"А что-то я не видел здесь частных заводов", думал Виктор, возвращаясь обратно в "Парус", "может, это все только пропаганда?"

А с другой стороны, подумал он через минуту, госсобственность здесь не растаскивали, стало быть, накопление пойдет медленно. Да и многим ли нужен этот бизнес? У нас в него идут по трем причинам. Одна часть людей идет, потому что иначе не заработать даже на нормальное жилье, или же не хочет иметь над собой всяких уродов. Большинство таких бизнесменов крутят баранки "газелей" и стоят на рынке, будучи, по сути дела, самой бесправной частью пролетариев, без социальных гарантий и, главное, перспективы. Просто на что-то заработать и найти более спокойное дело. Вторая часть бизнеса живет добычей любой ценой, не считаясь ни с кем, и лучше бы ее не было. И, наконец, есть третьи, их немного, и ими оправдывают существование частного бизнеса, как такового. Это люди, которые хотят реализовать какие-то новые идеи, задумки; обычно они много пашут, больших богатств не достигают и при встрече через пять минут начинают клясть нашу налоговую систему, взятки, бюрократизм, законы, депутатов, партии, и, наконец, сырьевых олигархов, которые многое могут изменить, но не хотят. Глядя на третью группу, рассуждал Виктор, поневоле задумываешься, чем же было бы хуже для них здесь, в СССР, где от бизнеса очень жестко требуют социальной ответственности, но — предсказуемо, ибо требуемое определяет государство… да, именно государство, организация, а не первый встречный дурак, облеченный властью, который это государство собой заменил. И вообще, что лучше для этой части бизнеса — диктатура трудящихся, которая требует только ум и порядочность, или диктатура жадных идиотов, что ищут лишь возможность обобрать или вообще отобрать? Первая категория бизнесменов в здешнем СССР с удовольствием сменила бы бизнес на хорошо оплачиваемую работу с гибким графиком, а что до второй, то раз ей на всех наплевать, то и всем на нее наплевать тоже.

— Ну, куда мы пойдем сегодня? — спросила Варя.

На ней были темная свободная куртка поверх свитера, джинсы, заправленные в высокие сапоги и вязаная шапочка. В принципе можно так пойти куда угодно, даже в театр.

— Предлагаю в Музей Леса.

— Читаете Юлиана Семенова? Штирлиц назначал встречи в музее.

— Ну, если не подходит…

— Подходит. В зале диорам во время показа гасят свет, это будет с нашей стороны провокация.

— Вам виднее. Кстати, можно посоветоваться: мне сегодня намекали на возможность заработать на ЖСК или как его у вас тут. Это реально или разводка?

— Это реально. Только определитесь — в многоэтажке или малоэтажке.

— А что лучше?

— Мне больше малоэтажки нравятся. Ближе к природе, тише, уютней. Правда, их строят дальше от центра, они без лифта, мусоропровода и туда канал домолинии позже расширяют.

— А там сколько этажей?

— Два или три.

— Ну, с третьего с ведром сходить до мусорки не проблема.

— Я тоже так думаю. Зато под окном рядом зелень… Ой, давайте мы лучше пойдем к Бульвару Информатики, сядем на тринадцатый длинный, он как раз по Фокина до "Динаио".

— Ведите, вы лучше знаете… А почему Бульвар Информатики?

— Ни в одном городе нет, а у нас есть. А вот где мы сейчас идем — это проезд Лыонг Ван Туи.

— А кто это?

— Юный герой Вьетнама. В память о том, что вьетнамцы приняли на себя удар американских агрессоров. Вы не возражаете, если, пока мы идем, я задам вам несколько вопросов?

— Пожалуйста.

— Вы сообщили, что переход в тридцать восьмой был организован МГБ из второй реальности. Переход был хорошо продуман. Вас не приняли за шпиона, вы не попали под репрессии, вообще, простите, на сексуальный курорт попали. Отсюда куча вопросов. МГБ во второй реальности должна иметь массу информации о третьей, чтобы так четко обеспечить выживание неподготовленного агента, знать о наличие кризиса настолько, чтобы осуществить МНВ — минимально необходимое воздействие. В МГБ должны были знать об этой третьей реальности. И про первого хроноагента у кайзера. Логично?

— Кстати, они не могли его сами к кайзеру заслать?

— Зачем Берии проваливать революцию? Потом, вас они вытащили, а его нет. Другой почерк. Но дело не в этом. Почему всю операцию в тридцать восьмом провел не Ковальчук, не сотрудники внешней разведки МГБ? Зачем вы им в этой игре? Непонятно.

— Думаете, я знаю ответ на этот вопрос?

— Думаю, вы знаете хотя бы немного больше нас.

— Может, мы устойчивее? Потому что великую войну пережили?

— Тогда почему у вас сейчас чтят дезертиров и предателей? Николая Второго, который во время войны отрекся, малодушно бросив пост главнокомандующего? В пользу наследника-пацана, которому в солдатики играть? Или Колчака? Что такое морской офицер, который согласился служить иностранной державе, и выполнять секретные задания иностранной разведки? Про памятники Бандере и мемориалы эсесовцам я уже не говорю.

— Так ведь Родину просто любить, когда она здоровая и счастливая. А вы попробуйте вот тогда, когда предателям памятники ставят. И когда всякие шкурники в форумах прикрываются цитатами из ирландских сепаратистов, вроде Бернарда Шоу или Оскара Уайльда, а когда в ответ слышат чего-нибудь из Ясира Арафата, выпадают в осадок и кидаются дерьмом.

— Может быть… Через сколько времени Берия отправил вас домой?

— Недели через две.

— То-есть за две недели МГБ, не имея о хронотранспортировке ничего, кроме догадок в лучшем случае, уже умеет предсказывать точки перехода. У нас ученые бьются над этими вопросам уже двадцать лет, и ни малейших просветов.

— Может, просто потому, что у вас пытались создать научную теорию, а у Берия старались выйти на какой-то результат, не зная, как это работает?

— Наших тоже нацеливают на быстрые конечные результаты. Тем не менее… — и она развела руками. — Теперь смотрите. Вторая реальность достаточно владеет хронотранспортировкой, чтобы производить МНВ — минимально необходимые воздействия. Но не более. Ничего не напоминает?

— Дали братской стране автоматы Калашникова?

— Вы догадливы. СССР во второй реальности пользуется технологией хронотранспортировки, но ею не владеет. И потом, в бериевский СССР вы тоже попали удачно и продуманно. Как и сюда.

— То-есть, вы хотите сказать, что у нас, как у Азимова, где-то есть Хранители, которые прикрываются второй реальностью?

— Конечно. Иначе системность попаданий хроноагентов будет слишком заметной. Кстати, память они вам не стерли. Для чего-то им надо, чтобы вы помнили о первом и втором задании.

— Может, хроноагент становится непригоден, если ему стирать память?

— Может… Давайте поспешим. Наш тринадцатый подходит.

Бульвар Информатики был улицей с двумя неширокими проезжими частями, разделенными зеленым островом с деревьями, клумбами и скамеечками. Ходил здесь в основном троллейбус — поток легковых и маршруток шел южнее, по бывшей взлетной полосе, огражденной пластиковыми щитами от шума. Троллейбус доезжал до конца бульвара, сворачивал на Крахмалева, и оттуда уже спускался по Фокина в сторону Набережной. Распогодилось, и желтый свет уходящего солнца морзянкой мигал в проезжающей мимо окон листве. Группа подростков на задней площадке оживленно кучковалась вокруг оранжевого компулятора. Громко расхохотались; на смех обернулся пенсионер — "Потише нельзя, в общественном месте едете! — Извините, извините. — Отец, да это тут Шпарей всех заводит, не обращайте на него внимания, он дурак. — Лысый, ща выйдем. — Успокоились все, я сказал…"

— Красиво у вас тут, — решил нарушить молчание Виктор. Неприятно просто сидеть и ждать неизвестно чего.

— А как же! Теперь снова архитектура, а не коробочки. И не как на Западе. Там ведь что главное? Внешний дизайн. А у нас — создание живой среды обитания. Посмотришь по Внешсети, там у них не микрорайон, а гроб, мавзолей. А людям надо, чтобы под окном соловьи пели. Кстати — сети у нас тоже самые в мире красивые. Ни одного серого ресурса нет, художники разрабатывают типовые решения, шаблоны и выкладывают. Лучшие в мире школы сетевого дизайна. И везде много картинок. У них Интернет для того, чтобы увести человека в виртуальную реальность, у нас — для того, чтобы перенести весь наш богатый мир в электронный вид. Пусть за рубежом глядят и завидуют.

"Серый ресурс — это как когда-то сайты без обоев были", догадался Виктор. "Ни разметки, ничего, только надписи крупным шрифтом и серый фон в Нетскейпе по умолчанию. А ведь правда. В эти годы даже у правительственных ведомств США было масса унылого…"

Зашипели двери у остановки возле серо-розовой хрущевской четырехэтажки.

— Школа номер два!

Троллейбус с печальным вздохом выпустил их во влажную прохладу улицы и покатил в сторону Универмага. Над чередой тенистых деревьев на другой стороне возвышался квартал довоенных домов с высокими потолками — простых, как рабочий класс и монументальных в своей соразмерной грубости, с белыми вертикальными лентами кирпичных пилястр на фасаде и стеклянными полосами лестничных клеток. Трудовой переулок отделял этот квартал от такого же прямоугольно-лапидарного, как корпус фабрики или хлебный элеватор, здания Школы номер два. Глядя на эти корпуса, Виктор подумал, что навернное сложно было дать переулку какое-нибудь иное название, чем Трудовой или Индустриальный. И еще он подумал, что тут прекрасное место для снайперов — учитывая то, что квартал был не замкнуть, и вдоль переулка дремлющим рыжим котом улегся то ли с двадцатых, то ли вообще с дореволюционных времен низкий кирпичный сарай с большими воротами.

На переходе Варя нажала на кнопку, остановив движение, что, по мнению Виктора, было совершенно излишне, потому что по улице никто не ехал; но порядок был порядок. Они именно по Трудовому — так было ближе к северному выходу из парка.

— Не вертите головой, — тихо сказала она. — привлекаете внимание. Крыши и так под наблюдением. И еще. Если что, не вздумайте закрывать меня своим телом.

— Вздумаю. Вы женщина. Вам рожать.

— А вы охраняемый объект. И к тому же недисциплинированный.

— Я подчиняюсь законам жизни.

— Вы подчиняетесь необузданным страстям. Как эти ваши оккупанты-олигархи. Надо будет подкинуть идею Тополю для очередного боевика. Антиутопии.

— Это который Эдуард.

— Он самый.

— Тогда подкину и название — "Завтра в России".

— Вполне. Коротко и ясно. Можно и психологическое обоснование развить.

— А что, у них какое-то обоснование?

— Ну да. Психологическое насилие олигарха рождено терроросредой. У этой среды следующие основные признаки. Во-первых, примитивное восприятие мира, свои-враги. То-есть, кровавые большевики и освободители-демократы. Во-вторых, чувство превосходства над жертвами. Они считают себя инициативной частью общества. Благодетелями, которые дают работу. В-третьих, малая чувствительность к своим и чужим страданиям. Это может быть следствием раздела общественной собственности, если в этом разделе участвуют бандиты или мафия. Может быть просто эгоизм преследователя жертвы — они же воюют с совком, с большевизмом, с вековой отсталостью и ленью русского человека и еще черт знает с чем. Желание хапнуть всегда можно оправдать высокими идеалами. Ну как вам наша фантастика?

— Мрачновато как-то.

— Ну это же антиутопия, она должна быть мрачной. Терроросреда захватывает черную и серую экономику, контролирует политику… А за спиной стоят спецслужбы разных держав, от США до Китая. И уже неясно, кто кого из группировок куда завербовал и перевербовал. Такой вот сюжет.

— А не сложно?

— Писатель разберется.

За Советской переулок шел между двумя стенами: с одной стороны высился крутой берег новых кольцевых трибун стадиона "Динамо", с другой — стена с колючей проволокой наверху, а за ней — следственный изолятор, стоявший здесь еще с царских времен, когда он был городской тюрьмой. "Интерeсно, Мозинцева здесь держат?" — мелькнула мысль в голове. Но спрашивать не хотелось. Просто не хотелось. Дурацкая ситуация, когда гуляешь с дамой, вооруженной двумя пистолетами, подумал он. Да еще в каждой реальности голову ломать надо — где свежее видение мира, а где промывание мозгов, да еще одно с другим так укручено, что не разберешь. Наверное, надо быть проще. Варя красивая, идти с ней приятно. Да, надо попробовать чего-нибудь активно об их системе поспрашивать, а не только слушать.

— Нам направо, — сказала она, когда справа за трибунами стадиона показались северные ворота парка, а слева — концертный зал филармонии. Виктор раньше не раз задумывался над этим странным соседством филармонии и СИЗО, но ничего, кроме соображения, что и то и другое должно находиться в месте тихом и уединенном, в голову не приходило. Тем более, что дальше по Горького была детская больница.

Прямо за входом, справа, стояла новенькая детская карусель с конями — точная копия той, что поставили в этом углу парка полвека назад. Кони, олени, медведи и повозки со скамеечками. Только вместо лампочек светодиодные гирлянды.

"Спросить, как у них с коррупцией? Нет, прямо нельзя. Может сказать, что ее нет. Наверняка она будет говорить в первую очередь о достижениях. Хотя бы просто как человек и патриот родного города."

— Красиво сделали… Варвара Семеновна, а как в вашей реальности борьба с коррупцией, взятками, какие успехи? Удается выявлять?

— Ну, у нас выявлять не главное.

— Это как же? — удивился Виктор, до сих пор уверенный в прямо противоположном. Деревянная лисица, ожидавшая на краю дорожки бесплатного сыра от вороны на ветвях, казалось, скосила на него взгляд и прищурилась.

— Кто больше всего вредит взяточнику? — спросила Варя.

— Ну, эти, как их… Правоохранительные органы.

— Больше всего вредят взяточнику окружающие его честные служащие, — ответила она, косясь глазами по сторонам. — Они потенциальные свидетели, конкуренты, они могут заменить его на посту, помочь тому у которого пытаются вымогать взятку и так далее. Поэтому взяточник пытается что? В первую очередь выжить честных, создать коррупционную систему сверху вниз. Чтобы все были повязаны. Значит, наша первая задача в аппарате советских учреждений — защитить честных. И уже опираясь на них, выявлять взяточников и устранять их. А на втором месте уже идет техника — ротация кадров, чтобы связями не обрастали, контроль расходов и разные профессиональные штучки. Потом, у нас обязаны сообщать не только о попытках взяток, но и о признаках складывающейся коррупционной обстановки.

— А это что такое?

— Скажем, призывы к неисполнению советского законодательства. Это когда сотрудникам начинают говорить: "В нашем учреждении закон — это я, кому не нравится, могут уходить". У нас, кому не нравится, обязаны об этом сообщать, да и кому нравится — тоже. Или, к примеру, говорят — "Вы не забыли, кто вам деньги платит?" имея в виду не государство, а конкретную личность.

— То-есть у вас считают, что человек уже начал путать свою шерсть с государственной.

— Именно. Но все же главное — сохранить честный, порядочный слой работников. Иначе будем менять жулье на жулье. Или мириться с жульем, потому что заменить не на кого, а это смерть всей борьбе с коррупцией. Если позволить взяточникам выживать с места честных, то и те кто борется со взятками, и следствие, и прокуратура, и судьи, и даже те, кто пишет законы, постепенно будут подкуплены. Понимаете?

— Если правильно понял — у вас решили менять среду?

Варя хихикнула.

— Вы что, серьезно? Менять среду — утопия. Но в среде же разные люди. Кто мешает брать для государства лучших? Почему надо прятаться за среду, за традиции, как за бабий подол? Да в конце же концов, разве воля руководителя эту среду не меняет? Неужели ж не ясно?

— Да ясно… В общем, у вас сильная рука.

— Как у вас все упрощать любят! Сильная рука, слабая рука… Рука должна быть длинная и справедливая. Иначе мы сами создадим терроросреду. Ну вот, он еще открыт. Вы заметили, мишек реставрировали?

Два огромных, вырезанных из толстого ствола дерева "медведа" наподобие традиционных дворянских львов возлежали на стилобате у высокого, авангардно-треугольного крыльца музея, где из вершины треугольника свисало кольцо с резным глухарем (глухарь в СССР — крупная птица из семейства фазановых, отряда курообразных — прим. авт.). Невысокая лестница вела к дверям с барельефами на створках. Вместе с запахом прелой листвы и треньканьем звонка трехколесного пластикового велосипеда — чей-то малыш катался по дорожке, не пропуская ни одной лужицы, чтобы разрезать литой шиной цвета морской волны розовеющие под нехитрой машиной облака — все это дарило чувство возвращения к чему-то домашнему, родному, давно забытому. Он вспомнил: здесь они ходили с Лидой с параллельного потока, но в музей не заходили, он появился потом, лет через десять, на месте их скамейки, и Виктор, заходя в это здание, хоть на несколько минут задерживался на том же самом месте. Их роман тогда закончился ничем, неожиданно, но оставил после себя какое-то светлое послевкусие, чувство перехода на какую-то новую ступень своей жизни: то ли они изменились, то ли мир во круг них, но когда им потом доводилось случайно разговориться, они никогда об этом не жалели.

Варя поднялась по гранитным ступеням и положила руку на деревянную шерсть одного из мишек.

— А знаете, — сказала она, — вы, наверное, действительно воздействуете. У меня вдруг мысль возникла: неужели, чтобы наши верхи взялись за ум, должно произойти чудо?

— Так это… Разве они у вас не это?

— Они — это. Но не явись первый хроноагент — вы видели. Не мне вам, как говорится.

— Может, я действительно информационный вирус? Кидаю диссидентские идеи.

— Или — прививка. Ослабленный штамм, чтобы выработали иммунитет. А может, я просто прочла чужие мысли.

— При ваших достоинствах вы еще и телепат?

— Не всегда. Не лезу в личное, несмотря на женское любопытство.

— Выдаете служебные тайны?

— Вам уже можно сообщить, что с хроноагентами работают экстрасенсы.

"Ага, "детектор лжи пока применять не будем, пока все на доверии"… ну да, как же"

— Это предсказуемый ход. Главное, вы не падаете в обморок, как Мессинг.

— Тренировка. Ну, давайте уже заходить. Я замерзла.

В фойе стоял тихий полумрак; посетителей не было, и под потолком тихо дремали чучела птиц. "А вдруг здесь окажется точка перехода?" — внезапно подумал Виктор, и в его груди заныло какое-то ожидание неизвестности.

Послышались шаги. Экскурсовод в темном костюме, появившийся из дверей справа, чем-то напомнил дворецкого.

— А вас, наверное, больше уже не придет?

— Не знаю, — честно признал Виктор, — просто решили вспомнить, и зайти. Как когда-то.

— А, ну тогда, как постоянных посетителей… Без сдачи найдется, а то кассир куда-то отлучился? Вот там, на столике, оставьте деньги и оторвите два взрослых. Да, брошюры, книги о лесе, значки? Сувениры на память, фильмы? Сейчас я витрину подсвечу.

Виктор взглянул на Варю.

— Нет, значки не будем, — решила она.

— Тогда проходите, — и экскурсовод распахнул двери в зал справа, где стояла почти полная колдовская темнота. Мягкое резинополимерное покрытие, разрисованное под подстилку из опавшей листвы, приглушало шаги.

Двери сзади закрылись, и тьма обволокла Виктора; он знал, что Варя где-то здесь, и он даже представлял, где: по правую руку в полушаге. В воздухе разнеслись первые аккорды тихой мелодии из невидимых динамиков: казалось, они рождались внутри него самого, и, спустя секунды, в них уже вплеталось нежное пение птиц и шелест деревьев. Еше спустя несколько секунд спокойный, доверчивый, перегнанный в цифру голос диктора начал свой неизменный рассказ.

"Комната психотерапии", — внезапно подумалось Виктору. "Идеальная комната психотерапии. Сюда можно заходить стрессы снимать".

Между тем уже забрезжий слабый свет: это занималась заря на первой диораме, изображавшей весну в лесу. Всего по временам года были четыре диорамы, и еще целый ряд, псвященных разным зверям и иным видам лесной природы, включая неожиданно разнообразный и необычайный мир болота, не уступавший по своим загадкам, пожалуй, даже "Тайне двух океанов". Из них Виктору почему-то больше всего запомнилась композиция с зимней лесной дорогой ночью, на которую вышли волк и волчица: автору как-то необычайно удалось передать голодный блеск в глазах зверя.

— …Ну что, ждали, что будет, как в кино про шпионов?

На улице уже стемнело, и рыжие огни невысоких, в половину человеческого роста, светильников с шарами загорелись вдоль дорожек; Виктор только сейчас обратил внимание на этот новый способ освещения парка.

— Да. Ждал чего-то вроде.

— В нашем деле важно терпение. Сложнее всего, когда месяцами ничего не происходит, но каждый момент чего-то ждешь. Вообще, наша работа одна из скучнейших. Но, поскольку о ней мало кто знает, люди сочиняют легенды.

— У вас тут вообще все похоже на большую легенду. Например, плохо верится в то, что решена проблема коррупции. Насчет честных — это я понял. Ну, а если коррумпированы те, кто должен защищать честных? Если коррумпированы все?

— Знаете принцип — разделяй и властвуй? Теперь это называется — баланс сдержек и противовесов. Прокуратура следит за КГБ, КГБ следит за партией, партия следит за исполкомами и Советами, исполкомы и Советы — за хозяйственниками… В этой системе ни одно ведомство не может захватить абсолютной власти, потому что на него ополчатся все. А власть Романова в том, что он поддерживает равновесие сил.

— Почему это не везде получается?

— Хотели спросить, почему это у вас не получается?

— Хотел, не хотел… Не будем спорить.

— У вас там США заинтересованы в продажности власти. При этом американские холуи будут вам говорить: "Вот видите, это у вас власть такая плохая, разберитесь со своей властью, прежде чем говорить что-то про США". Это ложь: именно США диктуют такие условия, при которых власть в других странах будет слабой, неэффективной, продажной.

— Очень похоже на пропаганду.

— Как хотите, так и думайте. Поищите сами ответ, почему в соседней с вами Белоруссии с коррупцией намного лучше. Народ-то одинаковый.

— Откуда вы знаете про Белоруссию? Ах, да. Глупый вопрос. Ну а насчет "думайте, как хотите" — ловлю на слове. Если что — я только выполнял ваше предписание.

— Вы еще, оказывается, и бюрократ, к тому же… Давайте пройдемся по Горького к Трудовой. Люблю тихие улицы.

— Тихие, темные, пустынные… Не боитесь?

— Сейчас я боюсь, что у нас будет то же, что и у вас. Не смогла бы жить в вашем телепатическом фоне. Физически. Ложь, грязь, похоть, страх, злоба… Хорошо, что вы не экстрасенс.

— Можно в деревню поехать.

Они вышли из ворот парка на Горького и не спеша зашагали вдоль металлической арфы ограды в сторону филармонии. Улица была тихой и пустынной, но все же не темной. На коммунхоз при здешнем сталинизме было грех жаловаться.

— В деревню, говорите. А вы знаете, что у вас может быть новое раскулачивание и голод?

— Это предсказание?

— Это логика.

— Кто же будет раскулачивать? Необольшевики какие-нибудь?

— Нет, просто бандиты. Будут легализовывать деньги, создавать агрофирмы, отбирать у фермеров и бывших колхозов землю. Образуют тероросреду с местной властью, милицией, прокуратурой. Станут помещиками, местными вождями племен, будет только один закон — сила. Как у батьки Бурнаша. Тихая гражданская война. А потом какой-нибудь кризис, выведут капиталы, и будет голод. Как сценарий?

— Это сценарий.

— Он может у вас стать реальностью. Если ничего не менять.

— Варя, я вот слушаю… А у вас такое не может стать реальностью? Ну вот придет какой-нибудь дурак и устроит, как полвека назад с кукурузой. Или хуже. Ваша централизованная система от дурака застрахована?

— Конечно. У нас сильная горизонталь власти.

— В смысле, вертикаль?

— Горизонталь в смысле горизонталь. Сталинизм — это когда чего сказали, то и подразумевают.

— И как это горизонталь? Я, конечно, понимаю, что если вертикаль прогнется, то это горизонталь…

— Не в этом. Понимаете, при троцкистах власть выстраивалась только вертикально. Росли вверх: инструктор обкома, завсектором, второй секретарь, первый… А число начальников ограничено. И человек ждет, когда шеф уйдет на пенсию, его снимут, или помрет. И чем выше, тем сложнее. Тупик, нет смысла новым кадрам расти. Да и тому, кто в кресле сидит, нет смысла вниз падать. Вот так и загнивали. А теперь есть горизонталь власти. Служащий может наращивать блага, не только занимая руководящее кресло и наращивая число подчиненных, а за квалификацию, за честную и преданную службу. И можно никем не руководить, а жить, продвигаясь по горизонтали, не хуже начальника учреждения. Выбор вариантов есть. И на руководящее кресло тоже есть из кого выбрать, и нет вокруг него такого ажиотажа и подсиживания. Нет смысла прогибаться. Нет смысла плодить руководящие должности под людей. Там, где есть куда двигаться умным, нет места для дурака.

— Логично, — ответил Виктор. Просто хотелось на это все что-то сказать, но трудно было найти что. Он вдруг поймал себя на том, что подсознательно, с первого момента пребывания здесь поставил себе цель: не меняться. Не меняться в ответ на то, что видишь и слышишь, не меняться от логики и чувств. Не то, чтобы это было бы запоздалым проявлением детского упрямства или желанием подростка заново переосмыслить изменяющийся мир; это был даже не эгоизм, не попытка защитить свою личность любым путем. По идее, это должно было мешать адаптации. Эмигранты, что уезжают в другую страну, и пытаются там прилично устроиться, сами не замечают, как система переделывает их на свой образец; они считают себя русскими, они полагают, что раз они получают письма от соотечественников и бывают в России, то они продолжают и оставаться для России своими. Это не так: система жизни быстро переделывает на свой лад большинство из них, и они уже агрессивно требуют, чтобы Россия, оставаясь внешне на себя похожей, стала копией той среды обитания, к которой они приспособились. Живая, естественная Россия становится для них внутренне чужой и некомфортной.

"Я боюсь здесь потерять свою Россию? Или свой Союз, реальный, в котором жил, и который был немного не таким, как здешний — свою память, свое прошлое? А, может быть, будущее? То общество, которое еще может вырасти из России или СССР у нас и будет лучше, мудрее? Разве у нашей реальности нет надежды на чудо? А может, я просто привык к тому, что если кто-то когда-то пытается менять наш менталитет — то это очередное ограбление? Стихийное сопротивление? Может, из-за этого я и здесь? Другие просто вживались и не хотели ничего менять?"

Навстречу им, занимая почти всю ширину тротуара, двигалась гурьба людей в основном зрелого возраста, в настроении, видимо с юбилея. Варя слегка тронула Виктора за рукав, и они сошли на обочину. Лица людей были разгорячены, глаза блестели; голоса и смех для здешнего, внешне сдержанного мира, казались необычно громкими, словно в этой реальности внезапно кто-то врубил рекламную пазузу.

— Нет, ну слушай: на каждом корпусе бортового редуктора мы имеем по шесть рублей экономии. На каждом! А в год сколько выйдет?

— Погоди, Ефремыч. Ты сперва скажи: технологи подписали?

— А что технологи? — нарочито игривым голосом воскликнула женщина, попутно разглядывая себя в зеркало складной пудреницы. — Нет, ну что технологи? Технологи давно подписали. Миша, ты бы еще за АСУТП вспомнил.

— Про АСУТП — это как с Вельцманом сцепились?

— Хоть бы и с Вельцманом. Он ведь со своей стороны прав оказался.

— Со своей стороны. Со своей у нас все правы. А со стороны дела?

— Нельзя же превращать дело в штурмовщину… За исключением.

— А я что говорю…

Голоса и шаги постепенно затихали, удаляясь в сторону Октябрьской.

— Иностранцы удивляются, — заметила Варя, — всякое неформальное общение у нас в конце концов сводится к производству. У них наоборот.

— Наболевшее выходит, наверное.

— Наверное. У них работают, чтобы выжить, у нас живут работой.

— Послушайте, — Виктору вдруг захотелось нарушить киношную правильность этого мира, где даже навеселе люди уходят в производственные проблемы, — мне все-таки как-то в душе не верится в то, что у вас все так хорошо урегулировали. Ну, я понимаю, на "ящике" можно было порядок навести, там собирали не худших все-таки, но что бы везде, по всей стране? Ну, вот, например…

Он оглянулся по сторонам, словно ища в этой улице, замирающей в мечтательной тишине, в цветной мозаике окон домов, что просвечивали сквозь поредевшую листву, своих союзников.

— Ну вот например, даже если посмотреть вокруг — вот там, за оградой, детская больница, римское палаццо сталинского времени… Вот прямо, через дорогу — бывший Дом Печати, дань Ле Корбюзье. Сзади — китайка-пятиэтажка с лоджиями. На углу домики еще, небось, довоенные. К чему я это? Даже здесь, на перекрестке, разные эпохи. А в обществе, в нем ведь и разные эпохи, и разные люди, и разными они рождаются, вот как вы, как ваша горизонталь или вертикаль, сумели привести их так, что они вместе друг с другом все стыкуются? Без трещин, без зазоров?

Варя вздохнула.

— Вопрос… Ну, как вам сказать-то, мы просто живем в этом и все это как-то… ну, естественно, как вода, воздух, как туман над Десной, как…

Она не договорила.

За углом на Советской, за желтым спортзалом, послышался визг тормозов и дикий, нечеловеческий, внезапно оборвавшийся вскрик.