого минутного порыва и почувствовал себя Неуловимым Биллом из анекдота, которого, как известно, никто не ловит.

Его записку с некоторыми непринципиальными осмоловскими уточнениями уже перепечатали, и они с шефом остаток времени провели, выверяя текст и исправляя опечатки (текстовые редакторы все-таки великая вещь, подумал Виктор). Потом Осмолов подкинул Виктору еще несколько составленных им документов, и они вместе как-то необычно быстро даже для привыкшего ко всему Виктора кое-что уточнили, подправили и дополнили. Поскольку читатель, наверное, уже замучен разными производственными подробностями, то подробности горячего обсуждения, ход мыслей и разные идеи, мелькнувшие у обоих во время этого процесса, были безжалостно оставлены автором за рамками этого повествования. Особенно, если читатель сам читает эту книгу в оффисе или на какой-нибудь другой работе, то напоминать ему слишком часто про работу, даже пока не пыльную, было бы просто бестактным.

Короче, прокрутим время до того момента, когда Виктор вместе с Осмоловым снова выходят из проходных Профинтерна. Вот они идут вместе до Комсомольской, вот договариваются на вокзале Брянск-1 у ночного поезда, вот Осмолов идет на остановку трамвая на Куйбышева возле районной поликлиники, а Виктор идет по Комсомольской… нет, он не сворачивает к общаге, а почему-то идет по Комсомольской в сторону Почты.

Так, теперь вот с этого места и поподробнее.

Итак, это был вторник, 18 февраля 1958 года по здешнему календарю, шестой час вечера по московскому, и где-то минус два по Цельсию. Надвигались сумерки, закатное небо было затянуто легкой дымкой и в воздухе кружились редкие снежинки.

Виктор шагал мимо книжного к Почте. Легкая морозная свежесть разливалась в воздухе. Жизнь кружилась вокруг него веселыми турбулентными вихрями, звуча в ушах дуэтом саксофона и скрипки. Люди навстречу спешили по своим делам, как казалось Виктору, с сияющими лицами, словно у них был праздник или они все были влюблены. Шагалось легко, и даже пальто середины прошлого века, которое казалось Виктору по сравнению с современными куртками хоть и теплым, но несколько тяжелым, словно утратило свой вес и не стесняло движений. Гудки машин казались звуками тромбонов, звонки трамваев – колокольчиками, крики детворы, раскатывавшей ледяные дорожки на тротуарах, сплетались в какой-то многоголосый джазовый вокал. Он поймал себя на мысли, что ему просто хочется танцевать.

Кондитерский отдел дежурног гастронома встретил его плакатными призывами пить чай и кофе, а также перечислением несомненных достоинств бабаевского шоколада. Взгляд Виктора упал на витрину с тортами; среди круглых и продолговатых, как полено произведений кулинарного искусства, украенных кремом, шоколадной крошкой и желе, он заметил песочный, с рисунком в и корзины, полной белых и чайных роз. «Вот это то, что надо» – подумал он, пробил чек и поспешил с картонной коробкой на остановку трамвая.