Глава 18
Дела бульварно-ресторанные

В среду, седьмого мая, я наконец осознал, что спешить дальше некуда (по крайней мере, в ближайший месяц, а то и два). Все, что можно было сделать анонимными вбросами информации, сделано. Остается только ждать, как проявятся результаты моих усилий, и начинать теперь понемногу обрастать человеческими связями. Хотя с коммуникабельностью у меня проблемы, в одиночку я ничего с места не сдвину. Да, могу внести сумятицу, могу повлиять на какие-то частности во взаимоотношениях руководящих политиков, но все это временно. Если я останусь со своими замыслами один, события вновь потащатся по своей старой колее, а жернова истории перемелют меня, не заметив, если не физически, то психологически заставив корчиться в муках бессилия.

Что же – надо доделывать хотя бы то, что я уже начал. Снимаю телефонную трубку и звоню Лиде Лагутиной, чтобы организовать встречу с Лазарем Шацкиным.

В четверг после работы знакомой дорогой поднимаюсь по Тверской в сторону Страстного монастыря. На полпути миную здание Моссовета (бывшая резиденция генерал-губернатора). Справа от него, в глубине Скобелевской, а ныне Советской, площади, за монументом Свободы в честь первой советской Конституции, который заменил памятник Скобелеву, начались какие-то строительные работы. Если мне не изменяют обе моих памяти, то там снесли здание пожарной части с каланчой, чтобы возвести здание Института Маркса-Энгельса. А вот павильончик в классическом стиле, располагавшийся перед пожарной частью, стоит нетронутый, хотя в мое время его уже не было.

Тем временем ноги несут меня вперед, и вскоре я, миновав Малый Гнездниковский переулок, сворачиваю в Большой. Вот и дом под номером десять.

Давненько я не виделся с Лидой… Чего доброго, она могла подумать, что я специально избегаю ее, хотя, впрочем, на самом деле именно так и было. Но присутствие в ее квартире Лазаря Шацкина избавляет меня от вероятных расспросов.

Лазарь к моему приходу уже сидел за столом в гостиной – сосредоточенный, спокойный, но немного угрюмый. Поздоровавшись с ним, сразу перехожу к делу:

– Получилось ли что-нибудь с нашей задумкой? Каюсь, подбросил идею, а сам целых полгода держусь в стороне, – добавляю извиняющимся тоном, отодвигая стул и присаживаясь. – Но и дергать тебя раньше времени тоже не хотелось.

Шацкин внимательно посмотрел на меня:

– Знаешь, за эти полгода мое настроение прыгало от состояния безудержного оптимизма до самого черного пессимизма. Но сейчас я скажу так: дело практически осуществимое, хотя и дьявольски трудное. Сопротивление и администрации, и фабзавкомов, а зачастую и партийных бюро и комитетов оказалось очень трудно преодолеть. Реально сейчас хозрасчетные бригады действуют лишь на трех предприятиях: на Невском машиностроительном, на Московском инструментальном и на «Красном металлисте». И это все! – Он сокрушенно покачал головой, отчего его пышная вьющаяся шевелюра слегка заволновалась.

– Сразу спрошу: почему получилось именно на этих заводах? – без паузы, не давая ему продолжать, влезаю со своим вопросом.

– Да потому что там нас поддержали бюро партийных ячеек! – с ходу отвечает Шацкин. – И бригады у нас там сложились не чисто комсомольско-молодежные, а обычные по составу, с кадровыми рабочими. Но зато – там и самоуправление, и хозрасчет! – Он опять покачал головой и добавил: – Правда, с хозрасчетом немалые проблемы. Даже на уровне завода хозрасчет почти везде налажен из рук вон плохо, а на уровне цеха его, считай, и нет совсем. И как тут хозрасчетную бригаду делать?

– Как, как… Воевать за хозрасчет, вот как! – Нет, так вспыхивать не годится, надо немного сдержать эмоции. – Самим научиться хозрасчету и администрацию научить, даже и вопреки ее желанию, если понадобится! Привлечь к этому молодежь из Коммунистического университета, из Комакадемии, из Института красной профессуры, из Рабкрина. Вот вам и кадры инструкторов.

– Это понятно, – машет рукой Лазарь, – и мы уже делаем кое-что в этом направлении…

– Надо делать не кое-что, а поставить учебу и налаживание хозрасчета в бригаде и в цехе на самую широкую ногу! – нажимаю я на него.

– Не выйдет! – парирует Шацкин. – Если мы ограничимся бригадами всего на трех заводах, что ты там поставишь на широкую ногу?

– Верно говоришь! – Почему бы и не согласиться, если собеседник прав? – Поэтому надо задуматься над тем, как расширить это начинание. На ЦК РКСМ этот вопрос ставить не пробовал, чтобы поднять весь комсомол?

Мой собеседник криво усмехнулся:

– Надо бы… Но вот только в ЦК РКП(б) многим не нравится, когда комсомол проявляет излишнюю, с их точки зрения, прыть и самостоятельность. Я еще не забыл, как наш ЦК наполовину раскассировали во время дискуссии простым решением Секретариата ЦК РКП(б). Есть риск, вылезши с этим вопросом самостоятельно, получить сверху по шапке, причем в официальном порядке, а значит, загубить дело на корню.

– Так что же, не выйдет штурм – перейдем к осаде, – вспоминаю я расхожую формулу. – Отложим вопрос и поднимем его снова после XIII съезда РКП(б). Наверняка в резолюциях съезда будет что-нибудь о развитии хозрасчета – надо уцепиться за это и поднять кампанию в прессе. Двинуть статьи – и лучше от имени партячеек или кадровых рабочих-партийцев – об успехах хозрасчетных бригад и о том, что им мешает. Затем – то же самое, но уже в комсомольской прессе, и подать как поддержку комсомолом партийного почина. – Я вопросительно гляжу на Лазаря, но тот только кивает в ответ. – А там посмотрим на реакцию ответственных товарищей. Если не в ЦК, то в Совнаркоме или в ВСНХ кто-нибудь да откликнется. Ухватимся за ниточку и пойдем разматывать клубочек дальше…

– А пока, – подхватил Шацкин, – я займусь тем, чтобы статьи в газеты были написаны, и в редакциях с кем надо поговорю.

– Правильно мыслишь! – одобрительно хлопаю ладонью по столу.

– Жаль только, – добавляет Шацкин, – что у комсомола нет собственной всероссийской газеты…

Разговор на этом не окончился. Стали разбираться, кого именно из комвузов можно привлечь к организации краткосрочных курсов для участников хозрасчетных бригад, через какие газеты, через каких конкретно редакторов и журналистов продвигать статьи, кто из хозяйственного и партийного руководства может заинтересоваться этой идеей. Говорил больше Шацкин, поскольку в этих людях он ориентировался лучше меня. Нельзя сказать, что я не припас нескольких козырей для этой игры, но вот получится ли их разыграть и какие именно – это зависело от решений, которые будут приниматься на самом верху.

В разговоре выяснилось, что Лазарь Шацкин избран делегатом на XIII съезд. Это меня обрадовало – имелась возможность из первых рук узнать о том, как теперь сложится расстановка сил в партийной верхушке. Ведь какие-то изменения мне уже удалось вызвать: Троцкий отошел в тень, а Зиновьев с Каменевым, как и Сталин, должны были получить от меня горячую информацию, которая хотя бы как-то сместит акценты при принятии решений. Да и письмо Ленина к съезду, к которому я заранее пытался привлечь внимание делегатов, может быть, сыграет несколько иную роль, чем в моей истории… Впрочем, чего зря гадать.

– Послушай, Лазарь, – обращаюсь к комсомольскому вожаку, – раз уж тебя избрали делегатом, не мог бы ты встретиться со мной сразу после съезда? От его решений немало зависит, и хотелось бы получить сведения как можно раньше и как можно полнее.

– Договорились, – коротко бросает он в ответ.

Все время нашего разговора Лида просидела в сторонке на стуле, не проронив ни слова. И лишь когда мы, подведя разговор к концу, утратили деловую сосредоточенность и смогли немного отвлечься на происходящее вокруг, оба обратили внимание на Лиду. Я – с некоторым смущением, потому что толком не понимал, как мне вести себя с ней дальше, а Лазарь, не обремененный всякими душевными рефлексиями, запросто поинтересовался:

– Э, Лида, а как у вас в Комуниверситете ребята, не смогут помочь заводским комсомольцам с налаживанием хозрасчета?

– Найдем таких, раз надо, – тут же откликнулась она.

– Очень надо! – подтвердил Шацкин. – И кстати, статейку ты написать сумеешь? О наших бригадах? Я тебя хоть завтра с одной такой бригадой могу познакомить, парни тебе материал дадут, а?

– Не писала я никогда, – пожала плечами Лагутина, – но среди наших студентов есть несколько, что и в газетах уже печатаются. У некоторых даже довольно бойко получается.

– Вот-вот, нам как раз такие и нужны, с задором! – оживился Лазарь. – Сведи меня с ними!

– Так приходи к нам, на Миусскую, я тебя прямо там и познакомлю, – предложила ему девушка.

– Лады! – И Шацкин хлопнул ладонью по колену.

Когда мы уже прощались в прихожей, Лида негромко заметила:

– Что-то вы, Виктор Валентинович, совсем меня позабыли. И не заходите почти…

– Дела, Лида, – пытаюсь оправдаться, хотя и не очень искренне, – совсем текучка заела. Но и ты ведь со мной повидаться не спешишь. В тире на Лубянке я тебя уже давненько не видел.

Она внимательно посмотрела на меня и ничего не ответила…

XIII съезд РКП(б) открылся 20 мая 1924 года – в точном соответствии с решением Пленума ЦК, о котором сообщила «Правда» третьего апреля сего года. Так, вот уже и пошли изменения по сравнению с известной мне историей: решение Пленума ЦК было то же самое, но вот съезд в действительности открылся только 23 мая… Стоп-стоп! А откуда я помню эти даты? Голову могу дать на отсечение (впрочем, нет, лучше не надо, пусть она пока побудет на плечах), что этих дат у меня в памяти не было! Ну не силен я на даты! Опять неведомый подсказчик вмешивается? Или при переносе мне просто память так активизировали, что всплывает любая информация, которую я когда-либо лишь пробежал глазами? Не знаю. Да и не узнаю, наверное… Так что – плюнуть и растереть.

Тем более что память работала как-то избирательно. Читая по газетным отчетам речь Зиновьева, выступавшего перед съездом с политотчетом ЦК, я вспоминал известный в моем времени вариант лишь приблизительно (ну очень приблизительно!), а потому и не смог во всех деталях оценить произошедшие изменения. Но кое-что все же уловил. Конечно, в связи с иным развитием дискуссии 1923 года речь почти не содержала упреков лично в адрес виднейших оппозиционеров. Яростные нападки Зиновьева вызывала лишь позиция непримиримых «левых» Смирнова и Сапронова, которые не переставали кричать о бюрократическом перерождении партии. Теперь главной мишенью критики вместо Троцкого, как было в моей истории, стали они. Однако оценка самой дискуссии и платформы оппозиции осталась примерно той же. Зиновьев, ссылаясь на единодушное мнение делегатов съезда, утверждал, что оппозиционеры были кругом неправы, «забыв» о том, что на районных конференциях оппозиционеры частенько получали около трети голосов, а кое-где и большинство.

Крайней демагогией отличалось хвастовство Зиновьева об успехах коммунистов в Европе – и это при крупнейших неудачах в Германии и Болгарии, при сокращении численности компартий. Не останавливался он и перед тем, чтобы передернуть факты: говоря об успехах коммунистов на выборах, он сравнивал полученное ими число голосов с числом голосов, поданных за социал-демократов, но не на прошедших выборах, а… до Мировой войны!

Меня немного удивило, что Зиновьев, при всех его нападках на социал-демократию, ни единым словом не попытался привязать социал-демократию к фашизму. Неужели я ошибся и через месяц на V Конгрессе Коминтерна тезис о «социал-фашизме» так и не прозвучит?

Насторожила меня содержащаяся в заключительном слове Зиновьева оценка политической позиции «спецов». Понятно, что старая интеллигенция жаждала либеральных свобод – так и черт с ними, не видать им этих свобод как своих ушей без зеркала. Но Зиновьев делал отсюда далеко идущие выводы, от которых уже тянуло запашком показательных процессов…

Разумеется, больше всего меня интересовали кадровые решения съезда и состоявшегося вслед за ним Пленума ЦК. Очень интересно было также – как Политбюро поступило с письмом В. И. Ленина, адресованным съезду? Но о последнем я мог узнать только от Шацкина. К Рязанову обращаться не хотелось – зная, какую он имел репутацию среди руководителей партии, лучше было контактировать с ним пореже и, во всяком случае, иметь для каждой встречи достаточно невинные формальные предлоги.

Много позже я все же узнал немножко о той «кухне», которая предшествовала съезду. Действующие лица не очень-то горели желанием распространяться об этом политическом эпизоде, но из отдельных реплик, брошенных мимоходом, в разное время и по другим поводам Бухариным, Рыковым, Троцким и Каменевым, некая мозаичная картина, пусть и довольно разрозненная, постепенно сложилась…

Как я догадался, сначала «тройка» (Зиновьев, Каменев, Сталин) пыталась решить все принципиальные политические вопросы в своем кругу. Но попытки Зиновьева, довольно крепко перепуганного перспективой усиления Сталина, опиравшегося на Секретариат, загнать Иосифа Виссарионовича в угол фактически развалили «тройку». Естественно, Сталин и не думал соглашаться со своим изгнанием из Секретариата, предлагавшимся Зиновьевым, и удовлетвориться постом руководителя одного из второстепенных наркоматов – ну, например, возглавить Наркомпочтель СССР.

Поэтому теперь для Сталина стало выгодным вынести вопросы подготовки XIII съезда на заседания полного состава Политбюро, чтобы противопоставить Зиновьеву и Каменеву не слишком к ним расположенных Рыкова, Томского и кандидатов в члены Политбюро Бухарина и Молотова. Другие кандидаты – Калинин и Рудзутак – были склонны занять позицию присоединения к сильнейшей группировке. Было неясно, как поведет себя Троцкий (возможно, даже ему самому), но в любом случае Сталину, как ему казалось, удалось сколотить в Политбюро новое большинство. Вот только это большинство оказалось достаточно податливым и уступчивым, однако все же не вполне послушным. Да и Троцкий вносил определенный разброд, вставая то на одну сторону, то на другую, то терзая всех своими совсем уж оригинальными предложениями… Так или иначе, но желание Зиновьева совсем «задвинуть» Сталина не осуществилось.

Но тогда, перед съездом и в его ходе, я еще ничего не знал об этих закулисных играх и мог судить лишь об их итоге, когда были опубликованы решения состоявшегося после съезда Пленума ЦК.

Просматривая в начале июня газету «Правда», читаю сообщение о Пленуме ЦК, избравшем Политбюро, Оргбюро и Секретариат. Щацкин, хотя мы с ним успели пару раз переговорить по телефону, никак не мог выбраться из ЦК РКСМ, извинялся, но вынужден был отложить нашу встречу. К его радости, в резолюцию XIII съезда «О печати» удалось внести пункт: «Должна быть создана всероссийская комсомольская газета». И теперь он спешно готовил для ЦК РКСМ вопрос о создании всероссийской комсомольской газеты на базе редакции газеты Московского горкома РКСМ «Молодой ленинец». Так что пока буду разбираться с итогами съезда сам, без его помощи.

Так, по составу Политбюро – никаких изменений. Кандидаты – вроде те же, что и были… Постойте, а Молотов? Он на XIII съезде был избран кандидатом в члены Политбюро или все же позже? Не помню. Во всяком случае, сегодня в списке кандидатов его нет.

Оргбюро… Исчез Андреев, а ведь про него я точно помню – был! Появились Фрунзе и Дзержинский, но так и должно было быть? Или в той жизни они были лишь кандидатами? Опять не могу вспомнить. Каганович – только кандидат в члены Оргбюро. А это как? Так же, как было, или иначе? Увы, на этот раз кнопка F1 не срабатывает (шучу, однако…).

Секретариат… Мама родная! Упразднили-таки пост генсека! И Сталина в секретариате вообще нет. И Кагановича нет! Появились Бубнов и Угланов, которые, как мне кажется, были введены туда, но позже, не сразу по итогам съезда…

Итак, что же мы имеем в сухом остатке? Верные сторонники Сталина потеснены, но еще сохраняют некоторые позиции. Заметно усилились «умеренные» (или «правые») большевики, сторонники Рыкова, Томского, Бухарина. Но и Зиновьев с Каменевым провели своих людей, хотя и не так много. А что же со Сталиным? Неужели за ним остались только посты в Политбюро и Оргбюро – и никаких прямых административных рычагов в руках?

Ответ я получил в том же номере «Правды», читая сообщения о сессии ВЦИК. Опаньки! Иосиф Виссарионович у нас стал председателем Совнаркома.

Это, конечно, не почти всесильный генсек, имеющий в руках послушный Секретариат, но тоже кое-что. Немного зная Сталина, надо надеяться, что он сможет распорядиться этим постом должным образом. Хотя трудновато ему придется на первых-то порах. Не позавидуешь. Наркомами так не покомандуешь, как секретарями ЦК. Да и вникать придется не в одну лишь аппаратную механику и политические расклады, а в бездну и прорву конкретных хозяйственных вопросов.

Ну а Рыкова куда дели? Замом Сталина. Так, Каменев остался председателем СТО (но эта некогда очень важная должность все больше и больше превращается в декоративную). По наркоматам… А не помню я, кто каким тогда заведовал! Те, про кого помню, – все на месте. Куйбышев – нарком РКИ и одновременно председатель ЦКК. Цюрупа – председатель Госплана. А, вот и первое отличие! Нарком по военным и морским делам – Фрунзе, а не Троцкий. Но дальше – опять все на своих местах. Дзержинский – председатель ВСНХ. Рудзутак – глава НКПС. Красин – наркомат внешней торговли, Чичерин – НКИД…

Кстати, что же с Троцким? Смотри-ка, практически как в моей реальности! Член коллегии ВСНХ. И до кучи – всякие комитеты: концессионный, научно-технический, энергетический, да еще и совещание по качеству. Ну-ну. Знаем мы, чем борьба за качество обычно кончается…

В начале июня, шестого числа, после работы иду, как уже пристрастился делать каждую пятницу, в динамовский тир на Лубянке. Иду, размышляя, что занятия стрельбой просто так – бессмысленны, если я не собираюсь выступать в соревнованиях… или обзаводиться собственным оружием. Но вот только обещание Лиды подобрать что-нибудь компактное пока так и осталось обещанием. И – на тебе! – у самого входа как раз и встречаюсь с Лидой Лагутиной.

Поздоровавшись, вместе спускаемся в подвал. За стрельбой особо не поболтаешь, но даже после тренировки, когда я провожал ее по Неглинке, а затем по бульварам домой, она была неожиданно молчалива. Мы перешли Тверскую, и Лида вдруг повернула в сторону, противоположную дому, направившись к скамейкам, огибавшим плавной дугой памятник Пушкину. Народу на бульваре в этот час было немало, но свободные места нашлись, и, повинуясь ее молчаливому приглашению, присаживаюсь рядом с ней.

Какое-то время она не произносила ни слова, и у меня была возможность обежать взглядом вокруг.

Дальше по бульвару, на невидимой для нас из-за деревьев и кустов небольшой эстраде, имевшей характерную форму раковины, духовой оркестр энергично наяривает что-то из вальсов Штрауса, а потом переходит на «Дунайские волны». Рядом с нами на скамейках и поодаль, на своеобразных тяжелых металлических стульях, расположились весьма разнообразные типажи. Оказалось, что уже и в это время в ходу цветные надувные шарики, с которыми носятся дети. Мимо степенно прогуливаются девушки в довольно длинных юбках, но я обращаю внимание на то, что мода начала уже их стремительно укорачивать, во всяком случае по сравнению с прошлым годом. Можно разглядеть светлые нитяные чулки, на некоторых – белые (тоже писк моды, наверное?). А вот туфельки на большинстве простенькие, парусиновые.

В толпе бросаются в глаза красные косынки – это в основном девчонки из рабочей молодежи, хотя не у всех из них цвет косынок – красный. Проходят по аллеям франтоватые матросы в бескозырках и форменках, в черных клешах на широких ремнях с латунными пряжками. А вот прошли два молодых парня в гимнастерках, буденновках с голубыми звездами, на нарукавных суконных клапанах – по три кубаря. Похоже, недавно окончили какие-то командирские курсы, но какие – этого по цвету петлиц и клапанов определить не могу (уж больно запутанная сейчас система этих знаков различия).

Где-то неподалеку выпекают вафли, и ноздри время от времени улавливают запах вафельного теста. Однако гораздо сильнее в нос шибает махоркой – многие гуляющие и рассевшиеся на лавочках попыхивают самокрутками или дешевыми папиросами. Правда, в запах махорки нет-нет да и врывается аромат душистого английского табака «Кепстен», появившегося в продаже в прошлом году. Но его может себе позволить только состоятельная публика. Аллеи бульвара и пространство у скамеек обильно засыпано шелухой: такое впечатление, что семечки лузгают едва ли не все поголовно.

Честно говоря, это окружение из махорки и шелухи от семечек меня малость напрягает, и приходится перехватывать инициативу:

– Слушай, Лида, если уж ты собралась со мной поговорить, давай это сделаем где-нибудь в другом месте, не под запах махорки и треск семечек!

Девушка не настроена спорить. Она кивает и интересуется, не без некоторой ехидцы:

– Что, пойдем посетим какое-нибудь нэпмановское заведение? Других поблизости нет.

– Да наплевать, что оно нэпмановское. Главное, чтобы стулья были удобные, – не слишком остроумно пытаюсь я пошутить. – Так что давай веди. Где тут ближайшее?

Мы поднимаемся с лавочки, и Лида ведет меня через бульвар. Мы пересекаем трамвайную линию и топаем по булыжной мостовой прямо к кинотеатру «Великий немой». Красочная реклама кинотеатра завлекает посетителей поглазеть на приключения улыбающегося белозубой улыбкой Дуга Фербенкса и великолепной Мэри Пикфорд, золотистые кудряшки которой свели с ума не одного подростка (и не только подростка).

Однако не кинотеатр является нашей целью. Мы сворачиваем, пересекаем Тверскую, минуем красивый трехэтажный дом в стиле «модерн», где располагается редакция газеты «Труд» (а через несколько лет у него под боком должно начаться строительство большого полиграфического комбината «Известий»). Теперь я и сам вижу зеркальные двустворчатые двери заведения, открывшегося, судя по всему, совсем недавно.

Заходим внутрь. Боже! Лепнина с позолотой, штукатурка под мрамор, картины сомнительного достоинства в пышных золоченых рамах, пальмы в кадках… В глубине зала – на возвышении – эстрада, где кучка музыкантов энергично выводит мелодию танго, и под эту мелодию что-то выпевает нарочито томным голосом певица не первой молодости, но с довольно пышным бюстом, в длинном бархатном платье с угрожающего размера декольте.

Ну прямо родным повеяло! Типичная сценка из какого-нибудь советского кинофильма 50–70-х годов, где действие разворачивается в эпоху НЭПа!

Да-а-а… Не лучше ли было остаться на бульваре? Но отступать поздно – сам все это затеял. Но… в зале не видно свободных столиков. Свободные места есть, однако мне не хотелось бы беседовать, когда за столиком сидит еще кто-то посторонний. Пока я замешкался в некоторой растерянности, двери за нашей спиной хлопнули, послышались энергичные шаги, и рядом с нами появился высокий, стройный человек с нахальными глазами и тщательно причесанными пышными волосами. Новенький костюм из светло-бежевого коверкота сидел на нем как влитой. Ненавязчивый аромат какого-то дорогого одеколона (по запаху я их не очень-то различаю, но что это не дешевка, понять можно было сразу) весьма органично дополнял картину.

– Вы что встали, молодые люди?

Хм, молодые? Если он и старше меня, то на год-два, не больше. Но говорит, чертяка, таким убедительным голосом, с такими чарующими интонациями, что невольно поддаешься его обаянию.

– Места для себя с девушкой найти не можете? – продолжал незнакомец. – Так сейчас мы это исправим! Пойдемте за мной! – И он повелительно тронул меня за локоть, увлекая за собой.

В этот момент я обратил внимание на его красивые, ухоженные, длинные, как у музыканта, пальцы.

Он уверенно провел нас по залу, где над столиками витал дымок папирос, в отдаленный уголок, где несколько в стороне стоял не накрытый и никем не занятый столик. Незнакомец, опередив меня ловким маневром, отодвинул стул, предлагая Лиде сесть, и тут же поманил пальцем официанта.

– Так, любезный, – вежливым, но строгим тоном произнес он, – накройте-ка нам столик и сообразите легкий такой ужин на троих. Ну, там, икорка, балычок, жюльен из дичи… Рябчик у вас сегодня свежий? – И, дождавшись утвердительного отклика официанта: «Конечно, как иначе-с!» – продолжил: – Значит, рябчик, медальончики из телятины, осетринка паровая… Ну и французское марочное… «Шато-Марго», я полагаю. И мускатель к рыбке. Да, и фрукты для дамы. Ступай! Мухой!

После этого ресторанного монолога он повернулся к нам и, слегка наклонив голову, доверительным тоном промолвил:

– Простите, не представился. Тарпеев Сергей Николаевич, ответственный работник Моссовета по финансовой части.

Ага. Знаем мы это – «по финансовой части». Небось фининспектором работает. То-то перед ним официант чуть ли не прогибался.

Дальнейшая его речь все больше утверждала меня в этом предположении. Выпив несколько рюмок, он разоткровенничался (или хотел казаться откровенным).

– Я, ребятки, в жизни этой достиг кой-чего, – поблескивая нахальными глазами, выкладывал он. – Фирма у нас уважаемая, есть где себя проявить. Работаем мы четко, без дураков, как часы. В своих кругах я теперь человек известный. Персона грата! – с нажимом заявил он не без некоторого самодовольства. – Впрочем, сами скоро сможете убедиться. Да-да! А покуда – не будем забегать вперед. Во всем должна быть интрига…

Эта болтовня не занимала ни меня, ни Лиду, которая смотрела на этого субъекта с явным неудовольствием. Надо же, собрались поговорить, а тут влез этот тип! И ведь не пошлешь же его прямым текстом куда подальше. Да еще думай, в какую копеечку влетит нам этот ужин!

Между тем Сергей Николаевич продолжал свою болтовню:

– Как говорит мой лучший друг – а ему палец в рот не клади, даром что смотрится словно сонная муха, – так вот, как говорит мой лучший друг, главное в жизни – не промахнуться! Правда, здорово сказано?

Когда мы без особого удовольствия отведали неплохо приготовленных, к слову сказать, блюд и выпили по рюмочке вина, можно было и рассчитаться, чтобы избавиться от этого навязчивого общества. Но Тарпеев, отличавшийся, похоже, завидной наблюдательностью, и здесь опередил меня. Он почему-то не пожелал иметь дела с официантом и потребовал от него позвать самого хозяина ресторана. Семенящей подобострастной походочкой к нам подскочил невысокого росточка полный, вальяжный азербайджанец, похожий на колобка, в ослепительно-белой накрахмаленной курточке, накинутой поверх дорогого импортного пиджака.

– Привет! – небрежным тоном бросил наш «благодетель». – Будем знакомы! Я Тарпеев!.. Сколько с нас?

Хозяин, не повернув головы в сторону нашего столика, заставленного остатками яств и опустевшими бутылками из-под вина, лишь опустил глубоко посаженные глаза под кустистыми бровями и почтительно наклонил голову с большой жирно блестящей лысиной и массивной шеей со складками. На его устах расплывалась сахарно-приторная улыбка.

– Что вы, что вы! – Он махнул ручкой с пухлыми пальцами. – Как я могу обидеть таких уважаемых людей?! Все было накрыто за счет заведения, разумеется!

– Нет, ну как это так? Я задаром брать ничего не привык! – строгим голосом выговорил ему Тарпеев и достал из толстого бумажника трехрублевую купюру (а по моим прикидкам, наш ужин стоил по меньшей мере вдесятеро против этой суммы, а если учесть французское вино, то как бы и не в двадцать…). На трешку-то и мы с Лидой могли бы разориться, вот только заказать на нее можно было бы разве что кофе с пирожными, что, собственно, я первоначально и намеревался сделать.

– Вот, получите! – И Тарпеев покровительственным жестом сунул зелененькую бумажку в руки хозяину, который сопровождал нас до самого выхода, подобострастно забегая то с одной, то с другой стороны, и самолично распахнул перед нами зеркальные двери на выход.

На улице мы с облегчением распрощались с Сергеем Николаевичем. Когда мы отошли на несколько десятков шагов, Лида накинулась на меня:

– Послушай, зачем ты меня в это заведение притащил? – Она шипела, словно рассерженная кошка. – Среди нэпачей толкаться? Да еще этот, как его, Тарпеев, – сам хуже нэпача! К стенке таких надо!

– Помилуй! – Надо же как-то оправдаться. – Разве не ты привела меня в это место?

– Сам же меня упросил уйти с Тверского и найти место, где посидеть! – в сердцах бросает Лида. – Да если б я знала! Дура, духу не хватило встать и уйти!

Мы вновь оказались на Тверском, у лавочек вокруг памятника Пушкину. Ближе к ночи толпа на бульваре немного поредела, свободных мест хватало, и девушка решительным шагом направилась к лавочкам. Я последовал за ней.

Опять наступила затянувшаяся пауза. Выскажет она что-нибудь или нет?

– Так, – заговорила Лагутина, – не получилось у нас сегодня разговора. Тогда… тогда давай встретимся в воскресенье. Надеюсь, ты не откажешься сопроводить девушку в Серебряный Бор?