Глава 10
«ЧЕРНАЯ СМЕРТЬ»

— Господин, еще раз умоляю разрешить мне поехать вместе с вами в Киото! — Тотоми прижала голову к татами и застыла в таком положении.

— Я сказал: нет! — Пиала с зеленым чаем хрустнула в моей руке, и я в раздражении отбросил осколки прочь.

Вокруг меня сразу засуетились служанки, включая Саюки. Именно в таком статусе жена решила ввести в наш дом куноити, женщину-ниндзя. Дескать, «пока вы были в Тибе, я наняла личную горничную из Эдо, у нее очень хорошие рекомендации, прислуживала в лучшем чайном домике города…». Сделал вид, что поверил, хотя ни на секунду не забыл разговора в изголовье моей кровати. Да и все эти фокусы с искусством чтения по лицам — нинсо — тоже хорошо отложились в моей памяти. Ах, как я хотел взять Саюки за горло и вытряхнуть из нее все секреты синоби! Пригрел, понимаешь, змею на груди. С другой стороны, эта чертовски привлекательная ведьмочка может вполне быть полезна. Шпион, про которого ты знаешь, что он — агент влияния в твоем окружении, уже немало.

Хорошо бы посоветоваться насчет нее с главой моих спецслужб Цугарой Гэмбаном, но тот уехал выстраивать сеть доглядов в завоеванных территориях. Скоро в бывших землях Сатакэ, Асины, Датэ и Яманоути появятся отделения Приказа тайных дел, который я учредил в прошлом месяце. В каждом крупном городе, провинции должен быть организован филиал Приказа со штатом не менее десяти человек, собственной голубятней, тюрьмой и силовыми группами. Мы с Цугарой решили начать с периферии и постепенно двигаться к центральным землям, покрывая всю Японию сетью учреждений, занимающихся обеспечением безопасности государства и высших чиновников.

В общем, с Саюки я решил обождать, а вот Тотоми ждать не хотела:

— Ёшихиро-сама! Если вы погибнете в Киото, я останусь навечно опозоренной и буду вынуждена покончить с собой.

— Я приказываю сейчас же прекратить эти разговоры! — Мой голос сорвался на крик. Все окружающие — служанки, самураи охраны — низко поклонились, скрывая замешательство от перепалки главы клана и его жены. Ах, как гадостно на душе!

Теперь я точно могу сказать дату, когда в моей жизни началась черная полоса. Двенадцатого июня одна тысяча пятьсот тридцать девятого года. Или по японскому календарю — каё-би минадзуки седьмого года Тэнмона. Через четыреста пятьдесят три года Съездом народных депутатов РСФСР будет принята Декларация о государственном суверенитете России, и с этой даты начнется отсчет новейшей истории моей страны. Или уже не начнется? Мне сейчас фиолетово.

Вот одиннадцатого числа я возвращаюсь из Тибы в Токио, который жители все еще по-прежнему называют Эдо. Фанфары, красная дорожка, ах, пардон: барабаны, шеренги самураев. Торжественный прием в честь победы над пиратами, изысканные блюда, разодетые вассалы, чьих имен я даже вспомнить не могу. Пир во время чумы. В ходе ужина замечаю, что жена совсем не пьет саке, грустна и задумчива. Отзываю в сторону и пытаюсь расспросить. Тотоми бледнеет, отнекивается, но после нажима признается, что у нее задержка и по утрам сильно тошнит. Первый удар. Мотаю головой, откидываюсь к канатам. Времени переводить дух мне не дают — и вот следующий удар: видите ли, Тотоми взбрело ехать со мной в чумной Киото. Вообразила себя матерью Терезой. Умом понимаю, что это все беременность, гормоны, но эмоционально семейная жизнь дает серьезную трещину. Жена после прямого запрета ехать в столицу — прямо олицетворение малого ледникового периода. Лучше пережить десять скандалов с битьем посуды (что, разумеется, вовсе не в обычаях японцев), чем лицезреть эту холодную отстраненность и слезы по ночам.

Тем временем вести из Киото приходят самые мрачные. Эпидемия набирает силу, обезумевшие от страха люди пытаются прорвать санитарные кордоны. То тут, то там вспыхивают схватки правительственных войск с ронинами, отрядами самураев, сопровождающих бегущих аристократов. Среди японцев распространяются слухи о том, что чуму привезли на острова белокожие варвары. Возобновились прошлогодние погромы и убийства иностранцев. Цены на рис резко взлетели вверх, в столице начался голод, потому что никто из торговцев не хочет вести припасы в зараженный город. Надо срочно спасать императорскую семью. Да и простому народу требуется помощь. Около двухсот самураев учатся оказывать первую помощь больным. Они знают, что смертники (я не стал скрывать от дворян эту информацию), но ни один не отказался ехать со мной в Киото.

Я ускоряю формирование огромного обоза из тысячи вьючных лошадей — по всей равнине Кванто мои приказчики скупают рис, вяленую и соленую рыбу, полотно для лицевых повязок. С деньгами проблем нет — меня выручает добыча с Черного корабля. В общей сложности каждая лошадь может взять пятьдесят килограммов риса — это значит, что караван сможет увезти больше трехсот коку. Миллиону жителей столицы — капля в море, но если сделать подобные поставки регулярными, то ситуация должна стабилизироваться.

Как же я заблуждался! В двадцатых числах июня наконец удалось выступить в сторону Киото. Провинции Суругу, Микаву, Минаву, Овари проскакиваем быстро, всего за неделю. Тракт Токайдо наезжен, стоянки оборудованы дровами и колодцами. Полуторамесячный сезон цую («сливовые дожди»), который сейчас в самом разгаре, тормозит наше движение, но не слишком сильно. Караван растягивается на целый дневной переход, погонщики понукают лошадей, дорога разбивается в грязь. Ты постоянно находишься под теплым душем, мокрая одежда липнет к телу, легким не хватает кислорода. Не спасают ни зонтики, ни плащи из рисовой соломы. Дождь то затихает, превращаясь в легкую морось, то встает непроницаемой стеной. Встречаем первые карантинные заставы.

На въезде в земли клана Оми натыкаемся на целый укрепленный лагерь, который перегораживает Токайдо. Самураи раздвигают рогатки, и мы въезжаем внутрь. Меня приветствует один из подчиненных генералов Хиро — тайсё Асакура Абэ, родной брат Хотта Абэ. За последнюю военную кампанию с Ходзе немало молодых полководцев получили повышение. Асакура — один из таких свежеиспеченных генералов. Солдаты его любят, а он хорошо заботится о подчиненных. Инициативен, верен дому Сатоми. Толстогубый, ширококостный и в прошлом жизнерадостный Асакура выглядит бледным и усталым. Под глазами круги, традиционная прическа самурая — сакаяки — выбрита небрежно, на скорую руку. Заходим в походный шатер, рассаживаемся. Дождь в очередной раз переходит в ливень и громко стучит по стенкам палатки.

— Докладывайте, Асакура-сан, — киваю я самураю, одновременно пытаясь отжать воду из рукавов кимоно.

— Большое горе, господин! — тяжело вздыхает генерал. — Вчера конный патруль перехватил беженцев из Киото. Семья из четверых человек — отец-каменщик, его жена и двое детей. Вроде бы здоровые, но, как вы и приказали, мы таких людей помещаем во временный огороженный лагерь. Тут рядом, в овраге. Даем рис, бобы…

Наш разговор прерывает Саюки. Девушка принесла в шатер мое запасное кимоно и чайник с чаем. Когда только нашла время? Да и сама выглядит вовсе не усталой. Свежа, бодра, кукольное личико с широкими скулами успела подкрасить — подвела черной краской брови, на губах красная помада. И это под дождем! Впрочем, у Саюки есть отдельный паланкин, который несут шестеро носильщиков, бамбуковый зонтик… На паланкине настояла Тотоми, которая, собственно, и определила свою служанку в мой кортеж. Кто-то должен заботиться об одежде, еде. Согласился без возражений. Глядишь, во время поездки что-то да выведаю.

Саюки быстро расставляет пиалы с чаем, забирает мокрое кимоно и с улыбкой убегает из шатра.

— Так что там случилось? — Я киваю тайсё, разрешая продолжить свой рассказ.

— Беженцы рассказали, что по столице ходят слухи — дескать, император заболел «черной смертью», — с коротким поклоном шепотом приступает к главному Асакура. — Придворные и слуги отказываются показываться в Кёто Госё. Хиро-сан распорядился выделить несколько добровольцев для помощи микадо, кроме того, во дворце постоянно дежурит ваш личный врач Акитори-сан.

— Что с наследниками?!

— Неизвестно.

Помявшись немного, генерал хлебнул чаю и закончил:

— Каменщик сообщил, что два дня, как начал извергаться вулкан Овакудани. В Киото появились проповедники Икко-икки. Они утверждают, что боги прокляли народ Ямато и скоро наступит конец света.

Да уж! Если династия тэнно — «Небесного хозяина» — прервется, все, тут уж действительно тушите свет. Вся психология японцев пронизана чувством богоизбранности. Шутка ли, род японских императоров является прямыми потомками богини солнца Аматэрасу. Во всех храмах страны в адрес Го-Нары возносят молитвы, его именем и именем первого правителя Японии императора Дзимму совершаются ритуалы и богослужения. На небесные регалии — бронзовое зеркало, ожерелье из драгоценных камней и меч — съезжаются посмотреть все аристократы страны, зарубежные послы и духовные лица независимо от вероисповедания.

Если поразмыслить, то Япония стоит на тех же трех китах, что стояла Россия: православие, самодержавие, народность. Последняя «триада», народность, — это, разумеется, община. Местное террасное земледелие делает невозможным выживание в одиночку. Община — становой хребет островной нации, и никакие Столыпины тут невозможны. Я даже помыслить не могу, чтобы выбить эту основу из-под японского общества, разрешить частникам выход из землячества. Перед принятием любого закона десять раз подумаю: а как его примут и как будут выполнять на деревне? Местное «православие» — это, конечно, не буддизм и не синтоизм. Берем шире — традиции. Разнообразные моральные правила и навыки — Три устоя (абсолютная власть государя над подданным, отца над сыном, мужа над женой), Пять добродетелей и так далее и тому подобное. И вот один из важнейших устоев — самодержавие — зашатался. Мало того что на дворе эпоха феодальной раздробленности. Так еще и последний стержень, связывающий островные элиты, грозит вот-вот вылететь.

— Мы срочно отправляемся в Киото. — Я, не стесняясь присутствия генерала, начинаю натягивать сухое кимоно. — Распорядитесь выделить передовому отряду свежих лошадей.

Чем ближе мы подъезжали к Киото, тем больше я убеждался, что ад существует. Сначала мы увидели черные столбы дымы, которые поднимались в предместьях. Это самураи Хиро жгли чумные дома и трупы людей. Люди в повязках на лицах крюками сволакивали раздувшиеся и почерневшие тела в кучи, заваливали хворостом и дровами, после чего поджигали. Потом к нашему авангарду начали периодически бросаться женщины с истощенными детьми на руках и с криками о помощи. В первый же день мы раздали весь взятый с собой запас риса, рыбы, но просителей не становилось меньше. Количество карантинных застав увеличилось, в каждый отряд входили лучники, которые стреляли в обезумевших киотцев. Как рассказал мне один рёсуй, некоторые жители, найдя у себя на теле пузырьки, наполненные гноем, самостоятельно вскрывают нарыв и пытаются измазать желтовато-зеленой жидкостью окружающих. С каждым днем сумасшедших становится все больше и больше, войска не справляются с потоком беженцев, которые разносят заразу по окрестным деревням и весям.

Крестьяне встречают горожан бамбуковыми копьями и камнями, закапывают рис, который пытаются отнимать горожане, в страхе перед болезнью убивают новорожденных детей. Не поверив рёсую, я заезжаю по дороге в одно из пригородных селений. Надеваю повязку на лицо, захожу в богатый деревянный дом с каменным фундаментом. Дверь открыта, изнутри тянет дымком. На полу сидит лысый старик и палочками для еды переворачивает бобы в глиняном горшочке, стоящем на жаровне.

— Что, дедушка, обошла вас болезнь? — попытался я привлечь внимание к себе.

Старик поднимает на меня глаза, в которых стоят слезы, и я, закашлявшись, давлюсь своим вопросом.

— Внучку вчера схоронил. Невестку и сына — три дня назад. Вот готовлю поминальную трапезу. Присоединяйся, князь.

Ага, это он увидел у меня в руке полуметровую кисточку на костяной ручке — гунто, командирский жезл даймё. Я, держа дистанцию, присаживаюсь у очага. На камнях блох нет, и есть шансы, что чумы я не подхвачу. Шикаю на сунувшуюся вслед за мной охрану, выкладываю перед стариком оставшиеся шарики с рисом.

— Богато живешь. — Один из шариков тут же исчезает в беззубом рту мужчины.

— Рассказывай, что случилось.

Деревня называется Три Столба — по названию трех колонн, которые остались от древних в центре поселения. Чума пришла сюда две недели назад. Болезнь сразу окрестили «черной смертью» — после кончины раздувшийся труп человека быстро чернел. Сначала на теле крестьян возникали синие пятна, появлялись опухоли в паху и под мышками. Поднимался жар. Люди начинали кашлять, затем кашель сменялся кровохарканьем. Моча и кал окрашивались в черный цвет, кровь темнела, язык высыхал и также покрывался черным налетом. Больные бредили, пронзительно кричали. Взрослые умирали за три дня, дети — в течение двух суток. За полмесяца от чумы погибло пятьсот жителей, в живых осталось несколько стариков и женщин. Почему-то первыми заражались и умирали молодые, здоровые мужчины.

Заболевшие крестьяне схватились за топоры и первым делом забили насмерть приезжего торговца. Дескать, от него пошла зараза. Дальше обратились за помощью к местному священнику и лекарю. Шарлатан от медицины начал прикладывать к опухолям высушенные шкурки жаб и ящериц, которые должны были вытягивать из крови черный яд, отравляющий тело. Результат, разумеется, оказался нулевым, и, судя по быстрой кончине эскулапа, даже отрицательным.

Служитель синто не придумал ничего лучшего, чем устроить мацури. Эдакий японский аналог крестного хода, только увеселительного характера. С шумом и песнями погрузили соломенное чучело чумы на святилище-носилки микоси и утопили в реке. Не помогло. Священник, опасаясь повторения судьбы лекаря и торговца, начал раздавать амулеты, заполненные целебными травами.

Старик, оказавшийся старостой деревни, показал мне свой мешочек.

— Почему боги так несправедливы? Мне амулет помог, и я не заразился. — Мужчина смахнул рукавом бежавшие слезы. — А моей внучке — нет! Такая красавица росла, родителей слушалась, по огороду помогала…

Староста горько заплакал.

— Власти не передавали приказа о запрете собраний? — Я проглотил комок в горле, но нашел в себе силы продолжить расспрашивать крестьянина.

— Приезжал коор-бугё столичный. Велел войскам окружить деревню и никого не выпускать. Слава богам, что солдаты не забирали рис: боялись ходить по домам. Несколько семей пытались бежать через поля — их расстреляли из луков. — Старик закрыл глаза и начал раскачиваться из стороны в сторону. — Вчера с небес спустились люди-журавли. Заставили раздеться всех оставшихся в живых, осматривали тела, сжигали одежду и дома умерших.

Голос старика становился все тиши и тише, голова опустилась на грудь, и крестьянин заснул. Психика старосты явно повредилась от смерти родственников и соседей. Люди-журавли? Спустились с небес на землю?

Но все это было уже не столь важно. Имело значение только глубокое чувство вины перед народом. Взялся за гуж — оказался не дюж. Проще говоря, хреновый из меня князь. А уж Великий министр — так вообще никакой. Я положил обе ладони на камни пола, сделал глубокий поклон старику и про себя попросил у него прощения. За смерть родственников, за свою лень и пренебрежение людьми, за наполеоновские планы и витание в облаках… После чего тихонько встал и вышел из дома.

Сев в седло, приказал продолжить движение. Приближалась ночь, но далеко впереди светился извержением вулкан Овакудани. Горящие реки лавы придавали окружающему пейзажу сюрреалистический вид. Филиал ада на земле. Чем ближе мы подъезжали к Киото, тем отчетливее был слышен грохот огнедышащей горы. Уже ближе к утру пришлось остановиться, дать отдохнуть лошадям и людям.

Несколько часов сна, быстрая еда — и опять в путь. Теперь наше движение сопровождают слабые подземные толчки и хлопья пепла, падающие на голову, словно снег. Солнце скрылось в серой пыли, ближе к предместьям столицы самураи были вынуждены зажечь фонари. Пепел падает с такой силой, что становится трудно дышать.

Улицы Киото были безмолвны и пустынны — ни людей, ни даже домашних животных. Зеленые деревья на моих глазах превращаются в свинцовые изваяния, ручьи и речки несут острова пепла. Плавучие серые массы скапливаются возле горбатых мостиков, громоздятся у плотин, забивают лотки водяных колес.

Пора расшевелить эту преисподнюю. Беру в руки костяной рог и что есть силы дую в него. Раздается мощный низкий звук, заставляющий резонировать каждую клеточку моего тела. Рев рога ободряет свиту. Люди вертят головами, поводят плечами, подбирают поводья коней, заставляя тех гарцевать. И вот уже нам навстречу едет отряд… Бог ты мой! Отряд людей — журавлей!!!