Глава 42
И вновь на распутье
Отчего-то неожиданно припомнилось, как радушно Дмитрий встретил меня в Путивле, как он охотно учился латыни, как… Да что далеко ходить – столь решительно соглашаться с подготовленными мною указами, которые, если разобраться, даже не ломали, но взрывали все прежние устои, тоже надо иметь немалое мужество. Да и помимо него у нынешнего государя хватает достоинств.
Поймав себя на мысли, что думаю совершенно не о том, я стал вспоминать неприятные минуты – мой смертный приговор, на который он дал добро в Путивле, еще один, но уже в Москве, который он едва мне не вынес. А разве не из-за приказа Дмитрия о погоне я потерял почти полтора десятка человек? Разве не он был пускай и косвенным, но виновником гибели священника Антония, моего друга Квентина Дугласа, альбиноса Архипушки? Разве не он постоянно предъявлял мне несуразные требования, которые приходилось выполнять? Разве не его вина в том, что…
И все равно не получалось.
Сверху на все обиды мягко накладывались иные воспоминания. Вот он довольно, совсем по-мальчишески улыбается, благодарно глядя на меня после поединка с паном Свинкой. А вот он блаженствует, гордо восседая на коне, несущем его в столицу, где его ждет трон. А вот он, счастливый, что так быстро сумел научиться танцевать, безмятежно кружится с Любавой под чудесную мелодию «На сопках Манчжурии».
Не давало покоя и еще одно. Как ни крути, а ведь мое поведение, по сути, изрядно припахивает чем-то нехорошим. Попытка убедить себя, что молчаливый отход в сторону можно лишь с большой натяжкой назвать предательством, да и то весьма мелким, ни к чему не привела.
«Мелких предательств не бывает – оно либо есть, либо нет», – упрямо твердил внутренний голос. И как ему заткнуть рот? Да и невозможно это, потому голос есть, а рот у него отсутствует. Ответить же так, чтобы он заткнулся сам, я не мог – не было у меня таких слов.
Была минута, когда я уже был готов – по принципу будь что будет – ехать в Москву, а там без лишних слов швырнуть к ногам Дмитрия весь десяток захваченных пленников. Я даже вышел на крыльцо, чтобы отдать приказ о сборе, открыл рот и… закрыл его, так и не сказав ни слова. Да и кому говорить – вон они, довольные и счастливые, что все обошлось как нельзя лучше, кувыркаются голышом в снегу и от избытка чувств весело орут что-то нечленораздельное.
Ну да, ну да, банька. Она самая. Только на сей раз настоящая, на которую я дал добро сразу после того, как сделали перевязки своим и чужим раненым – с паром, с веничками, с сугробами вместо проруби и с блаженной истомой после всего этого. Нет, прикажи, и они тут же буквально через десять минут застынут в строю, готовые куда угодно за своим воеводой, ибо знают – уж коль позвал, бросай все и вперед.
Знать бы еще куда вперед. Дорог-то две, а я вновь как витязь на распутье – стою и думаю, налево или направо. Эдакий выбор добра из двух зол. Вообще-то обычно выбирают меньшее, вот только иногда за ним искусно прячется большее. К тому же меньшее зло, как правило, долговечнее.
Хотя почему «из двух зол»? Мне, допустим, будет хорошо и там и там, Ксении тоже. Федору? Не настолько он честолюбив, чтобы долго расстраиваться, если я выберу ту дорогу, на которой Дмитрию дарована жизнь. В конце-то концов, царевич должен меня понять – таким образом добывать власть нельзя. Не хочу я, чтобы впоследствии и у меня, как у пушкинского Бориса Федоровича, «мальчики кровавые в глазах». Точнее, не мальчик, постарше, подрос он с тех пор, но имя прежнее – Дмитрий. Хотя нет, на самом деле у старшего Годунова в глазах их не было, поскольку он не отдавал приказа убить, зато мне они обеспечены.
Останавливало одно – парень и впрямь зарывался не на шутку, и не исключено, что, спасая ему жизнь, я обреку Русь на такое кровавое жертвоприношение, что мне потом не только мальчики станут мерещиться – толпы…
Дважды ко мне осторожно заглядывал Дубец, еще по разу – Емеля и Вяха Засад, но я даже не слышал, что они говорят, – лишь махал им рукой, выпроваживая обратно, а затем и вовсе переставил стул спинкой к двери, чтобы не мешали думать.
«Монету, что ли, кинуть?» – с досадой подумал я, отчаявшись в своих душевных метаниях. В это время дверь очередной раз скрипнула – снова кому-то неймется, – и я мрачно бросил через плечо:
– Потом загляни.
– Мне б токмо узнать, – прозвенел тонкий голос.
Я повернулся и озадаченно уставился на Павла. Нет, Павлину, но одетую как и прежде, во все мужское.
Так-так. Узнать, значит. А ведь я, между прочим, еще ничего не решил.
Она сделала пару шагов и остановилась в ожидании.
– А ну-ка, присядь, – сказал я ей, указывая на лавку.
Как там говорят? Устами младенца глаголет истина? Что же, посмотрим. Правда, передо мной далеко не младенец, девчонке двенадцать с лишним лет, но мы – народ непривередливый, так что сойдут и подростковые уста.
Павлина между тем робко присела на самый краешек лавки, сложила руки на коленях и уставилась на меня. Во взгляде покорность и готовность принять любое решение. А еще надежда, что решение вопреки всему будет приятное.
– А ну-ка ответь, если для того, чтобы сохранить верность одному, надо предать другого, это правильно?
Павлина всплеснула руками:
– Да как же?! Неужто ты сам, дяденька князь, не ведаешь, что оное грех?! Да и самому каково жить опосля?!
Устами младенца… В общем-то я сам сказал себе то же самое, разве что иными словами. Ну что ж, тогда переиначим вопрос.
– А если не предать, а только отступить в сторону, дав погибнуть? – уточнил я.
Павлина пожала плечами:
– Дак ведь все одно. Вот у нас в сельце дьячок Евангелие часто читал, а я слухала. Тамо про дядьку-воеводу как-то сказывали. К нему тож одного привели на суд. Воевода и так, и эдак, мол, невиновен он, а народ все одно – распни его. Ну он осерчал, плюнул и говорит им: будь по-вашему, а я пошел руки мыть, чтоб евоной крови на мне не было. Токмо тот распятый Христом оказался. А дьячок сказывал, что как воевода ни старался, сколь руки ни намывал, а господь его все одно не простил.
– Ты это к чему? – недовольно спросил я.
– Дак ведь он тоже вроде как не предавал, – пояснила Павлина еле слышно. – Ан господу все одно – не понравилось.
– А если бы этот человек был не Христос?
Павлина передернула худенькими плечами:
– Все одно – кровь есть кровь. Опосля не отмыться. Иное дело – тать, а иное… – И, не договорив, печально уставилась на меня – правильно ли сказала, угодила ли.
– Вот и мне кажется, что кровь есть кровь, – кивнул я ей и поинтересовался: – А ты чего узнать-то прискакала?
– Дак ведь невмоготу в ожидании томиться, – выпалила девчонка. – Уж лучше сразу услыхать, чем так вот…
– Пока что ничего не решил, – честно ответил я. – Но уж, во всяком случае, до весны ты тут точно поживешь – куда тебе в такой одежде на мороз? А потом поглядим.
И вновь задумался. Слова Павлины меня удовлетворили не полностью, но зато побудили к действию. Теперь я точно знал, что мне делать дальше и у кого получить окончательный ответ…
Я легко поднялся со своего стула и бодро гаркнул:
– Дубец!
Стременной появился молниеносно.
– Повелеваю седлать коней. Раненых оставляем. Из пленных с собой берем только здоровых.
– А-а… ентот, как его… Каравай? С им как? – напомнил Дубец.
– Его… отправляй самым первым, – распорядился я и зло усмехнулся – пусть завтра все получится точно так же, как пару часов назад, а сегодня дадим охотникам, сидящим в Москве, еще немного помечтать…
Каравай через пять минут ускакал докладывать хозяевам о том, что все в порядке, а гвардейцы принялись седлать коней, собираясь в путь.
«Если в темноте в город не пропустят – значит, не судьба», – решил я, подъезжая к Яузским воротам.
Пропустили. Да и рогатки на улицах раздвигали зачастую раньше, чем мы подле них останавливались, причем ни разу не спросили – куда и зачем.
Нас беспрепятственно пропустили и через Никольские ворота, хотя тут десятник стрельцов заметил, разглядывая плотную стену всадников за моей спиной:
– Ежели бы кто иной – нипочем бы не открыл, княже, уж больно вас много.
– Что, все уже спят? – спросил я, надеясь услышать положительный ответ.
– Москва спит, – уточнил десятник. – А эвон, в царевых палатах, токмо час назад как веселиться учали. Али не слыхать?
Я прислушался. И впрямь доносилась музыка, правда, тихо. Значит, придется все-таки ехать. Вот только вначале заглянем в терем, а уж потом я отправлюсь к Дмитрию, причем один.
Как там гласит древняя легенда? Отгадай три моих загадки, и тогда ты останешься жив. Хотя нет, у меня требования к Дмитрию гораздо проще, ибо правильных ответов на свои вопросы я сам не знаю. Зато мне точно известны неправильные…
Словом, после того как он мне ответит, я буду знать, что мне делать дальше, а заодно и выясню у самого себя, кто я, застывший на распутье, – витязь или все-таки Понтий Пилат, собравшийся умыть руки.
Однако сразу отправиться в царские палаты не получилось, пришлось задержаться, хотя и ненадолго. Уж очень назойлив оказался венецианский купец Андреа Барбариго, терпеливо поджидавший меня у терема. К тому времени, когда я подъехал, бедолага, скорчившийся калачиком у моих ворот, изрядно замерз, но собирался стойко дожидаться моего возвращения. Такая упертость меня восхитила, и я выслушал продрогшего венецианца.
История его была проста. Услышав от своих знакомых, что Дмитрию нужны деньги, купец, соблазненный короткими сроками возврата и весьма выгодным процентом, подсуетился, сам занял деньжонок и одолжил государю пять тысяч золотых дукатов. Теперь срок возврата давно истек, но государь не спешил отдавать золото, и Барбариго еле успевал отбиваться от своих заимодавцев, с которыми тоже не мог рассчитаться. Прослышав, что я в большой чести у Дмитрия, Андреа решил умолять меня ходатайствовать перед государем о возврате, посулив в качестве платы за услуги тысячу.
Время поджимало, но я, не утерпев, поинтересовался о суммах займа и сроках возврата, а также о том, когда Дмитрий к нему обращался, после чего пришел к выводу, что государь спустя всего месяц забыл про данное мне в Костроме обещание не делать долгов.
Так-так. Выходит, ответ на первый вопрос я уже получил, причем неправильный. Ладно, теперь посмотрим, как с остальными двумя.
Отделавшись от несчастного Барбариго туманными обещаниями на днях непременно замолвить словцо про возврат, я отправился в царские палаты.
Едва я подъехал к Красному парадному крыльцу, как мне сразу не понравилось слишком маленькое количество алебардщиков из иноземных рот государя. Тот, кто их выставлял, явно действовал по какому-то усеченному варианту – на входе в сени вместо четырех человек только двое, да и дальше все в половинном размере от привычного. Внутри дворца, на некоторых поворотах и углах, их и вовсе не было, хотя ранее… Я припомнил августовскую ночь, когда в сопровождении своих гвардейцев пробирался в опочивальню Дмитрия. Вроде бы тогда мне пришлось обезоружить и связать человек тридцать, если не больше, а сейчас, пока я дошел до жилых покоев государя, мне встретилась примерно дюжина.
Об этом я первым делом и спросил у Басманова, который повстречался в одной из галереек. Завидев меня, Петр Федорович оживился, а на сумрачном лице появилась улыбка. Чувствовалось, что боярин искренне рад меня видеть.
– Вот, иду к государю, как ты и просил, – пояснил я свое появление в царских палатах. – Как знать, возможно, Дмитрий Иванович ко мне и впрямь прислушается.
Басманов нахмурился.
– Что-то выведал? – отрывисто спросил он, с тревогой вглядываясь в мое лицо.
Время для ответов еще не пришло – вначале мне надо выслушать Дмитрия, – так что оставалось уклончиво пожать плечами и отделаться отговоркой:
– Откуда? Ты разве забыл, что я нынче ездил встречать Федора Борисовича? Только что вернулся.
Он понимающе кивнул, и я в душе поклялся, что непременно постараюсь под каким-нибудь благовидным предлогом увезти Басманова с собой к Годунову, куда собрался уехать, если получу от Дмитрия «неправильные» ответы.
Петр Федорович, в отличие от меня, таиться не собирался и своими успехами в борьбе с изменой похвастал в открытую.
– Выходит, ныне я тебя упредил, княже, – заявил он, хотя торжества в голосе не было слышно – скорее уж усталость вкупе с легким удовлетворением оттого, что наконец-то удалось добиться своего.
Вот так. Я прикусил губу – получалось, что «эффект стрекозы» сработал и на сей раз, причем далеко не самым благоприятным для нас с Годуновым образом.
Странно, но помимо разочарования – после раскрытия боярского заговора Дмитрий невесть сколько лет продержится на троне – я испытал облегчение. Сама судьба все выбрала за меня и приняла решение, а с ней, индейкой, спорить глупо. Что ж, выходит, мне теперь скрывать нечего и остается только попытаться набрать побольше очков и в этом, не самом лучшем для меня и Годунова раскладе, внеся свою лепту в раскрытие заговора. Но вначале…
– Упредил в чем? – уточнил я ради приличия.
– Как? – слегка удивился Басманов. – Али ты забыл нашу с тобой вчерашнюю говорю? Схватили тут мои людишки кое-кого из шептунов, да не одного, а пятерых, так что… – И он, не договорив, развел руками.
Понятно. Недолго птичка щебетала… И ведь как быстро он развязал им языки. Впрочем, при наличии хорошего ассортимента умельцев пыточного дела разговорить ребятишек – дело на час, от силы на три-четыре.
– Ну а ты как? Благополучно встретил царевича? – осведомился боярин.
– Благополучно, – не стал я вдаваться в подробности, решив рассказать все уже при Дмитрии, чтобы лишний раз не повторяться. – А где государь?
Лицо Басманова вновь скривилось.
– В жмурки играет.
– Во что? – Я решил, что ослышался.
– В жмурки, – повторил он.
– А… вызвать его можно?
– Попробуй. – И Петр Федорович мотнул головой куда-то назад.
Я застал игру в самом разгаре. Водил, то бишь ловил разрумянившихся полячек и государя, невысокий стройный шляхтич Матвей Осмольский. Увильнув от его растопыренных рук, я отвел Дмитрия в сторонку и коротко сказал:
– Есть важный разговор, государь.
– Что-то с Годуновым? – нахмурился он.
– Да нет, скорее уж с тобой, – усмехнулся я.
– Разве ясновельможный пан не видит, что государь занят, – зло прошипела тут же подошедшая к нам Марина и, властно ухватив супруга под руку, попыталась увести его от меня.
Дмитрий виновато улыбнулся.
– Эвон яко пленили.
Я не ответил. Склонив голову набок, я молча ждал. В конце концов, уйдет так уйдет. Непонятно лишь одно – не должен он был так веселиться с учетом того, что выяснил Басманов. Не должен даже с учетом всего своего неумеренного легкомыслия – все-таки заговор хоть и раскрыт, но еще не ликвидирован. Или это маскировка, чтобы никто из бояр ничего не заподозрил? Так ведь их тут нет. Во всяком случае, в кругу играющих из русских мне удалось увидеть только юного длинноногого Михаила Скопина-Шуйского, вот и все.
Дмитрий послушно двинулся, увлекаемый Мариной, но, сделав всего два шага, обернулся и…
– А ну-ка, погоди, мое сердце, – мягко высвободил он руку и пояснил нахмурившейся супруге: – Князь Мак-Альпин по пустячному делу меня тревожить нипочем бы не стал. Но я живо. – И вновь осведомился у меня: – Так что стряслось-то?
– Заговор, государь, – лаконично ответил я. – Еле отбился. О том и хотел с тобой потолковать.
– Не понял, – протянул он удивленно. – Супротив тебя? Кто посмел?
– Да все те же, – пожал плечами я. – Хотели убить меня вместе с Федором Борисовичем. Кой-кого из холопов Василия Голицына я даже признал в лицо. Правда, он был уже мертвый. Но несколько человек удалось взять живыми. Они-то и рассказали кое-что интересное. Вот только здесь об этом говорить как-то…
– Идем, – решительно кивнул Дмитрий, властно ведя меня за собой. – Ежели бы ты про умысел на меня поведал, нипочем бы отвлекаться не стал, – на ходу разглагольствовал он. – И без того Басманов вместе с тестем все уши прожужжали. Я уж ему, чтоб он угомонился, посулил послезавтра самолично в пыточную спуститься, коли без меня никак, – токмо тем и угомонил.
Я остановился, растерянно уставившись на Дмитрия. Так это что же получается? Выходит, Басманов ничего не узнал? А как же «шептуны», которых повязали его люди? Неужто не нашлось умельцев разговорить хоть одного из пятерых?
И что мне тогда делать? Сообщить все как есть или…
Спохватившись, я догнал государя, который завел меня в соседнюю со своей опочивальней комнатушку – царскую молельную.
– Тут нам никто не помешает, – повернулся ко мне Дмитрий, после того как плотно закрыл дверь. – А теперь сказывай, кто супротив тебя с царевичем умышляет окромя Голицыных?
Я вздохнул. Значит, выбор вновь за мной. И что делать? Рассказывать все как есть или опустить кое-какие подробности? Если бы не его готовность выслушать меня, я бы промолчал, но, припомнив внимание государя и проявленное участие, решил говорить все без утайки. Итак, для начала о тех, кто умышляет.
– Сдается мне, что в числе заговорщиков те же, что и раньше, то есть Шуйские, Мстиславский, возможно, Романовы. Причем, как мне кажется, замешаны не только бояре, – неторопливо произнес я. – Думаю, какую-то роль играют и польские послы. Во всяком случае, уверен – они точно знают о том, что должно произойти.
Я был готов к тому, что мне придется довольно-таки долго доказывать свое предположение, используя всю логику, но, как ни странно, Дмитрий поверил сразу. Он нахмурился, потер переносицу и задумчиво осведомился:
– Мыслишь, вызнал Жигмонт, потому и решил упредить меня?
Я опешил. О чем сведал? Неужто и Дмитрий послал убийц к польскому королю или организовал заговор против него?
– Ах да, – спохватился государь. – Ты ведь еще ничего не ведаешь. Хотел я с тобой чуть позже все обговорить, но коль уж так вышло, ладно, обскажу свою затею ныне.
И обсказал…
Мне оставалось только слушать и, по мере того как Дмитрий выкладывал свой тайный замысел, обалдело таращить на него глаза…
