Глава вторая

Бесконечная, серо-желтая, утрамбованная бесчисленными колесами и копытами, вьющаяся среди первозданного леса дорога сводила с ума. Она, безусловно, улучшила свое качество после того, как мы отъехали от города. Обычное дело, чем меньше ездят, тем лучше дорога, но разнообразней не стала. Если первый день дороги пролетел почти незаметно, переправа, с Сулимом байки травил, обдумывал, как гонцов перехватить, обсуждал с ним детали операции, время летело. Затем, передав Ивану, что Сулим просит подъехать, занял его место. Вернувшись назад, Иван, бросая подозрительные взгляды, отправил меня обратно к Сулиму. Причины его подозрительности стали понятны, когда Сулим рассказал мне некоторые детали.

— Ты, Богдан не серчай, но я поведал Ивану, что сам надумал поляков побить. Как того сучонка с задертыми усами углядел, так и надумал. В плечи нас со двора выталкивал гаденыш, а что при этом языком своим паршивым говорил, так я того никому не скажу. Обещал я ему, что встретимся мы с ним еще, но сам не верил, что так скоро встречу ту Господь мне подарит. Ничто Богдан, недолго терпеть осталось, пристал Иван на эту задумку, как мы говорили, так и делаем. А то, думаю, Иван злой на тебя, что ты в походе языка свого на привязи не держишь, как тебя упомню, так и откажется.

— Добре сделал, что не говорил, а мне чего серчать, за то лишней доли не положено. Да и вместе мы то задумали, так что не думай о том.

Все вопросы были решены, до вечера я занимался тем, что обматывал толстый наконечник тупой стрелы несколькими слоями домотканого полотна и тщательно зашивал концы, пытаясь добиться того, чтоб нигде ничего не топорщилось. Даже при стрельбе на небольшом расстоянии это может существенно отклонять стрелу от заданной траектории. Потренировавшись вечером, уже на постоялом дворе, вдали от любопытных глаз, как летает моя модифицированная стрела, понял, что с десяти — пятнадцати шагов не промахнусь. На том весь запас возможных дел исчерпался, и единственное что удалось занять, это руки. Выбрав из нашей коллекции оружия самый мягкий лук, если это слово можно применить к этой негнущейся деревяшке, стал его пользовать в качестве эспандера, ну а когда не было сил сгибать лук, рубил саблями с двух рук ветки потоньше.

Голова осталась полностью незанятой, и волей, неволей, пришлось обдумывать два факта тревожащих своей неправильностью и непривычностью. Первое, это совершенно легкомысленное поведение на базаре. Причем на Богдана свалить вину никак не получалось, вспоминая детально ситуацию, невозможно было не вспомнить легкую тревогу, которую излучал Богдан, и от которой я отмахнулся, продолжая громогласно рассказывать потешную, как мне тогда казалось, историю.

Рассматривая ситуацию с разных сторон, никак не мог найти причин такого своего увлеченного занятия ерундой. Конечно, заниматься идеологической и рекламной работой важно и нужно, но откуда взялась эта самозабвенность, когда ты перестаешь реагировать на внешние факторы? Никогда мне не нравилось быть в центре внимания и развлекать компанию потешными историями. Я с удовольствием принимал участие в разных посиделках, но всегда в компании находился человек, который становился заводилой, и никогда это место меня не привлекало. Видя, что ключей к пониманию этой сцены не наблюдается, перешел ко второму факту, который меня тревожил не меньше. После того как мы вышли с ныне покойным паном из северных ворот, и пошли в лесок, я, конечно, уговаривал его одуматься. И если бы, случись такое чудо, он согласился, я бы вздохнул с облегчением, с удовольствием выпил бы с ним мировую.

Но это не объясняло того равнодушия, с которым я убивал пленных. Понятное дело, что их необходимо было убить, другого выхода, после того как был начат бой, не было, но почему не было никаких ощущений, как будто тренировался на манекенах в специальном зале, куда нас один раз, по блату, удалось провести нашему инструктору. Зацепившись за это слово, начал думать, а воспринимал ли я их как живых людей во время нашего общения? Порывшись в своем сознании, вынужден был констатировать, что нет, не воспринимал.

Поставленный вопрос поднял более широкую проблему, а как я воспринимаю окружающих меня людей, кто они для меня? Надолго задумавшись над этим, перебирая в памяти ощущения и события, все что происходило и мои реакции, пришел к неутешительному выводу, объяснившему частично и первый вопрос который меня мучил.

Подсознательно все, что происходит со мной, воспринимается как спектакль, сон, игра, но не как реальность. В этом сне ко многим персонажам я уже испытываю искренние чувства, иногда я даже понимаю, что это не сон, и мои ощущения практически не отличаются от прежних, в иной реальности. Но даже тогда, между мной и этим миром существует невидимый барьер, не позволяющий мне слиться с ним, ощутить его всеми чувствами, и этот барьер объективен.

Перенос сознания не может быть полным, что-то безвозвратно теряется по дороге, и компенсируется в новом теле через функции прежнего сознания. И это "что-то" потерянное, находится на самом нижнем уровне, там, где сознание соединяется со спинным мозгом. Фактически, если пользоваться терминами программирования, мое сознание существует в Богдановой голове в виде, назовем это, программной эмуляции, соединенное с внешними устройствами при помощи программных интерфейсов, созданных в Богдановой голове, поскольку мои интерфейсы были по дороге потеряны, а напрямую подключиться к Богдановым не всегда получается. И если самые важные функции, реакция на опасность, контроль окружающей среды, работают отлично, практически напрямую взаимодействуя со спинным мозгом, то более тонкие настройки, не влияющие непосредственно на безопасность, уже имеют более сложный интерфейс. Поэтому и возникает это ощущение сна, во сне, наше сознание, рисуя виртуальную реальность, создает эмуляцию себя самого, помещая себя в созданный мир в качестве действующего объекта. Точно так же оно создает программные интерфейсы, позволяющие эмуляции получать ощущения из созданной реальности и выполнять в ней какие-то действия. Наверное, так и боги в наших легендах, когда хотят ощутить кожей, какой же это мир они сотворили, работая, минимум шесть дней не покладая рук, создают свою аватару в этой реальности, свою эмуляцию в созданном мире, и стараются ощутить поверхностью кожи порыв свежего ветра. И скорее всего им, так же как и мне, не удается уйти от ощущения, что все это только сон …

А моя расслабленность на базаре, увлеченность идеологической работой и игнорирование самых элементарных норм безопасности, объясняется тем, что именно тогда, возникло ощущение чего-то реального, привычного, знакомого по прошлой жизни, когда люди просто стоят и травят байки. Исчезло это ощущение сна, нереальности происходящего, в котором жил все эти дни. Я просто расслабился, пытаясь ощутить это живое, это практически настоящее чувство сопричастности с окружением, единства с этим миром, столь редко посещающее меня.

Толчок в плечи и последующий диалог, вновь тогда погрузили меня в нереальную пьесу, в которой странные персонажи заставляли меня играть в странную игру, кто кого первым убьет. И все чего мне хотелось, это поскорее покончить с этим актом пьесы, и в антракте, снова почувствовать реальность, почувствовать ее спинным мозгом, а не внушать себе, что все это не сон, что все это происходит на самом деле.

К сожалению, даже игнорируя тот факт, что сознание Богдана становится все активнее, и скоро игнорировать это будет невозможно, даже того, что удалось выяснить про себя, пользуясь этой скучной дорогой и парой непонятных фактов, было достаточно, чтоб серьезно задуматься, как жить дальше.

А вот подумать над этим сразу не получилось. Богдан, забросив рубку лозы и лук, вырвал меня на поверхность сознания, однозначно сигнализируя, что впереди, с его точки зрения, нас ждут неприятности. Привыкнув к тому, что Богдан пока еще не ошибался, а в таком деле как разведка, лучше три раза ошибиться, чем раз что-то проморгать, даже не пытаясь проверить, что же смутило чувствительного Богдана, обратился к Сулиму.

— Стой, Сулим, глянь добре, не пойму я, не нравится мне там впереди, а что не нравится, разобрать не могу. — Сулим не стал даже вглядываться. Развернувшись к обозу, он громко закричал.

— Всем стоять, возы вплотную, зброю в руки!

В Спарте любой бы сразу сказал, что Сулим это их человек. Встревоженный купец с парой своих охранников подскакал к нам, а возницы похватали щиты и копья, лежащие рядом с каждым на возе. Внимательно вглядываясь в чащобу по обе стороны дороги, ничего подозрительного не замечал, и решил воспользоваться проверенным методом. Вытягивая руку в направлении предполагаемой цели, и освобождая сознание, давал Богдану возможность указать на потенциальную опасность, как один из охранников купца буркнул,

— Даром крик подняли, нет там ничего. — Он, тронув своего коня, попытался поскакать вперед, но Сулим, молча выдернул лук, и пустил несколько стрел в направлении, которое мне уже указал Богдан, и где я по прежнему ничего интересного не видел.

— Щиты! Назад! — Так же многословно продолжил командовать Сулим, прикрывшись щитом и заставляя коня пятится назад. После его выстрелов лес наполнился криками и движением. Несколько стрел ударили о наши щиты, несколько пролетели рядом. Потом все затихло.

— Убежали, — удовлетворенно промолвил Сулим, тронул своего коня и поскакал вперед, а я, с опаской прикрываясь щитом, двинулся за ним. Разбойниками командовал кто-то неглупый, видя, что внезапная атака сорвалась, благоразумно отступил, а не стал лезть под стрелы и копья готовых к отпору противников.

— Чего встали? Ждете, когда обратно вернутся? Давай вперед помалу, — Сулим, не на шутку разговорился после происшествия.

— Иван, как проедем, найдете деревья подпиленные, и повалите.

После этого приключения, если это можно так назвать, монотонная дорога покатилась дальше, и можно было додумывать недодуманные мысли. Итак, если подытожить, то вырисовывается следующая проблема. Из-за того, что мое сознание вторично в этом теле, внешние ощущения доходят до меня частично искаженными. Искаженные, не совсем удачный термин, лучше назвать их неадекватными, есть такое умное слово.

Подсознательно, меня постоянно тянет в активные действия, по максимуму загрузить внимание текущими проблемами, чтоб не думать о том, что со мной произошло, а ощущение нереальности происходящего значительно притупляет инстинкт самосохранения, и очередное приключение тут как тут, причем степень риска практически не оценивается. И бороться со всем этим я могу только контролем сознания и проверкой эмоций на соответствие обстановке.

Настроившись на решительную борьбу со своим неадекватным поведением, решил провести жесткий контроль очередного плана связанного с насилием и членовредительством.

Итак, по пунктам. С силовой частью столкновения с гонцами, проблем быть не должно, встретимся мы недалеко от города, все должно быть для противника совершенно неожиданно. Добычу светить в Чернигове и в Киеве категорически нельзя, значит, придется поехать дальше. До Гродно путь не близкий, ну так нам не возами ехать, судя по тому что я знаю, именно там обосновался Витовт, после того как открыто выступил против Ягайло. Если узнаем что-то важное, сам Бог велел князю показаться. Лет через пять, после того как Тимур загонит Тохтомыша с остатками верных ему войск в Литовское княжество, и всем станет ясно, что земли Золотой Орды остались без присмотра, Витовта потянет наложить лапу на это добро. И не только его. Осталось в летописях упоминание что Скиргайло, которого посадили княжить в Киеве, в 1395 году пошел походом на Черкассы. Чем это все закончилось, и на кого он ходил, какими силами, история не зафиксировала. Факт, что Витовт его через год отравил, как, никак, основной конкурент, у которого он престол Великого князя Литовского отобрал. Так что засветиться в качестве верных друзей, задача крайне важная. Тут только одна проблема есть, после того как князю услугу оказал, живым остаться и товарищей под топор не подвести. У князей бывает весьма специфическое понятие о благодарности, особенно малознакомым особам. А с другой стороны, он ведь меня об этом не просил, сам на благодарность нарываюсь, так что нечего сетовать. Задача живым остаться после общения с Витовтом, тоже ненулевой сложности, врать много придется, но это у меня, как у человека светлого будущего особых сложностей и моральных угрызений не вызовет. Вариантов есть несколько, по дороге еще будет время выбрать оптимальный. Жизнь она любит поставить тебя лицом к лицу с твоими выдумками, и всегда приходится за свои слова отвечать. Так что выдумывать можно, но только то, что сможешь вовремя подтвердить.

Мысли ушли куда-то далеко в сторону, но если все подытожить, то у разработанного плана была масса плюсов при одном маленьком минусе, придется пять человек убить. Но это диалектика, во всем хорошем есть что-то плохое, и во всем плохом, что-то хорошее.

Если на все обращать внимание, то нужно, как поступают некоторые, завязывать рот марлей, чтоб случайно комара не вдохнуть и веничком перед собой дорогу заметать. Что является примером величайшего лицемерия. Поскольку для того чтобы вырастить пищу этим лицедеям, которые веником машут, а кушают они с удовольствием, не живут Божьим духом, крестьянин при обработке почвы столько живых существ убивает, что эта боязнь наступить на муравья, ничего кроме раздражения вызвать не может.

Есть масса людей считающих себя безгрешными, которые с удовольствием пользуются грехами других, лицемерно наставляя их на путь истинный. Особенно раздражают те из них, кто не берет в руки оружия, великодушно предоставляя другим право защищать их жизни от бандитов и убийц, при этом, не делая особой разницы между теми, кто их защищает, и теми, кто желает их жизни лишить.

Ну а поляки, для нас легитимная цель. Чем нападение на поляков отличается от нападения на татар или турок? Для меня, ничем. Их планы, касающиеся данной территории и ее народа, не прошли проверку временем, и поэтому, если удастся их подправить, оборвать процесс образования Речи Посполитой, то я окажу услугу польскому народу, и возможно, изменю его дальнейшую судьбу к лучшему.

Кстати, это я заметил еще с курса истории. Когда нужно оправдать убийство людей, находится так много причин и светлых целей, что иногда даже удивительно, почему так мало народу покрошили. Как в нашем случае. Чтоб изменить к лучшему судьбы двух народов, тут не пять и двадцать пять нужно класть. Тут сотнями тысяч гробить нужно. Правда, такой случай как наш, это редкость, как правило, трупов в избытке, да и никто не обещает, что этой пятеркой дело ограничится.

Пока я раздумывал над судьбами народов и ходом исторического процесса, пока Богдан в конец натрудил связки на руках, продолжая тренировки с холодным оружием, наша процессия приблизилась к очередному селу, в котором было несколько постоялых дворов. Здесь мы разместились на ночь, здесь же мы достаточно выгодно продали все вино и пиво, которое нам досталось вместе с панским возом, и составляло более половины груза, притом, что мы туда не менее полутора десятка лишних седел с наших лошадей догрузили. Цену нам дали выше киевской, что понятно, доставлять сюда пиво и вино самому хозяину накладно, в любой конец два дня пути, покупать у купцов, так никто по киевским ценам не продаст, так что не даром мы с возом возились, часть уже с прибытком продали. Третий день прошел так же как второй, бесконечная дорога, но без происшествий. Занимались мы с Богданом боевой подготовкой умеренно, с оглядкой на завтрашний день. Заночевали километрах в тридцати от Чернигова. Дальше дорога была оживленной и безопасной. На этом и строился наш план.

Еще в первый день пути, после того как все детали были согласованы, Иван договорился с купцом, что в субботу с утра мы оставляем свой воз с остатками товара в обозе. А сами, погрузив на лошадей все самое ценное из нашей добычи, все доспехи, оружие и седла, на рысях движемся в Чернигов на базар, аргументируя это тем, что у нас нет времени долго в Чернигове рассиживаться, и нужно побыстрее распродаться. За это мы брали половину платы, а купец давал своего возницу на наш воз, и гарантировал сохранность нашего груза. Купец был доволен тем, что экономил пять монет, ведь последний кусок дороги был совершенно безопасен, тем более что несколько профессионалов на конях сопровождали обоз окромя нас, да и каждый возница был вооружен щитом и копьем.

Оставив обоз, мы выдвинулись вперед следующим порядком. Передний дозорный, за ним, отстав метров на сто пятьдесят, но в пределах прямой видимости, второй дозорный, следом трое табунщиков, передний из них в пределах прямой видимости второго дозорного, отстав от него метров на сто пятьдесят, двести. Двое задних табунщиков вместе с табуном видят только переднего табунщика, оба дозорных скрыты от них поворотами дороги. Первый час мы двигались ходко, не останавливаясь, затем резко замедлили свое движение, передвигаясь рывками, от поворота до поворота. С одной стороны, спешить было некуда, нужно было встретить гонцов за городом, с другой, переднему дозорному важно было заметить их первыми, успеть развернуться и ускакать к месту засады.

Передним дозорным ехал я или Сулим, попеременно, менялись через каждые полчаса, чувства устают, и могут соврать. Постоянно в напряжении прислушиваться и приглядываться сквозь деревья очередного поворота, ты начинаешь видеть и слышать звуки которые ожидаешь, любое похожее, или не очень, событие тебе кажется тем, что ты ждешь.

Поляки появились, когда впереди был Сулим, и мы все уже начали волноваться, что приедем на место, так и не повстречав их сегодня. В этом случае придется начинать выслеживать их в городе, что связано с немалыми трудностями, и практически не дает возможности появляться на базаре, что, безусловно, вызвало бы подозрение у нашего купца.

Еще когда Сулим поднял вверх руку, прислушиваясь к звукам, Богдан уже просигнализировал мне, что видимо мы дождались обещанной нам судьбой встречи. Увидев, что Сулим разворачивает коня и машет рукой, подал сигнал Ивану, развернул коня, и пришпорив его, поскакал к табуну. Иван с Давидом и Дмитром, с луками наготове, уже бежали мне навстречу. Завернув за поворот, к табуну, накинув поводья на ближайшую ветку, схватив самострел уже заряженный модифицированной тупой стрелой, накинул маскхалат и бросился вслед за ними. Сулим, на полном скаку уже заворачивал за поворот, успев по дороге приготовить лук и несколько стрел.

Едва мы успели спрятаться за деревьями, как из-за поворота показались поляки, такой же разноцветной группой возвращающиеся обратно неспешной рысью. Видно разогревали коней, перед тем как увеличить скорость. Мы с Сулимом спрятались за одним деревом, поскольку первых два всадника были наши, и мы должны были решить, кого из них бью я, а кого Сулим.

Улегшись на землю возле дерева, ближе к дороге, пользуясь тем, что могу стрелять лежа, прицелившись, едва успел шепнуть Сулиму, что мой второй, как раздалось громкое воронье карканье, и я нажал на спусковую планку. Оставив самострел в кустах, выскочил на дорогу перехватывать коней, чтоб с перепугу далеко не ускакали. Перехватив передних четырех коней, и дождавшись, когда Иван с Сулимом кинут на них пару тел и связанного "языка" увел в лес искать подходящее место, по дороге подобрав свой самострел и маскхалат, прицепив их за луку свободного седла.

— Сулим, перехватывай у меня коней и иди за Богданом. Давид, давай мне тех, что держишь, а сам с Дмитром, осмотритесь тут, чтоб ничего не осталось, не дай Боже. Потом помалу гоните табун вперед, пока полянку или просеку возле дороги не забачите. Там на роздых становитесь, и нас дожидайтесь, — отдав короткие распоряжения, Иван потянул четверку коней за собой в лес.

— Дмитро, сбегай сумки пустые и мешки наготовленные мне принеси и возвращайся к Давиду, — видя, что Дмитро не понимает чем ему следует заняться, Иван нашел ему задачу по силам, не стараясь объяснить прежнее поручение. Этим опытный командир отличается от молодого. Не перегружает мозги подчиненным.

Через минуту дорога опустела, и из-за поворота появился наш табун лошадей, лениво, шагом продолжающий свой путь в стольный город Чернигов. На полянке мы с Сулимом быстро обыскали всех на предмет бумаг с гербовыми печатями, затем начали сортировать добычу, ссыпая в один из снятых кошелей монеты и драгоценные украшения, складывая в мешки доспехи, оружие и верхнюю одежду. Сперва раздели пленного и привязали к дереву. Пока Иван по экспресс методике добывал сведения, мы продолжали нашу работу. Когда все было разложено и погружено на коней, Сулим подключился к допросу, а я обнаружив в лесу, неподалеку от нашей поляны, поваленное с корнем дерево, перетащил покойников в яму и подошел поближе послушать, что получается у старших товарищей. У гонца обнаружилось два письма от князя новгород-сиверского и черниговского Дмитрия Корибута, одно польскому королю, второе князю киевскому Владимиру Ольгердовичу. Все страннее и страннее становится. Вроде помнилось мне, Дмитрий Корибут был только князем новгород-сиверским, в Чернигове брат его младший сидел. Никакой самостоятельной роли не играл, полностью был под влиянием Корибута, фактически, выполняя функции его наместника. Впрочем, это для нас никакой роли не играло.

О содержании и цели переговоров гонец отвечать отказывался, аргументируя это своей полной неосведомленностью. Но было заметно, что это не совсем так, что он особенно и не скрывал, видимо, стараясь разозлить нас, чтоб мы его поскорее прикончили. Глядя на Ивана с Сулимом, создавалось впечатление, что он недалек от цели. Да и торчать нам тут особого смысла не было, нужно к табуну подтягиваться. Не дай Бог, прицепится разъезд княжеский к Давиду с Дмитром, мол, кто такие, что везете, да и погонят за собой, до выяснения всех обстоятельств. Два молодых парня это не пять, тем более что в разъезде меньше пятерки воинов не будет. Человеческая природа мало поменялась на протяжении веков. Если в наше время таким поведением защитников правопорядка никого не удивишь, что говорить о прошлых эпохах.

Видя, что скоро ребятам это занятие надоест, и они тихо кончат упертого ляха, решил воспользоваться способом который один раз уже дал положительный результат. Тут главное была неожиданность и выражение лица, которое не дало бы возможности собеседнику понять истиной цели тех вопросов и утверждений, часто взаимоисключающих друг друга, которыми начну его осыпать. С яростным выражением лица, оттолкнув Ивана и Сулима, начал кричать,

— Пустите меня к этому курвому сыну! — С размаху влепил ему левой оплеуху, так чтоб его лицо повернулось ко мне и было видно глаза.

— Что поход тайный готовите против нашего светлого князя? Думаете, никто не знает, что вы на Гродно идете? Сколько ляхов в поход пойдет? Десять тысяч? Двадцать тысяч? Пятнадцать тысяч? А князья сколько выставят три тысячи, четыре тысячи? А в поход когда идете, сразу после Рождества? До Рождества? Гарматы огненные будут? Отвечай, когда тебя спрашивают!

— Ехать пора! Что делать будем? — Хмуро спросил нас Иван, молча выслушав эту галиматью. То как мы с Сулимом татарина допрашивали в свое время, глядя в ясные глаза, было ему известно. Думаю, и он кое-что понял по выражению лица пленного после этих вопросов.

— Кончайте его да и поедем, недосуг тут дальше стоять, — выразил я мысль витавшую в воздухе.

С видимым облегчением Иван всадил пленному в горло кинжал, я накинул веревочную петлю на ногу, оттащил в яму, и присыпал их всех толстым слоем палой листвы. Лес был глухой, от города расстояние приличное, натоптанных тропинок не наблюдалось и представить себе, что кто-то окромя хищников, отыщет эту яму, было невозможно. Вскочив на добытых коней и взяв лишних в поводу, мы, выехав на дорогу, галопом понеслись догонять свой табун. Через десять минут хода мы выскочили на просеку пересекающую дорогу, на которой стояли наши кони, а также Дмитро и Давид в окружении пятерки вооруженных всадников. По выражению их лиц было видно, что беседа особой радости им не приносит. Двое стражников как раз пытались начать шарить по многочисленным переметным сумкам, с целью выяснить их содержимое, и по возможности экспроприировать то, что плохо лежит. После того как мы подскакали и взяли стражу во внешнее кольцо, тактически их положение сразу стало проигрышным, что опытные воины не могли не заметить. Куда не повернись, за спиной у тебя потенциальный противник.

— Что случилось хлопцы? Что хотят от вас эти воины? — Последняя фраза была сказана уважительно, но по оттенку интонации можно было догадаться, что серьезно к этому слову Иван не относится. По индивидуальной подготовке, княжьи воины существенно уступали татарам, а у казаков выживали в постоянных стычках с татарами только воины обладающие отменной подготовкой. Да и доспехи наши были намного лучше. Так что никаких шансов в вооруженном противостоянии у стражников не было. А в эту эпоху, да и не только в эту, решающим фактором в удачном для тебя завершении разговора с представителями властей была отнюдь не твоя законопослушность.

— Не знаем атаман, стояли, вас поджидали, никого не трогали, а разговор с нами ведут как с татями лесными.

— Вы сказали им кто вы и откуда?

— Сказали, батьку. Сказали, что казаки мы, подданные князя Мамая, едем в славный город Чернигов, на базар, воинскую добычу продавать.

Формально землями от Черкасс до Черного моря, также как и всем Левобережьем вплоть до Крыма, владел могущественный прежде, а ныне уже ослабленный, но достаточно уверенно себя чувствующий татарский клан Мамаев, и формально казаки, жившие на его землях могли считаться его подданными, чем они и пользовались. Между Литовским княжеством и левобережными татарами были длительные мирные отношения, которыми обе стороны дорожили и попусту друг друга старались не задевать.

— Кто старший у вас будет? Чем тебе мои казаки не сподобились? Аль не слыхал, что подданным князя нашего, свободный проезд по Литовскому княжеству, и торговать не возбраняется в городах и в других местах торговых?

— Так у твоих казаков на лбу не писано кто они, служба наша такая проверять, кто к нам едет, и нет ли среди них лихих людей.

— То ты правильно толкуешь. За то служивые, награда вам от нас, за службу вашу справную. — Иван, не стесняясь присутствующих, достал с кошеля серебряную монету и вручил их начальнику. Он с кислым видом покрутил ее в руках и засунул себе в пояс.

— За такую награду у нас не разгуляешься…

— Так за наградой дело не станет, только помоги нам место хорошее на базаре занять, чтоб мы не в самом краю тулились, как сироты безродные.

— Хорошему человеку помочь можно, сам Бог велел помогать, — неспешно с задумчивым выражением лица начал рассуждать старший дозора, пока еще две серебряных монеты не перекочевали в его пояс.

— Как приедете на базар, найдете десятника охраны Данило Михайловича, скажите ему, что старший разъезда Иван Толока просил место вам справное выделить, он вам подсобит.

— А как благодарить его, подскажи.

— За каждое место по серебряку, больше не давайте. Если все пятеро торговать будете, значит, пять серебряков готовьте.

— Спасибо служивый, приходи завтра на базар, расторгуемся, вина попьем, как никак воскресенье завтра. У вас в воскресенье торгуют?

— А как не торговать, у нас каждый день торгуют.

Как мне было знакомо это общение со слугами народа, и как слабо оно изменилось с течением времени. Единственное отличие, в наше время патрульно-постовая служба и подойти бы побоялась к вооруженным людям, а обирала бы безоружных холопов, которых в эпоху развитой демократии называют граждане, но относятся к ним так же, как в эпоху разнузданного феодализма.

Переправились через Десну на пароме перед самым городом. Сразу за переправой, возле дороги, в небольшом лесочке, стояли притулившись друг к другу несколько постоялых дворов. Иван с Дмитром и Давидом, заехав в первый попавшийся, сняли комнату на пятерых, оставив там новую добычу и десяток новых лошадей, догнали нас, пока мы гнали табун на базар.

Базар проходил на главной торговой площади города рядом с развалинами знаменитой Пятницкой церкви. Небольшая деревянная церквушка отстроенная на месте развалин, скорее подчеркивала, чем скрывала те разрушения которым подвергся город сто пятьдесят лет назад и от которых он пока так и не оправился. Черниговский княжий детинец стоящий, как положено, на высоком холме над рекой, был обнесен высоким земляным валом и деревянным частоколом с деревянными башнями по углам. Видно было, что сооружение относительно свежее. Из каменных сооружений домонгольской эпохи относительно сохранившимся выглядел Спасо-Преображенский собор, построенный Мстиславом Владимировичем Удалым, князем Тмутараканским, на территории княжеского детинца в двенадцатом веке, и выглядывающий своими куполами из-за частокола. Город выглядел не намного больше, чем Киев, не больше десяти тысяч населения, но базар выглядел намного бойче, и купцов и народу толкалось очень много, но сравнение было, безусловно, некорректно, как выглядел киевский базар в субботу, я не видел. Как и в Киеве в ремесленных кварталах в основном были деревянные одноэтажные постройки различного назначения, но кое-где возвышались и массивные двухэтажные срубы, выглядевшие как небоскребы в море одноэтажных строений.

Найдя среди торговых рядов Данило Михайловича, начали объяснять ему, что мы хотим место не только в конном ряду, но и там где торгуют оружием и доспехами. Поцокав языком, и содрав с нас семь монет, он расположил нас в хороших торговых местах, и торжественно пообещал, что мы будем тут стоять за эту цену, пока не расторгуемся. Сулим с Дмитром остались продавать лошадей с седлами и без, а мы, отобрав пятерку основных, по одной оседланной от каждого, тех, что продавать не будем, перегрузили на них все наши сумки с мешками и перешли в оружейные ряды. Там перед нами остро стал вопрос, как демонстрировать свой товар, при отсутствии телег, которые торговый люд повсеместно использует в качестве торговой поверхности, выставляя и демонстрируя свои товары. Хорошо, что моим товарищам, как опытным в торговых делах людям, этот вопрос пришел в голову еще по дороге. Объяснив мне двух словах что делать, я, с пониманием поставленной задачи, начал вместе со всеми дружно рубить подходящие жерди.

Из этих жердей, теперь, мы легко, забив в землю вертикальные столбы, и положив сверху горизонтальные, соорудили каркас, на который начали развешивать наш товар. Сабли, кинжалы, боевые пояса, сагайдаки с луками и стрелами, мы развешивали на сучки, а в кольчуги и доспехи просовывали палки в рукава и подвязывали на двух веревках, чтоб висели как на вешалке. Вывесив образцы товара, сложив остальное добро внутри периметра каркаса, мы вернули коней под присмотр Сулима. Они с Дмитром, за это время, уже соорудили из жердей что-то типа коновязи, и уже вовсю нахваливали заинтересованному покупателю лошадей. Коней на базаре было немного, так что появившийся товар сразу заинтересовал народ. На наше оружие тоже смотрели и щупали заинтересовано, ничего другого подержанного на базаре не было, лишь оружейники выставляли немногочисленные новые поделки. Оно и понятно, оружейники привыкли под заказ работать. От нечего делать, только самое распространенное оружие куют, а доспехи, кольчуги делались, как правило, только под заказ и подгонялись под конкретную фигуру, никто дорогостоящее изделие, просто так, клепать не будет.

Для военных трофеев был не сезон, так что, как нынче модно говорить, в этом сегменте рынка нам конкуренции не было. А поскольку, во все времена, подержанная вещь стоит дешевле, чем новая, хоть может не только не уступать последней по качеству, а даже наоборот, интерес к нашей выставке был не шуточный.

В этот день заняться какими-то другими делами кроме рекламы и демонстрации своего товара не получилось, народ толкался до самых сумерек, но торговлей мы были довольны. Сулим с Дмитром могли всех коней продать, но продав около половины, слегка подняли цены, чем отпугнули покупателей, мы продали две кольчуги, все пять кожаных доспехов с металлическими пластинами, один пластинчатый доспех, но за три уже получили задаток, завтра покупатели должны были донести остальные деньги. Оружия тоже продали немало, но увидев, что оно идет быстрее доспехов, слегка подняли на него цену, одежка и обувка особо не шла, но кое-что тоже купили, после того как мы скинули цену. Поступило оптовое предложение от одного из оружейников, купить все, что продаем из оружия и доспехов, но он давал цену, которая никого не устроила. Завтра базар похуже чем в субботу, но тоже, говорят, очень людный.

Поскольку мы целый день питались лишь пирогами, которые носили по базару, назад, на постоялый двор возвращались голодные, но довольные. В Чернигове уже чувствовалось влияние северной культуры, поскольку рядом с постоялым двором нас ждала натопленная баня. Тут у нас вышел принципиальный спор, некоторые товарищи, привыкшие мыться перед сном, хотели сперва ужинать, а я поддержал Ивана, который настаивал, что сперва баня, а потом уже можно ужинать хоть до ночи. Поскольку он был походный атаман, народ нехотя согласился. Иван, единственный среди нас, кто бывал в русской бане, Богдану негде было, а я, кто я такой, чтоб открывать рот по этому поводу. Иван живописал процесс, и обещал всем райское наслаждение. Народ недоверчиво слушал, но возражать не пытался.

Парились мы при масляном светильнике, поскольку на улице уже стемнело, с удовольствием растирая себя и товарищей суконками. Мы оказались последними из постояльцев, кто занял баню, поэтому могли напариться вволю, никто не торопил. Вениками нас хозяин выручил, откуда у подорожных веники, запас у него имелся. Я окончательно утвердился в мысли, что первым строением, которое я построю в нашем селе будет баня. Потом мы долго ужинали, запивая холодным пивом горячие блюда, и в конце хором исполнили думу про Кирима Вырвыноги. Остальные жильцы и посетители постоялого двора требовали повторить, что мы и сделали, после того как нам выставили жбан пива. Перезнакомились со всеми присутствующими, а кроме нас здесь остановилось еще трое купцов с помощниками, ну и с окрестных сел и городков народу было достаточно. Чувствуя, что все дошли до кондиции, продолжил свою нелегкую работу, потащив за собой Сулима. Выяснив что двое из троих купцов посещают регулярно Волынь и Галицию, а один из них даже часто бывает на моей (Богдановой) родине в Холмском уезде, начал просить его передать весточку родичам, в наше село, расписывая, как удачно сложилась наша жизнь в казацких землях и передать им и всем односельчанам приглашение посетить нас с визитом. Второму тоже рассказал много интересных фактов из биографии беженцев с Волыни, используя самые распространенные фамилии, и не называя конкретных сел, а лишь их приблизительное расположение. Сам анекдоты про католических священников не рассказывал, но начал расспрашивать о том, что они слышали, не притесняют ли православных на польских территориях. Посыпались рассказы, кто что слышал, тут уже Сулим не выдержал, тихонько поведав, что он якобы слышал от какого-то купца в Киеве, и пересказал им пару моих баек про поведение католических священников, чем вызвал дружный смех слушателей. Засыпал я с чувством, что день был прожит не зря, информация медленно, но верно будет распространяться по стране.

В воскресенье, после заутренней, народ повалил на базар. Все это время мы провели за сортировкой и развешиванием товара, тоже штука не простая, особенно при продаже, ведь нужно было учитывать права собственности. Я вел три счета, в одном кошельке деньги за амуницию трех черкасцев, которые нужно было разделить между мной Сулимом и Дмитром, во втором деньги за мои собственные товары, в третьем, за товары Сулима, которые он оставил на меня. Хорошо хоть у Дмитра ничего своего не было. Иван продавал нашу с ним добычу с четырех черкасцев, свои товары, и нашу новую киевскую добычу на всю компанию. Одному Давиду была лафа, он продавал только свою и батину добычу, так что у него бухгалтерия была попроще. Как там ребята за лошадей будут деньги разбрасывать, я не мог себе представить, поэтому очень подозревал, что там выведем среднюю цену за коня и за седло, и разделим по количеству лошадей и седел, что кому причитается. Тем более, что коней там особо породистых не было, два полных доспеха с оружием, стоили как все наши кони.

Еще вчера мы решили, что в понедельник с утра уносим отсюда ноги от греха подальше. Расчет простой, если гонцов сильно ждали, и договор был, что в субботу вечером они будут в Киеве, то в воскресенье вечером прибудет следующая партия гонцов, а в понедельник могут начаться оперативно-следственные мероприятия. Торчать тут с их лошадьми и доспехами в мешках, это конечно круто, но глупо, поэтому решили двигать дальше в сторону Гродно, по расспросам, за три дня рысью мы должны были добраться. Гродно город не больше чем Чернигов, но богаче, на севере денег намного больше было у людей, чем на юге, поэтому и дрались там не переставая. Но это не мешало оживленной торговле по Балтийскому морю, а где торговля, там и деньги.

Первым расторговался я. Распродав все оружие, которое у меня было, доспехи черкасских казаков, и один из своих, я оставил Давиду продавать один мой оставшийся доспех, и один Сулима. Сам, отпросившись у Ивана, побежал искать нашу подводу с остатками киевской добычи, и решать кое-какие дела перед отъездом.

У купца Марьяна, которого мы сопровождали, я еще в походе выяснил, что у него есть приятель, киевский купец, который часто ездит в Черкассы на базар. И тогда же договорился с ним, что он передаст через него кое-какие вещи на мое имя и оставит у черкасского атамана. Пересмотрев все, что осталось в панском возе из товара, решил, что это мне сгодится часть на подарки матери и сестрам, да и другим знакомым женщинам, часть на производственные дела. Поэтому решил внести за этот товар, и воз с лошадьми, монеты Ивану в соответствующий кошель, а сам поехал по базару скупать остальные необходимые мне вещи.

Первым делом искал крицу, под Черниговом в болотах народ издавна руду добывал и крицу варил, скупил всю что нашел, вышло килограмм триста, на первых порах хватит, а там свою варить начнем. Чай крицу варить ума особого не надо, только до руды добраться нужно. Заодно расспрашивал мастеров, нет ли у них учеников толковых, которые домницы строить умеют и крицу варить, чтоб к нам работать пошли, обещал и им и мастеру хорошие деньги.

Поскольку увозил далеко, да еще денег предлагал, двоих мне предложили сразу. Первый не пришелся по душе, лицо не было отмечено печатью интеллекта, а дело то с ним хотелось новое начать, чугун плавить, поэтому ничего конкретно не обещая, сказал, что весной приеду, тогда решим окончательно. Второй был парень пошустрей, тот сразу начал торговаться за монеты, за жилье и за прочие блага жизни.

— Погоди Николай, давай я тебя спрошу кое-что, чтоб потом у нас с тобой свары не случилось. Расскажи, какую ты глину для плинфы выбираешь и что в нее добавляешь.

— Ишь ты хитрый какой, все тебе расскажи, это я никому болтать не буду.

— Ты Николай совсем дурак, или просто придуриваешься? Или я не увижу, где ты копать будешь, и как замес готовишь?

— Так то совсем другое, то я уже на место приеду.

— А какая разница тебе, что тебя сразу на работу не возьмут, иль потом со двора спровадят? Ладно Николай, хитрый ты больно, не выйдет у нас разговора, смотри самого себя не перехитри, а глину на плинфу для домницы, белую берут, а чтоб не сильно жирной была, чистого речного песка добавляют.

— Погоди казак, не торопись, языкатый он не в меру, но работник справный, лучше ты не найдешь. Да и нет у него, окромя меня, никого здесь. Сирота он, сын моей сестры покойной. У себя не оставишь, своих сынов трое, а ковалей в Чернигове в избытке, работы мало, как подрастут младшие сыны, и их отправлять в другие края придется.

— Ладно, тогда расскажи Николай, как ты руду перед домницей готовишь?

— Дробим, сушим и в домницу.

— А пустую породу, отделить от руды не пробовали, после того как подробили?

— Возни много, в ручье промывай, потом суши, только летом и можно, проще нам выходит все спечь, а потом отковать, быстрее выходит. Да и нет там пустой породы, просто в одном куске руды больше в другом меньше.

— Зато угля больше тратишь, сперва пустую породу с железом спечь, потом разогревать и ковать.

— Лесов много, что угля жалеть.

— Ладно, еще одно скажи. Сколько руды кладете и сколько угля? Какой известняк в домницу кладете, и сколько? — Тут Николай засмущался,

— Дядька Тимофей завсегда домницу укладывает, никого не допускает, — при этом он мне подмигнул, так чтоб дядька не видел, намекая, что давно уже подсмотрел дядьки секрет. Паренек мне понравился, была в нем независимость и искра Божья, ее видно в глазах, ее не спрячешь. Нахальный был не по годам, ну так людей без недостатков не бывает, по мне так лучше пусть нахальный, чем трусливый.

— Ишь, как бережет дядька Тимофей семейные секреты. Не беда, сами уложим, я эти секреты тоже знаю, да и без надобности нам они, мы будем с тобой по-другому варить, если получится, все у нас секреты выспрашивать будут. Пора до дела. Сколько просишь Тимофей, чтоб ученика своего к нам на работу отпустить?

— Вольный человек, племянник мой, не за монеты его учил, родичу, сыну сестры своей покойной помогал, ни от тебя Николай, ни от тебя казак, ничего мне не нужно. А с Николаем сам сговаривайся. Чего не показывал Николаю, напоследок покажу, не ведомо мне какие секреты ты знаешь, казак, но был бы ты таким хитрым, как показаться хочешь, сам бы крицу варил, а не мастера искал. — Я поклонился дядьке Тимофею,

— Спасибо тебе за все. Приезжай к нам через три зимы, покажем тебе, что мы с Николаем воздвигнем, не домницу, а домнище высоченное на восемь-девять сажен высотой.

— Ага, давай казак, думаешь ты один такой хитрый? Вместо крицы одно свинское железо на дно натечет, тогда будешь делать домницу о двух сажен как все люди.

— Умен ты дядька Тимофей, а скажи, сколько монет ты в год выручаешь? Шестьдесят серебряков выходит?

— Сколько ни есть, все мои, а тебе какое до того дело?

— Давай так Николай. За первый год положим тебе сорок монет. Будешь получать три серебряка в месяц и зимой и летом, а на Рождество и на Пасху еще по два сверху. Как доход какой с твоего труда пойдет, так сразу по пять серебряков в месяц получать будешь. Получится толк с задумки моей, то и по десять со временем получать станешь. Подворье тебе всем миром поставим, отработаешь. Невесту с собой вези, у нас парней много, девок мало, там не найдешь. Выезжай не позже Масленицы, пока дороги не развезло, как подсохнет, татары появятся, тогда уже до осени ждать придется. Если сгодишься на такой уговор, познакомлю тебя с купцом, который тебя в Киев доставит, и там к товарищу своему в обоз подсадит, что в Черкассы на базар ездит. А с Черкасс тебя уже к нам довезут, там недалече.

— Ты казак, не гони лошадей, тут помозговать надобно, а тебе давай раз, два, бросай все и езжай.

— Ну, мозгуй Николай, а я пока поищу мастера, что с меди мне кое-что сготовить сможет. Нужен мне медный котел большой, на сотню человек готовить, но с крышкой, и трубка медная мне нужна, не знаете, кто такое у вас изготовить может?

— В следующем ряду Ивана Медника спрашивай, он мастер добрый, он тебе такое склепает из листа медного. Только торгуйся с ним, а то он любит цену заломить.

По дороге к мастеру увидел купца, который пергаментом торгует и прочими пишущими принадлежностями, купил у него тоненькую стопку пергамента и веревки специальные с круглыми дощечками залитые воском, которыми письмо заматывать, и на дощечку печать ставить. Сразу возник вопрос с печаткой. Найдя купцов, которые торгуют перстнями с печатками, начал рассматривать изображения. Сюжетов было много, все хищные и не только звери, но и различные библейские сюжеты связанные с насилием, Георгий Победоносец, бьющий змия копьем, дамочка с отрезанной головой в руках, ну и другие детские картинки. Поскольку, не разбираясь в геральдике, поставив такую печатку можно сразу попасть на плаху, увидел абстрактную живопись на одном из перстней, которая мне сразу пришлась по душе своей древностью и символизмом.

На перстне был изображен языческий коловрат, известный в наше время как фашистская свастика. Поскольку мое появление в этом мире тоже было связано с вечным круговоротом элементов мироздания, мне захотелось носить этот символ на руке. Тем более, мне было точно известно о его отсутствии в княжеской геральдике, уж больно известен он был в мое время. Будь он на гербе известной личности, такую подробность обязательно бы упомянули историки. Прикинув, что хочу купить, начал яростно торговаться за крупный перстень с изображением то ли рыси, то ли леопарда.

— Я тебе по весу кольца золотыми монетами даю, ты что не знаешь, что монеты завсегда дороже золота по весу. Бери монеты, пока даю, таких перстней везде полно, в другом городе на базаре куплю.

— Не нужны мне твои византийские монеты, казак, дрянное это золото, ты мне талеры давай, у нас талеры в ходу.

— Вот когда с ляхами или тевтонами воевать будем, тогда у меня талеры в кошеле появятся, а с крымчаков пока только византийские монеты содрать можно. Не хочешь, как хочешь, но больше чем по весу монетами не дам. Если нет у тебя перстня за мою цену значит у другого найдется.

— Погоди казак, вот этот перстень хочешь? За него по весу твоими монетами возьму, но так чтоб перевесили, согласен?

— Зачем мне твой перстень языческий? И что это на нем намалевано, то ли крест, то ли паук? Побойся Бога, носить такое на руке, меня засмеют все.

— Ну и что, скажешь род твой древний, кольцо фамильное сотни лет передается от отца к сыну, а глянь какой видный перстень, где ты такой найдешь, покупай, казак, вдова оставила продать, соседка моя, я бы дороже за него просил.

— Ладно, ставь весы, раз такое дело возьму перстень, он вроде добре на пальце сидит.

Отвалив за печатку четыре золотых монеты, пока весы не склонились на мою сторону, пошел дальше искать Ивана Медника. Найдя вышеупомянутого мастера, попытался объяснить, что мне от него нужно,

— Нужен мне казан медный десятиведерный, и крышка, чтоб плотно к нему прилегала. Крышка не ровная должна быть, а как купол, и шишак в середине крышки, в самом верху, как кулак, но пустой внутри. И еще мне трубка медная нужна, чтоб дырка в ней была, как мой палец, аршин десять длиной, и скрутить ее нужно кольцами, два аршина трубки в одно кольцо. Так чтоб вышло четыре кольца, и последних два аршина ровной. Понял, о чем я толкую?

— Да чего тут не понять. Казан десятиведерный с крышкой как купол, и трубы медной десять аршин.

— Сколько монет хочешь за работу такую, и когда готово будет?

— Дорогой казан ты хочешь, казак и трубы медной десять аршин, готовь двести монет за это все.

— Вот ты говоришь Иван, что понял все, а я гляжу, что не понял.

— А чего я не понял?

— Не надо мне казан и крышку золотом сверху крыть, пусть медные остаются, а то я погляжу, ты посчитал, что золотить мне казан будешь, побойся Бога, не каждую церковь золотят. За двести монет доспех знатный купить можно, а тут простой казан. Посчитай без позолоты, я думаю, не больше чем восемьдесят монет насчитаешь.

— Какие восемьдесят, казак, ты знаешь, сколько медь стоит? Я что, со своего кошеля докладывать буду? Нет, самое малое, это все, тебе в сто восемьдесят монет обойдется.

— Как-то ты мудрено считаешь Иван Михайлович. Пуд меди стоит сорок монет, пуда тебе хватит и на казан и на трубу, ну и сорок монет за работу. Это даже много, коваль за год сорок монет зарабатывает. Никак больше восьмидесяти не выходит.

— Где ты видел пуд меди по сорок монет? Привези, я у тебя куплю, а у нас пуд меди меньше чем за пятьдесят серебряков не найдешь. Пуда мало на эту работу, два пуда нужно, ты посчитай, сколько в отход пойдет, меньше чем сто пятьдесят монет никак не выйдет.

— Ладно, уговорил. Добавлю тебе десять монет. Девяносто за все и по рукам, а про отход ты дурачков поищи рассказывать. Какой отход с меди? Не морочь голову ни себе, ни людям, а то поеду в другой город медника искать.

— Кто тебя считать учил? Два пуда меди уже сто монет, ну и мне за работу тридцать, вот и считай.

— Теперь слушай меня Иван Медник. Вон видишь, купец от тебя за двадцать шагов торгует, черный с бородой, его Иосиф зовут. Вот он тебе медь по сорок монет продаст. Полтора пуда, это даже много для этой работы, итого шестьдесят и тебе сорок. Это мое последнее слово, нет, значит, другого мастера искать буду. От тебя только одно слово хочу слышать, либо да, либо нет, остальное пусть другие слушают. Скажи свое слово.

— Ну, если Йоска по сорок продаст, хоть двадцать монет на работу остается. Понравился ты мне казак, для другого бы не взялся, давай за сто монет.

— Когда готово будет?

— Тут удача тебе подвернулась казак, казан у меня готовый уже есть, осталось крышку к нему изготовить и трубу, так что за две недели все готово будет.

— Опять ты все напутал мастер. Это тебе удача подвернулась. Сколько ты этот казан продать не мог, а порезать на куски и другое что сделать жалко было? Эх, знал бы наперед, больше девяносто монет не дал бы.

— Жадный ты казак. Нельзя так. Знаешь ведь завет Божий, что отдал, то твое. С легким сердцем нужно монету отдавать.

— Вот, вот. Это ты себе каждый раз повторяй, когда на базар идешь. Вот тебе пятьдесят монет задатку. Через две недели найдет тебя купец Марьян из Киева, отдаст пятьдесят монет и все заберет. Чернявый он, лет сорок ему, шрам рваный на левой щеке.

— Не сумлевайся казак, все готово будет.

— А ты мне скажи еще одно, Иван Медник. Нужен нам мастер, что медь и бронзу лить умеет. Колоколов нам не хватает на церквях. А большой колокол на месте лить нужно. Вот и ищем, кто бы сгодился к нам на работу поехать, хоть на три зимы, вылить все что нужно, и нам мастера обучить. Мы бы монет отсыпали немало за работу такую.

— Хорошие литейные мастера, это только монахи в монастырях. Лучше ты никого не найдешь.

— Поговорил бы ты Иван Михайлович с настоятелем. Может отпустит кого к нам на время. Уж мы бы монастырю отдарились за доброту такую. Дело то для веры христианской нужное, негоже церкви без колоколов стоять. Да и другая работа по литью имеется. Замолви словечко Иван Михайлович, вижу, вхож ты к ним, мы за добро добром ответим не сумлевайся. Да и не к спеху оно. На следующую зиму мастер нам нужен, есть время собраться и все сготовить. Если что узнаешь, передай купцом весточку казаку Богдану Шульге. Так меня прозывают.

— Верно казак. Знаю я настоятеля, часто они через меня медь и олово закупают. Но тут уж как получится, сам понимаешь, не в моей то воле. Но весточку передам, даже если не отпустит настоятель никого к тебе, чтоб ты в других местах искал.

— Спаси Бог тебя, мастер Иван, будем ждать.

Доставив купцу Марьяну свой груженый крицей и подарками воз, монеты на казан с трубкой медной, и на дорогу, объяснил, что через две недели он должен забрать, и у кого, пошел обратно к ковалям, прихватив с собой лишь пергамент с завязками, который спрятал в специальный мешочек полученный от купца. Надо бегом учиться бумагу делать, а то на этой коже не напишешься, больно дорого выходит.

— Ну что надумал Николай? Едешь в наши края? У нас потеплей будет, чем у вас, мерзнуть точно не будешь.

— Я бы поехал казак, сколько можно у дядьки на плечах сидеть, да только монеты на дорогу нужны, а у меня нет.

— За то не думай. Сам поедешь или с женой?

— Сам пока. Не пустит ее никто со мной, нет у меня ничего, и сама не захочет. Вот приживусь на новом месте, тогда заберу.

— Послушай меня Николай. Я может и моложе тебя, но таких как ты, уже перевидал много. Никто пока невесту свою за собой забрать не смог. Как поедет домой свататься, а она давно уже замужем за другим. Поэтому скажу тебе так. Любишь девку, не слушай ее, в таких делах девка не советчик, мешок на голову и в церковь. А потом вдвоем к купцу в обоз и к нам езжайте. Не пропадете, мы, когда ехали пять лет назад, четверо нас уже у мамки было, и все малые, и ничего никто не пропал. Так что думай добре парубок, и делай, как я советую. Вот тебе десять монет на дорогу, то тебе отрабатывать не надо, считай, что это мой подарок тебе на свадьбу. А вот девять монет тебе наперед, за первых три месяца весенних. На Пасху еще две монеты получишь. Как в Черкассы доедете, ищите казака Богдана Шульгу, что под рукой Иллара Крученого ходит, там вам каждый подсобит дальше добраться, аль весточку мне передаст. А если загодя весточку купцом передадите, то сам в Черкассах встречу. Пойдем, я тебе купца Марьяна покажу, он вас довезет и в Киеве пересадит. А пока скажи мне Тимофей Иванович, только правду скажи, где мастер есть, что пилы знатные кует и точит? Нужны мне пилы лучковые, чтоб бревна на доски пилить, много нужно и самых лучших.

— И у нас мастера есть, но все хвалят пилы из Бобруйска. Есть там мастер знатный, то ли у немца учился, то ли у варяга, то мне не ведомо. Но знаю, что пилы его по всей Руси купцы возят. Вон того купца видишь, рыжий такой, мордатый, у него спроси, он часто в Бобруйск ездит.

Взяв с собой Николая чтоб познакомить с купцом Марьяном, подошли мы к рыжнму купцу.

— А сказали нам добрые люди, мил человек, что возишь ты пилы с Бобруйска, и мастера знаешь, что их кует. Еду я на днях в Бобруйск, хочу пил лучковых десяток купить к себе в село, плотник наш просил. Нечем ему бревна на доски распиливать. Подскажи, где мастера того искать, и сколько монет мне нужно.

— Мастера Макара Терентьевича тебе каждый покажет, если заедешь в кузнечную слободу. Она небольшая, пять-шесть кузен стоит. На базар он в субботу выходит, если есть с чем. А монет, тут как сторгуешься, но меньше чем две монеты за полотно не выйдет. Так и рассчитывай.

— Две монеты? Да за две монеты кинжал в ножнах купить можно.

— Так не хочешь, казак, не покупай. Вон пойди кузнечным рядом, там тебе за две монеты и четыре лучковых пилы продадут. Только я вместо тех четырех, одну Макарову пилу беру, и еще с прибытком продаю. Было у меня их два десятка, а уже нет, даже показать тебе нечего.

— Да твой Макар, поди, богаче князя будет.

— Молодой ты еще казачек, не держи обиды, но мелешь дурницы своим языком. Чтоб быть богаче князя, нужно сначала князем стать, а ты, иль я, богаче князя не будем, хоть возом серебро вози. Потому как князь когда захочет, тогда твое серебро и заберет. Понял?

— Понял. А чего Макар в таком маленьком городке сидит, не едет в Гродно к примеру?

— А того, что в Бобруйске князя нету, казак, а в Гродно есть.

— Умен ты купец, спаси Бог тебя за совет, и за науку.

— И вам по здорову быть, красны молодцы, если что подходите еще.

Познакомив Николая с купцом Марьяном и договорившись с ним, что отвезет Николая с женой, или самого, это уже как Богу будет угодно, в Киев, и пересадит на обоз в Черкассы. Заодно расспросил его, не сможет ли он для меня закупить в Киеве и отправить в Черкассы сто мешков зерна, сорок мешков ячменя, и двадцать мешков овса, и когда это все случится. Прикинув нашу поездку, и поняв, что скорее всего, мы приедем в Киев либо так как он, либо раньше него. Пока он все продаст, пока обратно доберется, так что смысла оставлять ему монеты на зерно не было, может так случиться, что еще и ждать его буду, пока он мой воз с крицей и прочими подарками в Киев пригонит. Попрощавшись с ним и с Николаем, пошел обратно к нашему стенду торговать остатками.

Настроение было мрачное. Целый день сегодня контролировал свое поведение и реакции. Но малейшая расслабленность, после того, как казалось, что все вопросы порешал, и у меня с уст срывается совершенно глупый вопрос, причем, как не перетряхивал свое сознание, истоков этого вопроса найти не удалось. Вырвался как черт с табакерки. Единственное, внятное подозрение касалось Богдана. Это, конечно, не его вопрос. Богдан стеснялся разговаривать с малознакомыми взрослыми, а уж вопросы им задавать и подавно. Но это его игры с моим сознанием продолжаются. Надо, когда будет свободное время, попытаться пообщаться с ним по этому вопросу. Когда я бдителен, любые эмоциональные порывы и связанные с ними мысли проходят через сито контроля и отсеиваются, но малейшее послабление, и какие-то подростковые эмоции и мысли вырываются на свободу. И еще я обратил внимание, девки молодые на меня глазками стреляют, но стоит им мне в глаза взглянуть, как сразу улыбаться перестают, и в лице меняются, как будто страшилище какое увидали.

— Давид, а что это тебе все девки улыбаются, глазки строят, а от меня воротятся, будто черта увидали?

— Хмурый ты больно, Богдан, нелюдимый. Девки любят, чтоб ты им улыбался приветливо, слово ласковое сказал.

— Ладно, будем улыбаться.

— И смотришь ты Богдан, словно не девка перед тобой стоит, а пустое место.

— Да понял, я Давид, понял, буду ласково смотреть.

— Да ничего ты не понял, Богдан, — в сердцах промолвил Давид, у него явно что-то наболело, и он жаждал со мной, этим поделится.

— Ты на всех так смотришь Богдан. Какой день мы с тобой рядом, я на тебя гляжу и вижу. Как мужик перед тобой новый появится, ты первым делом так на него глянешь, как будто мыслишь, как его прибить сподручней будет. А потом он для тебя уже пустое место. Бабы, они биться не могут, так ты сразу на них как на пустое место смотришь. Только на нас, на меня, на Ивана, Сулима, как на людей глядишь. Остальные для тебя не пойми что, и не комар, и не люд.

— Иван, чего он вцепился в меня как клещ? Как будто я Ирод какой, каждый день дите невинное режу. Меня давеча, рыло пьяное нарочно толкнул, свары искал, другой бы ему в ухо сразу дал, а я сдержался, мимо прошел. Люблю я люд, Давид, сильно люблю, как Христос нас учил. А что гляжу хмуро, так то видно после болезни еще не отошел.

— Ага, любишь. Так бы обнял всех и придушил.

— А вот ты мне, Богдан правду скажи, — видно и у Ивана наболело, базар уже опустел, покупателей нет, давай мы Богдану устроим вырванные годы. Какое никакое, а развлечение.

— Это ж ты, а не Сулим, замыслил как ляхов бить, не мог Сулим такое удумать. Сулима, я не первый год знаю, дозорец он знатный, и лучник каких поискать, но такого удумать он бы не мог.

— Может мы с вами, братцы, в княжий детинец поедем речи такие вести? И чего мы тут стоим? Все уже по домам разъезжаются, и нам пора.

— За доспех полный мне задаток дали пять монет, просили обождать.

— А Сулим с Дмитром чего стоят, к нам не едут?

— Вот пойди у них и спроси, мне, почем знать?

Так меня два раза просить не нужно. А то взялись правду-матку вагонами валить. Ну, нелюдимый я, что ж мне теперь в монастырь идти? Как там, в известном анекдоте. "Ну, Змей Горыныч, ну, говно зеленое, зато живой!", нет, какой-то неподходящий анекдот вспомнился. Не про меня это.

— Кого ждете, Сулим, домой пора собираться.

— Дал мне купец какой-то две монеты задатку, за двух лошадок, просил дождаться. — Богданово чувство тревоги молчало, зато мое вопило благим матом.

— Хапайте лошадей хлопцы, и айда к Ивану, чую, беда будет. — Сулим, молча кивнув Дмитру, вскочил на своего коня, и мы, разобрав поводья поехали с пятью нашими и двумя оставшимися заводными к Ивану.

— Иван, грузим все что осталось, и тикаем отсюда. Сулиму тоже две монеты залога оставили и просили дождаться, чую, побить нас за монеты надумали.

— Чего ты Богдан, всполошился как гусак, кто нас побьет, люди вокруг. Ну, дали Сулиму задаток за коней, и нам дали, что тут такого.

— Собираемся Иван, и я беду чую, не сподобился мне сразу тот купец, глаза прятал паскуда, — неожиданно поддержал меня Сулим.

— Я слово дал, что дождусь…

— Грузим мешки братцы и уносим ноги отсюда. Не одни мы монеты считать умеем. Я, больше чем на шесть сотен сегодня наторговал, да и у вас монет не меньше. Пришлые мы, никто за нас не встанет. Чую, ждут уже нас по дороге в постоялый двор, но ничего, пусть ждут, долго ждать будут.

— Может и ваша правда, уж больно он просил, чтоб я его дождался, да и с виду, двух, таких как он, нужно в тот доспех паковать, и то место останется… — Иван задумался, — как ехать будем? Можно сходу прорываться, у нас, у каждого полный доспех, стрелами не побьют, а на дорогу с копьями выйдут, тут мы их стрелами сходу посечем и прорвемся.

— Коней жалко Иван. Посекут стрелами тати, добивать придется. Есть прямая тропка через поле, и через лес. Видел, как с утра девка, что хозяйке помогает, по той тропке из лесу выходила. Ну, я ее и расспросил, где ее завтра с утра в лесу поджидать, и куда та тропка ведет.

— А она что?

— Рассказала, что тропинка через лес, дальше через поле, на дорогу выходит. Вот мы по ней и проедем. Я, как сегодня на базар ехали, разглядел, где она на дорогу выходит. Вот оно как бывает, кабы не девка, не знал бы про тропинку.

— Да что ты заладил, тропинка да тропка. Что тебе девка та сказала?

— Сказала, что вечером домой не идет, ночевать на постоялом дворе будет, так что там ее, Давид, ловить нужно. Думаю, Иван, соглядатаи за нами следить будут, шагом поедем, как сверну на тропку, так погоняйте коней за мной, что есть мочи.

— Добро, Богдан. Давайте хлопцы, тетиву натяните, щит под руку, едем шагом, за Богданом глядим.

Выехав в поле, за город, спинным мозгом чувствовал глаза, провожавшие нас, но Иван вертеть головой запретил, и мы неспешно двигались в сторону близкого леса, где, через метров триста по лесной дороге, стояли рядом с паромом, подряд несколько постоялых дворов.

— К тропинке подъезжаем, — негромко сказал спутникам и повернув с дороги, пришпорил свою лошадь.

Наклонив голову к самой гриве, чтоб мелькающие ветки не испортили мою, как охарактеризовал Давид, нелюдимую физиономию, смотрящую на всех, как на пустое место, мы быстро выбрались обратно на дорогу, рядом с нашим постоялым двором и благополучно въехали в открытые ворота. Народ как раз собирался после торгового дня, двое купцов уже сидели за столами. Не занося своих мешков с товаром, которых осталось совсем немного, и оружия, что мы брали с собой в комнату, мы первым делом заказали ужин и пива, расслабиться после трудового дня и снять стресс. Никаких объективных данных, что на нас готовилось нападение, не было, и народ начал потихоньку подсмеиваться над нашими с Сулимом страхами, а мы беззлобно огрызались, смакуя кашу с мясом и квашеную капусту, пироги с мясом и с сыром. Постоялый двор наполнился гостями, громкими голосами, чавканьем, хрустом костей, и бульканьем жидкости.

Когда мы окончательно расслабились и почти забыли все тревоги и подозрения, в большой столовый зал постоялого двора вошел то ли пан, то ли боярин, кто их разберет в сегодняшней Руси, в сопровождении четверых вооруженных челядников. Они уверенно направились в нашу сторону, с трудом пробираясь через полный зал, заставленный столами и лавками. Иван, глянув на них, негромко скомандовал,

— Все стали сзади меня. Одеть шлемы. Щиты на руку. Луки рядом. Я говорю. Тут бучи не подымаем, если скажу выходить во двор, выходим, и по моему слову сразу их рубим или стрелами сечем.

— Во дворе подмога у них может быть.

— И подмогу порубим, не боись.

Надев на головы шлемы, которые лежали рядом с нами на лавках, разобрав и зацепив на левую руку щиты, мы выстроились за спиной Ивана, который продолжал сидеть и цедить пиво из кружки. Я сразу взял в руки свой взведенный еще на базаре самострел, который я притащил с собой в зал. На конюшне его не оставишь, сопрут, да и разрядить нужно. Хотел сразу во дворе разрядить, даже тупую стрелу наложил, а потом лень стало, старый кожух ищи, на ветку вешай, перед сном, думаю, в комнате, тюфяк расстреляю. Ребята достали свои натянутые луки, с которых они так и не успели снять тетиву. Не имея численного перевеса, пробирающаяся к нам компания заметно проигрывала в вооружении и защищенности, так что в случае столкновения шансов у них не было.

— Иван может пану в лоб тупой стрелой дать? Челядь без него разбежится, и бучи большой не будет, — шепотом спросил,

— Как скажу громко, "Богдан", тогда бей. — Отойдя за спины Давида и Дмитра, так, чтоб меня и самострел, было не особенно видно, наблюдал за приближающейся компанией.

Внимание на себя обращал только их предводитель, высокий стройный мужчина лет тридцати от роду. Смуглое лицо дышало энергией и предвкушением столкновения, одного взгляда было достаточно, чтоб понять, миром мы не разойдемся. Его можно было назвать красивым, многим женщинам бы понравилась холодность и жесткость, сквозившая в чертах его правильного лица. Только глубоко сидящие черные глаза слегка портили симметрию, придавая лицу нечто первобытное. Остальные были обычные крестьянские парни, не самых лучших душевных качеств, которых слегка натаскали работать копьем и саблей. Видно было, что большого военного опыта они еще не успели приобрести.

Подойдя к нам, они не обращая внимания на наш боевой вид начали разыгрывать заготовленный спектакль.

— Это они, Петро?

— Они, пане. Взяли задаток за товар и удрали.

— Ну что попались ворюги, думали не найдем мы вас, подымайтесь, и за нами пошли, поедем к князю, завтра вас или повесят, или пятьдесят батогов всыплют. Просите, чтоб сразу повесили, меньше мучиться.

— Да ты, Богдан, не горячись, присядь, потолкуем, в ногах правды нет.

Пока пан удивленно смотрел на Ивана перекрестившего его, я, упав на колено, вскинул самострел за спинами товарищей, и стрельнул пану в лоб тупой стрелой, промеж их рук. Стрела ударила в шерстяной подшлемник, прикрывающий лоб, но это не изменило результата, в глубоком нокауте пан упал на землю. Поскольку на мою возню за спинами никто не обращал внимания, да и заметить что-либо за плечами трудно, все в зале, и панские челядники в том числе, мало что поняли. Нет, они, безусловно, знали, что это наших рук дело, но поскольку самострел мой практически бесшумный, стрела отлетела куда-то под стол, то детали никто не рассмотрел.

— Сомлел сердешный, — трагично вымолвил Иван, — несите его бегом на двор, да водой обмойте, может очухается, а нет, везите к знахарке, может яйцом откатает. Совсем извелся пан ваш. А все из-за Иуды этого. Иди сюда, Петро, расскажи нам, что за навет ты на нас наговорил своему пану, что тот аж сомлел от горя? Куда пошел! Стой, тебе говорят! Держите его люди добрые, из-за него вся буча, сейчас мы его к ответу призовем!

Петро, оставив своего пана на руках своих подельщиков, как ошпаренный выскочил во двор. За ним вышли остальные, неся на руках бесчувственного предводителя. Иван, распекая хозяина, что у него по постоялому двору тати ходят, и пугают честный народ, дал нам команду, и мы, прикрывшись щитами, с луками наготове высыпали во двор. Было темно, света луны и звезд было явно недостаточно, чтоб все разглядеть, но никто на нас не нападал, лишь слышались удаляющиеся голоса и топот копыт.

Армия ослов под предводительством льва, безусловно, сильна, пока лев на них рычит и командует. Стоит его убрать, как армия ослов, моментально превращается в стадо ослов, забыв все, чему их учили.

Собравшись, мы вскочили на коней, погрузили все добро, разобрали заводных, и прикрывшись щитами, помчались, минут через пятнадцать, вслед за местными рэкетирами, по дороге к развилке в сторону Гомеля. Засады, к счастью, не было. Видно, либо не смогли организоваться без вожака, и оставить засаду на дороге, либо решили, что мы ночью не выедем, и все можно будет доиграть завтра, когда поставят своего командира на ноги.

Ночью при свете луны и звезд по наезженной дороге передвигаться можно, но страшно, поэтому, объехав город, и выехав на дорогу в Гомель, мы остановились в первом же попавшемся постоялом дворе, отъехав от города не больше двух километров. Любопытному хозяину сказали, что мы гонцы из Киева, едем в Гомель и дальше. Свободная комната у него нашлась, базарные гости как раз разъехались. Поспав с комфортом, встав затемно, мы быстрой рысью двинулись подальше от Чернигова, где нас, безусловно, будут сильно любить и искать, чтоб выразить всю глубину своих чувств.

Личность боярина местные жители опознали, и нам рассказали, когда мы пару минут шумели в зале, и ругали хозяина, а пана увозили. Нашлись в зале люди, живущие неподалеку от его имения и двух сел, которые были даны ему князем в кормление. Располагалось оно в дне езды в сторону Новгород-Сиверского, километрах в тридцати от Чернигова. В дружине боярина, как мы и предполагали, было до двадцати бойцов. С двух деревень такой отряд кормить проблематично, военная добыча нужна. Видать кто-то из его людей обратил на нас внимание, прикинул стоимость нашего товара, раз мы не купцы, монеты все при нас будут, ну и дальше все было продумано с умом. Дать задаток, задержать на базаре дотемна, и по дороге на постоялый двор побить и обобрать. И когда мы вместо того чтоб ехать по дороге, где нас так сильно ждали, вдруг, пренебрегши их обществом, выбрали другую дорогу, ребят не на шутку расстроило такое невнимание, и решили они нанести нам визит. И дальше все по уму было. Пришли в гости и начали откровенно хамить, заметно уступая нам в случае боевого столкновения, то есть, нормально было бы вывести их на улицу, и прибить, без свидетелей, за такие слова. А там нас уже засада поджидала. Но того, что мы пульнем их предводителю и вдохновителю в лоб тупой стрелой прямо в зале, этого никто не ожидал. Шлем у него удачный оказался, европейский, с откидной маской, закрывающей половину лба и лицо. Маска была откинута, а лоб был прикрыт только шерстяным подшлемником.

Мы даже не сердились на боярина, мы для него были такой же легитимной целью, как для нас ляхи. Да и мало нас было, чтоб сердиться, и планировать ответный визит вежливости. Были задания поважней. Когда под Гомелем остановились в корчме перекусить, и дать лошадям часик отдыха, от нечего делать, обсуждали детали, как нас ограбить хотели. Все сошлись во мнении, что по уму все пан делал, один я возражал. Не нужно было два задатка давать, был бы один задаток, даже я бы ничего не заподозрил, и остался бы еще на базаре ждать припозднившегося клиента. Тут классический пример когда "лучшее, враг хорошего", или польский вариант, "цо занадто, то нездрово". Да и лезть в зал нахрапом, когда мы по тропинке ушли, было чистой авантюрой, и расчетом на агрессивных дураков, видно привык пан с такими дело иметь. Разумней было затаиться, чтоб мы расслабились, и утром напасть, можно даже на выезде с постоялого двора. Никто из посторонних в чужую драку лезть не будет.

Разобрав в деталях свои и чужие тактические построения, мы единогласно решили, что все делали правильно, поэтому никто из нас в лоб не получил, и монеты не потерял. Довольные проделанной аналитической работой, мы продолжили свой путь в сторону Бобруйска. Как нам объяснил хозяин, до Бобруйска от Гомеля обозом, пять дневных переходов, и соответственно в этих местах ночлега обозов, на трассе, повышенное количество постоялых дворов, а в других местах их нет совсем, и из этих соображений нам следовало планировать свои дальнейшие передвижения. До сумерек мы успели проехать три обозных дневных перехода. Можно было ехать дальше, на каждого из нас было по три лошади, но дорога лесом, в темноте, волки могут лошадей поранить, рисковать смысла не было. Переночевав и выехав утречком, мы задолго до полудня прибыли в Бобруйск.

Пока ребята в корчме заказывали обед и утоляли жажду прохладным пивом, поехал искать знаменитого мастера. Бобруйск представлял собой, в моем понимании большое село, обнесенное земляным валом и частоколом. Чем-то он напоминал Черкассы, только ландшафт другой, и размерами чуть побольше. Если в Черкассах было около сотни дворов, то здесь, навскидку, сотни полторы. Кузнечная слобода, в которой стояло пяток кузниц, располагалась в метрах пятистах за частоколом, недалеко от речушки. Из всех кузниц валил дым, и мне сразу указали, куда мне надобно. Пришлось обождать, пока мастер не соберется домой на обед, поскольку готовые изделия, естественно хранились дома. Дальше мы долго торговались.

— Побойся Бога, Макар Терентьевич, не лупи ты с меня последнюю шкуру. Я ведь не купец, мне твои пилы для дела нужны. А пока я то дело поставлю, еще год пройти может. Где ж мне монет на все взять.

— Откуда мне знать, кто ты, воин. Ко мне купцы и в дерюге одетые приходили, чтоб я цену сбросил. Я так скажу, для дела три, пять пил берут, а не тридцать.

— Так ты послушай, что я сделать хочу. Хочу колесо поставить, чтоб вода его крутила как для мельницы, а тем колесом буду бревна на доски пилить.

— Глупство ты речешь воин. Колесо вертится, и жернова вертятся, потому и мельница работает, а колесом бревна пилить, нет такого, не может такое быть.

— А если покажу тебе прямо здесь, что может такое быть, скинешь цену?

— Да я тебе их так отдам, если мне такое чудо покажешь!

— Ну, неси тогда сюда колесо от воза, две палки ровных и в помощь кого-нибудь зови.

Продемонстрировав Макар Терентьевичу, с помощью этого нехитрого набора элементов, принципы преобразования вращательного движения в поступательное, и объяснив взаимодействие частей, забрал тридцать вожделенных, длинных, лучковых пил, идеально подходящих для продольного распила бревен. Достал из кошеля пятьдесят монет и положил на стол.

— Это я тебе не за пилы монеты даю, а за то, что выслушал меня и согласился, спорить не стал. Редко такое увидишь. Бывай здоров, Макар Терентьевич, как используем твои пилы, за новыми приедем, нет ничего вечного на земле. А захочешь на пилы свои посмотреть, милости просим к нам в гости на следующую осень. До того времени, надеюсь, запустим колесо в работу. Ладьей до Черкасс доплывешь, там спросишь казака Богдана Шульгу. А может, и осесть у нас захочешь.

— Поздно мне уже казак, с места срываться. Но пять сынов у меня растет, всем на одном месте тесно будет, поглядим, может и к вам кто захочет.

— На следующую зиму приедем к тебе за пилами, заготовь нам сорок или лучше пятьдесят, лучковых, до следующего Рождества заберем.

— Чудной ты, Богдан. Другой бы такое и за сто монет никому бы не показывал, прятал бы до смерти, а ты мне монеты за пилы суешь.

— Тут ведь какая штука, Макар Терентьевич, с одной стороны, двадцать монет я выторговал, а с другой, верю я, что Бог мне то открыл, не мое оно, значит, делится должен с теми, кто поймет, и кому с того толк будет. Ну бывай, мастер, то разговор долгий, спешим мы дальше, в другой раз приеду, договорим.

— Ишь, как завернул. Доброй вам дороги, воины, даст Бог, свидимся.

За Бобруйском, по дороге в Слуцк, пошел снег, темп езды упал, нужно было вглядываться в дорогу. Легкой рысью, а кое-где шагом, мы преодолели еще полдороги до Слуцка, и решили переждать разыгравшуюся метель в тепле постоялого двора. Не стоит, конечно, прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас, но метель это особый случай. Ее лучше не прогибать, а слушать, как она поет за окном, протягивая руки и ноги к горячей печке. Да и подумать нужно основательно, как засветиться перед князем Витовтом с положительной стороны, и не потерять при этом жизненно важных органов. Чем больше я над этим думал, тем меньше достойных внимания вариантов поведения оставалось. Такая легкая, на первый взгляд, задача, при внимательном рассмотрении открыла пытливому взору много очень тяжелых и кривых деталей, которые нужно учитывать в окончательном решении. Жизнь и математика вновь продемонстрировали свою коварную связь. Так и в дифуравнениях, общее решение простое и красивое, но стоит задать жизненные краевые условия, и ты понимаешь, что твой убогий разум красоту этого решения постичь не в силах, и только численными методами ты способен найти решение. И ничего тебе не поможет, только терпение и труд.

Воодушевленный таким, пришедшим в голову откровением, я терпеливо и трудно перебирал варианты, пока не уловил основной алгоритм поведения с князьями. После этого все стало просто, и счастливо улыбаясь, я заснул.