15. В двух шагах от войны
К половине шестого он уже был на месте. На входе в парк "Соловьи" фонари по-современному были украшены облепиховыми гроздьями из цветных воздушных шаров и динамик душевно-задумчиво выводил в ритме вальса: "И места помнят брянские про костры партизанские…"
Расклеенные вчера по всему городу афиши обещали митинг с возложением цветов и народное гулянье. Митинг был короткий, и к его началу Виктор не успел; что же касается гулянья, то все, что происходило на широкой аллее до Кургана и рядом, на лужайках, где в реальности Виктора выстроили велодром, было так или иначе заточено под военно-патриотическую тему. Были живые костюмированные композиции, коллективы из Домов Культуры исполняли песни военных лет, причем не только известные, но и такие, что сейчас можно откопать разве что на Совмузыке. Протяжную "Песню брянских партизан" в исполнении фольклорного ансамбля с весьма откровенным текстом — "Под осенним дождем мы врага подождем и растопчем фашистского гада" — сменяла певица в платьице сороковых с плечиками и лирическим фокстротом "Ночь над Ленинградом": тема ожидания любимого с войны была ясна и понятна в разных городах нашей Родины. Рядом примостился книжный лоток; литературы, проясняющий текущий политический момент, Виктор там не нашел, даже какой-нибудь брошюры с судьбоносным выступлением Г.В.Романова, зато было много мемуарно-исторических изданий с зазывными подзаголовками вроде "Впервые публикуются сенсационные документы", книг серии "Военные приключения", в числе которых, между прочим, Виктор заметил элитный богомоловский "Момент истины", и — что особенно его поразило — обилие книжек по боевой фантастике, фэнтези и альтернативной истории.
Полистав несколько произведений этого жанра, Виктор понял, в чем дело: во всех их ГГ, то есть главный герой, был позитивным попаданцем из наших дней, бывшим или действительным кадровым офицером, контрактником, а то и вообще сотрудником госбезопасности, отличником боевой и морально-психологической подготовки, но без качеств супермена. Дальше шло, как обычно: шло описание мира (другого времени, альтернативно-исторического, вымышленной горячей точки или очередного Средиземья), ГГ предлагалось проявить мужество со стойкостью в одном флаконе и выжить в экстремальной ситуации, а потом выполнить какую-нибудь благородную миссию, борясь с историческими захватчиками, вероятным противником, террористами, монстрами, орками или драконами. Попутно читателя ненавязчиво просвещали основам НВП и ГО, разным интересным фактам из истории войн и военного искусства и сообщали ТТХ разных видов вооружения и военной техники. Несмотря на стереотипность, литература хорошо шла среди подростков.
— А вот эта книга Панцева про действительный случай описана, что в нашей области был, — услужливо подсказала продавщица. — Причем про войну. Человек в начале марта сорок третьего попал в другое время, и за счет этого его в Германию не угнали. Еще то ли в "Брянском рабочем", то ли в "Брянском комсомольце" писали.
— Интересно. И где это было?
— Да где-то возле железной дороги.
К сожалению, среди пролистанных Виктором альтернативок не нашлось ни одного пособия "Как выжить и устроиться попавшему в СССР-98". С другой стороны, просмотренное было ничем не хуже той части нашей альтистории и попаданческой литературы, которую можно было бы смело назвать мужским женским романом. Смысл подобного жанра прост, как огурец: хорошо прокачанный главный герой попадает в проклятое прошлое (а в не проклятом ему делать нечего, его там пахать заставят, как нашего героя), где лихо валит всех, учит жить и воцаряется — или, в крайнем случае, его назначают первым придворным мудрецом, но время от времени он все равно кого-то валит, потому как руки чешутся. Данную духовную пищу поедает в основном офисный планктон, компенсируя тем самым отсутствие созидательной деятельности и необходимость терпеть дебилизм сверху и снизу; впрочем, среди данного жанра есть неплохие вещи, которые интересно читать из-за чувства юмора у авторов или они напрямую рубят то, что другие знают, но сказать не решаются. Здесь же в попаданческой литературе глубоких откровений не встречалось, но зато ту же категорию читателей готовили, если надо, реально показать свое мужское достоинство. В бою.
На лужайках играл духовой оркестр — в числе маршей промелькнул и "Типперери", как дань вкладу союзников — расположились военно-исторические клубы, ДОСААФ, а также армейцы в обычной форме защитного цвета и в камуфляжной. В глаза бросились перетяжки: "Армия — лучшая часть страны" и "В армию должен идти тот, кто хочет в ней служить".
"Это как же? Кто не хочет, не должен? Или наоборот, кто не служил, тот должен хотеть?"
Подойдя поближе, Виктор увидел, что форма защитного цвета — это форма НО, или так называемого "Народного ополчения", а камуфляж, собственно, и есть СА.
— Не хотите почитать про ополчение?
Виктору улыбалась девчушка в пилотке и в мини от ушей, протягивая рекламный буклетик.
— Думаете, возьмут?
— Сыну дадите почитать или племяннику. Должны же у нас быть защитники!
Отказаться, когда на тебя смотрят такими глазами, было невозможно…
(Ну может же быть у главного героя хоть какая-то слабость! — прим. авт.)
Виктор полистал буклет: НО оказалась чем-то вроде годовой обязательной учебки, где, впрочем, не тратили время на подметание плаца, а усиленно натаскивали запасников, с распределением по военно-учетным специальностям. После ополчения запасник мог подать заявление служить по контракту, или шел на гражданку, и время от времени его вытаскивали на сборы. Короче, Виктор понял, что Мозинцев насчет обороны сгустил краски. Вломить НАТО было кому. Хотя, конечно, с другой стороны это и усиливало соблазн вломить. В буклете, между прочим, промелькнуло о повышении роли младшего командного состава, на котором, как утверждалось, "держалась старая российская армия".
Если ополченцы на празднике демонстрировали свое умение со старыми добрыми АК-74, то контрактники приковывали к себе внимание допризывных пацанов новинками советских оружейников. Виктор сразу опознал знакомые всем фанатам "Сталкера" "Валы" и "Грозы", помимо которых было и нечто менее известное: какие-то новые сухощавые булл-папы с интегрированными подствольниками, автоматы, чем-то одновременно похожие и на "калаш", и на последние винтовки "Хеклер и Кох", противоснайперка на сошках с мощной, похожей на телескоп, оптикой, которую не разбирали и показывали издали, и еще несколько не совсем знакомых Виктору стрелковых систем. Черная оксидированная сталь и пластмасса манили к себе, как когда-то, в старших классах, на уроке военной подготовки, притягивали к себе всамделишные АКМ и удобно ложащиеся в руку СКС.
В пленочных шатрах стояли тренажеры, где каждый желающий мог попробовать себя в роли водителя танка или БМП, пилота истребителя или боевого вертолета; стоящие вокруг зрители видели результаты попыток на экранах с лазерными проекторами. Графика была где-то на уровне первого "Команча", зато полный реализм — несмотря на непрерывные указания инструктора, воинская карьера часто кончалась при первой попытке взлететь. Тут же рядом крутили боевик о локальном инциденте — нападении войск НАТО на базу советских миротворцев в выдуманной стране, кстати, без шапкозакидательства: скорее, хотели подчеркнуть жестокость и бесчеловечность противника. Кадры, где натовский танк давит автомобиль с беженцами, и где танкист с криком "Йе-хууу!" лупит из крупнокалиберного пулемета по жилому дому, а другой снимает все это любительской видеокамерой на память, показались Виктору до ужаса знакомыми; только в его времени это был не режиссерский ход, а реальность, материализовавшееся предвидение нового передела мира под крики о торжестве идеалов. Кстати, контингент НАТО в картине был набран из населения неких "вновь принятых государств".
Как ни странно, но то, явный запах пороха в этой части праздника особого беспокойства у Виктора не вызвал. В своей реальности он уже привык к тому, что при каждом проявлении слабости России НАТО лезет на восток; но при этом ни немцы, ни англичане, ни французы, вообще никто из той части Европы, которая считает себя наиболее передовой и цивилизованной, не желает елозить мордой по грязи, стараясь при этом сохранить в девственной чистоте и смазке изделие все тех же Хеклера и Коха. В крайнем случае их устраивает вариант пустить ракету "воздух-земля" вне досягаемости ПВО демократизируемой ими страны, ничуть не задумываясь, поразит ли оная ракета военный объект или школу. Больше тротила — больше демократии. Но кто-то должен и контролировать территорию; остаются американские наемники и бывшие страны соцлагеря, национальное достояние которых прибрали так называемые иностранные инвесторы.
В отношении последних, размышлял Виктор, наверное, правильнее сказать, что это просто бывшие страны, потому что если национальное достояние прибрали, то и страны нет, а есть территория, есть местное население, которому определяют по общей глобальной ситуации те или иные условия выживания, и, наконец, есть так называемые политики, которых могут готовить в США, а то и вообще содержать за счет США. Это обходится дешевле, чем держать оккупационную армию, комендатуры и полицаев, да и вообще можно назвать строительством демократии. Обывателю бывшей страны можно внушить, как страшно над ним измывались русские, доведя его до точки кипения; особенно действуют на туземного обывателя рассказы о том, что его небольшой городок мог бы быть столицей мира, если бы не все те же русские дикари.
"Вот на таких лохах НАТО и собиралось выезжать в наши девяностые, и, вероятно, здесь тоже."
Довершали праздничный пейзаж площадки, где демонстрировали рукопашный бой; впрочем, на таких праздниках это есть и у нас. Вообще-то в современной войне бойцы с обоих сторон уничтожают друг друга чаще всего даже не видя друг друга, но, если армия не учит бойца по команде проявлять агрессивность, это не армия. Где-то в стороне гостиницы "Турист", как обещали афиши, проводился даже "спортивный паркур", но идти туда уже не было времени.
"Ну, конечно, праздничег в целом скромнее, чем у нас", оценивающе заключил Виктор, направляясь на другую сторону Кургана, "шествия по главному проспекту нету, митинг небольшой. Но есть фишки с новым оружием, и вообще, если тут Москва не одобряет местные нерабочие дни — а, может, еще и экономии требует для всяких мероприятий — то в целом зачет."
У подножия Кургана, под перетяжкой "Война не окончена, пока не похоронен последний солдат" расположились поисковые отряды с ноутбуками, на котором могли найти каждому данные, где кто похоронен, принять заявление от родственников военнослужащиъ, чье место гибели еще не установлено, а также сообщить любые известные сведения о неустановленных воинских захоронениях.
В средние века все было просто и ясно — вот поле битвы, и там лежат павшие воины. К временам Великой Отечественной полем битвы стала территория целого континета от полярных снегов до субтропиков; воин мог расстаться с жизнью где угодно, и найти его останки физически и захоронить порой становилось просто немыслимой задачей. Людей разрывало на куски снарядами, их тела несли реки при переправе и заглатывали болота, их накрывали каменистые обвалы, наконец, ни в каких бумагах не могло быть отражено, где встречали свой последний час многие из окруженцев. Виктора всегда бесил цинизм тех типов, которые стремились ткнуть в нос России — "вот дескать, какой у вас режим, как у вас относятся к солдатам, у вас до сих пор не всех погибших нашли". Любопытно, что если бы не погибшие, то многие из этих циников или их родители были бы пущены на удобрение для полей рейха; очевидно, то, что ценой неимоверных жертв нашего народа не состоялось физически, каким-то образом для этих лиц свершилось в отношении их духовной сущности. Они мечтали стать удобрением и им стали. Но все-таки народы СССР дали этим особям шанс удобрением не быть.
У эстрады Виктор, естественно, очутился заранее — даму нельзя заставлять ждать — и занял, или, как говорили во времена его студенческой юности, "забил" два места на скамейке. На эстраде, как водится, проверяли аппаратуру, с положенным в этих случаях счетом в микрофон, взвизгами возбуда на весь парк и прочими радостями, доставляемыми зрителям в довесок к концерту.
Инга появилась к началу выступления "Стожаров" с прибалтийской пунктуальностью, все в том же строгом костюме и пакетом, где на всякий случай лежал зонтик. Виктор предложил конфеты.
— Спасибо… — несколько смущенно ответила она, — какая прелесть! Это советские?
— Это брянские.
— Великолепно. Вы, наверное, от меня что-то хотели?
— Просто хотел доставить приятное. А что, разве теперь конфеты предлагают только когда что-то нужно?
— Нет, почему же… Просто вы мне там, на квартире, показались, как бы это сказать… застегнутым.
— Разве для того, чтобы доставить приятное даме, надо обязательно расстегиваться?
— Всегда, — невозмутимо ответила Инга, но тут же добавила: — В известном смысле.
…Читатель, конечно же, ждет от автора описаний номеров этого легендарной группы восьмидесятых, известной не только в городе партизанской славы, но и за его пределами. Но увы! Виктор Сергеевич смотрел не столько на сцену, сколько на Ингу, раздумывая, как же подойти к вопросу о паспорте, и высочайшее мастерство исполнителей осталось для него за пределами внимания. Запомнился только гимн "Цвети, мой Брянск", исполненный в стиле "Пинк Флойд", и чарльстон в диксилендовом стиле.
К сожалению, на сей бесценный подарок любителям старого доброго софт-рока в программе было отведено всего час, а конфеты не бесконечны.
— Прогуляемся по парку? — спросила Инга, когда аплодисменты умолкли. — Здесь сохранилась прелесть дикого леса.
— Когда-то здесь прямо у дорожек росли грибы, — вспомнил Виктор и подумал, не говорил ли он эту фразу уже кому-то в других реальностях.
— Потрясающе! Вы знаете, этот парк, наверное, создавал романтик. Осенью особенно это чувствуется.
Действительно, мягкий шелест осин, нежившихся под желтком угасающего дневного светила, легкий холодок в лицо, мягкий ковер опавшей листвы на давно не метенной алейке, и все это под загадочную вибрацию голоса Пиаф, под ее знаменитое "La Vie En Rose" — что может быть приятней? Особенно когда рядом идет симпатичная стройная дама.
— Сейчас самое красивое время нашей осени.
— Наверное. Такое впечатление, что город освободили только вчера… Только вот праздник сделали несколько суховатым. Почти всем заправляют военные.
— Ну почему же? Например, фантастики и приключений я здесь заметил гораздо больше, чем встречалось на прилавках в мои студенческие годы.
— Печать идет навстречу спросу… А почему бы просто, как за рубежом, не печатать то, что читают? Без всяких планов и регулирования? Ну, оставив государственную цензуру произведений. Хотя на западе нет предварительной цензуры, там есть судебная ответственность за то, что издают.
— Например, за отрицание холокоста.
— Нну… и за это тоже. Это там что-то вроде "антисоветского".
— Если бы кто-то у нас вздумал отрицать геноцид, люди бы просто покрутили пальцем у виска. Видите? — и Виктор указал за уходившую в сторону от аллеи заплывшую траншею.
— Не поняла. Это канава какая-то. Странно, что здесь много старых канав.
— Это окоп. А там, под деревьями, видите яму? Это от землянки или блиндажа.
— Честно говоря, не обращала внимания. Здесь такие везде, в том числе и внизу. Я думала, это для отвода воды или что-то раньше было построено. Теперь многое понятно… Но все равно, согласись, Виктор, было бы лучше, если бы то, что читать, определяли сами читатели. Ой, простите, я, кажется незаметно перешла на "ты", как в Сети?
— Все нормально, Инга, а то на "вы" как-то… Но понимаешь, книжным рынком управляет не читатель. Им управляет покупатель.
— А какая разница между читателем и покупателем?
— Сейчас поясню. Допустим, среди читателей есть группа, меньшинство, которым нравятся романы про каких-нибудь отморозков, выживших после ядерной катастрофы…
— Прости, я не поняла. Что такое отморозок?
— Ну, это… местное выражение, северное, мне доводилось в командировки на Север ездить… В общем, это человек с отмороженной головой, сумасшедший.
— Интересное выражение. Я раньше не слышала.
— Короче, вот эта группа читателей небольшая, но тратит очень много денег на такие книги.
— Зачем им такие книги? Это субкультура гопников.
"Почему только гопников? Это просто развлекательное чтиво." — хотел спросить Виктор, но подумав, отнес это на счет характерного для некоторых жителей советской Прибалтики желания при удобном случае подчеркнуть превосходство в культуре. "Может, из-за этого она и с мужиками не сошлась. Не это сейчас главное."
— Ну… допустим делать больше нечего, и денег много… А другие читают, скажем, Толстого, их большинство но они берут мало книг, экономят деньги. Поэтому издатели выпускают то, что даст больше прибыли — не будут же они разоряться, верно — то-есть книги, как ты говоришь, для гопников. И другие будут приходить в книжный и видеть литературу для гопников, и в конце концов ее и будут читать. Более того, и писать будут только для гопников, потому что это печатают. Так что вкусы навязывает та часть читателей, у кого деньги, а не большинство.
— Я одного не понимаю — как это гопники могут быть состоятельной элитой общества.
— Я тоже не понимаю как, но понимаю, что могут.
— Ну положим… А цензура худсоветов лучше? С их вечной симуляцией авторитетности, с дутыми иерархиями, регалиями и статусами, которые они сами себе придумывают, чтобы решать, кого им в свой круг пустить, а кого нет? Да и какой от них толк? Маскульт все равно гоняют по сети и читают с экрана, это не антисоветчина. Его только критики ругают.
— Гоняют, читают, но не навязывают же всем.
— То-есть, ты хочешь сказать, цензура — это свобода? Только не надо спрашивать "А что ты против имеешь?" Я ничего не имею, просто мысль интересная.
— Это слишком сложно для моих опилок, как говорил Винни-Пух.
Так, беседуя, они мирно свернули с аллеи на тропу, полого спускающуюся вдоль склона оврага, устье которого в зимнее время использовали для тренировок лыжники. Сзади, со стороны спортшколы за Курганом, послышались выстрелы холостыми: допризывному контингенту продолжали показывать военно-спортивные номера.
— Похоже на настоящие горы.
— А ты знаешь, чуть подальше на склоне есть поляны, и там по весне цветут ландыши.
— Как, прямо в городе? Понимаешь, Рига — это очень, как бы сказать, урбанистическое место, особенно в центре. И мне почему-то казалось, что их из каких-то оранжерей везут. А духи с запахом ландыша, по-моему, уже давно не делают. Я слышала о них, но не встречала.
— Рига — немножко уголок старой Европы. А здесь — новая. Где человек не ушел от природы и живет в этой траве, в этих деревьях, в этом заречном просторе, в этих облакаж, позолоченных уходящим солнцем…
— Ты пишешь стихи?
— Редко.
— Как-нибудь почитаешь? Кстати, ты весь концерт смотрел на меня.
— Это было неприятно?
— Нет, почему же… Слушай, я забыла, у меня фотоаппарат, а я так его и не достала. Хотя артистам не нравятся вспышки. Давай я тебя сниму у этого дерева.
Она достала из сумочки автоматическую мыльницу "Эликон", навела на Виктора и нажала кнопку; легко чикнул центральный затвор, блеснула встроенная вспышка, и тут же над головой у него что-то жикнуло, хрястнуло, и вместе с трухой на него свалилась засохшая ветка.
— Что это?
Он обернулся: наверху на коре обозначилась рваная метка, из почерневшей коры выглядывали свежие желтые волокна.
— Назад. Быстро!
Они побежали по тропе сквозь кусты обратно на аллею: по ней уже фланировали в обе стороны пары под медленно разгорающимися белыми грушами ДРЛ в светильниках.
— Что это было? Снайпер? — переводя дух, произнесла Инга.
Виктор обратил внимание, что Инга то ли еще не успела испугаться, то ли плохо понимала, что произошло, то ли на самом деле имела явно не соответствующе хрупкой внешности самообладание, но только оттенки страха в ее голосе были каким-то нарочитыми: голос не дрожал, лицо не побледнело. Виктор взял ее за руку: она не была холодна. Состояние Инги скорее можно было бы назвать нервным возбуждением и тревогой.
— Если бы снайпер, мы бы уже не разговаривали.
— Может, хотели запугать?
— Тебе кто-нибудь угрожает? Или есть враги?
— Нет. Не знаю, кто бы это мог быть. А у тебя?
— Тем более.
— Почему "тем более"?
— Ну… наверное, попытались бы дать знак, что им надо.
— Кто?
— А я откуда знаю? Никто не угрожал.
— Тогда что это могло быть?
— Например, случайная пуля.
— Оттуда? — Инга кивнула в сторону спортшколы.
— По траектории не похоже. Пуля край оврага не обогнет. Скорее, с другой его стороны. Пацаны могли забрести пострелять. После войны столько тут оружия валялось… Да и сейчас могут тайком выкапывать.
Перетяжка "Война не окончена…" еще трепыхалась на ветру. Инга обратила внимание.
— А это не может быть пуля с той войны?
— Каким образом?
— Говорят, бывают аномалии во времени… Выстрелили в сорок третьем, а пуля попала в такую аномалию, и выскочила сюда.
— Ну, мало ли что сейчас пишут. С чего ты взяла?
— Мне кажется, в этот момент не был слышен выстрел… хотя в овраге эхо, на этом склоне не понять, откуда стрельба. А может, это маньяк?
— Не исключаю. По сводкам таких случаев не проходило? Население не предупреждали? Я же здесь недавно.
— Нет, ничего… Слушай, давай остаток вечера отметим праздник у меня. Что-то не хочется на природу.
— Отлично. Заскочим только по пути в гастроном, что-нибудь прихвачу.
"Вариант первый: идиотская случайность. Вариант второй: Инга все-таки что-то скрывает. Вариант третий, он же не исключает второй: с первых же дней пребывания кто-то начал охотиться. Хотя способы явно дебильные. Главное при попадании в другую реальность — не стать параноиком. Пока не адаптировался к местным, всюду будут мерещится угрозы. А домой к почти незнакомой женщине — это не угроза? Вдруг клофелином напоит? Нет, так точно можно свихнуться. Спрашивать насчет паспорта — или?"
— Слушай, на секунду выскочим здесь! На одну секунду?
— А что случилось?
— Свет! В кооперативе свет горит! Я сейчас.
Действительно, несмотря на поздний час — было уже около восьми — через стекло витрин был заметен свет, струившийся из приоткрытой двери в комнату постановщиков. Оставив Ингу подождать на остановке, Виктор подлетел ко входу и подергал за хромированную ручку: оказалось заперто. Он обогнул дом и взбежал на заднее крыльцо; помещение не стояло на сигнализации, и он смело повернул свой ключ в прорези замка.
— А! Виктор Сергеевич! А мы не знали уж, как с вами связаться — мОбила-то у вас нет.
В комнате постановщиков расположились Надя, Паша и Толик.
— Четвертым с нами будете?
— Да я, собственно, собирался в гости… и денег не сдавал.
— Какие деньги? Это же бета-версия!
— Какая бета-версия?
— Ну, "Народные мстители", дополнение к "Партизанен". А мы в бета-тестеры записаны. Вот такая вещь! Как раз четвертый в команду нужен.
— Да я в гости иду. Меня уже дама ждет.
— Тогда ключи с секреткой не оставите? Я тут недалеко живу, дом тут напротив и за углом. Позвоните с подъезда, я вынесу.
— Конечно. Постараюсь вернуться до одиннадцати.
"Да, часок посижу, а там уж и откланиваться пора."
— Ну как, все в порядке? — спросила его Инга, дожидаясь на остановке.
— Да, отлично. Это просто наши немного подзадержались. Ты, наверное, заждалась?
— Ничуть. Просто взглянула на привычные вещи с иной точки зрения. Европа плохо понимает СССР.
— Это ты насчет того, что говорили на празднике?
— И насчет этого тоже. Гитлер думал, что народ не будет воевать за Сталина.
— Народ воевал за себя. А воевать стадом, без командования невозможно. Думать, что народ мог победить вопреки Сталину все равно, что считать, что наши футболисты могут победить вопреки тренеру, который выпустит самый слабый состав, да еще и поменяет центрфорварда с голкипером. А с чего тебя вдруг это заинтересовало?
— Европа сейчас тоже не понимает СССР. Она думает, что народ не станет воевать за коммунистов.
— Европа воевала ради грабежа и ей нас не понять.
— Жестоко, но правильно… Троллейбус.
"Великолепная черта советского человека эпохи застоя — думать о глобальных проблемах человечества. Впрочем, в ИТР здесь это как-то уже менее заметно. Развившийся мозг заняли мыслями о непрерывном улучшении работы. А гуманитарии пока крутятся вхолостую. А с чего я взял, что Инга гуманитарий? О производстве она пока не говорила. Но еще не факт."