11. Утомленные стронцием
На улице вновь моросил дождик — мелкий, занудный, такой, что и студит, и зонта открывать лень. На листьях каштанов накапливались тяжелые капли и, срываясь, шлепались в лужи. До Виктора дошло, что он, вообще говоря, сегодня и не обедал, а только ел торт в обеденный перерыв.
"В гастроном надо заскочить, может, какой полуфабрикат есть. Только в какой из — у универмага или ниже по Фокина за книжным? Ладно, разберемся, а сейчас надо рвануть на вокзал в камеру хранения, пока эти артефакты из будущего кто-нибудь не приметил."
Фонтан в сквере на площади Маркса, испытавший в период родовых мук отголоски увлечения в СССР послехрущевским поп-артом, и воплощенный в виде замысловатого, отделанного мозаикой бетонного бассейна, украшенного островком и гротом из строительной щебенки, был отремонтировал и основательно прокачан. Вверх били мощные струи, управляемые электроникой, и цветомузыкальная подсветка, уже включенная, несмотря на ранее время, плавно переливалась в такт Ласту. Не хватало только лазерного шоу.
"А что такое сейчас в Находке?" — внезапно всплыло в мозгу Виктора. "Он сказал — без компа как в Находке. Стоп-стоп… Может, он сказал — как на ходке? На бывшего моряка чего-то не похож. Кто же вы, доктор Зорге, а? Это у нас теперь любая домохозяйка шпарит, как с зоны не вылезала — точно так же как в конце пятидесятых шпарила канцеляритом из "Правды". Тогда — газеты, собрания, радио, теперь — сериалы, Интернет и корпоративная этика. А тут другой рашн спик. Тут типа позднесовковый приличных людей… ну, малось еще повыглаженный. Шрам на руке — выведенная наколка? Сидел? По уголовной? Зачем так сказал? Такие обычно за базаром следят. Проверял, не в бегах ли? И как? Проверил?"
Асфальт под ногами пошел вниз — площадь Маркса осталась позади, впереди был бульвар Гагарина и "Потемкинская лестница" Забор Винного замка был завешен длинным панно на тему великого княжеского прошлого: Роман Старый с иконой в руках основывал Свенский монастырь, крестьяне жали рожь, плотники строили, гончары вертели круги, женщины качали в люльках младенцев и все это охраняла княжеская дружина.
— Привет! Чего мимо проходишь, не узнаешь?
Виктор обернулся. Перед ним стоял его однокурсник, Юра Смоковский. Ну, такой, каким он был лет десять назад, пузо поменьше.
"Черт! И ведь просто так бродишь в нашей реальности — не наткнешься, а тут… Сказать, что я — это я? Или что не я? Узнал я его или не узнал?"
— Здравствуйте, — с улыбкой ответил Виктор. Из всех вариантов ответа это было самым нейтральным.
— Простите… Вы, случайно, Еремина не знаете?
— Вы знаете, я тоже Еремин и тоже, представьте, Виктор Сергеевич. И, говорят, даже похож очень.
— Извините… Никогда бы не подумал, что так бывает. Вы его родственник?
— Ну, если считать, что все мы друг другу в какой-то степени родственники… А вы Смоковский Юрий?
— Да. Вы тоже эту фотку в "Брянском рабочем" в сети смотрели? Что про рекорд нашего "тэмушки" с вентильно-индукторным? На Брянске-втором, на горке?
— Ну дык… Не каждый день такие победы!
— Да уж. Теперь пол-Брянска узнает. Вы Витьку… ну, Виктора Сергеевича часто видите?
"Каждый день в зеркале."
— Не поверите, но — ни разу не встречал.
— Если встретите, то, будьте добры, передайте привет от Юры и Али. Так и скажите. Ну, вы если его увидите, вы его узнаете, наверное.
— Обязательно постараюсь. Новых успехов вам!
"Вот как… Юрка уже местная знаменитость. Клево! А остальные как наши? Чего они тут добились? Кто как устроился, у кого как сложилось? Объездить бы, узнать… А как же легенда случайного двойника? Может, черт с ней, с легендой? Ну, возникло у человека хобби такое, интерес, узнать чем двойник живет. А зачем ему узнавать про сокурсников? И как объяснять появление? Черт, черт, как погано. Словно себя потерял."
Запоздалые рисовальщики свертывали свои полиэтиленовые палаточки, свертывали клеенки с мокрого мрамора парапетов. Под ногами пролетали гранитные ступеньки, в лицо дул холодный ветерок, доносивший с заречья дым сжигаемой листвы и огородного мусора, наполнявший душу какой-то странной, давно забытой легкостью.
И все-таки в этой реальности увядание осени — не просто погода, подумал Виктор. Та же идея перестройки — платить статусом сверхдержавы за благосостояние граждан. Продлили существование СССР на семь лет, избегают пока кризисов, волнений, никаких талонов пока не видно — а какое дурацкое изобретение были эти талоны, их печатали на местах, кому не лень, не сообразуясь с запасами товара, лучше бы сразу всесоюзные карточки ввели, — и, да, Совнет рулит, интересно, что там для населения, кроме погоды, бюро жалоб и новостей. Но отступать дальше границ собственной страны нельзя; если союзное правительство не пошатнулось — а если судить по спокойной, даже очень, внутренней обстановке и переводе армии на контракт, оно и не думает шататься — то власть оно не отдаст и никаких Беловежских соглашений не допустит. И что дальше? А дальше независимый, самодостаточный Союз не вписывается в планы глобализации, и его все равно пойдут выматывать в гонке вооружений, вовсю пользуясь его вчерашними друзьями, которые привыкли бегать под крылышко того, кто им кажется сильнее. Так что придется либо завоевывать статус обратно, либо народ решит, что власть слаба; а народ наш испокон веков готов простить нашей власти все, что угодно, любую гадость, кроме одной вещи — ее слабости. Потому что власть, какой бы деспотичной она не была, никогда не стремилась свести наше население на корню, в отличие от добродушных, или не очень, захватчиков.
Рассуждая таким образом, Виктор спустился до Набережной, миновал круглый, напоминающий титаническую планшайбу, фонтан, и дошел до троллейбусной остановки на месте снесенного собора, перед длинным, прямоугольным концертным залом. Мало-помалу его начал охватывать тревожный азарт, будто мобильник и портмоне с программами на дисках, которых здесь еще не должно быть, жгли барсетку. Он не стал дожидаться идущей прямо на вокзальную площадь единицы и кинулся на шестерку, что шла за путепровод и останавливалась на Никитина; какое-то странное предчувствие торопило его избавиться от улик и подталкивало его действовать. В этот момент ему и в голову не пришло, что можно просто дойти до Десны и бросить все это в воду; обыденные вещи были словно последней нитью, что связывала его с родными и близкими, нитью, которую он боялся сейчас оборвать, оставшись один на один с похожим, но совершенно иным и, как ему казалось в этот момент, чужим миром. Чтобы унять непонятное волнение, он стал на задней площадке, и упершись взглядом в заднее стекло, крепко сжав обеими руками поручень.
— Работал я тогда, в апреле восемьдесят шестого, — донеслось до его слуха сзади, от троих мужиков, скучковавшихся на месте возле кресла, там, где на стойке окна еще торчали крепления демонтированного компостера. — Никто, значится, ничего не ожидал, эксперимент готовили, от генератора на выбеге системы питать, ну, навроде маховика, вдруг — закатывает на территорию несколько машин из КГБ, на "Волгах", "Селен" тогда у них не было, и бегом, толпа в штатском, через посты к нам. Работы остановили, документацию какую-то изымали, спецов забрали с собой, правда не посадили, но мурыжили долго, знаешь. Что такое было — никому ничего толком так и не сказали. Что-то вроде как то ли диверсия готовилась, то ли сигнал откуда им поступил, но проверяли конкретно. Ну, какие-то там нарушения нашли, как всегда, меры принимали, ну ладно. Но почему к нам заехали? Никого, говорю, не взяли.
— Вааще странно, — подтвердил другой голос, — чего не на Ленинградскую, скажем, а в вашу эту Припять? И чего станцией КГБ занималось?
— Ну, в том-то и дело. С одной стороны, объект понятно, какой, с другой, если бы диверсию готовили, наверняка там охрану трясли, секретчиков… А тут только технарей замели.
— Да какая диверсия? Если котел навернется, пол-Европы присыпет. Будет им — утомленные стронцием тихо с морем прощались…
"Это… Это что же? Восемьдесят шестой, апрель, Припять, станция? Это они про Чернобыль? КГБ остановило эксперимент и взрыва не было? "КГБ остановил", конечно, он же комитет. Да какая разница — остановил, остановило… Это случайность или нет? Кто-то из наших действует? Тьфу, я тут становлюсь параноиком… Наверняка просто были какие-то нарушения, кто-то просто взял и накатал на Лубянку."
Знакомые улицы… парк возле рынка… пешеходный мостик… Виктор шел вперед скорым шагом, не чувствуя одышки. Внизу, со стороны путей, громко свистнула электричка, и Виктор машинально повернул голову.
В сторону Брянска-второго отходило бело-серое творение с ярко-красной, почти морковного цвета, полосой на уровне автосцепки и вертикальными красными диаграммными столбиками, указывающие на двери. "Голова" электрички напоминала междугородний автобус, с несколько более заваленным назад лобовым стеклом.
"Это что же? У нас в реальности таких пока нет. Вокзал… я снова перенесся? В будущее? Сейчас две тысячи восемнадцатый? И какая реальность?"
Сбежав с мостика — лестница протыкала наискось здание кассового зала — Виктор прежде всего бросился к табло у касс.
"Фу-у, девяносто восьмой, слава те господи. Кстати, а я чего-то у них про "Проблему-2000" еще ничего не слышал. Может, мне ее и надо здесь унасекомить? Может, от нее какой опопукалипсис пойдет? Завтра спросим. А трамвайчег-то даже ничего… Рижский?"
Автоматические ячейки в туннелях под зданием были один к одному, как нынешние малоярославцевские, только без приема банкнот. Виктор завернул вещественные доказательства попаданца в один из освободившихся гипермакетовских пакетов и устроил в уютное металлическое чрево.
На улице вновь накрапывал дождик, но даже эта сырая погода и позднее время не могли омрачить внезапно нахлынувшего на него облегчения. Напротив череды пригородных автоматов гудел троллейбус, и Виктор рванул наперерез подмокавшей площади к навесу возле старой кафешки. Чувствовал он себя пацаном, сбежавшим с лекций по истмату.
"А все ж обидно. Из всех реальностей одни мы — "утомленные стронцием". Кстати, бомжиков на вокзале не видно, прям как в Белоруссии."