Глава 8
ОХОТА НА НЕ ПОЙМИ КОГО
Когда стало ясно, что прямо сейчас вслед за Иниго поскакать в Лойолу всем кагалом мы не в состоянии, я просто выслал вперед себя двух стрелков с кошелем серебра, чтобы у родственников моего пажа были средства на нормальный уход за раненым. Дополнительно стрелкам дано задание: присмотреть там за всем до нашего приезда.
А сам с остальными присными остался ночевать в замке Дьюртубие.
Орденском замке. Ёпрть!
Первой появившейся опорной точке моего средневекового квеста. Хотя… Поздно пить боржоми, когда почки отвалились. Хватит играться в попаданца — это теперь моя жизнь в реале, и только. Настоящая жизнь, с которой совсем по-настоящему можно расстаться. Легко!
За ужином семейка барона, быстро насытившись, с извинениями слиняла увязывать узлы. Осталась за столом с нами только шевальересс Аиноа.
— Должен же кто-то в последний день представлять хозяйку, — заявила она, улыбкой проявляя на щеках симпатичные ямочки.
Я бы шевальересс не назвал красавицей, хотя девушкой она была яркой, нечто типа «няни» Заворотнюк. И так же, как той, Аиноа была крайне необходима ярко-красная губная помада, чтобы ее лицо, так сказать, проявилось, стало притягивать к себе взоры. Брюнетка, что тут поделать. Хорошо, что румянец на щеках у нее пока был свой, видно, что много времени она проводит на свежем воздухе. И загара не боится, хотя специально не загорает. Не будет такой моды еще полтысячелетия.
К ужину наша хозяйка переоделась в простое суконное платье, без дорогостоящих бархатов и парчи, но ладно скроенное по ее фигуре, не скрывающее ни тонкости стана без корсета, ни упругости груди. А вот ниже — не угадать за пышными юбками.
Это как раз то, что меня тут и напрягает — невозможность видеть женские ноги. В прошлой жизни за красивые ноги женщинам прощались многие изъяны во внешности. А тут извольте видеть только голову и руки до запястья. Так что вся концентрация мужского внимания направлена на лицо противоположного пола. И вот тут моя Ленка безо всякой косметики даст всем сто очков форы. Не говоря уже о том, что она природная блондинка с золотистыми волосами. Да и народный костюм при всей его закрытости больше подчеркивает формы, чем скрывает.
Аиноа, как положено брюнетке, была умна; по крайней мере — хорошо начитанна. Она знала, где находится Индия, и была в курсе поисков к ней морского пути. Оказывается, многие баски служили в португальском флоте навигаторами, штурманами, боцманами и даже капитанами. Ну, это для меня по большому счету вообще-то не новость. Я и раньше знал, что все капитаны кораблей Колумба и его лоцманы были басками. А Васко да Гама вроде как и сам баск. И первый совершивший кругосветное плавание, вопреки расхожему мнению, вовсе не Магеллан, а баск — Хуан Себастьян дель Кано, записанный в гербовой книге Кастилии как Элькано — чтобы его имя звучало не так плебейски. На его гербе король Кастилии и Арагона собственноручно начертал земной шар с девизом «Я первый обогнул тебя».
Элькано еще не родился, а мне не забыть бы, первым найти амбициозного картографа Колона, или Колумба, пока он не снюхался с Изабеллой Католичкой в Кастилии. Только вот кому поручить эти поиски, до сих пор неясно мне.
— Ваше величество, а что вы собираетесь делать с этой сеньорией, как командор ордена? — это опять Аиноа.
— Для начала открою картографическую школу в Сибуре.
— Почему именно ее?
— Потому что, милая шевальересс, мир стоит на пороге больших открытий. Мы только-только оторвались от берега в наших плаваниях по океанским водам. Совсем недавно стали доступными для моряков астролябия, буссоль и октан, позволяющие по таблицам античного грека Птолемея определять местоположение корабля только по звездам и солнцу, вне видимости каких-либо берегов. А для этого нужны хорошие морские карты. Чем точнее, тем лучше.
— Вы видите Наварру морской державой, ваше величество?
— Не просто морской державой, а великой морской державой. Что вполне возможно, опираясь на многовековой мореходный опыт басков и обучивших их этому мурманов. Османы перекрыли нам торговлю с Китаем и Индией. Это вызов для Европы. Тот, кто первым найдет обходной морской путь в эти страны, сказочно обогатится. Но пока только Португалия делает реальные шаги в этом направлении.
— Это очень далекое будущее, ваше величество. Я состариться успею, — огорченно проворковала девушка.
— «Дорогу в тысячи лиг можно пройти только тогда, когда сделан первый шаг», — ответил я ей древним китайским изречением, не то Конфуция, не то Лао-цзы.
— А какие у вас планы на завтра? Я так поняла, что вы не уедете утром из замка.
— В моих планах на завтра — вас поцеловать, прекрасная шевальересс, — улыбнулся я.
— Ваше величество, хоть вы и рей, но я порядочная девушка. — Глаза ее стали метать молнии.
— И ты разве не поцелуешь меня после того, как принесешь мне клятву верности и дашь обеты оммажа? — поднял я правую бровь.
— Ой, ваше величество, вы меня напугали. Извините меня, но я подумала, что вы хотите меня совратить.
— Интересная мысль, — ответил я, притворяясь, что до сего момента ничего такого и не думал, занятый делами государственной важности.
Девушка зарделась и закрыла лицо ладонями, проговорив с обидой сквозь пальцы:
— Вы меня смущаете, ваше величество. Нехорошо это.
— Для кого нехорошо? Для меня? Но вы просто расцветаете на глазах, когда краснеете. А я вами любуюсь. Почему это для меня нехорошо?
Но тут дю Валлон заставил Аиноа покраснеть еще гуще.
Подвыпивший шут, развлекая мою свиту, поднял на пару тонов звук своего голоса, так что его стало слышно в самом дальнем углу трапезной залы:
— Так вот: сын и спрашивает отца перед свадьбой, как узнать — жена тебе девственницей досталась или нет? А тот отвечает: ты, мол, внимательно смотри — растеряется она в постели или нет. Если растерялась — значит, точно целочка. А наутро он сына и спрашивает: ну как молодка твоя, ночью растерялась? Еще как растерялась, — с радостью вещает ему сын. — Подушку вместо того, чтобы под голову — под задницу засунула!
— Кум, ты потише там давай, а то смущаешь нашу даму, — высказал я свое недовольство. — А она — единственное украшение нашей компании.
Вот гадский поэт, такой тонкий флирт мне обломал…
— Ни разу не ставил себе такой цели, куманек, — отвлекся от своих собутыльников шут. — Я просто работаю, когда вы все пьянствуете.
За столом сидел весь бомонд нашего отряда, разве что из амхарцев один Гырма. Остальные с закатом ушли спать, согласно своему уставу.
Мастеровых, когда решили накоротке скататься в де Люз, мы оставили в Биаррице — чего им мотаться с места на место и обратно. Заодно и заданий им оставили по мелочи, чтоб праздностью не страдали. Никто не предполагал, что мы тут так задержимся.
Дон Саншо и его люди там же остались. Одноглазый хотел что-то свое перетереть с мурманами, а я взял, и старших у мурманов с собой увез. Подлянка, сэр. А ты согласуй заранее свои планы с моими, и все будет тип-топ.
Старшего Базана я оставил в Биаррице сам. Ему же нужно было не что-то там наскоро состроченное, а одеться так, чтобы в Сеговии на королевском приеме не стыдно показаться. Обувь еще — дело совсем не скорое в изготовлении этого века.
Душу грело еще то, что мастеровые Байонны охотно брали у меня векселя вместо серебра. И это «ж-ж-ж» неспроста.
Заодно в дороге мне обдумать надо: слать ли мне с Базаном письмо к Изабелле Католичке или нет? И вообще — слать послание им с Фердинандом Арагонским по отдельности или вместе? И о чем писать вообще? Так что пусть Базан пока промаринуется под благовидным предлогом заботы о его же благе. Дорого мне обходится эта графская семейка. А когда внешняя разведка была дешевой? Тем более когда фигуранта ведут втемную.
Или с дипломатией подождать до моих коронации и елеопомазания, когда я смогу со спокойной совестью именовать себя «Божьей милостью…», а ее — «Дорогая сестра»?
А Гриня снова пропал с глаз. Сам. Я даже подозреваю, с кем пропал. Ходил там один мастеровой по замковому двору как в воду опущенный. Ревнует жену, а в драку лезть не смеет.
После моего окрика компания за столом стала вести себя тише, а то и вовсе, прихватив кувшинчик, по двое испаряться в двери, стараясь при этом стать незаметными.
Аиноа справилась со смущением и уже не скрывала лицо в ладонях, да и дышать стала ровнее.
— Ваш шут всегда такой грубый, ваше величество?
— На то он и шут, — ответил я с философской ленцой. — Но не все так очевидно, как кажется, ма шери. За этой грубой вывеской скрывается величайший поэт нашего времени.
— Так уж и величайший? — не поверила мне девушка.
— Я ему обещал в течение года издать книгу его стихов. Вы будете первой, кто получит эту книгу с его автографом и посвящением лично вам, я позабочусь. Ваши потомки будут этой книгой гордиться.
— Странные вещи вы говорите, ваше величество.
— Удивляюсь я, как же вы со столь тонкой и трепетной организацией души общаетесь со своими латниками, шевальересс, — не удержался я от подколки.
— Мои латники при мне не употребляют таких слов, — гордо заявила рыцарственная девушка.
— А на смотре они ставили ваш шатер далеко на отшибе от остального лагеря? Чем мотивировали?
— Тем, что там стал плохим воздух.
— Что сказать? Молодцы они у вас. Кстати, почему их нет радом с вами?
— По своим хуторам хозяйством занимаются. Со мной только паж. Мне достаточно.
— И вам не страшно так разъезжать по округе? Фактически в одиночку.
— А кого мне бояться на своей земле или земле своего отца? К тому же мой лук и стрелы всегда со мной.
— Хотел бы я посмотреть на вас в деле.
— Ваше величество, пока я еще сама себе хозяйка, осмелюсь до того, как принесу вам вассальные клятвы, пока еще мы на равных, как сеньоры, пригласить вас к себе на охоту в горы. Тут недалеко. Тут все недалеко.
— Кто на кого будет охотиться? Вы на меня или я на вас. — У меня появилась снова тема для флирта.
— Нет, ваше величество. Мы оба будем охотиться на лань. Надо же чем-то кормить такую ораву в шато. — И прямо посмотрела мне в глаза.
Верю, верю… На лань так на лань. Хотя сама Аиноа своим гибким станом и миндалевидными глазами — карими в фиолетинку, очень и очень похожа на грациозную телку лани. Возможно, все эти мои скабрезные мысли «про телку» столь явно проявились на моем лице, что не остались безнаказанными.
— А при случае можно и козла завалить, — продолжила свою речь шевальересс, все так же невинно и прямо смотря мне в глаза.
— Какого козла? — вырвалось у меня непроизвольно.
— Горного. Круторогого такого.
И она сделала несколько круговых вращений ладонью рядом со своим виском.
Ай да девонька! Один — ноль в ее пользу в словесных кружевах.
Чую, что шевальересс надо мной просто издевается. Умно, тонко и хрен подкопаешься к двусмысленности. Расслабился я тут на простых бабах. А эта штучка феодальная, прежде чем дать, все мозги затрахает.
Ладно. Не очень-то и хотелось. У меня своя Ленка есть в восемнадцати километрах всего. Проста и безотказна как трехлинейная винтовка. Чтобы ее в койку уложить, не надо мне никаких особых танцев с бубнами.
— А вы, шевальересс, очень чисто говорите на эускара, откуда такие знания? — поменял я тему.
— Бабушка, — коротко ответила девушка.
— И писать по-васконски умеете?
— Да, ваше величество, но…
— Что «но»?
— Это вряд ли можно назвать грамотностью, по сравнению с кастильяно. Я уже не говорю об окситане.
— Почему такое уныние?
— Просто каждый пишет на народном языке, как ему вздумается; нет правил, нет грамматики. Общее только одно — латинский алфавит. Поняли твою записку и… слава богу.
— Вы любите свой народ?
— А что, есть люди, которые не любят свой народ? — удивленно ответила девушка.
— Ваш отец, например.
— Не судите его строго, ваше величество, ему часто пеняли на турнирах, что наш род не имеет чести, так как с легкостью меняет государей, держась за этот кусок старой римской дороги, который ни объехать ни обойти. Все эти железные горшки, — она обвела рукой трофеи на стенах, — когда-то венчали глупые головы насмешников. Двое из них на турнире отдали богу душу.
— Ненавижу турниры, — вырвалось у меня, — мой отец погиб на турнире, когда я еще из младенческого возраста не вышел.
— Соболезную вам, ваше величество.
— Простите, шевальересс, я вас перебил, а это не куртуазно. Продолжайте, мне интересно то, что вы рассказываете.
Мне действительно было интересно. Такую информацию от своего окружения я не получал. А в моем случае информация о феодалах доставшейся мне страны не могла быть лишней по определению.
Девушка посмотрела мне в глаза и переспросила:
— Действительно интересно?
Я кивнул головой, и она продолжила:
— После того как отца посвятил в кабальеро сам руа франков… отец стал чересчур гордым, и многих этим задел. Он не выдержит насмешек над собой после очередной смены сюзерена. Поэтому и решил уйти в никуда… Уповая только на милость своего монарха. И собственную гордыню.
— А вы остались… — оборвал я вопрос, ожидая, что сама девушка ответит.
— А я никогда не была вассалом руа франков, ваше величество. Я была вассалом отца, который был прямым вассалом руа Луиса. Вы приехали, спихнули отца с земли, и теперь нет у меня сеньора. Но мне нравится мысль, что я буду прямым вассалом рея Наварры. Вас, ваше величество. Ваши прямые вассалы получают меснаду, что мне очень не помешало бы.
Вот так вот, ничего еще не было, только за руку взял, а девочка уже меня доит. Учиться у нее надо…
— Боюсь вас разочаровать, шевальересс.
— В чем?
— В том, что вы будете прямым вассалом рея Наварры.
Девушка явно огорчилась, но арсенал манипулятивных приемов у нее был просто бездонным.
— Я никому не принесу оммажа, кроме вас. — Голос у шевальересс стал взволнованным.
Какие-то планы я ей все же обломал.
— Обещаю, что завтра вы принесете обеты именно мне, но не как рею Наварры, а как командору ордена Горностая. Ваша клятва верности будет принесена всей командарии ордена, а мне уже вторично, как его должностному лицу. Сменится командор у ордена, но это не отменит вашей клятвы верности самому ордену. Впрочем, вы еще имеете время передумать и отправиться вместе с отцом в Шампань. У меня там найдется еще не одна отдельная сеньория, чтобы обменять ее на вашу. Если вы захотите, эти земли будут находиться в другом виконтстве, нежели барония вашего отца.
— Значит ли это, что я не буду получать меснаду? — настаивала шевальересс на своих меркантильных интересах.
— Не будете, — подтвердил я ее худшие опасения. — Но у меня для вас есть должность в ордене. Вы станете шевальер ордена и кастеляном этого шато. Нашей хозяйкой. Вы же здесь все и всех знаете, не так ли? И доход у вас будет больше, чем меснада от рея. Так что вы ничего не теряете.
— Я должна буду дать обет безбрачия? — Задумчивая вертикальная морщинка прорезала ее чело.
— Нет, — поспешил я ее успокоить. — Наш орден — светский. Не монашеский. Но у меня есть к вам неприличный вопрос, сеньорита, но как будущий ваш сюзерен я вправе его задать. Почему вы до сих пор не замужем?
— Потому что дважды я уже сказала перед алтарем свое твердое «нет». Мне не нравились те люди, за которых хотел меня выдать отец. А потом я стала сама себе сеньором.
— Ждете принца на белом коне? — наступил я на вечную девичью мозоль.
— Нет, ваше величество, — спокойно ответила Аиноа, — я трезвомыслящая девушка и знаю, что принцы женятся на землях, а не на женщинах. Той земли, что есть у меня, принцу будет мало. У меня скромные желания. Я хочу выйти замуж за того, от кого захочу рожать детей. И обязательно за баска.
На охоту выехали из замка при свете факелов, едва только на востоке посерело небо над горами.
Кавалькаду составили Аиноа, ее паж, я, Филипп, Микал, Марк и Гырма. Я предпочел бы поехать и без двух последних, но моя невнятная пока еще служба безопасности пообещала вообще закрыть ворота и никого никуда не выпустить. Пришлось продавить минимум охраны. А то увязывались за мной амхарцы всем автобусом. И еще Ллевелин навязывал десяток своих лучников.
Помогла Аиноа, заявив, что в ее ущелье безопасно. Оно не проходное и чужие там не ходят. И что это совсем недалеко.
Лишних лошадей с собой не брали. Так, пару вьючных мулов, на которых собрались привезти обратно охотничью добычу. Не на себе же ее тащить?
Аиноа со своим пажом ехали впереди, указывая дорогу, хотя чего там было указывать — хорошо накатанная колея от повозок отходила в сторону гор от мощеной римской дороги и была отовсюду хорошо видна. Эта колея слегка петляла среди дубового леса, редкого, солнечного, почти без подлеска. Настоящая дубрава. Парк, а не лес.
Безлюдной эту местность также не назвать. То тут, то там мелькали среди деревьев серые юбки крестьянок, собирающих желуди в небольшие мешки, больше смахивающие на наволочки. Их двуколка ожидала на обочине. Глухой плетеный короб на треть был заполнен собранными желудями. Никакого тяглового животного рядом не было видно.
Я дал шенкелей Флейте и через пяток шагов оказался бок о бок с гнедой кобылой шевальересс.
— Аиноа, для чего ваши люди собирают желуди?
— Свиней кормить, ваше величество.
— Не легче ли свиней просто пасти в этих лесах, как это делают в Англии?
— Может, и проще. Только у меня для этого мало людей. Основная наша скотина — овцы. Пока пастухи гоняют отары по летним пастбищам, их жены выращивают свиней на продажу. В первый месяц зимы часть свиней заколют, ноги засолят, а затем закоптят в холодном дыму и продадут мурманам. Остальное мы съедим сами на встречу Олентцеро и на Рождество. Что не съедим — то засолим уже в бочках и солонину опять-таки продадим мурманам, чтобы им было чем питаться в море.
— Олентцеро? — переспросил я, услышав незнакомое мне имя.
— Да. Олентцеро — это такой древний бог, который приносит в наши края зиму. И если его не умаслить, то зима будет суровой и скот падет. На встречу Олентцеро у нас устраивается целый карнавал и пир горой.
Так вот ты какой, васконский Дед Мороз. Однако…
— А как же пост? — спросил я недоуменно.
От моих исторических штудий у меня отложилось, что баски — рьяные католики. В отличие от гасконцев.
— С приходом Олентцеро любой пост кончается, — засмеялась Аиноа.
— А как ваш падре к этому относится?
— А он что, не баск разве? Тем более что от прихода Олентцеро до Рождества ему всю неделю прихожане дарят подарки.
Женщины вышли к дороге, поклонились нашей кавалькаде, не выпуская из рук свои мешки с желудями.
Аиноа махнула рукой, и они, выпрямившись, стали ссыпать желуди в двуколку.
— А телегу они потом сами потащат в гору? — пожалел я баб.
— Зачем? — удивилась девушка. — Кто-то поехал на рынок в Сибур или Уррюнь. На этом месте оставил повозку, а товар перевьючил на осла. Расторговавшиеся на рынке, на обратном пути, снова впрягут осла, сложат в двуколку то, что наменяли в городе, и дотянут ослики ее до дому вместе с собранным урожаем желудей. Расплатятся с хозяином животного теми же желудями. На следующий день другой сосед едет на рынок — и так пока все не отработают на взаимопомощи.
— Они и на вас собирают желуди?
— Нет, ваше величество. Я в оброк получаю уже готовые ветчину и хамон с одной задней ноги каждой свиньи. До лета хватает.
— Свиней могли бы пасти подростки?
— Дети собирают ягоды, орехи и прочие дары леса в горах. За тот же сушеный шиповник моряки платят дороже свинины. Если на вес считать. Еще хмель собирают для мурманов, и они варят из него свое пиво.
Слово «пиво» девушка произнесла с некоторым омерзением.
— Но тут вы не правы, шевальересс: пиво, да еще под правильно закопченную рыбу — это очень вкусно.
— Пиво — грубый напиток. По мне, ваше величество, так нет ничего лучше нашего сидра или легкого белого вина, если под рыбу. — В ее тоне читалась некоторая ехидца.
Дорога приняла заметный уклон вверх, горы как бы приблизились и стали выше. Дубовый лес сменился ореховым с вкраплениями бука, граба и каштана, активно желтеющих, в отличие от дубов. Наступала самая прелестнейшая пора года — золотая осень, которую я очень любил и в прошлой жизни. От восторга даже перевел на васконский Пушкина:
Унылая пора, очей очарованье,
Приятна мне твоя прощальная краса.
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и золото одетые леса…
— Мне говорили, что вы поэт, ваше величество, — откликнулась Аиноа на мой экзерсис.
Сказала она это без какой-либо оценки. Так, факт констатировала. Интересно, кто из моих успел ей об этом настучать?
— Да что там, какой поэт, корявенькие вышли вирши, — обозлился я на себя за то, что не мог адекватно перевести музыку великого русского поэта на эускара. Не та фонетика. Смысл стихов я передал, а вот магию звуков — нет.
— Зато какой экспромт, — польстила мне девушка.
«Да, — подумал я, — нет ничего лучше хорошо подготовленного экспромта».
Чаще стали попадаться видимые с дороги фермы с отвоеванными у леса и расчищенными полями вокруг них. Большинство полей успели уже убрать, и они желтели стерней.
Попадающиеся нам навстречу крестьяне с улыбками кланялись своей сеньоре, желая ей благословения Девы Марии. А по нам — так, вскользь мазнули глазами, и ладно. Было заметно, что свою госпожу крестьяне искренне любят.
Весь путь занял у нас три часа, судя по солнышку.
От кавалькады отделился паж шевальересс и быстрым галопом ускакал в сторону вильи. Или Кастро? Или пуэбло? До сих пор не разобрался, какая между ними разница. Это у нас все просто: есть церковь — село, нет — деревня. А тут — большая куча самых разнообразных нюансов.
Не доезжая основного селения сеньории, кавалькада свернула в горы вдоль небольшой, но быстрой речки, которая музыкально журчала среди крупных камней на дне ущелья. И еще более получаса мы били копыта лошадям по окатанным весенним половодьем голышам. Склоны ущелья сходились с приличным уклоном, поросшие густым колючим кустарником, похожим на крымскую ежевику. Выше кустарника росли сосны и пинии.
И тис.
Надо будет обратить внимание Ллевелина на этот ресурс, очень важный для изготовления больших валлийских луков.
Довольно скоро нас догнал паж Аиноа в сопровождении трех конных егерей. Их сопровождали две огромные лохматые собаки бело-палевого окраса. Я даже их породу вспомнил — пиренейская горная собака. У нас на весь город такой лохматый телок всего один был. И к нему даже из самой Москвы привозили сук вязать. По сравнению с этими собачищами кавказская овчарка — дворовая шавка. Вообще-то это тоже овчарка, волкодав, но «пиренейская овчарка» — это отдельная порода: мелкая, симпатичная, с живым темпераментом; потому этих великанов без претензий обозвали горными собаками, чтобы не путать. Так что в Пиренеях овчарки овец пасут, а спокойные горные волкодавы всех охраняют.
Егеря привезли нам завтрак. На всех. Быстро оборудовали бивуак рядом с глубоким ручьем. И накрыли «поляну» на плоском валуне. По их сноровке чувствовалось, что этот камень не первый раз служит дастарханом. Завтрак как завтрак. Ничего особенного: козье молоко, четыре сорта сыра, хамон, ноздреватый серый хлеб, виноград, яблоки и груши. Но тем, кто спозаранку всего-навсего выпил только кружку колодезной воды, это роскошный пир.
Когда мои негры, взяв котелки, пошли для нас за водой для умывания, Аиноа, оправляя юбку, спросила:
— Давно мучаюсь любопытством, ваше величество, а почему эти ваши арапы такие разные на вид?
— Может, потому что голубоглазый — нобиль, — попытался я пошутить.
— Нобиль? Инфансон? — удивилась девушка.
— Теперь да, а дома он вообще рико омбре, — ответил я.
— Вот за такого синеглазого я бы вышла замуж, — выдала Аиноа неожиданную сентенцию, глядя вслед худой фигуре Гырмы.
Женщина есть женщина. Вчера только клялась, что выйдет замуж исключительно за баска, а с утра уже на экзотику потянуло.
— Увы, милая шевальер, это невозможно, даже при всем моем содействии — он монах.
— Монах? — округлила девушка красивый ротик. — Но он же кабальеро!
— Госпитальеры — тоже кабальеро, но и монахи одновременно.
— Откуда столько негрос омбрес в вашей свите?
— Все просто, шевальересс. Я освободил их из сарацинского плена. Домой они вернуться не могут. Их земля далеко на юг за морем, за Египтом и Суданом. А там живут их злейшие враги — такие же черные на лицо поклонники Магомета. Так что теперь они как бы посольство от ордена Антония Великого при ордене Горностая.
После завтрака прошелся за валуны, в кустики лещины, лишнюю воду из организма отлить, затем решил сполоснуть руки в ручье, но неожиданно поскользнулся и плашмя ушел под воду всей тушкой. Берега у ручья были крутые.
Встал, уперев ноги в дно ручья, с зажатым в руке булыжником, захваченным машинально с этого дна. Я со злостью зашвырнул каменюку на берег, где тот раскололся о валун.
Воды в ручье мне было по грудь.
Поохотился, ёпрть!
Аиноа взвизгнула почти на ультразвуке.
Микал с Марком налетели, выдернули меня из воды, стащили с меня насквозь мокрую одежду и обувь, а Гырма отдал мне свой синий шерстяной плащ — наготу скрыть и согреться. Вода в ручье была очень холодной.
И аккуратно меня усадили у валуна на солнышке, которое хоть и светило ярко, но уже не очень-то грело по зрелой осени.
На соседнем валуне Микал раскладывал на просушку мои выжатые тряпки.
Филипп протирал мое оружие от воды.
Марк зверски вращал глазными яблоками и, выкрикивая непонятные нам слова, искал того злобного горного духа, который скинул меня в воду. С явным намерением прибить его своим топором. Потом, спохватившись, стал истово креститься и шептать что-то вроде «Отче наш» на жуткой латыни.
Что-то мешало мне нормально сидеть. Стуча зубами, приподнявшись от земли, я вынул из-под собственной задницы черный камень. Тот самый, который сам же кинул из ручья. На свежем сколе камень искрил под солнцем голубовато-белыми зайчиками. Фактура его была очень характерной. И очень знакомой.
В руке у меня был зажат кусок антрацита.
Наверное, только зубная дробь помешала мне повторить вопль радости североамериканского индейца в исполнении Гойко Митича. Учитывая, что буквально рядом, в окрестностях Бильбао, есть залежи богатой железной руды, — это был божественный подарок судьбы. Полное решение энергетического вопроса. Антрацит — он же, как и кардиф, самый жаркий энергетический уголь. И хотя сам по себе он не лучшим образом коксуется, но мы на этом перетопчемся, потому как местные руды содержат до половины металла. И обходятся тут без домен, прямым восстановлением железа из руды. А «свинская железяка» — чугун, тут всего лишь отход производства, а не первый передел. Значит — предельно дешев.
Я погнал Филиппа за горячим красным вином, а сам сидел, привалившись к валуну, и с дурацкой улыбкой гладил кусок угля. Не-е-е… это просто оргазм.
— Ваше величество, с вами все в порядке? — спросила Аиноа с легкой ревностью.
Шевальересс присела на корточки рядом со мной, протягивая мне еще один плащ — уже свернутый для удобства моего седалища.
— Все в порядке, Аиноа. Просто я радуюсь тому, что ты теперь будешь богата.
И показал ей кусок антрацита на ладони, как драгоценность.
— Ой, да кому он нужен этот горючий камень, кроме как пастухам зимой отогреваться в кошарах. — Девушка презрительно выпятила нижнюю губу.
— Так он тут встречается не только в этом ручье?
— Тут его мало, — ответила мне шевальересс и подозвала егеря.
Егерь, повертев в руках кусок угля, с достоинством сказал:
— Сеньора, больше всего этого бросового камня в левом отроге ущелья. В одном месте так целый пласт выходит на поверхность. Но там охота плохая.
— Там есть быстрый и мощный ручей, на который можно поставить водяное колесо? — спросил его уже я.
— Даже не один такой ручей там найдется, ваша милость.
— Мы едем туда, срочно, — приказал я.
Но тут подбежали Микал и Филипп с котелком горячего недоглинтвейна и кубками в руках.
— Хоть согрейтесь сначала, сир. И подождите, пока ваша одежда высохнет. А то так и до беды недалеко, — захлопали вокруг меня крыльями эти наседки.
Я пил горячее вино из оловянного стакана и смотрел, как аккуратно пьет мелкими глоточками глинтвейн Аиноа, облизывая пухлые губы остреньким язычком.
А на душе у меня ангелы пели. Классические такие ангелы, в длинных кружевных ризах; распластав большие перьевые крылья, виражащие меж зеркально блестящих пушек, мортир и гаубиц, они бряцали медиаторами по струнам лир и цитр марш Великой армии Буонапартия, а эроты и амуры в балетных пачках им подыгрывали на флейтах, одновременно изображая танец маленьких лебедей на облаке. Красномордые рогатые черти на дальнем плане в такт им колотили по большим турецким барабанам. И длинноногие девочки в гусарских доломанах и мини-юбках устраивают канкан-парадиз вслед за тамбур-мажором, крутящим бунчук в брейк-дансе на ходу. В конце торжественно бухали в небо мортиры, больше похожие на корабельные зенитные орудия. И рушились стены Иерихона безо всякого тайного акустического оружия древних евреев…
Вывалился обратно в действительность и услышал расстроенный голос Филиппа:
— Не надо его сейчас трогать, донна, боже упаси. После того как у него появляется такое выражение на лице, он обязательно придумывает что-то необычное. Лучше согрейте еще ему вина. А то он еще дрожит от холодного купания.
— Аиноа, поохотиться нам сегодня не получится, — улыбнулся я виновато, найдя глаза девушки. — Давайте отпустим на охоту молодежь. А сами с одним егерем посмотрим то левое ущелье. Это очень важно и для меня и для вас, поверьте мне.
Обратно навьючили мулов хорошей добычей. Три бычка горной лани и один круторогий козел, похожий на кавказского архара. Хоть я и не думал охотиться, а козла все же подбил. Так само вышло. Я собирался садиться в седло, когда это животное вскочило на утес в двадцати метрах от нас. А перед глазами у меня замшевый чехол аркебуза, прикрепленный к седлу. Ну и… Медленно вынул я этот пулевой арбалет и, прячась за лошадиным туловищем, натянул тетиву рычагом, молясь, чтобы та не заскрипела громко. Не спугнула такой крупный экземпляр. Вынул из лядунки и вложил в паз на ложе круглую свинцовую пулю.
Погладил Флейту, уговаривая ее чуть-чуть постоять не двигаясь.
Положил аркебуз на плечо и, опирая оружие на седло, прицелился и выстрелил.
Аиноа, ее егерь и Марк застыли, глядя то на меня, то на это гордое животное, которое как бы демонстрировало нам себя — смотрите, какой я красивый! Я тут главный! И неуязвимый.
Пуля попала козлу точно по рогам, хотя целил я под лопатку.
Контуженное животное свалилось к подножию утеса, а там уже Марк с диким воплем в три прыжка подлетел к этому пиренейскому архару и одним ударом секиры снес тому голову. Потом поднял голову козла за рога и что-то торжественно выкрикивал на своей дикарской мове. При этом потрясая отрубленной головой, с которой на его лицо обильно капала ярко-алая кровь. Зрелище было не для слабонервных. Но таковых среди нас и не нашлось.
Наоборот. Все наперебой поздравляли меня с удачным выстрелом.
Козлиный рог удар свинцовой пули выдержал просто прекрасно, даже не треснул. Что напомнило мне раскопанные мной на Кубани доспехи сарматского катафрактария из срезов конских копыт. Так вот такую бронепластину, выточенную из копыта, даже топор со всей дури не брал — отскакивал. Всем хороша такая броня, лучше железной, только очень тяжелая.
Я решил не заезжать в Эрбур, несмотря на гостеприимные зазывы шевальересс, а устроить перекус на том же самом месте, где завтракали. Заезд в манор как пить дать отнял бы много времени, а у меня, после находок в этом ущелье еще и халькопирита, такой роскоши уже не было. Надо быстрее возвращаться, отдавать необходимые приказания и рассылать гонцов.
Заодно требовалось отмыть там от крови Марка в глубоком ручье. Не хотелось бы им пугать новообретенных подданных.
За полдником, не называть же это обедом, взял с егеря слово, что он мне презентует щенка из первого же помета горного волкодава. Понравились мне эти собаки спокойствием, выдержкой и прекрасным послушанием командам.
Заговорили о собаках вообще и о применении собак в бою — я в прошлой жизни об этом не только читал, но и гравюры видел. На что егерь авторитетно сказал, что его волкодав, конечно, хороший сторож и охранник, но на бой в доспехах лучше всего посылать собак из Бордо. Они массивнее, и их там специально этому обучают и одевают в доспехи, почти что рыцарские. А боевые бордоские псари нанимаются целыми командами к тем, кто хорошо заплатит.
— Могучие у них собаки, сир. — Он к тому времени прекрасно просек, что имеет дело далеко не с инфансоном. — Лошади ногу с первого раза перекусывают. А уж как пехтуру гоняют, любо-дорого посмотреть.
— А ты сам, отец, воевал? — полюбопытствовал я.
— А как же, сир. Боялись бы меня браконьеры, если бы я не отвоевал в свое время? И домой при этом вернулся целым. У сеньоры Аиноа все егеря — ветераны. А старый Хаиме — так еще с франками в Нормандии повоевать успел, а потом с англичанами на стороне франков. У наваррского рея в стрелках. Потом уже здесь гонял шайки рутьеров, оставшихся без контракта. Он тут всех нас стрелять из арбалета научил. И мужиков и баб. Так что в наши ущелья давно уже никто не лезет.
Когда спустились в приморскую долину, навстречу нам неторопливо гнали стадо высоких красно-рыжих коров с огромными широко расставленными рогами, напоминавшими валлийский лук. Я как представил такого бычару на корриде, и мне сделалось дурно. Потому что из тех черных безрогих бычков, что выставляют на убой на арену в двадцать первом веке, можно из троих слепить одну такую красную корову.
Так под жалобное мычание коров, требующих дойки, и вернулись всей кавалькадой на старую римскую дорогу к замку Дьюртубие.
Замку ордена Горностая.
