Глава 13
Безуспешные переговоры
Друг тот, кто способен своих друзей
вызволить из несчастья.
А вовсе не тот, кто попрекает
случившеюся бедою.
Хитопадеша.
Онуфрий не спал всю ночь. Ведь чуяло сердце недоброе, недаром он так упирался, когда на совете княжеском Глеб назвал имена трех человек, посылаемых для, как он выразился, заговаривания зубов Ратьше, и среди них прозвучало имя самого набольшего боярина Константина. Точнее, бывшего набольшего. Ныне он кто? Да так, ни богу свечка, ни черту кочерга.
Именно в ту ночь он впервые задумался, а правильно ли он поступил, уговорив Константина под прошлое Рождество пойти на такое злодеяние. О справедливости содеянного боярин старался не задумываться, тем более что и так все ясно – молить и молить Бога о прощении, вот и все, что остается. Его сейчас волновало другое – в самом ли деле был так выгоден страшный грех, свершенный им, что стоило во имя его поступиться спасением собственной души.
Но, с другой стороны, уж больно велико было искушение одним разом охапить столько земли и волостей, да еще не просто в кормление, а как вотчину, то есть то, что можно передать в наследство детям и внукам. Что и говорить – велико искушение. От такого отвернуться легче тому человеку, кто, как говорится, гол как сокол, либо, напротив, кто уже достиг всех чинов, званий, регалий и богатств. Последний на собственном опыте понимает, как все это земное тленно и как мало оно стоит по сравнению с тем, что нельзя купить ни за какие деньги.
Онуфрий еще не проделал свой путь от мрака богатства к чистому духовному свету, к изначальной простоте, и потому обещанные вотчины в его глазах затмевали любое предательство. О стыде и совести речи и вовсе не было. Неудобства перед Константином он не чувствовал. Ныне он своего прежнего князя ненавидел пуще прежнего и в первую очередь за то, что он сумел остаться чистым и душу дьяволу, в отличие от своего боярина, не продал. И тяготило его сердце только ощущение, что он изрядно прогадал.
Нет, Глеб все обещанное отдал сполна. Уговор ведь какой был – сначала они вместе с Константином всех положат, а уж спустя пару месяцев сам Константин с Божьей помощью и подсказки Онуфрия где-нибудь на охоте то ли шею сломит, с лошади упавши, то ли медведь его задерет, да мало ли.
– Мне князья на Рязани не надобны, – твердо заявил тогда Глеб и безумно злобными гадючьими глазами столь сурово глянул на Онуфрия, что тот вздрогнул. Впрочем, тут же его взгляд смягчился, и он почти ласково продолжил: – Иное дело – бояре. Без верных сподручников править никто не в силах. Вот, скажем, Ожск. Как же он без князя останется? Кто людишками управлять будет? А вот он, тут как тут, рука моя надежная – боярин Онуфрий. Ну и деревеньки княжьи тоже без присмотру не гоже оставлять. Но тут уж ты обиды на меня не держи. – Он прислонил руку к сердцу. – Их всем боярам Константиновым поровну, хотя набольшим право выбора первым дадено будет. – И он хитро подмигнул, слащаво улыбаясь.
Тогда все это устраивало Онуфрия как нельзя лучше, но вот вчера он понял то, что было давно ясно, но только он, глупец, от этого отмахивался. Никогда ему не бывать ни правой рукой Глеба, ни левой, да и вообще хотя бы просто своим. Никак не возможно одолеть столь мощную ораву собственных Глебовых прихлебателей и нахлебников. Разорвут в клочья. Ишь как загомонили с радостью, когда Глеб не их в посольство назначил, и даже проглотили горчинку в словах княжьих:
– Простите мне, мужи верные, что я отличку такую пред вами всеми боярину Онуфрию да боярину Мосяге дал, но ныне они близ сердца моего, а еще в Писании указано – кому многое дадено, с того многое и спросится. К тому же, – легко сменил князь высокопарный тон на деловой, – они и Ратьшу лучшее всех знают, ведают, какие речи и как с ним вести. Конечно, можно с ним и на рать выйти, однако ж, готовя злодейство страшное, – приходилось притворяться даже перед собственными боярами, – оный безбожник к себе нурманов зазвал числом до пяти сотен, и, не желая руду алую воев своих понапрасну лить, я хочу порешить все миром. К тому же половцы там силой немалой. И их надобно улестить дарами да прочим.
На том и порешили, хотя многие из бояр уже тогда были уверены, что все это бесполезно и скорая сеча неминуема. На них же с Мосягой глядели так, как глядят на покойников, хоть и будущих. Вот тогда-то и заметил Онуфрий всю разницу между собой и ими. Она была во взглядах. На него да на Мосягу равнодушно смотрели, а вот на Хвоща, хотя его и недолюбливали, и завидовали часто, с сочувствием. Он своим был, не чужаком пришлым.
А в общем-то все получилось именно так, как и ожидалось. Ратьша даже разговаривать с ними не стал. Бросил только с насмешкой отроку безусому, который слева от него был:
– Дивись, Вячеслав. Каин в послы нам Иуду избрал. Да не одного, а двоих сразу. – И костяшки пальцев на руке, вцепившейся за рукоять меча, побелели от напряжения.
Отрок согласно кивнул и добавил:
– Так в Библии Каин одного лишь брата убил, а тут сразу вон сколько. По такому случаю одного Иуды в послы маловато.
– И зачем им по земле ходить, траву поганить, – с сожалением произнес тысяцкий и потянул меч из ножен, но был остановлен половецким ханом.
– Ненависть не самый лучший спутник человека. Соль делает землю бесплодной, ненависть – степь безлюдной. Их доля от них не уйдет, но ныне они послы. Подняв на них меч, ты сам опустишься к ним в болото и испачкаешь руки их поганой рудой. Вложи стрелу своего гнева в колчан терпения. А коль не желаешь с ними вести речь, отправь назад. Этот боярин – Глебов, а нам и одного хватит.
– И то правда, – чуть смягчился грозный лик Ратьши. Теперь место явственно проступающей ненависти заняли презрение и отвращение.
– Пошли прочь, псы. – И он, выхватив плетку из-за пояса, ловко захлестнул ею ендову на подносе в руках Мосяги, одним рывком опрокинув сосуд на остолбеневшего от ужаса боярина.
– Это вам меды от Ратьши! Хлебай, Мосяга! А это, – чуть перегнувшись с коня, он отшвырнул мешающую его замыслу солонку с середины каравая, обсыпав ее содержимым парчовую рубаху Онуфрия, и с силой вогнал глубоко в центр хлебного колеса золотой нагрудный крест Ингваря, который ему до того передал Данило Кобякович. – Вот это князю вашему передайте. На словах же скажите так: руда невинных вопиет об отмщении!– и процедил презрительно: – Ну а теперь прочь отсюда, падаль, – после чего, не обращая на них ни малейшего внимания, повернулся к безмолвно стоящему Хвощу: – А поведай-ка мне сначала, боярин, был ли ты или нет под Исадами в Перунов день, – и пояснил свою мысль: – Ежели был – одно дело, ежели нет – иной и разговор будет.
– Ты ж сам ведаешь, Ратьша, что я из бояр думающих, а в ратные походы с князем вот уж десятое лето не ходок, с тех пор как один молодец мне брюхо распорол, – спокойно отвечал Хвощ.
– Ведать-то я ведаю, – согласно кивнул сединами тысяцкий. – А там как знать. Безоружных в спину мечом разить и больное брюхо не помешает.
Хвощ, криво усмехнувшись, попытался перевести разговор на другую тему:
– Ты все день вчерашний вспоминаешь, а уже сегодняшний к концу идет. Так что скажи лучше, зачем пожаловал.
– Не за чем, а за кем, – поправил его Ратьша. – Вестимо, за князем своим, который у вас в стольном граде во светлых покоях с бережением великим гостить изволит. Пора ему и честь знать, до своего Ожска сбираться.
– Одного человека я только и видел в покоях светлых у князя Глеба, который из Ожска будет, – задумчиво произнес Хвощ прищурившись и поинтересовался: – Стало быть, вы за Святославом младым прибыли?
Ратьша побледнел. О том, что вся княжеская семья могла быть предусмотрительным Глебом вывезена в Рязань, он как-то и не подумал.
«Эх, Эйнара бы сюда, – подумал он с тоской. – Глядишь, вместе бы чего и удумали». Он с надеждой покосился на своих спутников. Вячеслав молчал, совершенно не представляя, как быть в такой ситуации, но выручил половец.
Хан ласково улыбнулся Хвощу и предложил:
– Однако негоже нам речи в чистом поле вести. Посол с дороги, устал, в покое нужду имеет. Мыслю я, что разговор удобнее продолжать в моем шатре. К тому же слуги, наверное, и угощение приготовили.
– И то дело, – поняв, что Данило Кобякович выгадывает время, согласился с ним Ратьша, первым поворачивая коня по направлению к уже установленному ханскому шатру. Хоть и смотрелся шатер богато, но рядом с убогими домиками посада, которые теснились чуть поодаль, в каких-то двухстах – трехстах метрах, что-то терял, напоминая Вячеславу шатры цыганского табора, который иногда стоял в его Ряжске в маленьком сквере близ железнодорожного вокзала.
Честно говоря, он вообще не понимал, зачем его взял с собой Ратьша. Вести переговоры никогда не было его стихией. Совсем другое дело – загнать очередную шайку бандитов в горы и, злорадно ухмыляясь, не докладывая ничего начальству, самостоятельно договорившись с командиром артдивизиона, накрыть гадов почти прямой наводкой, аккуратно сровнять их с землей и уже после этого, с сознанием честно выполненного долга, ставить в известность руководство об успешно проверенной операции. Вот там он был на своем месте, в своей тарелке, знал, что нужно делать, а главное – как делать. Начальство, как правило, долго ругало его по телефону за очередную партизанщину, еще дольше отчитывало при личной встрече, но дело уже сделано, поезд ушел, покойников не воскресить, а победителей, как известно, не судят.
Впрочем, строптивых и не в меру самостоятельных победителей еще и не награждают, так что за все время Вячеславу на грудь упала одна маленькая медалька. Называлась она «За отвагу», хотя правильнее ее было бы назвать «За переговоры».
Именно за них, как ни странно, получил он единственную боевую награду и потому слегка стеснялся ее носить. В тот раз черт дернул его все-таки доложить, поскольку артиллерии под боком не было, банда оказалась большая, а естественное укрытие эти бородатые подонки себе выбрали такое, что лучше не придумать. Тогда-то и пришлось запрашивать вышестоящий штаб о помощи. И нужно-то было всего ничего – каких-то пять, даже три гаубицы. Конечно, артиллеристам пришлось бы изрядно попотеть, но зато всего за пять-шесть часов достигался стопроцентный успех. Так Вячеслав называл лишь ситуацию, когда в ходе операции были соблюдены два обязательных для него самого условия: полное отсутствие груза-200, то есть покойников, со стороны внутренних войск и такое же полное отсутствие живых со стороны бандитов.
Но вместо того чтобы дать жалкие три пушки, пошли бесконечные доклады и согласования, и к концу вторых суток пришел приказ из Москвы о том, что необходимо провести переговоры. Если бы он проводил их сам, то, плюнув на офицерскую честь, просто наврал бы спустя сутки, что это бандиты из разряда непримиримых, от переговоров отказываются и желают сражаться до конца.
Однако проводить их прибыло из штаба аж два полковника и еще один мрачный подполковник, а Вячеславу досталось лишь обеспечивать охрану. Бандиты, видя, что положение безвыходное, с радостью согласились на свободный коридор и т. д., после чего один из полковников тут же бодро доложил об успешном достижении договоренности по всем вопросам, вся троица дружно залезла в вертолет и улетела в штаб.
Словом, ушли эти гады от справедливого суда Вячеслава, зато руководитель переговоров получил орден. Назывался он очень серьезно, хотя для порядочного человека это – учитывая, за что его вручили, – звучало бы просто насмешкой: «За заслуги перед Отечеством». Тогда наградили всех трех участников полуофициального предательства и всех орденами, от которого мрачный подполковник, по слухам, отказался.
Ну, ему-то было можно вставать в позу – с выслугой лет у него было все в порядке и даже приказ об увольнении был уже подписан. Вячеслав же после недолгих колебаний на такой шаг не решился, понимая, что за этим последует неминуемый досрочный дембель, и успокаивая себя мыслью, что уже теперь-то никогда и никаких переговоров вести с этой мразью не будет. В Москве подонков много, так что охотники награду получить всегда найдутся. Вот пусть они с ними лясы и точат. Слово свое он держал свято... до сегодняшнего дня.
И вот надо ж такому случиться, что судьба, забросив его аж в тринадцатый век, устроила такую подлость. Хорошо еще, что сам Ратьша оказался весьма порядочным мужиком и с теми козлами, что Костю предали, даже и говорить не стал. К тому же, пока они ехали до шатра, Вячеслав успел отвертеться от дальнейшего участия в беседе, и старый тысяцкий, понимающе глянув на юного дружинника, согласно кивнул, отпуская его с условием немедля послать гонца за Эйнаром.
Сидя в шатре и неспешно попивая мед, хитрый Данило Кобякович уже вызнал все необходимое у Хвоща, который и не счел нужным скрывать, сколько воев Константиновых сидят теперь в порубе у Глеба. Вошедший Эйнар тут же охотно включился в беседу, но результатами ее обе стороны остались весьма и весьма недовольны.
Хвощ, выполняя княжеское повеление, на уступки не шел, обещая выпустить малолетнего княжича из града и не чинить ему зла, ежели и Ратьша, и Данило Кобякович, и ярл Эйнар при всем своем войске, то есть принародно, дадут роту Глебу в том, что зла ему чинить ни в делах своих, ни даже в помыслах не будут. Более того, все они в этот же день отступят от града Рязанского – кто в Ожск, кто к себе в степь, – оставивши десяток ратников для достойного сопровождения княжича Святослава, которому в удел жалуется Ольгов. О самом же князе Константине сейчас и речи вести не можно, ибо тот от огорчений великих приболел сильно и с места на место перевозить его хворого никак нельзя.
– И у нас в Ожске кудесница есть, – попытался возразить Ратьша. – Она-то побыстрее его на ноги поставит, чем...
– Так она его как раз и пользует, – быстро выставил железный аргумент Хвощ.
– Так Доброгнева у вас? – удивился Ратьша.
– А то как же, – подтвердил Хвощ. – И духовник княжий отец Николай тоже у нас пребывает. Сами видите теперь, что Глеб своему родному брату ни в чем не отказывает, а держит его в бережении великом и не выпускает только ради его же блага, – тут он, заговорщически подмигнув и склонившись поближе к Ратьше, шепнул, будто от себя: – Еще скажу, что главная причина задержания князя вашего самая что ни на есть добрая. Не желает Глеб Владимирович отпускать его без замирья вечного. Хочет, дабы родной брат не врагом, а другом из Рязани выехал, – и, распрямившись, как бы официально добавил: – Но и болезнь у него впрямь открылась – в моей речи лжи не было.
Ратьша заколебался. Данило Кобякович с облегчением вздохнул. Словам посла был смысл верить, но гигант викинг, пристально глядя на Хвоща, предложил:
– О болезни княжьей пусть сама девка нам расскажет. Что да как, да так ли она опасна, что князь и выехать не может, да сколько длиться будет.
– Я сообщу князю о вашей просьбе, – уклончиво ответил Хвощ.
Подозрения с новой силой зашевелились в Ратьше.
– Да не просьба это будет, а повеление! – загремел он.
– Повеление князю Глебу? – усмехнулся Хвощ.
Данило Кобякович тронул тысяцкого за плечо, успокаивая, и уточнил как бы от имени всех троих:
– Пожелание такое у нас всех троих. Да еще пусть и духовник его с нею вместе прибудет. Как его – отец Николай?
– Он у одра княжеского неотлучно сидит, – возразил Хвощ.
– А мне помолиться нужда появилась великая, – не уступал половец. – Вот он как раз...
– Чтобы молиться, священник не нужен, – саркастически усмехнулся Хвощ. – Молитва из твоих уст должна идти, Данило Кобякович.
Хан смолк, нахмурив брови, и принялся срочно размышлять: а зачем тогда вообще сдался священник, если молитву христианин без его помощи произносит? То ли дело шаман – один за всех отдувается. А тут выходит, каждый сам за себя?
Но тут пришел на выручку Ратьша:
– Данило Кобякович, хоть нашей речью и чисто владеет, но тут спутал малость. Он хотел сказать про молебен, который отец Николай во здравие князя Константина отслужит, а мы все подхватим. Сообща оно, глядишь, до Бога быстрее долетит, потому как силы в молитве такой побольше будет.
– Мыслю я, что для цели всеблагой князь Глеб с охотой пришлет вам священника, возможно, даже самого епископа Арсения, – кивнул согласно Хвощ.
Ратьша удовлетворенно крякнул, но Эйнар тут же вежливо уточнил:
– Нам не надо епископа. Нам нужен отец Николай.
– Да такой молебен любой отслужить может, – Досадливо махнул рукой Хвощ, но, чувствуя, что дотошный викинг вряд ли отвяжется, попытался еще раз вильнуть для пущего правдоподобия. – Кто посвободнее будет от служб церковных, того и пришлем. Можно и Николая. Почему же нет. Словом, исполним мы, – и тут же заторопился, зачастил: – Конечно, это дело богоугодное. К тому же такой молебен во здравие непременно князю Константину поможет. Тут верно было говорено – общая молитва сильнее во сто крат и до Бога быстрее долетит. А уж коли она от души возносится...
– И ежели ее отец Николай честь будет, – добавил негромко Эйнар.
– Да он их неотступно у одра болящего читает, – снова вильнул лисьим хвостом Хвощ и изумленно развел руками. – Уж и заменить его хотели сколько раз – мол, отдохни малость от трудов всенощных, а он ни в какую, все…
– А завтра с нами на молитву встанет, – вновь негромко, но твердо произнес викинг. – Оно, глядишь, и ему веселее от одного вида нашего станет.
– В чем же тут веселье? – не понял Хвощ. – Молебен – дело серьезное, тут радость на ликах без надобности.
– А увидит, сколько у князя Константина доброхотов, готовых от всего сердца во здравие его помолиться, и возрадуется его душа, силы новые объявятся, – пояснил ярл.
– Ну, нечего тут из пустого в порожнее переливать, – хлопнул здоровой рукой себя по колену Ратьша и подытожил: – Завтра отца Николая и лекарку нам сюда приведешь, тогда и далее речи вести можно. Ныне уже время позднее, добрым людям отдыхать надо, – с трудом поднимаясь на ноги, тысяцкий добавил: – Прямо на зорьке утренней ожидать их будем. А покамест спите спокойно. Я вас тревожить не буду, – и криво усмехнулся. – Чай, не Иуда – в спину не бью.
Но поспать Хвощу за всю ночь так и не удалось. Иссякший было водопад бранных слов, на которые обычно князь Глеб не был большой охотник, но тут, вопреки обыкновению, излил все ему известные эпитеты на головы Онуфрия и Мосяги, чудодейственно возобновился с новой силой, после того как был выслушан Хвощ. Бегая по просторной светлице и ни на минуту не закрывая рта, из которого лилась ругань, не часто слышимая даже среди смердов, князь как никогда внешне походил на половца. Небольшие глубоко посаженные глазки он до того прищурил, что они виднелись на желтовато-смуглом лице лишь двумя маленькими черточками.
«Ему бы рубаху на халат поменять да штаны на кожаные – вылитый басурманин», – устало подумал Хвощ, держась за живот, где в правом боку уже который час во весь голос вопила, напоминая о своем существовании, тупая тянущая боль. Вражеское копье, пропоров ему внутренности, изрядно задело печень, которая и давала нынче о себе знать. Терпел боярин сколько было сил, страдальчески морщась и ухватив обеими руками больное место, будто от этого могло хоть чуть-чуть полегчать, но Глеб соизволил заметить безмолвные муки Хвоща лишь ближе к утру. Досадливо скривившись и буркнув: «Нашел время болеть», – будто тот волен был его выбирать, он распорядился послать двух холопов к девке-лекарке за зельем для боярина Хвоща. Она его уже пользовала ранее по княжьему повелению, так что знает, от чего лечить. Да чтоб мигом, немедля все принесли.
Холопы, появившиеся спустя час с лишним, уже после того, как на улице робко забрезжил рассвет, с виноватым видом застыли у двери, что дало Глебу новый повод для злых речей.
– Вот смотрите, бояре, как они повеленье княжеское исполняют. Я что повелел – немедля! А вы что? Рассвет уж настал давно, – ткнул он пальцем в небольшое оконце с настоящими прозрачными стеклами, купленными у проезжего венецианского купца за хорошие деньги. – Ну и где зелье? – чуть остыв, а точнее, устав от бесцельной беготни, осведомился он ворчливо.
– Так что не нашли, – развел руками один из них. Второй, подтверждая сказанное, лишь молча кивнул и тяжко вздохнул.
– Что не нашли? Зелье она не нашла? Так надо было сказать, дабы изготовила немедля. И ждать, пока не...
– Так мы ее саму не нашли, – перебил первый холоп князя. Каралось такое нарушение субординации беспощадно и жестоко, особенно если оно следовало со стороны простых смердов, но сообщенное холопом почему-то настолько ошеломило Глеба, что он – неслыханное дело – не обратил на это внимания:
– То есть как – не нашли? А вы искали?
– Так везде, где только можно. Во все клети заглянули – решили, может, милуется с кем из дворовых тайком.
– И что?
– Да нету нигде.
– Стало быть, плохо искали, – сделал глубокомысленный вывод Глеб, но холоп возразил:
– Воля твоя, княже, но мы даже девкам искать повелели. Чтобы, значит, везде заглянуть. Палашка холопка даже к обеим княгиням в ложницы наведалась – думалось, может, из них кто ее ночной порой зазвал. Мало ли какая хворь женская приключиться может.
– И что? – вновь повторил устало свой вопрос князь. Отсутствие Доброгневы все больше и больше не нравилось Глебу.
– Никто ее не зазывал. Тогда порешили мы, что она мальца лечит, то есть княжича.
– Святослава? – уточнил Глеб. – А почему ж вы так решили? – не понял он.
– Так и того тоже в постели не было. Ну и мы, стало быть, их обоих искать начали, – безмятежно – первый княжий гнев утих, и можно было рассказывать безбоязненно – подтвердил холоп.
– И как? – каким-то чужим необычным голосом сухо и отрешенно поинтересовался Глеб.
– Нет обоих. Княжича-то след отыскали. Он с вечера куда-то к стенам подался. Малец еще, вот и интересно ему. А лекарку и вовсе никто не видал с тех пор, как стемнело.
– Немедля всех, кто на стороже у терема – всех к стенам. Княжича живого или мертвого найти. Сыскавшему – гривну серебром. Нет, пять гривен, – тут же поправился он.
– А лекарка? – не понял холоп.
– Да пес с ней, этой лекаркой! – истошно заорал на него князь, но, заслышав сдержанный страдальческий стон Хвоща, обреченно махнул рукой. – И лекарку заодно сюда же.
– За пять-то гривенок серебром мы его из-под земли вытащим. Даже и не сомневайся, княже, – успокоительно пообещал холоп побойчее и исчез вместе с товарищем-молчуном.
Однако его уверенность была напрасной. Вот если бы он знал, где находится подземный ход, ведущий из города почти к самой Оке, да еще догадался туда заглянуть аж тремя часами раньше, то тогда, может быть, и смог бы заработать свои гривны. А к тому времени, когда начался настоящий розыск, две худенькие фигурки – одна чуть повыше, другая пониже – со всевозможным бережением и под надежной охраной викингов, возглавляемых самим Эйнаром, уже приближались к половецкому стану, справа от которого расположилась конная дружина Ратьши.
Поиски Глеб прекратил уже после восхода солнца. Результата они так и не принесли. Князь сидел на своем стольце молча, с понурой головой и крепко сцепленными руками, время от времени похрустывая костяшками пальцев. Бешенство его достигло такого предела, что превратилось в свою противоположность. Так бывает с человеком, когда он заходит в бане в парилку и от нестерпимого жара у него неожиданно начинается кратковременный холодный озноб.
– Измена, – поднял он наконец голову и пристально обвел глазами своих бояр, поочередно впиваясь в каждого из них змеиным взглядом, но не найдя искомого изменника, вздохнув, коротко приказал: – Хвощ, перекуси малость и иди. Коня из моей конюшни возьми, – и, глядя на покорно поднявшегося с лавки боярина, продолжавшего держаться за правый бок, приободрил: – Вскорости полегчает. Вот девку там увидишь и попросишь помочь. Она на радостях живо тебя на ноги поставит. От меня же скажешь так...
Имеша крест на груди и Бога в душе, христианнейший княже Глеб восхотеша все миром порешить, дабы руду людскую не лити, ибо грех то смертный. Богоотступники же мерзкие тысяцкий Ратьша, и с им басурмане послов княжих избиша, нанеся раны кровавы и лишь одного боярина слушати согласие даша, кой именем прозываемый бысть Хвощ. Одначе и оный боярин не возмог их свирепость лютую утишить, со тщетой в душе едучи во путь обратный.
Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 года.
Издание Российской академии наук. СПб., 1817.
Не убояшися дружины многолюдной, а пожелаша за князя живот положити, ибо честь имеша и рота дадена в служении оному се тысяцкий Ратьша с варягом Эйнаром, а тако же хан половецкий Данило Кобякович воев своих ко Резани граду привели и рекли тако – отдай нашего князя Константина и мы уйде с очес твоих, Глеб княже. Но оный рек тако – лжу вам рекли и брате мой не в порубе вовсе, а занемог токмо. Но ведал тысяцкий Ратьша доподлинно о лже послов Глебовых и на своем стояша крепко – без князя Константина не уйдем с под града твоего.
Из Владимирско-Пименовской летописи 1256 года.
Издание Российской академии наук. СПб., 1760.
Несколько непонятен тот факт, что князь Глеб не рискнул вывести своих воинов из Рязани в поле, дабы решить все в открытом бою. Учитывая то, что к его основной дружине присоединилась большая часть воинов из отрядов других рязанских князей, погибших под Исадами, общая численность его войска никак не могла быть менее трех-четырех тысяч. Соединенная с половцами дружина Ратьши все равно не превышала двух, от силы двух с половиной тысяч человек, следовательно, перевес был на стороне обороняющихся.
Тем не менее, Глеб затевает переговоры, пытаясь решить все миром, но – случай небывалый – Ратьша сразу избивает двух из трех посланных Глебом бояр и изгоняет их обратно. Словом, ведет он себя так, словно имеет десятикратное превосходство в силах.
Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности.
Т. 2. С. 112. СПб., 1830.
