Глава 23
ПЯТЬ СТАДИЙ ГОРЯ

Говорят, что при сильном стрессе или горе любой человек проходит пять обязательных стадий. Первая — отрицание. «Нет, только не со мной», «нет, с ним это не могло случиться» — существует масса форм неприятия травмирующей ситуации. От физического — закрыть глаза и уши руками — до эмоционального — смеха и улыбок. Известны случаи, когда матери, потерявшие ребенка, продолжали нянчить куклу. Одевать ее, мыть… Так наше сознание защищается от разрушительной силы стресса. Первый этап я проскочил довольно быстро. Поверить в смерть жены оказалось просто: в Средневековье каждая третья женщина умирает родами или во время выкидыша. Родовая горячка вплоть до девятнадцатого века, когда научились мыть руки до врачебных процедур, — одна из основных причин смертей женщин и младенцев.

Вторая стадия — гнев. Когда человек уже не в силах отрицать очевидное, его начинают переполнять ярость и гнев. Из года в год мы видим, что мир логичен. За восходом следует закат, за рождением — смерть. Но как быть с преждевременной смертью? В чем ее логика? В сознании бьется одна-единственная мысль: «Почему именно Тотоми?» Здоровая, уже рожавшая женщина — и вдруг такая трагедия. Это воздаяние за ее или мои грехи? Или просто бессмысленная случайность, каких много вокруг? Переполняющее бешенство еще сильнее влияет на организм, чем отрицание. В моем случае гнев душил и сжимал тисками грудь. Мне было тяжело дышать и говорить. Хорошо, что я сразу понял: злость может меня убить. Надо ее выплеснуть. Тут вовремя под руку подвернулся Аютигата Саи, и мне удалось перейти на третий этап.

Он называется «торговля». Пациент пытается договориться с неизлечимой болезнью, заложник уговаривает отморозков-террористов подарить ему жизнь. Опять же примеров масса. По существу, подобные «сделки» представляют собой попытку отсрочить неизбежное или вернуть навсегда ушедшее. И разумеется, большая часть подобных сделок заключается с богом или богами. Не стал исключением и я. Сразу после убийства церемониймейстера (давайте уж эту внесудебную расправу называть своим именем) я отправился в храм Тайсэкидзи. Мне нужно было выговориться, а точнее — «купить» прощение. И лучшей кандидатуры для этого дела, чем Наба Санэнага, у меня не было. Впрочем, я зря надеялся. Нормального разговора не получилось. Священник был сама любезность, отменил ради меня все свои встречи (как раз начался съезд священнослужителей синто), внимательно слушал, перебирая четки. Но разве мог человек шестнадцатого века понять душевные терзания жителя двадцатого? По понятным причинам я не мог рассказать правду о себе, поэтому разговор получился сумбурным. Перескакивая с третьего на пятое, я обещал все исправить, вернуть все в прежнее русло — только пусть высшие силы перестанут отвешивать мне удар за ударом. Тяжела и неказиста жизнь простого атеиста. Как только прижмет посильнее, сразу бежим за помощью к потусторонним силам. Наба, конечно, от лица японских богов пообещал мне максимальную помощь.

Он организовал специальный молебен, совмещенный с символическим очищением хараи, после которого пытался успокоить меня храмовыми медитациями. Во-вторых, предложил устроить пышные похороны праха Тотоми. Дабы ее перерождение случилось как можно скорее и как можно в лучшем виде. По обычаю, когда человек умирает вне дома, его сжигают. Урну с пеплом привозят родственникам. И хранят сосуд в том же месте, где стоит домашний алтарь. Я же при поддержке Набы решил пойти дальше и устроить рядом с Тайсэкидзи красивый колумбарий, который станет отличной памятью первому близкому мне в этом времени человеку. Погребальный комплекс должен включать в себя высокую пирамиду, каждый камень которой будет иметь полукруглые ниши для хранения урн с прахом почивших. А на вершину я планировал поставить мраморную статую жены, обращенную в сторону востока. Тотоми будет первая встречать лучи восходящего солнца. Может ли скульптуру разрушить землетрясение? Вполне. Но меня это не останавливало.

Визит в Тайсэкидзи все-таки сделал свое дело. Я перешел на четвертую стадию переживания горя — депрессию. Мир стал серым и неинтересным. Я стал больше времени проводить, валяясь в постели, разглядывая потолок. Разогнал адъютантов и денщиков, прекратил утренние тренировки, запретил слугам заходить без разрешения в спальню. После смерти церемониймейстера меня стали бояться, и только Саюки умудрялась выводить меня из оцепенения. То принесет икебану из цветов, то новую расписную ширму. Девушка с моего разрешения дала расчет старым фрейлинам, отправила на покой Суку (пришлось даже специальный указ подмахнуть на эту тему), после чего набрала новых наложниц. Дамы, дабы меня расшевелить, пошили себе мужские штаны хакама (это вызвало целый скандал в Киото, который, впрочем, прошел мимо меня), научились играть в футбол и устроили целое соревнование. Разбились на две команды, выбрали судью из мужчин-самураев и два часа подряд гоняли мяч из бычьего пузыря, набитого травами. Получился турнир по мини-футболу, но мне было приятно. Я даже на некоторое время отвлекся от горьких мыслей и поболел за одну из команд. Впрочем, хандра быстро вернулась обратно.

Саюки не отставала от меня и в один из дней добилась осмотра у врача.

Акитори Кусуриури был вежлив, внимателен и настойчив. Исследовал мое горло, уши, прослушал сердце и легкие. Измерил пульс, проверил коленный рефлекс. До последнего додумался сам, впрочем, как и до аппарата измерения давления. Зная мою любовь к новинкам, начал рассказывать, как дошел до жизни такой. Наверное, думал, что новый виток прогресса в медицине встряхнет меня. Поначалу так и было. Я с интересом послушал о том, как Акитори вставлял в артерию лошади стеклянную трубку, в которой удалось зафиксировать подъем крови на один сяку выше уровня левого желудочка сердца. Но это еще не все. Оказывается, доктор изобрел специальный прибор, состоящий из стеклянного цилиндра, суживающегося на одном конце и переходящего в трубку на другом.

Акитори вытащил из рукава чертеж и, близоруко щурясь, начал увлеченно объяснять:

— Вот тут, как видите, трубка цилиндра соединяется с резервуаром воды, а вот это отверстие служит для выливания воды из устройства. В свободное отверстие цилиндра, снабженное матерчатым рукавом, обхватывающим плечо, вставляется рука человека. По установке руки в цилиндре в него вливается из резервуара вода при закрытом правом отверстии и открытом до полного вытеснения воздуха из цилиндра левом. Вот тут будет запирающий кран…

Насколько я понял из его сумбурных комментариев, рука человека оказывается заключенной в воде в герметически замкнутое пространство цилиндра, сообщающегося с колеблющимся на бумаге пером. Как только объем руки увеличится вследствие расширения сосудов и прилива в нее крови, вода вытесняется из цилиндра в одном единственно доступном направлении. В сторону устройства записи. Которое, в свою очередь, начинает чертить пером на шкалированной бумаге кривую изменения давления.

Все это было очень любопытно, но сомнительно с точки зрения герметичности. О чем я не преминул сообщить доктору. Мне показалась маловероятной постройка подобного аппарата без резиновых прокладок и рукавов. Впрочем, я не стал на корню убивать надежды Акитори на измерение давления. Хонда Хосима уже начал поиски гевеи, а значит, есть все шансы на то, что рано или поздно у нас будет каучук. Кроме того, я посоветовал использовать в медицинских опытах белых мышей и обезьян. Раз уж на островах полно мартышек и макак, то грех не задействовать животных при тестировании новых лекарств и лечебных приборов.

— Сын Неба телесно здоров, — виновато глядя на Саюки, заключил доктор. — Его ум, судя по затее с обезьянами, по-прежнему острый. Могу посоветовать прогулки на воздухе, усиленное питание и молотый корень женьшеня. И разумеется, не стоит забывать об удовлетворении полового влечения!

— Меня очень беспокоит, что наш господин давно не был с женщиной, — тут же закивала в ответ Саюки.

— Эй, а ничего, что я тут?

Моя вялая попытка вмешаться в разговор была проигнорирована, и вассалы продолжили обсуждать половые потребности императора.

Пришлось ретироваться и продолжить давить щекой спальный валик. На этом медицинские попытки вдохнуть в меня жизнь были прекращены.

Тогда Саюки поменяла тактику и решила взять меня измором. На следующий день я с удивлением обнаружил в приемной кучу высших чиновников. Как оказалось, им всем были разосланы письма с предложением явиться во дворец и отчитаться о первых десяти днях работы в должности министра. Послания были разосланы моей канцелярией, но концов найти не удалось. Да и не очень-то я искал, так как понимал, что все это проделки куноити.

Первыми в мой кабинет входят Хандзо и Гэмбан. И это показательно. Ведь в приемной сидят генералы во главе с Хиро, но Палата тайных дел в местной иерархии кроет армейских, как бык корову. Синоби радостно улыбается, и спустя минуту я понимаю причины подобного оживления. В руках у Хандзо мешок, а внутри мешка голова пожилого японца.

— Янаха Сэйко, глава траурных ниндзя, — бодро отрапортовал Хандзо. — Это они участвовали в нападении на дворец.

Поди проверь, чья это голова и кто там на самом деле замешан в атаке на Госё. Со спецслужбами всегда так. Кто контролирует контролера? В развитых обществах для этого есть специальные институты — независимые СМИ, общественные организации… В Средневековье ничего подобного нет, а значит, государственная безопасность — вещь в себе. Сегодня она тебя поддерживает, а завтра — здравствуй, шелковый шарф и табакерка. Как бы мне так построить систему сдержек и противовесов, чтобы и рыбку съесть — снять все угрозы своей власти, — и косточкой не подавиться — не стать жертвой заговора спецслужб? Начнем для начала с дублирования — пусть безопасники следят друг за другом, конкурируют.

— Хандзо-сан, вы уже в курсе моих планов относительно Палаты внешней разведки? — поинтересовался я, рассматривая голову Янахи.

— Да, ваше императорское величество. Очень разумные планы. Я готов…

— Вы-то готовы, а готов ли Иттэцу Единая Сталь? — Тут очень кстати пришлись материалы, которые я получил от Цугары.

Ответом мне было красноречивое молчание.

— В общем, на следующей неделе жду Иттэцу в гости. Предупреждаю сразу: я знаю его в лицо и подставить другого человека вместо него не получится. — Пришлось немного соврать, но история мне это простит. — По итогам нашей встречи решим, создавать ли Палату внешней разведки и кто ее возглавит.

Гэмбан одобрительно прикрыл глаза и тут же подал мне большой, сложенный вчетверо лист бумаги. Ага, план мероприятий по зачистке Киото и подконтрольных провинций от враждебной агентуры в период военной кампании. Фильтрационные пункты, облавы, превентивное взятие заложников… На первый взгляд недостаточное внимание уделено провокациям. У Симадзу наверняка в столице есть свои шпионы — надо бы их вынудить действовать под нашим контролем. Двойные агенты, различные приманки вроде пирующих в чайных домиках подставных генералов — годится все. Объясняю обоим мужчинам азы оперативной игры, вброса дезинформации. У Хандзо и Гэмбана сразу загораются глаза. Люди явно на своем месте и будут землю рыть, чтобы попробовать новые методы разведывательной работы.

В кабинет заходят военачальники. Аж шесть генералов начинают по очереди выражать мне свои соболезнования. Приходится терпеть и вежливо благодарить.

— Готов ли план военной кампании против Такахисы? — интересуюсь, дабы прервать этот поток сочувствия.

Мне подают еще один листок, прикрепленный к карте центральных областей Хонсю. Названия полков, схемы развертывания войск… Негусто.

— Насколько я понял, вы собираетесь дать одно генеральное сражение на узком перешейке между озерами Бива и Ёго? А дальше что?

— Гнать врага.

— До самых до окраин, — закончил я за Симодзумо Хиро мысль. — Хорошо. Представим, что сражение мы выиграли. А как вы собираетесь брать штурмом двенадцать замков в северной части Хонсю?

— Пушками, — браво выкатил грудь вперед Хиро.

— Сейчас уже осень. Начнутся дожди, дороги развезет. Как будете доставлять огневой припас и ядра?

— По морю, — уже менее уверенно ответил фельдмаршал.

— На море господствуют пираты-вако и португальцы. И кстати, я не вижу в планах описания десанта на острова Сикоку и Кюсю. Наши полки перенесутся туда по воздуху?

Генералы сдулись. Глазки отводят, тяжело вздыхают. Да, друзья. Это вам не на коне мечом махать. Тут нужно думать, планировать. Война — это менеджмент и логистика. А Хиро это понимает плохо. А еще хуже до него доходит, что должность канрэя — главы правительства — подразумевает не только военные дела! Симодзумо должен был присутствовать на докладе безопасников, вникая во все тонкости, да и руководить другими министрами мой заместитель просто обязан. Не сделал ли я ошибку, повысив Хиро? Это ведь классический принцип Питера: «В иерархической системе любой работник поднимается до уровня своей некомпетентности». Хороший секретарь становится плохим менеджером, боевой генерал становится некомпетентным министром и так далее и тому подобное.

Причем это правило работает в любой иерархической системе — армии, больнице, торговом доме. При появлении вакансии начальство подбирает кандидата из тех служащих, к которым нет претензий на их нынешнем месте работы. Пока сотрудник проявляет компетентность, он растет в должности. Но рано или поздно он оказывается на посту, с обязанностями которого ему справиться не под силу. Казалось бы, какая проблема? Сними его с должности и верни обратно. Однако его предыдущий пост уже кем-то занят. Надо понижать преемника. А если он-то как раз компетентен?

В моем случае получается, что, во-первых, нельзя ставить лояльность выше профессионализма. Во-вторых, текущая компетентность не гарантирует будущей. Это еще если не учитывать низкой эффективности бюрократических систем как таковых. Достаточно вслед за принципом Питера вспомнить законы Сирила Паркинсона. Чиновник стремится множить подчиненных, а не соперников, и чиновники создают друг другу работу. Кажется, Паркинсон открыл свои законы, изучая рост зарплатных смет английского Адмиралтейства. За двенадцать лет наблюдений количество боевых кораблей, матросов и докеров сократилось вдвое, но при этом «могучий сухопутный флот» чиновников вырос в полтора раза. Так что, судя по всему, мне придется следить за эффективностью госаппарата очень и очень внимательно.

— Сражение возле озера Бива утверждаю. — Я решаю не распылять войска и переломить хребет Такахисе в ходе одной битвы. — Остальное доработать в недельный срок. Кто там следующий в приемной?

В очереди сидит весь наш финансово-экономический блок правительства. Сабуро Хейко, Самаза Арима и Хонда Хосима. По тому, как чиновники сгруппировались и вместе рванули ко мне в кабинет, я понял: дела плохи. Только не земельно-налоговая реформа! Я скрестил пальцы, но, увы, зря. Это она и была. Чиновники притащили мне объемный документ, озаглавленный «Тайко-но кэнти». И включал он в себя… Да чего только не включал! Землевладение и землепользование, обмер участков и создание единого кадастра, установление податных выплат. Проведение кэнти поручал специальным чиновникам при министерстве Хонды Хосимы. Они должны были разделить все земли на орошаемые, суходольные и приусадебные. Кроме того, вводились категории качества — лучшие, средние, плохие и худшие. Для каждой категории устанавливались свои нормы налоговых выплат рисом как всеобщим денежным эквивалентом. Реформа подразумевала введение единых унифицированных мер измерения площади и новой единицы измерения урожая.

Так, что у нас тут за единицы… Новый тан, состоящий из трехсот цубо, — это примерно одна десятая гектара. Есть еще тё, равный десяти танам, или гектару. Логика привязки земельной реформы к тану была обоснована вполне четко — с одного стандартного тана можно собрать примерно один коку риса, или тот объем еды, которым может кормиться целый год среднестатистический японец.

Средняя ставка рисового налога по стране составляет пятьдесят процентов. В завоеванных провинциях моим указом уровень податей был понижен в два раза, до одной четверти. Это, судя по выкладкам, привело и к росту рождаемости, и к увеличению товарооборота. Министры предлагали установить единый уровень натурального налога в одну треть и корректировать его по урожайности от году к году, усредняя цифры урожая за последние пять лет. В принципе подобный подход показался мне разумным. Реализация кэнти должна привести к серьезному увеличению документированного фонда сельхоз-земель и росту доходной части бюджета на двадцать-тридцать процентов. И это без особого возрастания налогового гнета на черноногих. Кстати, последних было предложено также проклассифицировать и разделить на две категории. Хадзурэ — безземельные крестьяне, имеющие право передвижения по стране и на работу по найму. И хомбякусё — податные крестьяне, прикрепленные к земле. Территориально-административной единицей хомбякусё становилась община, разделенная на пятидворки. Община же должна владеть землями общественного пользования — лугами, лесами — и выступать гарантом выплаты налогов.

Рисовый налог — это только половина доходной части бюджета. Есть еще торговые сборы, таможенные пошлины, платежи с ремесленных союзов дза, сеньораж, то есть эмиссионная прибыль от добычи драгоценных металлов и чеканки монет… Все это тоже было приведено в соответствующих разделах. В общем, весь оставшийся день с перерывом на обед я провел за расчетами и обсуждением с министрами реформ и бюджета. Наше совещание плавно перетекло в небольшую попойку — ведь, как говорится, в некоторых финансовых вопросах без пузыря не разберешься!