Да уж, удружил мне Хромой, нечего сказать. Я чертыхнулся про себя и зло стиснул зубы.

— Херр тсаревитш, ви опять отвлекайтесь!

Я послушно склонил голову и заскрипел пером. Вот ведь привязался, дубина. Ну за каким чертом мне нужно перерисовывать эту карту? Ладно бы хоть точная была, а тут… По ней выходило, что, скажем, от Нижнего до Казани по Волге плыть едва ли не вдвое дольше, чем на самом деле. Других искажений также, вероятно, хватало, недаром она вся была какая-то искореженная, как нарик во время ломки, что даже моему неискушенному, знакомому с картами только через глобус, автомобильные атласы и GPS-навигаторы взгляду было заметно. Ан нет, рисуй! Вообще-то царевича, то есть меня, учили вполне основательно. Ну по местным меркам, разумеется. Первое и главное, конечно, языки — греческий, латынь, а также татарский, немецкий и польский. Прям полиглота из меня делали. Польский и немецкий я немного знал и в своем времени, так что они у меня пошли на ура, а с остальными я справился, похоже, лишь благодаря тому, что кое-какая информация осталась, так сказать, в теле. Хотя чем дальше, тем меньше это меня выручало.

То ли вызванное, образно говоря, переселением душ возбуждение в коре мозга начало понемногу затихать, то ли знания — штука тонкая, но довольно быстро я понял, что за исключением тех крох, что упали на меня благодатью небесной в первые две недели, все остальное придется учить самому. Ну да невелик и труд, если разобраться. Плотность знаний в это время куда как более низкая, чем в мое, что частично вызвано слабой систематизацией материала и совершенно неотработанными методиками преподавания, а более всего просто малым объемом знаний. Сейчас мне было понятно, как великие ученые Средневековья, типа того же Леонардо из Винчи, могли быть такими разносторонними. Просто ищущий ум, ну и приличная память позволяли накапливать и удерживать в голове достаточно существенные объемы знаний в разных областях вследствие того, что самих этих знаний пока было — кот наплакал. То есть я имею в виду научные знания. Всякого, так сказать, фольклора тут как раз было, наоборот, — хоть жопой жуй. А вот учить здесь пока совершенно не умели. Так, вываливали тебе на темечко некую кучку разных и очень слабо систематизированных сведений и чуть ли не палкой заставляли все это зазубрить. Не слишком напирая на понимание. Такие вот педагогические методики…

Но, с другой стороны, учить четырем арифметическим действиям, отягощенным только лишь простыми дробями, человека, который в свое время освоил актуарные расчеты… Неудивительно, что учителя возымели привычку жаловаться на то, что я стал невнимателен. Правда, пока еще дядьке, а не отцу. Но я надеялся в ближайшее время довести их до того, чтобы вопросами моего образования вплотную заинтересовался и папашка. Зачем мне это надо, спрашиваете? А все дело в том, что это было частью моего плана. Плана выживания.

Получив статус выздоравливающего, я побродил сначала по царским палатам, а затем и по Кремлю, все время сопровождаемый дядькой Федором. Его неизменное присутствие рядом с царевичем, похоже, послужило лишним подтверждением и так ходивших по Москве слухов о болезни и немочи юного наследника царя Бориса. Бояре, дьяки, стрельцы, конюхи, стряпухи, кто в открытую, кто исподтишка, пялились на нас и, покачивая головами, принимались бурно обсуждать животрепещущую новость. Но я не обращал на них никакого внимания. Мне требовалось как можно быстрее разобраться в ситуации и избавиться от опеки дядьки. Ну или заметно ее уменьшить. Потому что у меня были свои планы, в реализации которых подобная опека могла только помешать. Поэтому я, встав рано, почти на заре, что, впрочем, как выяснилось, было вполне в обычаях, причем как знати, так и простонародья, вызывал к себе дядьку и отправлялся в путешествие, неутомимо тыкая пальцем (ну иногда, когда на нас самих пялились уж совсем открыто, кивая подбородком и просто спрашивая) во всех и все, что видел, задавая кучу вопросов: «А кто это? А что это? А как это?» Спустя полторы недели дядька Федор взмолился:

— Царевич, ты меня кое о чем уже по третьему разу спрашиваешь! А про некоторое я тебе и никогда до сего времени не рассказывал.

Вот тут-то я и понял, что, так сказать, пользователь исключен из системы сервисной поддержки. И трюк, так удививший меня с молитвами, более не срабатывает. Но не слишком огорчился. В конце концов, учиться я любил и умел. Ну и к тому моменту у меня уже начал вырисовываться некий план, направленный на то, чтобы резко повысить шансы на выживание сына царя Московского и Всея Руси Бориса Федоровича Годунова. На возможности самого царя-батюшки (моего батюшки, между прочим) я скромно решил не покушаться.

Начал я тем же вечером, когда сей факт родственных отношений был доведен до моего сознания, в первый раз вдоволь помучив дядьку Федора своими бесконечными «зачем» да «почему» и разобравшись с датами. Кстати, никакого, скажем, тысяча пятьсот девяносто девятого года от Рождества Христова, каковой, судя по информации моих учителей-«немцев», вроде как должен был быть, на дворе отродясь не было. А был самый что ни на есть семь тысяч сто седьмой, но уже от Сотворения мира…

Суюмбике, оказавшаяся татаркой, из казанских, да еще из какой-то очень знатной семьи, в детали я не вдавался, по-прежнему перед сном поила меня отваром. Но уже не тем, что прописал дохтур для того, чтобы «сохранять внутреннее спокойствие и содержать все телесные органы и железы в надлежащем для выздоровления состоянии», а чем-то вроде витаминного коктейля. На вкус варево также было не слишком, но, судя по внутренним ощущениям, пользу приносило. Так вот, когда, напоив меня этим отваром, Суюмбике поцеловала меня в лоб и тихо удалилась, я укрылся одеялом по шею и принялся тщательно обдумывать план своих дальнейших действий. Вариант с покиданием страны я решил пока отставить в сторону. Куда бы я ни слинял — такой стартовой позиции, как царевич и наследник престола, мне более нигде не добиться. А она сулит множество возможностей как в настоящем, так и особенно в будущем. К тому же англичане — те еще жучилы. Уж я-то с ними успел пообщаться достаточно. Так что спокойной жизни от них не жди. Обязательно втянут в какие-нибудь свои расклады… или выторгуют у воцарившихся Романовых некие преференции для себя любимых, да и удавят меня по-тихому… Значит, надо разруливать проблемы здесь.

Я вздохнул и вплотную занялся планированием. Итак, что мы имеем? Я — молод, то есть совершеннейший сопляк, ни власти, ни возможностей, ни даже более-менее сносного знания ситуации. Более того, в связи с моим явно неадекватным поведением по Москве уже поползли слухи, что царевич, мол, болезный, страдает падучей и все такое прочее. Иными словами, изначально я ни в каком не авторитете. С окружающей обстановкой тоже не все ясно. Ладно, с Семибоярщиной и Шуйским все прояснилось, дядька Федор просветил — они неизвестны, значит, будут позже, и это дает мне еще года два-три на обоих, что, с учетом Лжедмитриев, переносит срок окончания царствования папика где-то не позднее тысяча шестьсот седьмого года, или по-местному — семь тысяч сто пятнадцатого от Сотворения мира. Ну да мы будем считать как привычнее… Значит, голод начался еще раньше, где-то в тысяча шестьсот третьем — тысяча шестьсот пятом годах. То есть самая ранняя дата начала природных катаклизмов — по моим, надобно заметить, совершенно примитивным и дилетантским расчетам — лето тысяча шестьсот третьего года. От этого и будем плясать. Что я могу сделать? Я задумался. Предупредить папика? И что это мне даст? Да и кто меня послушает? Тем более я не могу гарантировать, что не ошибся в расчетах и что катаклизмы не начнутся намного раньше или заметно позже. Что вполне может поставить меня в положение того пастушка из притчи, который все время орал: «Волки! Волки!» и так приучил всех, что брешет как сивый мерин, что, когда по-настоящему пришли волки, ему никто не поверил и не прибежал на помощь. Ну ничего же не знаю об этом времени, вот ведь зараза! И тут мне в голову пришла мысль. Опаньки! А если сыграть на том поле, о котором мои дорогие современники даже и не подозревают? То есть на поле черного PR. Кто там у нас наиболее опасный? Шуйский, Семибоярщина? Нет, эти вряд ли… Скорее всего, они получили шанс на власть только после того, как папенька ее потерял, ну или помер… ну не помню я, как там все было точно. А вот появление Лжедмитрия вполне могло устроить папику множество неприятностей. Да и остальным тоже. Значит, основным конкурентом будем считать Лжедмитрия. Вернее Лжедмитриев. Хотя если суметь классически «закопать» первого, остальные, возможно, так и не появятся…

Я некоторое время лежал, и так, и эдак крутя в голове пришедшую мне мысль. А затем с сожалением отодвинул ее в сторону. Пока я ее продвинуть дальше не могу. Нужно провести кое-какие исследования, узнать каналы распространения информации, степень доверия социума к разным типам источников, точно спланировать время вброса (а с этим как раз и самая жопа), и многое, многое другое…

Так, что еще? Нужно озаботиться собственной безопасностью. На царских стрельцов надежды мало. Судя по тому, что я знал (или, вернее, не знал) о сыне Бориса Годунова, в классическом варианте истории они моего, так сказать, донора не спасли. Так что мне нужны свои, личные преторианцы. И надо составить план, где и откуда их взять. Лучшим вариантом было бы повторить идею Петруши Первого и обзавестись собственными Преображенским и Семеновским полками, каковые потом, во время его столь знаменитого правления, еще и служили Петруше нескончаемым источником кадрового резерва… Но юному Пете возможность поиграть в этих живых «кукол наследника Тутти» предоставила его собственная сестрица, чтобы настырный братец не лез ей под руку, пока она рулит Русью. Глупая баба была. Этими «куклами» Петя ее потом и похоронил. Меня же, как я понимаю, папик, наоборот, готовит в наследники. А это означает, что развлекаться с собственными полками мне особенно не дадут. Будут мурыжить на приемах, званых обедах и заседаниях Боярской думы. Хотя совсем отбрасывать этот вариант не стоит. Бог его знает, как оно там повернется. Тем более что в тысяча шестьсот седьмом мне будет уже восемнадцать. И свои вооруженные люди мне пригодятся. Но вот готовить из них нужно не только и не столько рубак. Причем набирать их следует из самых низов, чтоб все их планы и надежды были бы связаны лишь со мной. Хотя… насколько я помнил, во времена позднего Рима эти самые преторианцы меняли императоров как перчатки. Да и у нас те же преображенцы и семеновцы тоже оторвались. То Лизу на престол возведут, то в угоду Катьке ее мужа прикончат. Смерть от апоплексического удара табакеркой по голове… юмористы, блин! Нет, с преторианцами надо быть поосторожнее. Лучше попытаться сделать из пацанов именно кадровый резерв, то есть людей, которые сначала помогут мне выжить, захватить власть, а затем и разобраться со столь обширным бизнесом, как Московская Русь. Но, чтобы усилить шансы на то, что они меня не сдадут, они должны со мной вырасти…

О, придумал! Нужно забацать нечто вроде Царскосельского лицея, скажем… школу царскую! И учить там не только воинскому делу, хотя ему обязательно, обязательно, а то как же они меня защищать будут, но и языкам, математике, физике… ладно, программу продумаем позже. Главное, чтобы все эти пацаны со мной, царевичем, не один пуд соли съели… Хотя это тоже не дает стопроцентной гарантии, но оную, как известно, дает лишь Господь Бог или Госстрах. А его, как и Госужас, я пока еще не создал. И это следующая непременная задача. Собственная служба безопасности. Нет, у тятеньки явно такая есть. Ну не может ее не быть, иначе он бы и дня на троне не усидел. Но все это игры взрослых дядей, которые в период междуцарствования вполне способны (и, убей бог, будут) играть в разных раскладах. Я не я буду, если в классическом варианте истории кое-кто из таких дядей не сдал царевича Федора Лжедмитрию или Ваське Шуйскому, в зависимости от того, кто у них там первый до власти дорвался. И мне надо сделать все, чтобы со мной эта история не повторилась. Тут я невольно припомнил классический рассказ Брэдбери о том, как некий путешественник в прошлое случайно придавил бабочку, а когда вернулся, там из-за этого настала полная жопа, и ухмыльнулся. Ну не знаю, как там, в будущем, аукнется, но я собираюсь грохнуть тут столько «бабочек», сколько потребуется, чтобы не грохнули меня.

Итак, подведем итог. Первое — необходимо как можно более детально разобраться в обстановке, причем не только в том объеме, который будет доводиться до царского наследника с расчетом на то, что он еще сопляк, но и гораздо более плотно. Особенно политические расклады. Кто тут числится нашими, солнцевскими, так сказать, а кто держит мазу супротив. Пару-тройку имен я уже знаю, того же Шуйского и, скажем, Романовых, совершенно точно свою игру ведут, даже если прикидываются паиньками, ну а с остальными — проясним. А также весь механизм государственной власти. Кто за что отвечает, каким образом осуществляются назначения и проходят распоряжения, как устроена и кому подчиняется армия, как и кем распределяются ресурсы и какие «мыши» завелись, так сказать, в государственных половых щелях. В том, что они там есть, я ни секунды не сомневался. Ну нет и не может быть такой государственной машины, в недрах которой не имелось бы «мышей», очень хорошо умеющих использовать государевы ресурсы для собственных выгод. А значит, умелый человек всегда сможет использовать этих жирных тварей к своей собственной пользе. Прикормив либо, если уж я наследник и вообще почти государь, придавив в нужный момент, дабы ускорить прохождение необходимых тебе команд и распоряжений или, наоборот, замедлить продвижение ненужных.

Далее: прикинуть, как и из кого создать собственную сеть осведомителей и тайных дознатчиков. С учетом того что ключевой фигурой, на которую сеть будет замыкаться, явлюсь опять же я, в облике десятилетнего пацана. Ну и параллельно с этим провентилировать вопрос о создании некоего учебного заведения для подготовки своих собственных кадров. И здесь у меня сразу появились кое-какие мысли по поводу того, как это можно осуществить. Ну и последнее — подыскать людишек, на которых можно опереться в случае каких-то силовых акций. При условии успешного воплощения в жизнь всех этих задач, шансы на выживание в грядущих катаклизмах царевича Федора, хотя бы даже и не в статусе царевича, повышались до реальных. А если малеха поднапрячься…

С этими мыслями я и заснул…

— Ви опять отвлекайтесь, тсаревитш! Сие есть… есть… недопустимо… Я немедленно соглашать… оглашать… доложить ваш отес! Поелико ваш воспитатель ви не слушать!

Господин Расмуссон был датчанином, поэтому был вынужден общаться со мной на русском, что приводило его в крайнее раздражение. Будь на моем месте истинный Федор, они вполне могли бы использовать латынь, но мне этот древний, но пока еще не совсем мертвый язык давался с трудом. Так что господину Расмуссону приходилось коверкать язык этим варварским наречием, что приводило его в совершеннейшее раздражение. Именно поэтому я и избрал сего достойного господина основным объектом своей изощренной атаки. Тем более что сей господин преподавал мне не только картографию…

Однако все мои планы едва не полетели псу под хвост, причем буквально на следующий день после того, как я все спланировал. Потому что на горизонте нарисовался еще один, и очень важный, фактор, который я совершенно не учитывал. И этот фактор именовался — матушка…

Я как-то упустил из виду, что обычно у детей имеются два родителя. И если с отцами, бывает, дело обстоит не совсем понятно, то есть законный отец то ли родитель, то ли сосед, то ли дюжий конюх, с матерями все однозначно. Кто рожала — та и мать. И их привязанность к детям, как правило, достаточно велика. Возможно, меня извиняло то, что за все время моего пребывания в этом теле и времени матушка меня ни разу не посетила, что явно не слишком характерно для женщины, но, как выяснилось, у нее на то были вполне законные основания. Матушка была на богомолье. В Троице-Сергиевом монастыре, куда отъехала на Вход Господень в Иерусалим, каковой мы, убогие безбожники, в своем таком же убогом и безбожном времени чаще именуем Вербным воскресеньем, и где намеревалась встретить Пасху. Сестрица же, вот коза, ездила вместе с ней, но вернулась раньше, как раз к Пасхе. И за разговором ни разу о матушке не упомянула. Матушка же прибыла на следующий день и сразу пожелала увидеть приболевшего сына.

Судя по тому, как отреагировало мое тело при приближении к палатам матери, царевич Федор к отцу относился с гораздо большей любовью, чем к матушке. Вообще, несмотря на то что знания из этой самой коры моего головного мозга мне уже, похоже, были почти недоступны, что касалось реакций тела — с этим все было наоборот, они сохранились почти в полном объеме. Так что к матушкиным палатам я приближался с этаким… как бы это сказать, опасливым благоговением. Как ну, скажем, к клетке с любимым… даже не псом, а медведем. Тем более что таковых в Москве держали на многих дворах, а уж на боярских подворьях почти на каждом. Медведи здесь и сейчас были неким аналогом тех же собак бойцовых пород — питбулей или стаффордширских терьеров моего времени. Круто, немного опасно, причем частенько и для самих хозяев, но престижно и заметно поднимает самооценку. Мол, вон я какой, этакую зверюгу у ноги держу… Хотя приведенная мною аналогия все-таки довольно бледная — медведи, на мой взгляд, куда круче любых питбулей… Так вот, к матушке я шел с полным ощущением приближения к любимому, родному, но все ж таки медведю. И почему именно с таким ощущением, я понял сразу же, едва переступил порог.

Любимого и единственного сына матушка встретила упакованная по полной. В тяжелом парчовом платье, в расшитом жемчугами головном платке, пальцы на обеих руках унизаны перстнями, лицо набелено и насурьмлено, сама восседает в высоком резном кресле под стать царскому трону. Но, судя по тому, что никаких особых реакций у меня это вызвало, обстановка была вполне обычной для встречи.

— Подойди, сын, — величественно произнесла матушка. — Сядь.

Я безропотно приблизился и опустился на скамеечку, стоявшую у подножия матушкиного «трона».

— Как здоровьишко?

Я еще по пути прикинул, что и как рассказывать, решив не беспокоить матушку излишними подробностями, но тут, наткнувшись на немигающий взгляд царицы, стушевался. Ага, домострой, значит, бабы у них тут забитые… мужние жены безропотные… сейчас… Я шумно вздохнул и выдавил:

— По-разному, матушка…

— Рассказывай…

Матушкины покои я покинул с ощущением, что она меня раскусила. Ну не совсем так уж полностью, но подозрения у нее имеются. Единственная моя надежда заключалась в том, что матушка оказалась страшно честолюбивой. Недаром даже сына встретила при полном параде. Не мужняя жена — царица! Причем, судя по всему, это отнюдь не для меня такой наряд, она вообще по жизни так себя держит. А в таком случае ей сын нужен. И не просто так, как сын, а во власти. Но не просто во власти, а еще и под ее влиянием. Так что это обстоятельство резко сужало мне поле для маневра. Если я не хочу сильно осложнить себе и так непростую ситуацию, следовало постоянно держать матушку в уверенности, что, кто бы я там ни был, она меня контролирует…

Следующие несколько недель я занимался накоплением информации и детальным планированием. Ну и обхаживанием матушки. Где бы я ни был и чем бы я ни занимался, едва только дворовая девка доносила мне, что меня желает видеть матушка, как я бросал все и несся в ее палаты, где смиренно высиживал на скамеечке у ее трона иногда по нескольку часов. Из-за этого часто срывались занятия, и в конце концов дядьке Федору, отвечавшему перед царем за мое образование, это надоело, и он стукнул папику. Тот переговорил с матушкой, которая к тому моменту уже пришла к выводу, что сын я там или не сын, но у нее на крепком поводке, так что длину этого поводка можно вполне безбоязненно увеличить. В конце концов, отец лучше знает, как нужно управлять государством, так пусть и учит, а сама матушка, если что, направит и подскажет. Мальчик-то послушный растет…

— Тсаревитш! Это… это… это есть немыслимо… Ви хотеть так и оставайся глюпый варвар! Я немедленно идти к ваш отес!

Я оторвался от воспоминаний и несколько мгновений пялился на побагровевшую физиономию толстяка, а затем совершенно наглым образом высунул язык, отчего физиономия господина Расмуссона стала вишневой, после чего бросил свинцовый карандаш, спрыгнул с лавки и выскочил в коридор. Там я воровато огляделся и шмыгнул к черной лестнице, которая вела в дальние сени, откуда был выход к конюшням. Расмуссон сейчас настолько сердит, что явно бросится не к дядьке, который тут же появился бы и взял меня в оборот, а прямо к отцу, до которого его допустят далеко не сразу. Следовательно, до того как меня хватятся, у меня есть около часа, а то и полутора свободного времени. Жизнь тут очень неторопливая… Вполне достаточно, чтобы провести одну давно спланированную и подготавливаемую мною тайную встречу, которая должна была продвинуть меня еще в одном направлении моего плана. Я рассчитал все идеально — место, время, объект воздействия… теперь не ошибиться бы в других расчетах. И не нарваться на какие-нибудь внезапные неприятности. Сколько идеально разработанных планов пошли псу под хвост из-за нелепых случайностей… Впрочем, я почти всегда выигрывал у своих конкурентов, потому что никогда не ставил все на один-единственный шанс. Если первая попытка срывалась, у меня уже были намечены подходы ко второй, а если не удавалась и она — уже имелись варианты третьей. Так было и на этот раз, но, на мое счастье, все удалось с первой попытки…

Когда я подошел к условленному месту, мои конфиденты уже были там. Мальчишки в любом возрасте очень плохо умеют соблюдать тишину. Пожалуй, когда я заведу свой лицей, надо будет обратить на это особое внимание… Я уже подходил, когда послышался недовольный голос:

— Ну и что тут такое интересное?

— Подождите, — тихо прозвучало в ответ.

— Чего?

Я усмехнулся, представив, какие сейчас рожи будут у пацанов, и громко ответил:

— Не чего, а кого… Меня!

Да, все так и случилось. Вдоволь налюбовавшись на разинутые рты и вытаращенные глаза, я присел на валявшийся у стены обрубок бревна, из которого, похоже, щепали дранку для крыши, и весело произнес:

— Ну, привет, люди московские.

Пацанята нестройно поздоровались, во все глаза пялясь на меня. Конюх, которому я поручил привести сюда своих приятелей, также получил немалое удовольствие… Эту ватажку мальчишек я впервые приметил недели полторы назад. Во время свадьбы дочери думного боярина Гуринова, к которому отец в это время благоволил. Причем настолько, что дозволил провести венчание в Успенском соборе. Вот около него я их и заприметил. Ребята промышляли тем же, чем и остальные, — собирали деньги, которыми обсыпали молодых при выходе из собора, пока они шли к свадебному возку. Но, в отличие от остальных, эта ватажка оказалась сбитой и крепкой. И когда один из конкурентов попытался было наехать на одного из ватажников, все моментом бросили свой гешефт и ринулись ему на помощь. И не отступили даже перед превосходящими силами противника. Поэтому я сразу же взял ребят на заметку. К конюху я начал присматриваться буквально в тот же день, остальные пока были мне недоступны, поскольку покидать не только Кремль, но даже царские палаты я мог лишь в сопровождении. Однако на Вознесение Господне я приметил одного из этой ватаги у Лобного места, тот торчал в толпе, собравшейся поглазеть на патриарха. Судя по тому, что я увидел, паренек был не один, а с братом и, вероятно, другими сродственниками. Во всяком случае, тот дюжий парень, на шее которого он сидел, судя по возрасту, отцом ему быть никак не мог. Пострадав пару дней вследствие полной невозможности собрать на этих ребят побольше информации, я решил рискнуть. Ну кого еще я мог по молодости лет завербовать в свои доглядчики, как не таких же сопляков, как и я сам? А информация была нужна, нужна как воздух…

— Желаем здравствовать, государь-царевич, — несколько напряженно приветствовал меня парнишка, которого я видел у храма Покрова. Похоже, он был в этой ватажке за лидера.

— И вам того же, люди московские, — отозвался я, широко улыбаясь и стараясь держать руки и ноги нескрещенными. Как-то мой психолог прочел мне целую лекцию о невербальных знаках общения, и я помнил, что скрещенные руки и ноги означают закрытость, нацеленность на защиту, оборону, а мне сейчас требовалось установить с пацанами максимально доверительный контакт. — Небось гадаете, зачем я вас сюда зазвал? Так вот слушайте…

Разговор получился. Хотя попотеть пришлось изрядно. Но мальчишки есть мальчишки… услышав версию о тайных недоброжелателях, специально распространяющих слухи, порочащие царевича, а может, и вовсе желающих извести его в угоду злобным татям (без персонификации оных), они тут же загорелись желанием споймать таковых. И мне пришлось приложить немало усилий, убеждая их, что ловить никого не надо, сыскивать тоже, а вот какие слухи на Москве ходят, я бы знать очень хотел. А то меня по младости лет никто ни во что не посвящает. А сие обидно и делу помеха. Ну насчет ограничений по младости лет они были полностью в курсе, так что посочувствовали мне вполне искренне. Я же строго-настрого предупредил их, что ничего, кроме слухов, от них не требую. Никаких имен, примет и кто с кем знается от них и слышать не хочу. Не то чтобы меня это действительно не интересовало, но рано, рано… Ежели они с такими же воодушевленно горящими глазами, с какими уходили от меня, начнут учинять в городе розыски, то спалятся на раз. И ладно бы их просто шуганули, а ведь, не дай боже, нападут на что-то действительно серьезное — так ведь придушат, и все. Времена нынче такие, что жизни человеческой, что взрослого, что ребенка, цена в базарный день — полденьги, полушка то есть. Причем ребенка как бы и не дешевле. Пока мне было достаточно самого факта сотрудничества. А уж там поглядим, кого учить, натаскивать, кого потихоньку в сторонку оттереть, чтоб каким другим полезным делом занялся.

Я, конечно, во всяких там КГБ-ФСБ не служил, но Константин меня в этом деле очень мощно натаскивал. Он вообще говорил, что большинство действительно серьезных утечек идет не через внедренных агентов или там прослушки. Все это беллетристика. Больше всего секретов разбалтывают первые лица. Походя. По пьяни, в бане, в разговоре с симпатичной телочкой или смазливой журналисточкой, хвастаясь перед приятелями и так далее. Поэтому построить грамотную систему безопасности без плотной работы с этим самым первым лицом — нечего и думать. Так что кое-какие основы я знал, и что во всяких там криминальных романах действительно серьезно, а что так, пурга для создания антуража, мы с ним тоже частенько обсуждали. Во время полетов преимущественно. Лететь-то скучно. И распечатки, которые надо срочно посмотреть, тоже не всегда при тебе. Да и если перелет долгий, скажем, в Сингапур, Аргентину или Австралию, рано или поздно от любых бумаг ум за разум зайдет, и потянет развеяться, почесать языком… Кстати, заиметь свой бизнес-джет для перелетов тоже была его идея. Как раз для того, чтобы даже в долгих полетах, когда становится скучно и тянет с кем-нибудь почесать языки (скажем, с симпатичной соседкой по салону первого класса), вокруг шефа был бы свой, проверенный персонал… Я надеялся, что мой первый блин не окажется комом и из сегодняшней встречи вырастет нечто полезное…

А вечер принес мне еще одну победу. Как я и рассчитывал, господин Расмуссон наябедничал отцу. Когда я уже укладывался спать, испив привычный отвар, принесенный мне одной из тех старух, что сидели у моей кровати, когда я числился совсем больным, в горницу влетела Суюмбике. Вот уж кто мне был ближе родимой матушки, так это она.

— Ой, царэвич, — запричитала она, хлопая руками, как курица крыльями, — царь-батюшка тэбя провэдать идэт!

Я сел на кровати. Вот оно! Ну держись, царевич Федор, царь-батюшка это тебе не сопливые пацаны…

Царь-батюшка был немного навеселе. Видно, славно посидел с ближними боярами, тем же Бельским, например, что моей матушке двоюродным братом приходится, или Сабуровым. Я уже начал слегка разбираться в придворных раскладах… И это только добавляло шансов на осуществление моего плана.

— Здравствуй, сын. — Батюшка попытался сурово нахмурить брови, но, видимо, настроение у него было слишком уж благодушное, поэтому сия суровая гримаса вышла у него не очень. — Что же это мне Федор докладывает, что ты учиться стал с небрежением? Учителей не слушаешь. Совсем неслухом стал. А давеча твой учитель сам прибежал на тебя жаловаться.

Я пару мгновений испуганно смотрел на батюшку, а потом искривил свое детское личико в плаксивую гримаску и тихонько заплакал… Нет, воистину дети способны манипулировать взрослыми как никто. Стоило слезам потечь из моих глаз, как на лице батюшки тут же появилось выражение раскаяния. Он неловко повел плечами и, присев на кровать, осторожно погладил меня по голове. Я же уткнулся ему в грудь и облегченно разревелся в полный голос.

— Ну будет, будет… О чем горе-то? — бормотал царь, сидя рядом со мной и гладя меня по голове. — Не плачь. А вот я велю тебе завтра леденцов наварить.

— Леденцов? — живо отозвался я, все еще хлюпая носом. — А каких?

— Да петушков.

— На палочке? — ахнул я.

— На палочке, — ласково улыбаясь, кивнул царь. — Но только, чур, учиться будешь с прежним прилежанием. — Тут голос батюшки дрогнул, и он продолжил очень проникновенно: — Я ведь из тебя, сынок, великого государя сделать хочу. Такого, чтобы все иноземные короли и кесари ровней тебя считали. Я возмечтал, чтобы и страна наша, кою они Московией кличут, также вровень с самыми великими иноземными державами стала. С Речью Посполитой, с державой Римской, с королевством свеев, с Османией… И мою мечту тебе, сынок, в жизнь воплощать придется. А для сего очень многое знать и уметь надо. И иноземцев, у коих нам многому научиться следует, привечать, а не дразнить. Понимаешь меня?

Я молча кивнул, а сам ошеломленно пялился на Бориса Годунова. Так вот оно как… Царь Борис, оказывается, далеко заглядывал. И правильно в общем-то. Петя Первый не единственный такой умный оказался. И до него, выходит, цари не только на печи сидели и девок щупали. А я-то все дивился, сколько при дворе немцев да поляков околачивается. Да и остальных немцев было изрядно. И вообще, оказывается, немец — это прозвание всех иностранцев, скопом. То есть людей, кои по-русски говорить не умеют или с большим трудом изъясняются. Немые, так сказать… А ежели требуется национальность уточнить, так и говорят — «английский немец», «хранцузский немец» или, скажем, «гишпанский». Свое название имеют лишь соседи — поляки, свеи, ливонцы, татары… Так вот, таких немцев по Кремлю шлялось довольно много. Причем не праздных, а к делу приставленных — наемников воинских, при Аптекарском приказе, мастеров-печатников, что в патриаршей типографии трудились, и многих других. Нам-то в голову вбили, что это только при Петре Первом Россия из своей дремучей сиволапости вылезла и начала, мол, в европейскую державу обращаться, а тут, оказывается, задолго до этого все началось… Я так сильно был ошеломлен этим открытием, что едва не упустил момент…

— Ну все, сынок, — начал царь, отстраняя меня и собираясь подниматься.

— Батюшка! — отчаянно вскричал я, вцепляясь в него ручонками.

— Да?

— Я ведь потому, батюшка, отвлекаться начал, что скучно мне одному всеми этими науками овладевать. Инда обсудить чего хочется, поспорить с кем-нибудь, а то и посмеяться над кем, кто не сразу разберется. А не с кем. И учителя не все, что хочется узнать, знают. Я, бывалоча, спрашиваю, а этот Расмуссон губы так подожмет и… — Я скривил губы и очень похоже произнес: — «Йа ошень фас просить не отфлекаться, херр тсаревитш…»

Батюшка удивленно воззрился на меня, а затем рассмеялся. И я почувствовал, как мое маленькое сердечко просто затрепетало от радости. Эх, мальчик-мальчик, не знаю уж, куда тебя унесло из этого тела, но папку своего ты, видимо, очень любил. Вот ведь зараза какая…

— Ну что ж, сынок, этому делу помочь нетрудно, вон у боярина Головина сынок твой погодок, да и у Вельяминовых…

— А знаешь, батюшка, что я придумал? — с детской непосредственностью перебил я его.

Царь недовольно нахмурился, но сдержался и спросил:

— Что же?

— Прости, батюшка, что перебил, — повинился я и, когда суровые складки на лице отца вновь разгладились, продолжил: — Смотри, батюшка, ты мне сам рассказывал, сколь много людей служилых, бояр да детей боярских в войнах и походах за землю нашу голову сложили. И сколько их жен вдовью долю мыкает при одном дворе крестьянском…

Взор батюшки слегка затуманился. Видно, вспомнил свою молодость, службу, приятелей своих по опричному войску…

— …вот я и подумал, — продолжил я, — как можно и мне приятелей в учебе отыскать, и тем вдовам и сиротам вспомоществование оказать, дабы все видели, что семьи тех, кто за родную землю да по царской воле голову сложили, без опеки и заботы царя никак не останутся. — Я замолчал. Для первого раза достаточно. Теперь нужно дать время царю обдумать предложение сына. И потому я просто приник к груди отца, тихонько замерев.

Борис Годунов некоторое время сидел, прикусив ус и уставив взгляд в пространство, а потом хмыкнул:

— Вона ты чего надумал, сынок… Что ж, скажу тебе — мысль дельная. Вот токмо как поступить с ней — не знаю. Таковых детей по Руси-матушке знаешь сколько наберется? Никакой казны не хватит всех на кошт брать. А коли одних брать, а других нет — не по-божески получается.

— Ну… батюшка, — тут же отозвался я, — на такое дело казны не жалко. Вот ты говоришь, что мне нашу Русь вровень с иноземными державами поднимать надобно будет. Так ужели ж я один с сим делом справлюсь? А тут рядом со мной сотоварищи мои верные будут. И по детским играм, и по учению. Да не просто сотоварищи, а все люди образованные, иноземным языкам и многим наукам обученные. Нешто сие плохо будет?

Батюшка оторвал меня от своей груди и удивленно воззрился мне в глаза.

— Да уж, сынок, — произнес он, качая головой, — вона как ты далеко мыслишь. Я думал, ты просто сотоварищей для шалостей ищешь, а ты о благе государства думаешь.

Я улыбнулся.

— Так ты, батюшка, сам мне все время о том толкуешь. Как мне о том не думать… — Я сделал паузу, а потом, решившись, выпалил: — А хочешь, батюшка, я тебе, ну как бы по учебному заданию, все, что я думаю про сию школу царскую, распишу?

— Школу царскую… — Годунов улыбнулся. — Ну добро. Распиши. Посмотрим, что ты там напридумывал, озорник.

— И я туда напишу, что мне еще прознать интересно и каких учителей надобно, ладно, батюшка?

Царь добродушно кивнул:

— Пиши уж, неслух. — Он покачал головой и взъерошил мне волосы. — Только давай так договоримся. Ежели я эту твою задумку одобрю, ты шалить и озорничать перестанешь. И учиться станешь прилежно, чтобы учителя на тебя не жаловались.

Я серьезно посмотрел на него и торжественно осенил себя крестным знамением.

— Клянусь тебе в том, батюшка, что, коли ты сделаешь по-моему, не будет в царской школе ученика, более прилежного, чем я, и осеняю себя в том святым крестным знамением…