Глава 15
В темнице
– В жизни человека все время от времени повторяется, – заметил я первым делом, едва оказался в подклети Владычного монастыря. – Об этом еще Екклесиаст-проповедник говаривал. – И, повернувшись к сопровождавшему меня Серьге, заверил его: – Точно-точно. Он так и сказал: «Ты думаешь, что это новое?! А вот хрен тебе! И это старое, так что утрись и не мели ерунды, ибо ничто не ново под луной!»
– Прямо так и сказал? – усомнился Шаров.
– Про хрен не уверен, а все остальное – почти дословно, – уверенно заявил я.
– Ты это о чем? – поинтересовался он.
– Про Путивль, – пояснил я. – Мне там тоже сидеть довелось, и тоже в подклети, среди старых монастырских запасов. Только там капуста в бочках была. Ну и воняла же, доложу я тебе. Ужас как воняла. А тут яблоки – совсем иной запах. – И, шумно втянув воздух, похвалил: – Блеск! Вот если бы еще и найти хоть одно, а то ж пили второпях и без закуски, аж мутит немного.
– Ты лучше поведай, какого черта заявился сюда, княже? – хмуро осведомился он. – Али не ведал, яко тут тебя встретить собрались? – И кивнул казаку, стоящему в проеме.
Тот послушно закрыл за нами дверь, оставляя наедине, а пока закрывал, я успел ему подмигнуть. А как же иначе, если это был не кто иной, как Желудь собственной персоной.
Вот только откуда он взялся? Вроде среди сопровождающих был только Серьга и еще два десятка казаков, а его там…
Я постарался припомнить, но ничего не получалось – подробности и лица плыли перед глазами, сливаясь и размазываясь по стенкам моей памяти…
Разве что обескураженное лицо Дмитрия, появившегося в сопровождении польской свиты, когда мы с Корелой уже успели накатить по пятой.
Бравый атаман еще в самом начале нашей пьянки предложил погодить, но не мог же он не выпить первую, провозглашенную во здравие государя. Да и вторую тоже – за нашу с ним встречу. И третью – за православную Русь. И четвертую – за славный казачий Дон…
Пили быстро.
А чего медлить? Едва чарки пустели, Дубец был тут как тут. И вновь буль-буль, тост, выдох, огненная влага еще течет по пищеводу, просачиваясь в желудок, а я, довольно крякнув, начинаю провозглашать очередную здравицу.
Видя, что меня начинает развозить – чарки хоть и не очень велики, но сто граммов влезало железно, а в моих фляжках хранилась даже не водка, а нечто среднее между ней и спиртом, Корела попытался отказаться от пятой, но я заплетающимся языком процитировал:
Жить так жить! Без робости и страху!
Обходных дорожек не искать!
В трудный час последнюю рубаху
Верному товарищу отдать! —
после чего заявил: – За то, чтоб нам с тобой было кому отдать последнюю рубаху, и за то, чтоб всегда был тот, кто отдаст ее нам в трудный час.
И не удержался атаман, вмазал и в пятый раз.
А вот шестой тост я и впрямь произнести не успел – помешали сухари, врученные мне и легендарному защитнику Кром кем-то из казаков как раз после осушенной пятой чарки. Пока я вгрызался в каменный кусок хлеба, прискакал Дмитрий в сопровождении своей свиты.
Прискакал и… опешил, изумленно глядя на меня.
– А я тебе, государь, трубу в Европах прикупил по случаю, – заплетающимся языком безмятежно заявил я, воспользовавшись наступившим затишьем.
– Какую трубу?! – взвыл он, и его лицо исказилось от злости.
Еще бы, все задуманное прахом.
Где злодеи? – Нет их, на полпути к Москве. Зачем ускакали – поди пойми.
А где главный киллер? – Он есть, но на убийцу никак не тянет, даже при очень богатом воображении, ибо еле-еле стоит на ногах, того и гляди, сейчас вовсе свалится.
Да кто ж поверит, что эта пьянь катила сюда с тайным умыслом подстеречь государя Руси и убить его?!
Впору поворачивать коня и скакать отсюда в местечко потише и поукромнее, чтобы решить, чего со мной делать дальше. Он и попытался, но не тут-то было – я настойчив.
– Федорыч! – воззвал я к Басманову, потрясая трубой. – Ну хоть ты подтверди государю – классная ведь штука.
Однако тот не подтвердил и вообще не произнес ни слова. Вместо него это сделал взбешенный Дмитрий, заорав:
– В темницу его!
Чья-то твердая рука тут же бесцеремонно обхватила меня сзади, а знакомый голос, раздавшийся над ухом, произнес:
– Дозволь мне его туда доставить, государь, да посторожить? – И угрожающе: – У меня с ним свои счеты имеются!
Я кое-как повернул голову и увидел Серьгу, на левой щеке которого были видны разноцветные разводы – явные следы некогда красовавшегося там изумительного здоровенного синячища, который, по словам Желудя, я ему поставил.
Интересно только когда… Но на размышления сил не было, тем более что хитрец-организм почуял – можно расслабиться, так что путь к монастырю почти не остался в памяти – уж очень мутило.
Пить полуспирт в таких количествах без закуски – это, я вам доложу, сама по себе та еще работенка, не говоря уж о неминуемых последствиях.
Правда, «слона», то бишь гигант-шатер, который привольно раскинулся в самой середине Дмитриева стана, я все-таки заприметил – уж очень он был велик.
Признаться, такие огромные палатки мне доводилось видеть в своей жизни лишь однажды, в первый месяц после призыва в армию, еще на курсе молодого бойца, в летнем лагере. Но там обшивка полностью состояла из брезента, а тут он весь блистал узорочьем красок.
Зато помимо «слона» больше ничего – сплошной туман.
– Как-то не горячо вы меня тут встретили, – вздохнул я и передернулся, добавив: – Можно сказать, холодно. Даже чересчур.
Еще бы – бочка в монастырском дворе запомнится мне надолго. Изрядная бочка, вместительная. И наполнена она была до краев.
Меня быстренько раздели до исподнего, а в связи с его полным отсутствием, ибо я так и не приучился в июньскую жару носить холодные штаны, то бишь кальсоны, кинули какую-то тряпку, велев «обмотать чресла».
Уже догадываясь о дальнейших коварных действиях, я тем не менее послушно обмотал, после чего меня сразу же крепко ухватили под руки два казака и потянули в разные стороны, а еще трое принялись по очереди окатывать водой.
Температура воды тоже запомнилась. Если кратко – ледяная. Примерно четыре-пять градусов. И кажется, ниже нуля.
Кто сказал – не бывает? Я, между прочим, до этой процедуры тоже считал, что не бывает, но после десятого ведра понял – запросто.
Чай, на Руси живем, а тут всяческих чудес видимо-невидимо.
А кто не верит – милости прошу на мое место.
Сам я вопить начал после пятого. Это тоже помню, равно как и то, куда, в какие места посылал своих мучителей, а также с кем конкретно предлагал совокупиться, включая гиппопотама, белого медведя, носорога и прочую мелкую живность.
Но не вырывался, хотя сделать это мог запросто, несмотря на крепкую растяжку – оттолкнувшись и вбок ногами по печени левого от себя, а потом…
Короче, мог.
Только зачем?
К тому же ратников моих уже не было – их чуть раньше отвели куда-то в глубь монастырского двора, так что взирать на мое позорище они не могли, а мне самому ледяное омовение было на руку – мутило изрядно.
Однако имитировал я старательно и помимо издаваемых воплей все время дергался как ненормальный.
Хорошо хоть, что сразу после было растирание и сухая одежда. Моя, между прочим. В смысле штаны, кафтан, нарядная рубаха и так далее. Словом, все, что с меня содрали перед принудительным купанием.
Зато теперь был почти трезв – весь имеющийся градус организм вбухал на срочный сугрев ледяных конечностей.
– Холодно, – хмыкнул Тимофей. – А то ты не знал, чем встретят? Желудь же обсказал все, так чем думал? Хорошо хоть, что напился, иначе… Может, поведаешь, с какой такой радости ты с Корелой…
– Что б иначе не было, – честно сознался я и самонадеянно заявил: – Зато проводят, надеюсь, пирогами и пышками. И будут они такими вкусными, что ради них можно вытерпеть немного синяков и шишек.
– Шишек, – хмыкнул Шаров. – А пуль не хотишь? Думаешь, почему не кому иному, а мне стеречь тебя доверили? – И он выразительно ткнул себя рукоятью плети в разноцветье на щеке.
– Как я понимаю, это якобы моя работа, – высказал я предположение.
– Догадлив, – кивнул Тимофей и попрекнул: – А в ином и вовсе напротив. Вот чего тебе в Москве не сиделось?!
– Лучше вон факел возьми да посвети, – предложил я, пожаловавшись: – Уж больно плохо видно, а судя по запаху, там на дне пяток яблок точно завалялось. – И, кряхтя, полез шарить рукой в бочке.
– А-а-а, да что с тобой говорю вести! – взвыл он, но у самой двери я остановил его, ответив на последний заданный им вопрос:
– Говоришь, в Москве. А что проку? В осаде долго не продержаться. От силы несколько дней, а там горожане как-нибудь исхитрятся да откроют ворота.
Серьга, опешив, повернулся и остолбенело уставился на меня. Я уже успел извлечь яблоки – не подвело чутье, и теперь, взгромоздившись на соседнюю бочку, перевернутую днищем вверх, с аппетитом грыз одну из своих находок, при этом весело болтая ногами.
– Так ты трезвый? – настороженно спросил он.
– Давно, – вздохнул я, но сразу поправился: – Не совсем, конечно, но если и остался хмель, то только чуть-чуть. – И, хрустко надкусив еще раз яблоко, добавил: – Так вот о Москве. Сам посуди, мне даже на стены ставить некого. Моя тысяча разом их оборонить не в силах, там же три десятка верст, если все в куче посчитать, вместе с Белым городом и Скородомом, а стрелецкий народ в смятении, того и гляди, сам ринется ворота открывать.
– Так-то оно так, – задумчиво протянул Тимофей, подходя поближе.
– А уж кровушки при этом прольется – вода в Москве-реке алой станет, – подытожил я, ехидно добавив: – Между прочим, кто-то мне заповедал ее поберечь. Ты, часом, не помнишь, кто бы это мог быть?
– Одно дело через стены о мире уговариваться, а совсем иное – самому в пасть лезть.
– Про стены я только что тебе сказал, – напомнил я. – Можно, конечно, вовсе из Москвы уйти и попробовать поднять народ против Дмитрия, только тут не Москва, а все русские реки заалеют. Так что поспешил твой Желудь со мной прощаться.
– А я поспешил тебя за умного почесть, – парировал Серьга.
– Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой, – горделиво процитировал я.
– Какой бой?! – простонал Тимофей. – Ну какой тебе бой ныне?! – склонился он ко мне.
– Словесный, – скромно пояснил я.
– Не будет боя, – вздохнул он, принявшись как-то загадочно разглядывать мое лицо и продолжая говорить: – Государь, опосля того как я тебя забрал, гонца подослал, кой поведал, что, мол, ежели я с тобой за обидку свою сочтусь сполна, так он особливо суровой кары надо мной чинить не станет, ибо поймет.
– Не уясню я что-то, – начал было я, но тут же полетел на пол.
Ох и тяжела казацкая длань. Хорошо хоть, что основная сила увесистого удара пришлась по скуле, а то непременно бы выплюнул парочку зубов. Впрочем, во рту солоновато. Попробовал на ощупь, так и есть – шатается один. Все-таки задел Шаров.
– Больно? – сочувственно поинтересовался Серьга, дружелюбно протягивая мне руку.
– Обидно, – процедил я сквозь зубы и демонстративно отвернулся от предлагаемой помощи, поднявшись самостоятельно. Кое-как стряхнул с одежды налипшую солому и укоризненно заметил: – Напрасно ты это, Тимофей Иваныч. Признаться, не ожидал.
– А что мне делать, коль ты такой дурень, – смущенно проворчал он. – Должон же я в глазах Дмитрия Иваныча чистым остаться. Ты мне приложил, – он потрогал разноцветные разводы, – а я тебе. Таперича вроде как квиты. А бежать умыслишь – поведаешь. Глядишь, чего-нибудь надумаем.
– Не за тем я ехал, чтоб бежать, – угрюмо возразил я, еще раз осторожно потрогав скулу.
Нет, я не обиделся на Шарова. Разве что немного, да и то лишь до его пояснения. Правильно мне заехал атаман. Ну что это за побои, если следов вообще не видно? Но и воспользоваться предложением Серьги я не собирался – во всяком случае, пока.
Вместо этого попросил:
– Там у меня ларец был приторочен. Его потом, кажется, Басманов забрал или еще кто. Ты бы съездил к государю своему и сказал, чтоб он бумаги, которые в нем лежат, вначале в одиночку прочитал, уж больно они тайные.
– Съезжу, – пробурчал он.
– Вот и хорошо, – кивнул я и, ежась, пожаловался: – А прохладно тут, – и похлопал себя по груди.
– От стен веет, – буркнул Тимофей. – Велю, чтоб пару попон принесли да соломки свежей. А уж боле звиняй, – развел руками он и язвительно заметил: – Приучайся спать по-козацки.
– Приучусь, – кивнул я. – Мне не впервой. – И попросил: – Ты бы о моих ратниках тоже позаботился. Ну там попоны, солома, поесть чего-нибудь.
– Тьфу ты, – сплюнул в сердцах Шаров. – Нашел о чем заботиться. Тут свой дом вовсю полыхает, а он у соседей стену водой норовит полить!
– И потом, если что со мной случится – мало ли как оно сложится, – упрямо продолжил я, – позаботься, чтоб им зла не чинили.
Он хмуро кивнул.
– Вот и батюшка твой тож из таковских был. Никогда о своих людишках не забывал, и всегда чтоб… – Серьга крякнул и досадливо махнул рукой, принявшись тереть глаза, ворча на проклятую труху с потолка, которая то и дело сыпется вниз.
Пока он разбирался с «трухой», я успел спросить:
– А кто меня сторожить будет – твои казаки?
– А чего тебя сторожить? – удивился Шаров. – Отсель не сбежишь. Сквозь оконце слюдяное разве что кошке пролезть под силу, а дверь поди выломай. Да и к чему?
– Речь не про побег, – пояснил я. – Тут наоборот как раз… – И осекся.
А может, мои опасения напрасны?
Или даже наоборот – пусть убийцы приходят, а я уж их встречу, да так, что мало не покажется. Хотя если их будет человек пять, да с саблями, трудненько придется. Очень даже возможно, что не смогу управиться – чай, не киногерой.
– Ну-ну? – заинтересовался Серьга.
– Гости могут у меня появиться, – я наконец пришел к выводу, что рисковать попусту ни к чему, – причем незваные. Так что поставь кого-нибудь, да не одного. А если государь пришлет других сторожей – скажи, что опаска у тебя. Мол, сбежать я от них могу, потому ты им не доверяешь.
Атаман вопросительно уставился на меня.
– Напрасно ты мыслишь, что государь на таковское решится… – с легкой укоризной в голосе протянул он и сразу напомнил, что Дмитрий уже отдал соответствующее поручение ему самому, а потому ни к чему государю возлагать точно такое же еще на кого-то.
Вообще-то звучало логично, но только что касалось самого Дмитрия, а тут не следовало забывать и о советниках, которые у него имелись, в том числе из «шибко умных».
Вон они как хорошо придумали с моим «черным умыслом». Могут и еще изловчиться, а потом объявить, что я от стыда, раскаяния и тоски принял яд. Мне же его «принимать» сейчас никак нельзя – пожить надо. Да и слишком много других жизней «привязано» к моей.
О том я и сказал атаману, пояснив, что совсем не уверен, будто наказ Тимофею Ивановичу о беспрепятственной расправе надо мной на самом деле исходил от государя. Одним словом, лучше, если сегодняшнюю ночь он постережет меня как следует, а уж завтра, думаю, после прочтения бумаг из ларца, когда ко мне заявится сам государь, будет полегче.
– Вон ты на что полагаешься, – протянул Серьга и рассудительно заметил: – А ты не помыслил, что, коль они столь важны, а ныне у него в руках, так ему проще всего изодрать их, да и тебя самого на тот свет спровадить от греха?
– То списки, – пояснил я, – а подлинники в надежном месте. Если умру, они всплывут. Получается не проще, раз живой обязуется молчать, а мертвый примется во всю глотку горланить об этих тайнах. Так и передай… казачьему царю.
– Да он, может, и вовсе читать их не станет, – хмыкнул Шаров. – Отмахнется, и вся недолга.
– После твоих слов да после того, что ему Басманов сказал? – удивился я, но сразу же осекся.
А передаст ли Басманов то, что я ему сказал? Не побоится? А если нет или как-то смягчит произнесенное мною?
– Ты, когда станешь его предупреждать, шепни еще словцо. Мол, я тебя просил передать, что там его позор, – вновь повторил я то, что ранее сказал боярину.
– В бумагах-то?! – недоуменно уставился на меня Серьга и озадаченно спросил: – А ты ничего не спутал? Как же он там может быть-то?!
– А почему нет? – в свою очередь осведомился я, не понимая, что тут такого удивительного.
Шаров пожал плечами и рассудительно ответил, что…
Только теперь, да и то не сразу, выяснилось, что под словом «позор» мы с атаманом подразумевали совершенно разные понятия. Он – принятое тут, сейчас, в это время, то есть зрелище или представление для людей, которое показывают бродячие скоморохи, а я – свое, привычное для двадцать первого века.
– Чтой-то ты побледнел с лица? – озабоченно уставился на меня Серьга.
– Побледнеешь тут, – прошипел я сквозь зубы, кляня себя на чем свет стоит.
То-то Басманов так удивленно таращился на меня, а потом ворчал о дураках, которые в такой час думают о веселье. А если Дмитрий захочет повеселиться в коллективе? Он же потом ни за что мне не поверит, что я-то как раз имел в виду обратное и хотел предостеречь его, чтобы…
– Тимофей Иванович, миленький, скачи немедля, – жалобно попросил я. – Только не про позор говори, а про тайное, и все. Главное, чтоб он один их читал, непременно один.
Атаман, как он рассказал мне по возвращении, успел впритык – Дмитрий как раз собрал по такому случаю весь свой сенат, собираясь зачесть грамотки, после чего решать, что делать далее с князем Мак-Альпином.
Разумеется, сам читать он не собирался – не по чину. Для того имелся Бучинский. Правда, шкатулка была еще в руках у Дмитрия, но он уже успел извлечь первую из бумаг, собираясь передать ее своему «секлетарю», когда прибежавший караульный начал что-то шептать государю на ухо.
Словом, успел Тимофей.
Да и насчет надежной стражи я не ошибся.
Незваные гости пришли в первую же ночь, точнее, под самое утро, на рассвете.
Кто такие – не видел. От кого – понятия не имею. Слышал только краем уха – уж больно толста дубовая дверь – разговор у своей подклети-темницы, но он мало что дал.
Пока шли дебаты и препирательства между охраной и приехавшими, я на всякий случай приготовил несколько бочонков, выбрав солидные, чтоб не промахнуться, когда стану надевать на голову первому из визитеров. Ну а дальше уж как получится.
Но обошлось.
Ворчливая перебранка длилась недолго, хотя пришедшие успели использовать все варианты. Начали они с горячего желания поглядеть на июду-учителя, подло предавшего пресветлого государя, и заглянуть в его поганые очи.
Не вышло.
Тогда последовали намеки, что есть у них на то тайное дозволение самого Дмитрия Иваныча, кое он поведал им изустно, а потому бумаги они не имеют, но ежели казаки не верят, то можно и проехаться до государя…
Но и тут их ждала неудача.
Очевидно, присланные были из числа холопов, пусть и ратных, душу имели соответствующую, так что им и в голову прийти не могло, что кто-то осмелится действительно проехаться до Дмитрия и спросить насчет распоряжения, тем более речь шла не о чем-то важном, а о безделице.
А вот Шаров, который разместился на ночлег с шестеркой сменных сторожей поблизости, в одной из соседних подклетей, и был сразу разбужен озадаченными этим визитом караульными казаками, рассудил иначе.
– И то дело, – услышал я его бодрый голос. – Вот и отправляйтесь вместях с Кречетом. Он спросит, а вы поблизости постоите.
– Пущай так, – после некоторой паузы произнес голос, все больше напоминавший мне чей-то, уже слышанный однажды, причем в достаточно критических обстоятельствах, иначе не запал бы в память. – Токмо допрежь вон занесите ему поснидать.
– Это что ж, тоже государь передал? – осведомился Тимофей.
– Велел подсобрать с поварской остатки с трапезы, – уклончиво заметил голос. – Чай, он у нас милостив. Сказывал, хошь ему сей князь и ворог лютый, ан тоже во Христа верует, потому и негоже голодом его морить.
– Непременно передам, – заверил Серьга и одобрил переданное: – Пахнет вкусно, ажно у самого слюнки потекли. А насчет повидать…
– Дак ежели снедь передашь, то прочее и не к спеху, – заторопился голос. – Негоже царя-батюшку будить ранее времени, уж больно он вечор не в духе был, пущай почивает…
Голоса смолкли.
Если бы там был я, то непременно попытался бы задержать хоть одного из прибывшей парочки. Позже Шаров сознался, что и у него возникла похожая мыслишка, но он не решился ее осуществить, а потом стало поздно.
Пока они неспешно прошлись по монастырскому двору, пока те истово крестились на золоченые купола Введенского собора, Тимофей все колебался, не решаясь удержать хоть одного из них, и потому продолжал разговаривать, спрашивая о том о сем.
Сопровождал он их до самой коновязи, где приехавшие, торопясь вернуться, сразу принялись сноровисто отвязывать коней, и он махнул рукой, решив не удерживать.
Парочка взгромоздилась на коней, но тут к Тимофею прибежал один из караульных казаков и сообщил, что Травню вдруг резко стало худо.
Атаман опрометью бросился обратно, на полпути резко остановился, досадливо хлопнул себя по лбу и метнулся к коновязи, но было поздно – оба гостя успели отъехать на достаточно большое расстояние, так что пытаться их догнать нечего было и думать.
– Вона какая беда приключилась, – кручинился Шаров, глядя на затихшего к тому времени Травня, продолжавшего держать в руке недоеденную поросячью ногу, которую проголодавшийся караульный выломал из переданной для меня хорошо прожаренной тушки, и спохватился, встревоженно посмотрев на меня: – Сам-то ничего не успел отведать?
– Пока еще из ума не выжил, – грустно усмехнулся я.
Еда, которую занес мне в темницу Травень, выглядела действительно аппетитно, да и пахло от нее очень вкусно – немудрено, что караульный соблазнился самовольно поделить ее между мной и собой.
Вот только в отличие от него я прекрасно понимал, что эта трапеза будет в моей жизни последней, а потому и пальцем к ней не притронулся.
– Был бы это ужин – отдал бы врагу, – вздохнул я и подосадовал: – Знал бы, что он утаил от меня эту ногу, хоть предупредил бы, а так… Вот тебе и милосердие от государя.
– Неужто мыслишь, что Дмитрий Иваныч таковское учинил? – угрюмо спросил Шаров.
– Нет, не думаю, – покачал головой я. – Но сдается, что у меня в его окружении «друзей» и без него самого хоть отбавляй. Если верить знающим людям, – припомнились мне слова Басманова, – то весь сенат в полном составе, да и прочие бояре, которые туда не входят, тоже любви не питают.
– Казаков они ненавидят, то понятно, – недоуменно протянул Серьга, – но ты ж вроде бы и сам князь, их замесу, так почто?
– Замес-то их, а тесто иное, – хмыкнул я. – Чужак я.
– Иноземец, – понимающе кивнул Шаров.
– Не в том дело, – вздохнул я, но пояснять не стал – слишком долго, а мне еще предстояло как следует подготовиться к предстоящей «задушевной» беседе, которой государь меня непременно осчастливит в любом случае, даже если его сенат уже вынес мне смертный приговор.
Помнится, в Путивле при схожих обстоятельствах я, признаться, был не очень-то готов к разговору с императором – интересно, перестал он делать в этом слове ошибки или нет? – но сегодня иное.
И мы еще поглядим, чья возьмет.
Но вначале…
Пришлось отвлечь атамана от скорбного созерцания погибшего Травня и попросить его разыскать для меня у монастырского келаря… весы, а к ним…
Втолковывал я, что именно требуется, достаточно долго – Тимофей, не понимая, что за блажь осенила сына княж-фрязина, слушал невнимательно, то и дело сокрушенно поглядывая на мертвого казака, но спустя часок управились и с этим.
Необходимый антураж я создал быстро, включая и веревочки, которые до поры до времени примостил между двумя бочками, – они должны отыскаться совершенно случайно.
Так, вроде бы бумаги, которые находились во внутренних карманах кафтана, пришитых Марьей Петровной специально по моему заказу, на месте, никуда не делись. Что ж, все готово, и у меня еще остается время полежать и в последний раз собраться с мыслями – что и за чем должно следовать…
Пока лежал, незаметно для себя уснул.
Разбудил меня Тимофей.
