XIV

Если последние два-три месяца время в слободе тащилось как крестьянская телега по разбитому проселку, то после смерти царицы Марии оно понеслось как породистый скакун по столбовой дороге. Едва боярин Яковлев-Захарьин отправил отряд для ареста бывшей княгини Ефросиньи Старицкой, а ныне смиренной инокини Свято-Вознесенского монастыря, как почти сразу же вернулся гонец от того отряда с донесением – княгиня не может быть доставлена в Слободу, ибо по дороге карета, в которой ее везли, божиим промыслом упала с моста в речку и арестованная утонула. А вслед за этим князь Владимир Андреевич Старицкий с супругой и двумя дочерьми были найдены мертвыми на ближайшей к слободе почтовой станции. Это печальное известие привез в слободу станционный смотритель. Князь Старицкий был вызван в слободу для дачи показаний по делу об отравлении царицы, но так же, как и его матушка, не доехал до цели. Боярин Яковлев-Захарьин со своими людьми срочно выехал на ту станцию. Князь, княгиня и их дочери, казалось, мирно спали в своих постелях. Никаких следов борьбы, насилия ни в занимаемых ими комнатах, ни на телах обнаружено не было. Зато была найдена коробочка с ядом, стоявшая открытой на столе, на самом видном месте. Рядом с ней стоял кувшин с водой, а вот чаша, в которую та вода, судя по всему, наливалась, лежала на полу, рядом с княгиней, прилегшей на кровать.

В результате проведенного осмотра явственно вырисовывалась картина случившегося. Старицкие смертельно боялись появляться в слободе. Боялись, но ехали. Однако в последнюю ночь перед приездом страх пересилил все остальные чувства. Сначала княгиня уложила девочек и напоила их отравленной водой. Потом из этой чаши отпил Владимир Андреевич. Последней была княгиня. Хлебнув отравленной воды, она даже на постель толком не успела лечь. Так, повалилась боком, а ноги ее остались на полу. Чаша же с остатками ядовитой воды выпала из холодеющих рук на пол.

Чистейшей воды самоубийство, никаких сомнений. Увидев такое, боярин Яковлев-Захарьин, не заезжая в слободу, с двумя своими доверенными людьми заспешил в Москву – доложить царевичу. Остальных же, среди коих был и новобранец Григорий Скуратов, отправил в слободу с докладом.

А после доклада начальнику сегодняшнего караула бывший болховский губной староста поспешил к земскому послу – Михайле Митряеву. Выслушав краткий, деловой пересказ о случившемся на станции, Валентин тут же решил уточнить:

– Понятно. Это официальная версия боярина Яковлева. Ты-то сам что думаешь? Неужто самоубийство?

– Самоубийство, – подтвердил Скуратов. – Но…

– Тогда зачем им было ехать сюда по требованию Никиты Романовича? – перебил его Валентин. – Зачем травиться в клоповнике на почтовой станции? Если уж решили убить себя, то могли бы сделать это дома.

Валентина поддержал дон Альба:

– И для чего им было убивать себя? Эта семья принадлежит к царствующему дому. Самое плохое, что могли им сделать, это сослать в какой-нибудь монастырь. Каррамба! Это же не бояре какие-нибудь. В их жилах течет кровь Рюрика!

Григорий смиренно выслушал эмоциональные реплики собеседников и в ответ спокойно заметил:

– Милостивые государи, вы же мне досказать не даете. Имейте терпение… Когда боярин Яковлев уехал в Москву, я задержался еще чуток на станции. Осмотрел все еще раз, со станционным смотрителем поговорил… Семейство Старицких прибыло на станцию вчера, еще до обеда. При желании легко могли преодолеть десять верст, оставшихся до слободы. Но они остановились на станции, словно ожидая кого-то. И вечером к ним приехал посетитель. Вскорости он покинул станцию, но Старицкие после его отъезда были еще живы. Смотритель заходил к ним. Получается, что ждали они каких-то сведений от своего посетителя, но тот привез им такие дурные вести, что они предпочли отравиться всей семьей. Они сами это сделали. Точно.

– Но что за известие это могло быть, Григорий? Ведь дон Альба прав. Смерть им в любом случае не грозила. Даже если бы доказали их причастность к смерти царицы. В худшем случае – монастырь. Чем их могли так напугать?

Скуратов криво ухмыльнулся и хмыкнул.

– Мало ли… Хотя бы бесчестьем. Монастырь-то монастырь, да не один. Все поедут в разные концы, а по дороге всякое может случиться и с княгиней, и с девочками. Да и Владимир Андреевич от случайностей не защищен. Вон матушка его… Умудрилась же свалиться в реку. А ведь догляд за ней был строгий. Однако же… Видно, незнакомец, которого они ждали на станции, очень хорошо им все это растолковал. Вот они и решились. Княгиня сама, своими руками…

Князь Владимир Андреевич нрава был спокойного, мирного и, можно даже сказать, трусоватого. Жил себе как бы наособицу – он и не опричный, но и не земский. И даже если когда и раздавались в земщине отдельные голоса, предлагавшие его на царство, то он первый открещивался от таких смутьянов. Одним словом, желал человек жить спокойной частной жизнью, не думая о государственных проблемах и нисколько не желая верховной власти. В отличие, кстати, от своей матушки, княгини Ефросиньи. Та была женщиной властной, волевой и энергичной. Она-то уж точно бросилась бы добывать сыну трон, как только появилась малейшая возможность. Почему и была упрятана Никитой Романовичем Юрьевым-Захарьиным в монастырь. И земщина его (редкий случай) в этом поддержала. Смутьяны – они ведь всем неудобны. Никогда не знаешь, чего от них ожидать в каждую минуту.

И если за княгиней Ефросиньей, чтобы доставить ее в слободу, отправили целый отряд, то Владимиру Андреевичу гонец отвез лишь письмо Никиты Романовича с приглашением посетить слободу, дабы помочь следствию по делу об убийстве царицы Марии. Но, похоже, князь Старицкий получил письмо не только от Никиты Романовича. Кто-то еще написал ему. Кто-то, кого он ждал вчера на ближайшей к слободе почтовой станции. Ждал и на что-то надеялся. На что он мог надеяться? На защиту, естественно, которую этот человек ему, судя по всему, пообещал. А иначе зачем бы он поехал в слободу вместе со всей семьей? Мог бы приехать один. Мог бы вообще не приезжать, а сбежать, скажем, за границу. Но он приехал. Приехал потому, что был уверен в благополучном для себя исходе дела. Но человек, писавший ему, в последний момент в такой поддержке отказал. Более того, еще и попугал, видимо, Старицких ужасами слободского правосудия. Кто же этот человек? Ясно, что в слободе он не из последних. Ясно, что Старицкий знал его лично и доверял его слову. Мог ли это быть Никита Романович? Исключено. Ситуация с двумя письмами от одного адресата – одним официальным и вторым тайным – попахивает паранойей. Да и не на руку Никите Романовичу смерть Старицких. Виноват, не виноват, а теперь все и в опричнине, и в земщине на него думать будут. Ему же репутация убийцы особ царской крови совсем ни к чему. Прав дон Альба, говоривший, что пролитие царственной крови – это уже за пределами добра и зла. Ведь даже царевич Иван, совсем еще мальчишка, и тот не поверил, что бояре к нему убийц подослали. А в то, что его хотят в монастырь упрятать, поверил.

Так что тот, кто фактически убил Старицких, впрямую работает на Рыбаса-Веттермана, раздувающего здесь гражданский конфликт. И убийство царицы Марии из той же оперы. Ни при чем здесь опричнина, ни при чем здесь земщина. И Никита Романович здесь ни при чем. Валентин собственными глазами видел, как был расстроен царский дядька смертью Марии.

Примерно таков был ход мыслей Валентина, раздумывавшего над словами бывшего губного старосты славного города Болхова.

– Ладно, Григорий, – вымолвил Валентин. – Иди сейчас к себе и жди.

– Чего ждать?

– Вызова к самому высокому начальству. Я пойду сейчас к боярину Юрьеву-Захарьину и добьюсь того, чтобы он следствие и по этому делу, и по царицыному тебе поручил. Чую, не обошлось здесь без измены. А у меня есть на примете пара человечков и на кухне, и в царицыном тереме, от которых этой самой изменой прямо-таки разит. Начнем с мелочи и, глядишь, выйдем на тех, кто повыше сидит. То-то царевич удивится, как вельможи его интерес блюдут.

– Понял, уже бегу. – Обрадованный нарисованной ему перспективой Григорий Скуратов ощерился в хищной улыбке, приоткрыв крупные желтые зубы.

Схватив в руку свою шапку, он действительно сорвался с места бегом так быстро, что если бы Ероха не успел распахнуть перед ним дверь, то он наверняка, как почудилось Валентину, о нее расшибся бы.

– Ты что задумал, Михайла? – скромно поинтересовался Ероха, когда они остались своей компанией.

– А что сказал, то и задумал. Пойду сейчас к Никите Романовичу. Разбойный приказ сейчас на несколько дней, считай, наш. Мужик этот, Григорий, по-моему, опытен и неглуп. Настала пора разворошить это осиное гнездо. Начнем с кухни и царицыного терема. Возьмем Бровика, а бог даст, и Бомелия. А там, глядишь, через них и на Веттермана-Рыбаса выйдем.

Никита Романович принял его в своих покоях, в той комнате, где обычно заседал Малый совет. Завидев земского посла, пошутил:

– Давненько не виделись.

– Да я тут кое-что вспомнил, Никита Романович. Мне кажется, это важно. А сунулся к боярину Яковлеву – там сказали, что он уехал в Москву. Значит, его дня три не будет.

– Это точно. А что? То, что ты вспомнил, трех дней не терпит?

– Судите сами, Никита Романович. Дело ведь об отравлении царицы прекращено, нет?

– Вроде прекращено. Виновные найдены и наказаны. А сегодня и Старицкие еще… Слышал небось?

Никита Романович так скривился при упоминании Старицких, что Валентин чуть ли не физически ощутил, насколько неприятно ему это трагическое событие. Ведь теперь каждая собака думает, что именно он устранил семью претендента на престол.

– Слухом земля полнится. Но я не об этом. Я о царице. Кажется мне, что не весь сорняк выпололи. Помните, вы мне сказали, что яд был в меду, который пила царица.

– Помню. Так мне доложил боярин Яковлев.

– Так вот. Сегодня я вспомнил, что мне говорила о том меде царица. Мед этот делают у нее по специальному рецепту, хранящемуся их родом. Мед был не с кухни, Никита Романович. Судите сами: либо отравитель до сих пор находится в царицыном тереме, либо яд был не в меду, а в чем-то другом. А может быть, и там, и сям.

– Охрана! – возвысил голос Никита Романович. В комнату заглянул охранник. – Бегом в разбойный приказ! Кто там за старшего, тащи его сюда! – Голова охранника исчезла, и дверь вновь закрылась. – Ты, Михайла, молодец, что вспомнил. Жаль, поздновато несколько. – Никита Романович пожевал губами, тяжко вздохнул и, поднявшись с кресла, прогулялся по комнате. – А может… Может, и не жаль. Может, как раз вовремя.

Не прошло и пяти минут, как раздался стук в дверь и в комнату заглянул запыхавшийся стражник.

– Привел. Разрешите?

Никита Романович махнул рукой. Дверь раскрылась пошире, и в комнату шагнул Скуратов. Поклонился в пояс и остался у дверей, смиренно сложив руки перед собой.

– Кто такой? Почему я тебя никогда раньше не видел? – с раздражением спросил регент.

– Григорий Скуратов. Из новобранцев я.

– Гм… А боярин Яковлев себе новобранцев набрал?

– Точно так, ваше сиятельство. Шесть душ.

– С сыском знаком?

– Точно так, ваше высочество. Больше двадцати лет в губных старостах да в помощниках прослужил.

– В сыске по царицыному делу принимал участие?

– Боярин Яковлев сам дело вел, остальные лишь помогали по мелочи. Но суть дела знаю.

– Изложи.

– Повар Молява получил яд и пять рублей от стражника Бабура Кривого, дабы мог он отравить царицу. Бабур же, стоявший намедни на воротах, получил яд и деньги от гонца, прибывшего из Свято-Вознесенского женского монастыря. Молява бросил яд в кувшин с медом, который отнесли царице к обеду. Тем ядом царица и отравилась. Ковчежец с остатками яда и пять рублей были найдены в вещах у Молявы.

– От себя хочешь что-нибудь добавить?

– Царица в тот день обедала не одна. И за обедом было два кувшина с медом. Как Молява мог угадать, какой из кувшинов попадет царице? Значит, он должен был травить мед в обоих кувшинах. Но гость царицы остался жив и здоров. Значит, либо Молява понадеялся на случай, либо яд бросил тот, кто подавал кувшины к столу. Думаю, не все участники злодейства понесли наказание.

– А подавальщиц допрашивали? Что они рассказали?

– Сие мне неведомо, ваше сиятельство. При том не присутствовал.

Никита Романович кинул многозначительный взгляд на земского посла, как бы говоря: «Вовремя, однако, ты вспомнил, Михайла».

– Значит, так… Как там тебя?

– Григорий Скуратов, ваше сиятельство.

– Значит, так, Григорий. Вот человек, обедавший в тот день с царицей, если не знаешь. Это земской посол Михайла Митряев. – Он указал пальцем на Валентина. – Спрашивай его обо всем, что нужно тебе будет для раскрытия этого злодейства. Ступай в царицыны покои, ступай на кухню, перерой там все, но найди всех преступников. Пока нет боярина Яковлева, ты руководишь разбойным приказом. Ступай! Да… Был сегодня на станции, видел князя и княгиню Старицких?

– Точно так, ваше сиятельство.

– Будешь вести царицыно дело, имей в виду и Старицких – нет ли связи между всеми этими смертями. Иди! – Скуратов, пятясь, вышел за дверь. – Никита Романович вновь прошелся по комнате. – Как он тебе показался, Михайла?

Валентин пожал плечами, пытаясь за гримасой абсолютного равнодушия скрыть свое торжество.

– Дело свое вроде знает. А так… Бог его разберет.

– Ладно, Михайла. Ты тоже ступай. Помоги там этому Григорию, если будет спрашивать тебя о чем-то. Спасибо тебе за подсказку.

После этих слов Никиты Романовича Валентин почувствовал себя тем самым кроликом, которого наконец-то бросили в заветный терновый куст. Еще подходя к вотчине боярина Яковлева, он заметил рядовых воинов, толпящихся у входа. Миновав их, Валентин попал в святая святых Александровской слободы.

– А что эти у дверей толкутся? – спросил он у Скуратова, мотнув головой на входную дверь.

– Нам может понадобиться силовая поддержка. Особенно в тереме. Я этим бабам-охранницам не доверяю. А у меня своих только пятеро, и те – дуболомы необученные.

«А ведь дело мужик говорит», – мысленно согласился со Скуратовым Валентин.

– Откуда ты их взял?

– Подошел к начальнику караула и сказал, что я покуда вместо боярина Яковлева и мне сейчас нужны двадцать воинов.

– И он поверил на слово?

– Да. Снял со стены и отдал мне.

Случайно встретившись взглядом с желтыми, как у тигра, глазами Скуратова, Валентин понял, что начальник караула просто не мог отказать человеку с таким взглядом. Такие, как Скуратов, не врут. По крайней мере, по мелочам.

– Так, Григорий… На кухне есть повар по имени Бровик. Его надо взять и доставить сюда.

– Это он отравил царицу?

– Не знаю. Но уж точно не Молява.

– Понял, сделаю.

– После того как его допросим, будет видно, что нам делать дальше с кухней. А в царицыных покоях переверни все, но найди мне человека по имени Елисей Бомелий. Где бы он ни прятался, хотя бы даже в бабу переоделся.

– В царицыном тереме? – с некоторым недоверием переспросил Скуратов.

– Да, именно там. Там и еще мужики могут быть. Хоть под юбки девкам заглядывай, но мужиков среди них разыщи и сейчас же тащи сюда.

– Понял. Еще будут указания?

– А в остальном действуй как знаешь. Не мне тебя учить.

Скуратов ушел, забрав с собой и своих новичков-дуболомов, и двадцать выделенных ему опричников. Валентин остался в приказе один, если не считать заплечных дел мастера, сидящего где-то в подвале среди своих ужасных орудий.

Валентин подошел к стеллажу, занимающему две стены в этой небольшой комнате. Как он и рассчитывал, дело об убийстве царицы Марии он нашел быстро. Оно было до неприличия тоненьким и стояло на полупустой полке в самом низу стеллажа. В отличие от прочих, оно еще не было переплетено и представляло собой несколько листов бумаги, скрепленных шнуром и двумя тоненькими дощечками, выполнявшими роль обложки. Валентин снял дело с полки, сел за стол и самым, можно сказать, внимательнейшим образом изучил его. Много времени на это не потребовалось, ибо изучать по большому счету было нечего.

Стражник Бабур на все вопросы отвечает «нет», но после обещания следователя перейти к допросу с пристрастием тут же меняет свои показания на противоположные. На что надеялся дурачок? Может быть, следователь пообещал ему некий бонус за сотрудничество? Оговори, мол, повара Моляву, и сам останешься живехонек и целехонек. Оговорил подлец с превеликим удовольствием. Однако же это ему не помогло. Валентин со злорадством вспомнил, как вопил этот самый Бабур о своей невиновности, когда его тащили на плаху. Добрую он получил награду за свою подлость. Если бы все подлецы получали в этой жизни соответствующую плату за содеянное…

Молява же отрицал все. Сначала с негодованием, длинно и пространно, потом, как поработал с ним палач, коротко и односложно. Так и не смог сломить его боярин Яковлев. Потому и волокли его на плаху бесчувственного, а может быть, уже мертвого. «Одним словом, лажа полнейшая, – подумал Валентин, перевернув последний лист. – Интересно, что скажет Никита Романович, когда ознакомится с этим материальчиком? Дело сметано боярином Яковлевым на живую нитку. Вопрос один лишь остается – сделал он это по указанию Никиты Романовича, по нерадивости своей и глупости или же преследуя личный политический интерес?»

Об отношении Никиты Романовича к смерти царицы Марии у Валентина уже сложилось вполне определенное мнение. Никита Романович смерти Марии не желал и был этим даже опечален. Отравить Марию, чтобы обвинить в этом Старицких и получить повод с ними расправиться? Чушь полная. Не мешали Старицкие Никите Романовичу. Ему для того, чтобы добиться желаемого, необходимо убедить лишь одного человека – собственного племянника. Хотелось ему расправиться с московским боярством – он это проделал руками Ивана, ловко обманув мальчишку. А царица Мария, Старицкие – это, похоже, чьих-то иных рук дело. «Уж не боярина ли Яковлева? – задался вопросом Валентин. – Не принялся ли он играть в свою игру за спиной Никиты Романовича?»

За дверью раздался топот ног, и через мгновение в комнату вошел Скуратов.

– Доставили Бровика и Бомелия. Терем весь перевернул и под юбки всем заглянул. Других мужиков там нет, – доложил он. Сказано это было даже без намека на усмешку, так что Валентин сразу же поверил – и перевернул, и под юбки всем заглянул. – В тереме всех баб под замок по разным комнатам рассадил и охрану выставил. Также и кухонных. Двоих только работать оставил, чтобы там… – он указал пальцев вверх, – без ужина не остались. Но под надежным присмотром. Это на тот случай, если нам еще кто-то понадобится, – пояснил он. – С кого пожелаешь начать?

Валентин, слегка разомлевший от открывшихся перед ним возможностей, поразмыслил несколько секунд, прежде чем сделать выбор. Все-таки Бомелий важней, у него, судя по всему, прямая связь с Веттерманом-Рыбасом, а Бровик – так… Мелкая сошка.

– Давай сначала Бомелия, – распорядился он.

Следуя за Скуратовым, Валентин спустился в глубокий подвал, в камеру, которую с равным успехом можно было назвать как допросной, так и пыточной. Это было достаточно большое помещение без окон, с высоким сводчатым потолком, скудно освещенное парой горящих свечей. Свечи были прилеплены прямо к крышке большого стола, по обе стороны которого стояли два табурета.

– Дай-ка огоньку, – велел кому-то Скуратов, – темно уж больно.

В ответ на эту его просьбу раздался шипящий звук заработавших мехов, и в дальнем углу вспыхнул язык пламени над открытым очагом. Здоровый малый в длинном кожаном фартуке, похожий на кузнеца, поднес к огню сначала один факел, затем второй и, запалив их, установил в держатели на противоположных стенах.

– Хватит теперь света? – спросил он.

– Хва-атит… – ответствовал Скуратов. – Дай еще один табурет. – Стоявший у стола табурет он пододвинул Валентину со словами: – Садись, сударь.

Открытый очаг перекрывала железная решетка, а на ней лежали щипцы с длинными деревянными рукоятками, которыми в самый раз вытаскивать костыли из железнодорожных шпал, крючья, похожие на пожарные багры, и еще какие-то инструменты непонятного назначения. Слева от очага под небольшим углом к полу был прикреплен деревянный брус. В брус был воткнут острый железный крюк, вверх от которого шла цепь, переброшенная через прикрепленный к потолку блок.

Скуратов взял из рук человека в фартуке табурет и, поставив его рядом с Валентином, достал из стола стопку бумажных листов и чернильницу с пером. Положил перед собой бумагу, взял в руку перо, прилаживаясь писать, после чего, отложив перо в сторону, достал из стола еще две свечи и, запалив их, прилепил к крышке стола.

– Так-то будет лучше, – негромко проворчал он, после чего поднялся, подошел к двери и, приоткрыв ее, крикнул: – Бомелия давай!

Бомелия со связанными за спиной руками ввели двое, подвели к столу, усадили на прикрепленный к полу табурет.

– Развяжите ему руки, – приказал Валентин.

Гладко выбритое лицо голландца выражало абсолютное спокойствие, можно даже сказать, полное равнодушие к происходящему, хотя, в отличие от прошлого их свидания с Валентином, был он, кажется, более-менее трезв.

– Как зовут тебя? – начал допрос Скуратов.

– Елисеус Бомелиус, – ответил допрашиваемый. – Еще меня называть здесь Елисей Бомелий и Елисейка Бомелиев.

– Зачем ты прятался в царицыных покоях? – спросил Валентин.

– Так хотеть царица Мария. Я не хотеть прятаться. Я учить царица разный наук.

Мало того что голландец говорил с заметным акцентом, так еще речь его была замедленна и протяжна, что Валентин объяснил для себя остаточным действием алкоголя и наркоты.

– Кроме тебя в царицыных покоях еще прятались мужчины?

– Они не прятаться. Так хотеть царица. Они мои слуги и помощники.

– Сколько их было и где они сейчас?

– Два. Несчастный Ламме умереть, Корнелиус бежать. Я надеяться, он уже дома, в Голландия.

Признаться, этот ответ озадачил Валентина. Он ожидал, что «черный маг» начнет запираться, отрицать существование в царицыном тереме еще двух мужчин, тем более что обнаружить их так и не удалось.

– Как умер Ламме? И куда делся его труп?

Валентину казалось, что он приготовил Бомелию отличную ловушку, в которую тот обязательно попадет. Ведь, судя по всему, эти самые Ламме и Корнелиус и убили несчастную Юльку, покушаясь на него, Валентина. Но ответ голландца озадачил его еще больше. Тот пер напролом и резал правду-матку, не юля и не обращая внимания ни на какие ловушки.

– Царица хотеть, чтобы они убить один человек. Ламме и Корнелиус одеться как опричник и идти во дворец. Ждать этот человек и убить его. Но кто-то видеть это и резать Ламме ножом. Корнелиус убежать в терем, к царица. Я не знать, кто хоронить Ламме. Когда царица ехать монастырь, я и Корнелиус одевать женский платье и ехать с царица. По дороге Корнелиус бежать. Он очень бояться.

Скуратов вовсю скрипел пером по бумаге, едва успевая записывать показания «черного мага». Тот говорил хоть и медленно, но пространно.

– Молодец, Елисей, – похвалил допрашиваемого Валентин. – Ты говоришь правду. В одном только соврал. Человек, которого им велела убить царица, жив. Это я! – Здесь Валентин демонстративно ткнул себя пальцем в грудь.

– Нет, нет, – возразил голландец. – Это не ты. Они убить тот человек. Его звать Иулька. Женщин. Царевич Иоганн завести два новых женщин. Иулька и Васька. Царица ревновать и хотеть убить их. Я говорить царица, что Ламме и Корнелиус не убийцы. Их поймать. Но царица не слушать меня. Так и получиться. Корнелиус едва убежать, а бедный Ламме… Нет.

«Черт возьми! – мысленно воскликнул Валентин. – А мы-то версий и предположений понастроили. Какой же я болван! Тут, оказывается, все так просто! Никакой политики! Никаких неудавшихся покушений на меня и уж тем более на царевича! Просто эта дура Мария, приревновав Ивана к Юльке, велела убить ее! А ведь она грозилась, помнится, еще при нашей первой встрече. Я тогда и не подумал отнестись к этому серьезно. Да и Марфа вроде намекала на нечто подобное…» Теперь, когда смерть Юльки нашла столь тривиальное объяснение, все вопросы, связанные с организацией покушения на земского посла, можно было отставить в сторону и приступать к самому главному.

– Мне нравится, Елисей, что ты не пытаешься обмануть меня и говоришь правду.

– Да, я говорить правда.

– Скажи-ка мне, Елисей, ты – маг?

– Да, я есть астролог, алхимик и маг. Я есть ученый человек.

– А чему ты учил царицу?

– Я учить все, что знать сам. Но царица не любить учить астрология и алхимия. Немного любить нумерология. И сильно любить магия.

– Да, я знаю, – подтвердил Валентин. – Царица хорошо изучила магию. Я однажды даже присутствовал на сеансе магии, когда она разговаривала с высшими силами.

– О! Да! Она очень это любить!

«Еще бы! Подсадил эту дурищу на наркоту… Посмотрим, что ты сейчас запоешь». Валентин достал из кармана одну из Петькиных пилюлек и продемонстрировал ее Бомелию, ожидая увидеть на его лице хотя бы некое подобие смущения.

– А вот эта штука тебе знакома?

– О да! Это мой магический пилюля. – Вместо ожидаемого смущения на лице голландца появилось выражение безудержной радости, прямо-таки восторга. Дотоле медлительный, тягучий, как жвачка, он так неожиданно быстро выбросил вперед руку, намереваясь схватить заветный шарик, что Валентин едва успел среагировать, спрятав его под стол. – Откуда он у тебя? У меня кончиться мой волшебный зелье. Раньше Корнелиус и Ламме собирать для него трава. Нет Корнелиус и Ламме – нет трава. Мой запас кончаться.

– Если они так нужны тебе, зачем же ты давал их, чтобы распространялись они во дворце? Кто велел дать эти пилюльки царевичу Ивану? Ты или царица?

– Я никому не давать мой магический пилюлька. Я не давать пилюлька царевич Иоганн. И царица не давать. Кто-то воровать у меня пилюльки. Сначала немного воровать, потом перестать воровать. Я не знать кто.

Хоть объяснение Бомелия и противоречило версии, выдвинутой прежде Валентином, он почему-то сразу же поверил в объяснение голландца. За это свидетельствовало и то, что запас у Петьки Басманова истощился после смерти его знакомой. Была жива девка – были у Петьки пилюльки. Померла – и пилюлек у него не стало. Последнюю партию он выгребал из ее одежды, когда она уже умирала. А потом – все. Похоже, Бомелий не врет.

– Хорошо, Елисей. Я верю тебе. Ты хочешь получить свою пилюльку?

– О да, господин!

– Я скажу тебе больше, Елисей. У меня есть девять таких пилюлек.

– О-о! Я сделать все, что сказать господин.

– Тебе не придется ничего делать, Елисей. Тебе лишь надо правдиво отвечать на мои вопросы.

– Да, да, да! Правдиво! Очень правдиво!

«Ну, вот и наступает момент истины», – подумал Валентин, ощущая в этот миг всю торжественность момента. Два года, проведенных им в этом мире, прошли не зря. И все усилия, им предпринятые, наконец-то привели его к этому моменту. Сейчас он узнает о Рыбасе все, что его интересует. А интересует его не так уж и много. Ему лишь надо знать, где можно застать врасплох этого ублюдка Рыбаса.

– Скажи-ка, Елисей, где можно найти пастора Веттермана?

– Я не знать.

– Что ты не знать, Елисей? – Валентин начал потихоньку раздражаться.

– Я не знать пастор Веттерман.

– Ах, ты не знаешь пастора Веттермана? – Валентин порядком разозлился. – А кто такой Рыбас, ты тоже не знаешь?

– Да, господин. Я не знать Рыбас. Могу я получить мой пилюлька?

Вот тут Валентин пришел в состояние самой настоящей ярости. Ему захотелось вскочить на ноги, схватить табурет, на котором он сидел, и отходить им этого мерзкого рыбасоида, сидящего перед ним и корчащего из себя голландца, мага и черт еще знает кого. Но он сдержался. Хорошо. Хочет парень корчить из себя голландца – пусть корчит. В конце концов, Рыбас его шеф, предводитель, или дьявол их знает как он у них называется. Парень лишь пытается быть верным своей команде. Он хоть и наркоман, но несколько порций легкого наркотика посчитал недостаточной платой за предательство. «Ничего, сейчас я повышу ставку», – кипя от ярости, решил Валентин.

– Григорий, пусть им займется этот твой… – обратился он к Скуратову.

Тот сделал знак рукой, и заплечных дел мастер, выйдя из своего угла, где он безучастно ждал начала своей работы, подошел к допрашиваемому, взял одной рукой голландца за плечо, а второй молниеносно завел его руку за спину.

– О-о-ох, – застонал Бомелий, в полусогнутом состоянии ведомый в дальний конец камеры.

– Ты ему скажи, чтобы не очень круто за дело брался, – обратился Валентин к Григорию, памятуя, что у рыбасоидов весьма низкий болевой порог. Пытка, которую может вынести простой человек, запросто может вызвать у рыбасоида болевой шок и смерть. И тогда прости-прощай ниточка, ведущая к самому Рыбасу. А в том, что Бомелий – рыбасоид, Валентин не сомневался, хотя и не помнил его лица в лобовской базе данных. Это еще ничего не значило. Сам Лобов говорил, что база у него далеко не полная.

– Эй, Бойко, – крикнул Скуратов, – сначала киселя, а уж водица апосля…

«Ишь ты, – восхитился Валентин, – у них и специальные кодовые термины выработаны. Похоже, этот Скуратов действительно большой профессионал».

«Помощник следователя» легонечко ткнул Бомелия кулаком, и тот осел на пол, ухватившись за живот. В мгновение ока на ноги, а потом и на руки допрашиваемому были надеты кольца, соединенные между собой цепями. «Помощник» поднял Бомелия на ноги. Ножную цепь он завел под брус, а цепь, соединяющую руки спереди, подцепил крюком. Зазвенела переброшенная через блок цепь, заскрипел блок, и Бомелий повис между полом и потолком с поднятыми над головой руками.

– Ну что, Елисей, не вспомнил Веттермана? – переспросил Валентин. Теперь их с Бомелием, подвешенным на дыбу, разделял уже не стол, а расстояние метров в пять, поэтому Валентину пришлось повысить голос.

– Я не знать Веттермана, господин.

– Начинайте полегоньку, – шепнул Валентин Скуратову.

Григорий подал знак, и «помощник» взялся за кнут.

– О-о-ой! – взревел Бомелий после первого удара.

– Полегче, полегче… – зашептал Валентин Скуратову. – Он очень чувствителен к боли. Смотри, чтоб костолом твой не засек его до смерти.

– Что ты, сударь… Он легонечко, я же сказал ему.

Бомелий теперь орал не переставая, и Валентин, обеспокоившись, как бы его не забили до смерти, встал из-за стола и направился к дыбе. Скуратов последовал за ним. Валентин подошел так близко, что заплечных дел мастер вынужден был остановиться из опасения зацепить его.

– Ну что, Елисей, вспомнил?

По лицу Бомелия слезы катились градом, но говорить правду он не собирался.

– Я не знать Веттерман, господин, я не знать Рыбас.

– Сударь, может, спросить его об отравлении царицы? – шепнул Скуратов на ухо Валентину.

Валентин кивнул, соглашаясь. Хоть Скуратов и поклялся служить в первую очередь ему, не стоит перед ним раскрываться полностью. Все-таки взяли Бомелия по делу об убийстве царицы. Ну, Старицких еще сюда можно подверстать. А Валентин настойчиво выспрашивает у подследственного о каких-то неизвестных Скуратову Рыбасе и Веттермане.

– Эй, Елисей, слышишь меня? – спросил Скуратов.

– Да, господин.

– Знаешь, от чего умерла царица?

– Да, ее отравить.

– Как это произошло, знаешь?

– Царица обедать и умереть.

– Еду готовили в тереме?

– Нет, еда приносить в терем.

– А питье? Тоже приносили?

– Редко. Только когда царица просить вино. Мед и пиво делать у царица.

– А в тот день? Было вино или мед?

– Мед.

– Та-ак, боярин Яковлев говорил, что яд был в питье, – размышляя вслух, произнес Скуратов. – Значит, отравитель находится в тереме.

– Точно, – шепнул ему на ухо Валентин. – Если только боярин Яковлев не соврал специально.

Кинув молниеносный взгляд на Валентина, Скуратов продолжил допрос:

– Кто прислуживал царице в тот день?

– Я не знать. Разный девка служить царица. Царица сама выбирать.

Скуратов понял, что по этой линии допрос зашел в тупик, и решил сменить тему:

– Знаешь ли ты, кто такой Старицкий Владимир Андреевич?

– Я не знать Старицкий, я не знать Веттерман, я не знать Рыбас.

– Может, слегка усилить? – предложил Скуратов Валентину.

Тот кивнул, соглашаясь с предложением. Скуратов подал знак и, взяв Валентина под руку, предложил:

– Отойдем чуть-чуть…

Они сделали пару шагов назад, и «помощник» вновь заработал кнутом. На этот раз бил он посерьезнее, потому как вопли Бомелия стали раза в три громче.

– Теперь он уже бьет не в четверть силы, а вполсилы, – пояснил Скуратов. – Может, сказать, чтобы еще добавил? А то он ему еще ни разу и кожу не рассек…

– Елисей, вспомнил ли ты Веттермана? – прокричал Валентин.

«Помощник» тут же опустил кнут. Дикие вопли Бомелия сменились стонами, которыми он сопроводил слова:

– Я не знать Веттерман…

– Насколько еще можно усиливать пытку? – поинтересовался Валентин у Скуратова.

По его представлениям, по тому, что ему рассказывал Лобов, у Бомелия, как у рыбасоида, уже должен был наступить болевой шок. Но Бомелий держится как ни в чем не бывало. Орет, но держится. Такой эффект Валентин объяснил для себя тем, что Бомелий – наркоман. Именно это и подняло его болевой порог существенно выше, чем у обычного рыбасоида.

– Да мы еще толком и не начинали, – ответил бывший губной староста. – Это пока была детская забава.

– Начинайте, – скомандовал Валентин.

– Сделай-ка киселя погуще, – скомандовал Скуратов своему «помощнику».

По тому, как заорал Бомелий, Валентин понял, что вот теперь-то его стегнули по-настоящему. На четвертом ударе он уже не орал, а лишь хрипел, уронив голову на грудь. Палач сразу же опустил кнут и, набрав в ковш воды, выплеснул ее в лицо Бомелию. Тот негромко простонал, так и не подняв головы.

– Вспомнил Веттермана? – спросил Скуратов, подойдя к нему вплотную.

То, что прошептал в ответ Бомелий, Валентин не расслышал. Скуратов же скомандовал:

– Продолжай!

После следующих пяти ударов «помощник» окатил Бомелия уже тремя ковшами воды, потом, взяв его за подбородок, похлопал ладонью по щекам.

– Сомлел… Кабы знать, что он квелый такой, – принялся он оправдываться перед Скуратовым. – Ведь еще до водицы не дошли, а он уже спекся… Не виноват я, государи мои. Кабы знать, что он квелый такой…

– Он не помер? – забеспокоился Валентин.

– Не-эт, – успокоил его Скуратов. – Из разума просто выпал. Боли не выдержал. Придется отложить до завтра дальнейший допрос, но…

– Что «но»?

– Хоть и не шибко сильно его пытали, но, сударь, поверь моему опыту, не знает он тех людей, о которых ты спрашиваешь.

– Гм… Думаешь?

– Уверен, – заверил Скуратов, и Валентин, пристально глянув в его тигриные глаза, безоговорочно ему поверил.

– Ладно. Давай сюда Бровика. Только… Этого вот… – Валентин мотнул головой в сторону «помощника». – Убери.

– Не понадобится?

– Нет.

– Бомелия снять?

– Пусть пока повисит.

– Эй, Бойко, пойди передохни да скажи, чтобы Бровика привели, – приказал Скуратов. – Сударь, можно я тоже отойду ненадолго? Хочу одно соображение проверить.

Бровика втолкнули в камеру почти сразу же, едва Григорий Скуратов покинул ее. Бровик стоял у двери со связанными за спиной руками и испуганно озирался.

– Здравствуй, Бровик, – произнес Валентин, поднимаясь из-за стола.

– Здравствуйте, господин земской посол. – Неожиданно для себя увидев в этом страшном месте Михайлу Митряева, повар обрадовался. Видимо, это было истолковано им как добрый знак.

Валентин подошел к нему и, взяв его под руку, не торопясь, как во время прогулки двух добрых старых знакомых, повел его в дальний конец камеры, где так и висел на дыбе Елисей Бомелий. Вид истерзанного пытками человека, подвешенного на цепях между полом и потолком, а паче того вид пыточных орудий, разложенных на очаге и возле него, произвел на Бровика, судя по его внешнему виду, неизгладимое впечатление.

– Бровик, – проникновенным голосом, почти ласково спросил Валентин, – знаешь этого человека?

– Нет, господин земской посол, в первый раз вижу.

– А вы хорошо подумайте, Илья Ильич. Разве он не из ваших? – Последний вопрос буквально поверг допрашиваемого в шок. Ноги его ослабли, и он стал оседать на пол, но Валентин крепко держал его под руку. – Ну, ну, соберитесь, Илья Ильич. Если вы будете вести себя разумно, с вами ничего не случится. Я вам это обещаю.

– О-ох, – выдохнул Бровик. – Человек из будущего… Такое уже было, и мы понесли тогда очень большие потери.

– Вам нечего волноваться, Илья Ильич. Вам я гарантирую жизнь, если только вы правдиво ответите на мои вопросы.

– Хорошо, спрашивайте.

– Кто это? – Валентин указал пальцем на Бомелия.

– Первый раз вижу. Он не из наших.

– Гм… А кто отравил царицу? Вы?

– Я.

– Где был яд?

– В клюквенном соусе.

Валентин почувствовал, как у него между лопатками побежала струйка холодного пота. Только случай спас его. А если бы не острейшая оскомина, сведшая тогда ему скулы при одном только взгляде на клюквенный соус?

– Кто приказал вам это сделать?

– Казначей. Через своего слугу.

– Они оба из ваших?

– Да.

– Зачем вы убили царицу?

– Я всего лишь винтик, я не задаюсь подобными вопросами. Меня пристроили на кухню, чтобы всегда иметь возможность отравить кого-либо. Велели отравить царицу – я сделал это.

– А подсыпая яд в пищу царице, на что вы надеялись, Илья Ильич? Вы не опасались возмездия? Вы герой и готовы пожертвовать собой ради общего дела?

– Нет, нет и нет. Никакой я не герой. Но Рыбас твердо обещал, что меня никогда не найдут и в любом случае вместо меня арестуют кого-нибудь другого. Вина будет возложена на него, на этого другого.

– Ай-яй-яй, обманул вас Рыбас.

– Получается, что так.

– Кто еще из ваших находится в слободе?

– Больше никого. Был еще один среди опричников, но погиб. Говорят, глупо погиб.

– Где же остальные?

– Вместе с Рыбасом. Они составляют его свиту и охрану. Он их бережет.

– В отличие от вас, – заметил Валентин. Бровик в ответ на это справедливое замечание лишь пожал плечами. – Где можно найти Рыбаса?

– Я не знаю. Я ведь говорил, что я всего лишь винтик. Мне не доверяют никаких тайн. – Валентин многозначительно взглянул на Бровика, потом на висящего на дыбе Бомелия и вновь на Бровика. – Уверяю вас, я не знаю. Знает лишь казначей, он поддерживает каким-то образом связь с Рыбасом. Больше я ничего не знаю.

– Что можете сказать об убийстве Старицких?

– Ничего. Я даже не слышал об этом.

– А о том, чем же так Рыбас прельстил Никиту Романовича Юрьева-Захарьина, полагаю, вы тоже ничего не знаете?

– Почему же! Это-то я как раз знаю. Он обещал сделать его сына Федора патриархом и фактическим соправителем России, а внука Михаила Федоровича – юным царем под уверенным водительством отца-патриарха. В свое время они бумагу подписали соответствующую, и теперь, если Никита Романович начинает хотя бы чуть кочевряжиться, Рыбас напоминает ему о ней и грозит предать ее огласке.

– Боже… Как все тривиально. Спекулировать своим знанием будущего…

В этот момент скрипнула входная дверь и в камеру неслышными, кошачьими шагами вошел Скуратов.

– А-а, Григорий… Уже вернулся? Садись, записывай показания, – велел ему Валентин, подводя Бровика к столу и усаживая на табурет. – Нашелся наш отравитель. И вину свою признает, и сообщников выдает. Да, Бровик?

– Эка быстро ты, сударь… – произнес Скуратов, с уважением глянув на Валентина.

После того как Скуратов тщательно записал показания повара Бровика, Валентин со своим протеже покинули допросную камеру и поднялись наверх.

– Ну что, Григорий… Начинаются серьезные дела. Надо брать Фуникова со слугой.

– Не получится пока, сударь. Уехал Фуников не так давно. И слуга с ним. Я чего ходил проверять… К Старицким человек приезжал уже вечером. Вот я и подумал порасспросить начальника караула – а кто из слободы вчера вечером выезжал да уже затемно возвращался?

– Выяснил?

– А как же, – с гордостью ответил Скуратов. – Казначей Фуников да боярин Яковлев-Захарьин. Верхами, без слуг и охраны.

– Думаешь, они?

– А то…

– Но к Старицким приходил один человек.

– Правильно. Казначей и приходил. А Яковлев его небось в ближней рощице ждал. Ему же надо было на следующий день туда являться. Нехорошо бы получилось, кабы станционный смотритель его признал. Вдвоем они действовали, сударь. По сговору.

Да, казначей Фуников и боярин Яковлев – это фигуры уже серьезные. И если Фуникова со слугой еще можно было попробовать арестовать без всяких санкций, то для ареста боярина Яковлева нужно личное одобрение Никиты Романовича.

– Вот что, Григорий… Давай поступим следующим образом, – поразмыслив, предложил Валентин. – Я сейчас пойду к себе, а ты бери все допросные листы по делу и иди к Никите Романовичу. Пусть сам решает, как поступать с казначеем и своим родственничком Яковлевым. Да, листы с допросом Бомелия к делу пока не подшивай. А то место, где вопросы про Веттермана и Рыбаса, лучше вообще сожги.

– Сделаю, сударь. А ну как Никита Романович потребует казни Бровика?

– Скажи, что никак нельзя, пока дело не закрыто. Он же дает показания на Фуникова…

– А ежели он захочет дело все-таки прикрыть и концы в воду спрятать?

– Гм… Он же сам распорядился его вновь открыть… Хотя может быть всякое. Тогда выдашь Бомелия за Бровика. Бровика же надо спрятать надежно. Ко мне его тогда приведешь. Все, Григорий. Пошел я, и ты тоже отправляйся к Никите Романовичу, не задерживайся. Надо, чтобы он дело обязательно сегодня прочитал.

После допроса Бомелия Валентин почувствовал себя путником, заплутавшим в густом, темном лесу. Его такая стройная, такая правдоподобная версия происходящего в слободе рассыпалась в прах на глазах. И Бомелий не рыбасоид, и царица не серый кардинал, исподволь влияющий на все события. И даже наркотические пилюли, попавшие к царевичу Ивану, не часть хитроумного плана зловредного Рыбаса, а всего лишь случайность. Но допрос Бровика четко расставил все по своим местам. Нет больше темного леса. Перед Валентином теперь прямая, уходящая за горизонт дорога, ярко освещенная солнцем. Он теперь знает всех рыбасоидов, обитающих в слободе, он знает, как и через кого осуществляется влияние Рыбаса на боярина Юрьева-Захарьина, он даже знает, кто из ближнего круга Никиты Романовича активно помогает рыбасоидам. Рыбас, устроив московский погром, ожидал, видимо, отпора от земщины. Но смолчала земщина, стерпела. Тогда он руками казначея Фуникова и боярина Яковлева устраняет князей Старицких, используя как предлог убийство царицы, им же организованное. Уж это-то, он надеется, подвигнет земщину на вооруженную борьбу. Одним словом, все теперь известно Валентину. Кроме главного – где искать Рыбаса? Но для решения этой проблемы Валентин по дороге домой кое-что придумал.

– Где ты ходишь, Минька? – встретил его прямо у калитки возбужденный Ероха. – Весна прибегала. Казначей уехал! Сегодня вечером идем в гости!