Глава 5
Обломахтунг
Проснувшись от шума голосов, Рома собрался было гаркнуть, чтобы родители перестали ссориться в его спальне. Однако сквозь приоткрытые веки он успел разглядеть бродивших в проходе между койками мужиков с винтовками. Кажется, события последних дней не были кошмарным сном.
Сев на вагонной лежанке, он спросил, щурясь от яркого света:
– Где мы, черт побери?
Чей-то голос – вроде бы Назара – прогудел в отдалении:
– Проснулся, кажись. Значит, живой.
Другой голос – тоже смутно знакомый – добавил:
– Здоров ты спать. Чай, писарем служил али пожарником.
Отмахнувшись, он пошел – по зову мочевого пузыря – в конец вагона. На этот раз он был ученый и прихватил котелок теплой воды, а в кармане бушлата со вчерашнего дня припас газетку и кусок мыла для правильной гигиены.
За окнами торопливо бежали сугробы, кусты, верстовые столбы. Вернувшись к своим, Рома поинтересовался:
– Завтрак я, конечно, проспал?
– Побудки не было, – усмехнулся Павел Андрющенко. – Держи, мы тебе оставили. Обеда пока не предвидится.
Матрос передал командиру отделения газетный сверток, в котором обнаружились несколько ломтей черного хлеба и сала, вареная картофелина, четвертушка луковицы, а также соленый огурец.
– Откуда такая роскошь? – поразился Роман. – Неужели ресторан обчистили?
Бойцы дружно посмеялись и поведали, что купили у теток, торговавших на вокзале. Причем не отобрали, угрожая лязганьем затворов, а честно расплатились. Откуда взялись деньги, Рома спрашивать не стал – видел, как братишки шарили в карманах убитых перед Ставкой погромщиков. Ну что поделаешь, на войне всякое случается.
Понимающе глядя, с какой жадностью оголодавший журналист поглощает дары фронтовой удачи, Батя грустно сказал:
– Обманул нас пулеметчик, не разжились мы выпивкой в генеральской столовой.
– Кто же знал, что там сразу часовых поставят, – вздыхая, оправдывался Левантов. – И на вокзале самогона не нашлось, до нас кто-то оприходовал.
– Самогон-то найдется, – сообщил Батя, строго добавив: – Только не советую пить. Пока вы дрыхли, как два сурка, приходил литвин из штаба. Вроде как наркомы с вами покалякать хочут. Так что подшивайте чистые воротнички, сапоги ваксой до блеска надрайте – вас еще позовут.
– Кого нас? – не понял Роман. – И за какой надобностью нас вызывали?
– Нам того не докладывали. – Цусимский ветеран развел громадными лапищами. – А звали вас двоих – тебя и Егорку.
Иван Савельич кивнул на Левантова. Тот сделал удивленное лицо, почесал зарастающую щетиной щеку и зачем-то уточнил:
– Я, уважаемый, не Егор, а Гога… Хотя называй как хочешь.
Доедая последние куски огурца, сала и картошки, Роман рассеянно слушал, как несколько матросов хвастаются: мол, успели поваляться на станции с гарными дивчинами, запросившими за услуги совсем дешевую цену. «Кстати о гарных дивчинах… – машинально подумал Рома. – Пора возвращаться в цивилизованные времена. Свои дела здесь я, кажется, закончил».
Включать машинку посреди вагона, на глазах множества свидетелей, не стоило. Пойдут ненужные разговоры, лишние хроноклазмы разразятся. Он собирался сойти на ближайшей станции, укрыться за кустами или в другом укромном уголке, где нет лишних глаз. Наверное, потом его сочтут дезертиром или без вести пропавшим.
– Прытко тарахтим по шпалам, – сказал он бодро. – Скоро ли будет Витебск?
Его не расслышали – братва резалась в какую-то извращенную карточную игру, но не «дурака», не «очко» и не «буру». Левантов пересел поближе из соседней секции, тоже посмотрел в окно и проговорил:
– Машинисты гонят полным ходом, не иначе наркомы торопятся в столицу воротиться. Витебск проследовали без остановки, когда я только проснулся. Часа за полтора до тебя. Не помнишь, какая станция следующая?
– Вроде бы из больших должны быть Новосокольников, Дно, а дальше – Царское Село… На таких скоростях к утру будем в Питере.
– К утру? Паровоз пройдет весь путь, не заправляясь углем и водой?
– Даже не знаю… Самому хочется сойти на берег.
Гога подал умную идею. Скорее всего, паровоз поставят на бункеровку. Вот на этой-то остановке и надо будет осторожненько покинуть вагон – якобы по нужде. Иначе как бы не пришлось ночью прыгать со ступеньки в снег с риском напороться на опасные острые предметы…
Воображение принялось подбрасывать еще более мрачные варианты, однако вновь появился товарищ Адам, пригласивший Мамаева и Левантова пройти за ним. Утешало лишь, что не было приказа оставить оружие в вагоне.
Впрочем, от пистолетов их освободили простейшим способом – Подвойский любезно предложил снять верхнее платье. Браунинг Романа остался в кармане дубленки. Левантов, скинув шинель, собирался повесить кобуру на гимнастерку, но Дзержинский протянул руку, отобрал ремень и спросил доброжелательным голосом:
– Где раздобыли парабеллум?
– В последних боях германца сильно побили. Снял с дохлого офицера.
Железный Феликс расстегнул кобуру, вытащил длинноствольный пистолет, зачем-то рассмотрел фабричное клеймо, одобрительно кивнул. Затем снова вложил парабеллум в деревянную коробку, но не вернул Георгию, а повесил ремень на спинку своего стула и предложил товарищам садиться.
Подошел Сталин, приветливо улыбнулся (знаем мы, чем твои шуточки-улыбочки кончаются, забеспокоился Роман) и осведомился:
– Не откажетесь с нами отобедать?
Незнакомый мужик в кавалерийском мундире принес большую кастрюлю, из-под крышки которой выбивался ароматный пар. Поставив кастрюлю на стол, кавалерист ушел, но вскоре вернулся со стопкой тарелок, ложками и буханкой хлеба – опять-таки черного. В следующий заход на столе появились миска соленых огурцов, стаканы и большая бутылка с прозрачной жидкостью. Хотя на бутылке не было этикетки, Рома предположил, что в стеклянном сосуде находится водка, и угадал.
– Угощайтесь, товарищи, – пугающе ласково произнес Дзержинский.
Борщ оказался жиденький. Роману досталось полкартофелины, кусок сала и немного капусты. Учитывая время и место действия, не так уж плохо. Сталин предложил выпить за успешное выполнение важного задания революционного Советского правительства. Водка шершаво, как жидкий напильник, полилась в гортань, напомнив «Московскую» провинциального розлива или «Сибирскую», появившуюся на прилавках незадолго до Олимпиады.
Худшие опасения Романа сбылись молниеносно. Умудренные подпольным опытом большевики-конспираторы непринужденно превратили застольную беседу в основательный допрос. Даже странно, что они так поздно решили выведывать подробности темного прошлого подозрительной парочки.
Первым попал в обработку Левантов. Радиста-пулеметчика раскручивал Подвойский, дотошно расспрашивая про дела на Румынском фронте. Георгий отвечал словоохотливо и рассеянно, все время поглядывая на бутылку. Внезапная лаконичность поразила Георгия, когда разговор зашел о его жизни перед войной и во время войны. Опустив глаза в почти пустую тарелку, солдат буркнул:
– Разное бывало, когда в первый раз дезертировал… Прошлой зимой все-таки замели… без документов. А не то…
Он замолчал. «Бродяжничал, наверное, – подумал Роман. – А может, на большой дороге промышлял». Наверное, похожие мысли посетили не только его, потому что Дзержинский настойчиво повторил вопрос.
– Руки у вас интеллигентные, – сказал Железный Феликс. – Не похоже, что занимались тяжелым физическим трудом.
– Тяжелым, но не физическим. – Георгий поднял грустный взгляд. – Говорю же, много всякого случилось, когда папашу посадили.
С минуту Дзержинский пристально разглядывал его, но пулеметчик выдержал детскую игру в «гляделки».
– Ну, к этому вопросу мы еще вернемся, – многозначительно произнес будущий глава ВЧК. – Какое у вас образование?
– Реальное училище и три года технического. Кроме того, занимался самообразованием, люблю художественную литературу, синематограф, оперетту…
– Языки знаете?
– Немного. Английский и немецкий.
Неожиданно Подвойский произнес непонятную фразу. Георгий не обратил внимания на странные звуки и выжидательно смотрел на Дзержинского. Подвойский прокомментировал:
– Похоже, ни греческого, ни латыни он не знает.
– Он же сказал, что учился в реальном, а не в гимназии, – сказал Сталин и перевел взгляд на Романа. – Вы говорили, что были связаны с московскими подпольщиками. Кто может подтвердить ваши слова?
Роман был совершенно спокоен – подобную ситуацию он репетировал заранее. По-простому, можно было врать все, что в голову взбредет. Вожди революции смогут проверить его слова не раньше, чем поезд доберется до Ленинграда, то есть до Питера, а к тому времени матроса Мамаева в эшелоне уже не будет. Тем не менее, он заблаговременно подготовил убедительную легенду, проверить которую не сможет даже Чрезвычайная комиссия.
– Ну с самим товарищем Покровским я почти не знаком. Только однажды сильно поспорили насчет личности Ивана Грозного… Немного знаю Осинского – его настоящая фамилия Оболенский, зовут Валериан Валерианович. Нашей группой руководил товарищ Аркадий, настоящую фамилию не называл. Оружие и сведения о военных приготовлениях я передавал Маклакову, вот кто сможет убедить вас, что я не провокатор.
На самом деле проверить его слова было весьма сложно. Пресловутый товарищ Аркадий, он же Евсей Флейшер, за три дня до штурма Зимнего был направлен из Москвы в Харьков, где вскоре погибнет в боях с украинскими националистами. Иван Маклаков должен быть убит сегодня ночью в перестрелке с пьяными анархистами.
– На провокатора вы не похожи, хотя ваши действия непросто объяснить, – заметил Сталин почти миролюбиво. – Но мне трудно поверить, что вы могли спорить с Покровским.
– Это было непросто. Михаил Николаевич растоптал меня и заявил, что мои взгляды на опричнину лишены классового анализа, а потому я скатываюсь на антимарксистские позиции…
Его прервал дружный хохот. Сталин смеялся, закрыв глаза ладонью. Дзержинский держался за грудь, будто задыхался – вероятно, уже появились признаки туберкулеза. Подвойский уронил пенсне, но поймал на лету и теперь размахивал им, как дирижерской палочкой.
– Знакомая история с нашим историком, – сказал наконец Сталин. – Вы представьте, на Лондонском съезде… Ну, неважно. А вы говорили, что журналистом работали. В каких газетах?
– В основном, писал статейки в бульварных листках вроде «Московского слова», в «Зрителе» печатался, в «Развлечении». Это позволяло сводить концы с концами. Потом наловчился писать авантюрные романы с продолжением, в издательстве Желтова вышли мои книжки «Грешная Афродита», «Офицер и крестьянка», «Измены Наташи Ростовой», «Англицкий шпион», «Подлинная история Анны Карениной». Потом, уже во время ссылки, туркестанский «Верблюд и одалиска» печатал мой авантюрный роман с продолжением «Гарем турецкого паши».
– Видел такую дрянь в книжных лавках, но никогда не читал, – сообщил Подвойский. – И не стыдно вам? Вроде бы юноша правильных взглядов, а писали развлекательные глупости на потребу буржуазной публике.
– Напрасно вы так думаете. – Рома сделал обиженное лицо. – Я под развлекательной оберткой старался разоблачать царский режим и буржуазные нравы. Вот, например, «Подлинная история Анны Карениной»…
Сюжет этой ненаписанной книги он придумал еще в студенческие годы. Сначала компания просто дурачилась, потом пытались слепить капустник для институтского театра самодеятельности, потом пьеса превратилась в сценарий факультетской команды КВН, а потом они снова дурачились. По сюжету Анна, кидаясь под поезд, промахнулась, не попала под колеса, но вмазалась лбом в стенку вагона и потеряла память. Ее подобрали цыгане, Анна прижилась в таборе, выступала на базарах с песнями и плясками. Тем временем ее дочка выросла, связалась с революционерами и швырнула бомбу в губернатора. На суде память внезапно вернулась, когда Анна узнала в прокуроре своего сына от Каренина. Следовала жуткая сцена: сын тоже узнал матушку, которую считал безвозвратно погибшей, помог освободить сестру, и они втроем бежали в Краков, чтобы присоединиться к революционным эмигрантам. Однако в перестрелке на границе Анна ранена и попадает в руки жандармов. В тюрьме она встречает Родиона Раскольникова, приговоренного к каторге за убийство старухи-процентщицы. Каторжники бредут по Владимирскому тракту, а за ними неотступно следуют покинувшие могилу старуха-процентщица и ейная племянница, коих нечистая сила послала погубить Анну Каренину…
– Прекратите, не могу больше слышать! – вскричал Подвойский, у которого от смеха слезились глаза.
– Действительно, у нас есть разговор поважнее, а времени маловато, – поддержал его Дзержинский.
Он посмотрел на Сталина, тот кивнул, раскурил трубку и, пуская ядовитый махорочный дым, произнес:
– Поймите наше недоумение, товарищи. Приходят двое, между собой якобы незнакомые, пугают нас предсказаниями, причем предсказывают одно и то же, словно сговорились.
– Но ведь ничего плохого не случилось, – жалобно-виноватым тоном нашкодившего гимназиста захныкал Гога Левантов. – Не знаю, какого лешего матроса понесло разыгрывать из себя пифию, за него отвечать не собираюсь…
Резким голосом, интонации которого вскоре будут принуждать к откровенности самых махровых контрреволюционеров, Дзержинский отрывисто потребовал:
– За себя скажите.
– Ну как вам сказать… Много всякого на фронте насмотрелся. Знаю, чем такие набеги на штаб кончаются. Вот и посчитал своим долгом предупредить. Вы уж извините, ради мировой революции, если неправильно поступил.
– Трудно сказать, правильно или неправильно поступили вы, – задумчиво, как бы размышляя вслух, проговорил Сталин. – Трудно сказать, правильно или неправильно поступили мы, когда поверили вам и отправились в Ставку. Как видим, обошлось без большого кровопролития, настроения офицерства не качнулись в сторону открытого выступления против Советской власти. Но мы не можем сказать, что бы случилось, не послушай мы ваших советов.
– Боюсь, это можно представить. – Дзержинский говорил, кривясь, как будто лимон прожевал или зубы болели. – Крыленко собирался ждать Духонина в своем вагоне. А там, на рельсах, такая толпа из сотни бандитов легко смяла бы охрану. И не только Духонина бы закололи, но и самого Крыленко. И никто не знает, как бы тогда повели себя офицеры, батальон георгиевских кавалеров, ударные батальоны – этого добра тоже поблизости хватает.
Протерев пенсне, Николай Ильич Подвойский резким движением встал со стула, подошел к окну и, глядя на закат, сказал:
– Ну почему же никто не знает? Как вы сказали, товарищ Юзеф, это вполне можно представить. Немалая часть офицеров стала бы враждебнее к большевикам, а разве нам такое нужно?
– Согласен, – сказал нарком и член Политбюро. – Офицеры, как и крестьяне, политически ненадежны, мы стараемся сохранить их нейтралитет, и никак нельзя отпугивать военных. Они нам еще пригодятся.
– Вот именно, – подхватил Роман. – А такие, как Иудушка Троцкий, а также его прихлебатели вроде Крыленко, Дыбенко, Раскольникова и Антонова-Овсеенко…
Он замолчал под удивленным и зловещим взглядом Сталина. Вынув трубку из челюстей, нарком осведомился настороженно:
– Что вы имеете в виду? У вас есть сведения о том, что народный комиссар Троцкий собирает свою фракцию?
«Попался, – запоздало сообразил Роман. – Их вражда еще не перешла в активную фазу. В данный момент Сталин испытывает лишь легкое раздражение в отношении Троцкого». Надо было выкручиваться.
– Насчет фракции не скажу, но мы, в партийных ячейках, все-таки видим, что творится. Вокруг наркоминдела собираются чрезмерно радикальные революционеры, готовые проливать реки крови там, где можно бы обойтись словами убеждения.
– Верно говорит, – как всегда неожиданно поддержал его Левантов. – У них, у троцкистов, мозги набекрень. Потом всем трудовым народом расхлебывать будем.
Вожди переглянулись, после чего направили задумчивые взгляды на матроса и солдата. Подняв указательный палец, Подвойский сказал строго:
– Конечно, в руководстве партии случаются разногласия, но говорить о фракциях не стоит. Нет в партии большевиков никаких фракций. Тем более нельзя использовать такие слова, как «троцкист».
Следующий выкрик Георгия поразил Романа, да и всех остальных – Левантов совершенно отбросил свою обычную маску веселой флегматичности.
– О троцкизме говорить пока рано, зато стоит подумать, на какие денежки жил он в роскошных отелях Нью-Йорка. Кто-то верит, будто за его статейки многотысячные гонорары платили? Да он скорее гонорею заработал бы, чем гонорары!
Последовал новый обмен многозначительными взглядами. Дзержинский негромко проворчал: мол, об этом давно следовало подумать, но Старик почему-то ценит давнего приятеля по лондонской эмиграции. Затем, сильно хмурясь, «товарищ Юзеф» опять обратился к Роману:
– Расскажите, каким образом вы пришли к выводу, что в Ставке может случиться нападение на Духонина.
– Чистая логика. – Рома пожал плечами. – Мы на флоте насмотрелись, как толпа теряет рассудок и начинает убивать командиров. Что-то подобное должно было случиться и в Могилеве. Признаюсь, я боялся более серьезных происшествий. Поэтому и просил, чтобы в Ставку поехали спокойные люди, способные принимать разумные решения.
Взгляды старых большевиков оставались недоверчивыми, но не враждебными. После недолгого молчания Дзержинский сухо проговорил:
– Простая логика? Порой мне казалось, что вам точно известно все, что должно случиться.
– Если бы я знал, что случится, то действовал бы совсем иначе, – вырвалось у Романа. – Я бы встретил напавших на Ставку не прикладами, а залпами. Я бы постарался взять живьем рыжего главаря. Я бы устроил засаду в саду губернаторского дома, чтобы пленить террориста, который пытался проникнуть через задний проход… простите, через черный ход. Наконец, я бы постарался уговорить вас отправить двумя днями раньше тысячу надежных бойцов прямо на станцию Старый Быхов, чтобы не допустить бегства Корнилова, Деникина и остальных.
Втайне он рассчитывал разрядить обстановку, насмешив собеседников якобы случайной оговоркой насчет заднего прохода. Однако засмеялись они совсем по другому поводу. Подвойский сказал, усмехаясь:
– Не корите себя, товарищ, нам не дано знать будущего, ясновидцы – это глупый средневековый предрассудок. Между тем вы своевременно посоветовали нам отрядить часть войск на перехват корниловского отряда. К вашему сведению, нашим товарищам удалось установить, по какой дороге идет его банда, и генерала Корнилова ждет засада с бронепоездом.
– Прекрасно. – Рома криво улыбнулся, затем процитировал старую любимую книжку: – Я – жуткий молодец. Очень надеюсь, что революция не приведет к гражданской войне, что не будет братоубийства, разрухи, многомиллионных жертв, эпидемий.
– Эпидемий? – настороженно переспросил Сталин. – Каких эпидемий?
Хватив еще полстакана водки, Роман популярно разъяснил, откуда возьмутся эпидемии чумы, оспы, чахотки, тифа сыпного и брюшного, равно как остальные прелести, неизбежно сопровождающие войну и разрушение государственных механизмов. Понимающе покивав, Дзержинский согласился:
– Действительно, простая логика. Увы, товарищи, эта парочка – либо исключительно подготовленные провокаторы, либо просто умные люди. Я не могу представить, кто бы мог подослать к нам агентов-провокаторов, чтобы предотвратить гражданскую войну.
– Как я уже сказал, ясновидение противоречит материалистическому мировоззрению, – поддакнул Подвойский. – Никто не знает, какое будущее нас ждет.
Он был прав лишь частично. К примеру, еще вчера Рома точно знал, какое будущее ждет Россию. Сегодня, когда реальность изменилась, его знания перешли в состояние стремительной девальвации. Поток событий хлынет в другое русло, история будущего неотвратимо изменится. Он совершенно не представлял, какой станет обновленная история, мог лишь надеяться, что смог улучшить будущее, предотвратив гражданскую войну. Тем не менее, кое-какие соображения, основанные на знании разрушенной реальности, у него имелись. Поэтому следовало предупредить этих людей за недолгие часы, которые он проведет в их времени. Потом будет уже поздно.
Расплескав по стаканам содержимое бутылки, Рома провозгласил тост:
– Товарищи, предлагаю выпить за наше светлое будущее. Постараемся справиться с теми угрозами, которые можно предвидеть из сегодняшнего дня.
Взгляды вождей выражали скепсис и сомнение, но водку все выпили, как положено, залпом. Неизбежно должен был последовать вопрос о тех угрозах, которые предвидит излишне умный московский журналист, но первым высказался Левантов. Морщась, он проворчал:
– Водка-то кизлярская. Горло дерет, как рашпиль.
– Не лучшего качества, – признал Сталин. – А вы какую обычно пили?
В который уж раз на протяжении авантюрного похода сквозь бездну времени Роман похолодел от страха, предчувствуя близость провала. Как бы хорошо ни готовился он к выполнению миссии, но всех деталей жизни в прошлом узнать невозможно. Рома понятия не имел, какие сорта водки или коньяка существовали в этом времени. В отличие от него Левантов прекрасно разбирался в проблеме и, отмахнувшись, лениво сказал:
– Лучше всех настоящая «Московская особенная» по рецепту профессора Менделеева. Но кто ж его знает, какую дрянь нам разливали в кабаках и трактирах. Вот я однажды пил настоящую грузинскую чачу – это, я вам скажу, нечто потрясающее.
– Друзья-кавказцы тутовкой угощали, – осмелился вспомнить студенческие годы Роман.
Сталин ностальгически хмыкнул – не иначе подумав о родных краях. Однако Дзержинский бросил раздраженно:
– Угомонитесь, пьяницы. Мамаев, вы намекали, будто какие-то угрозы предвидите…
Дрянная водка развязала язык и звала на подвиги. Рома с огромным трудом удерживал слова в гортани, чтобы не сболтнуть лишнего. Говорить приходилось медленно и сбивчиво, словно он был мертвецки пьян.
– Так точно. Кое-какие предположения можно сделать. Даже если не случится большой гражданской войны, будут вспыхивать мелкие мятежи. Нельзя исключить наступления австро-венгерских и турецких войск. Сепаратисты поднимут голову, постараются подавить Советскую власть на периферии – в Бессарабии, на Украине, Кавказе, в Средней Азии.
– Антанта начнет интервенцию – к гадалке не ходи, – присоединился Левантов, демонстрировавший недюжинный пророческий дар. – Англичане на севере высадятся, японцы Владивосток захватят, и американцы в Сибирь могут забраться…
– Казаки будут бунтовать. – Роман попытался непослушными пальцами взять бутылку, где оставалось грамм триста «огненной воды».
– Казачество расколется, – пренебрежительно размахивая пустым стаканом, возразил Георгий. – Богатых казаков немного, а бедняки за большевиков встанут… Нет, дорогие товарищи, главная опасность – это националисты окраин. И, конечно, интервенты. А у нас флот совсем слабенький…
Осуждающе посмотрев на двух оракулов, едва вяжущих пресловутое лыко, Сталин укоризненно покачал головой и высказался: дескать, пьянство может оказаться пострашнее даже самых грозных интервенций. Затем отобрал у Романа бутылку и распорядился, чтобы принесли чай покрепче.
– Вы заговариваетесь, молодые люди, – осуждающе добавил Подвойский. – При чем тут флот?
Все верно, большевистские лидеры Советской России пока не понимают всю важность военного флота для великой державы. Потому и пустят на переплавку прекрасные линейные крейсера. Спохватятся, когда поздно будет – ни заводов не останется, ни кораблестроителей.
Сил для продолжения борьбы не оставалось. Чувствуя, что сделал даже больше, чем был способен, Роман тоскливо глотал обжигающий чай, закусывая рафинадом базальтовой твердости. «Если проскочим Дно без остановки, прыгну на ходу, – решил он. – Как там у Высоцкого – я б прыгнул в ночь из электрички…»
Между тем Георгий обжегся, хлебнув слишком горячего чая, и хрипло заявил:
– Будущее в наших руках, товарищи. Мы должны четко представить себе мир всеобщей справедливости и построить идеальное общество, в котором будут жить ваши… то есть наши потомки.
– И как же вы представляете себе этот мир идеального будущего? – осведомился Дзержинский с мрачной физиономией. – Уэллса мы читали, но не воодушевились.
И тут Левантова понесло, как того Остапа. Телеграфист-пулеметчик, якобы знакомый с юным Лаврентием Берия, принялся описывать будущее в таких подробностях, что Роман мгновенно протрезвел.
Георгий красочно описывал страну, застроенную прекрасными многоэтажными домами, в которых из крана течет горячая и холодная вода. Он говорил о заводах, на которых умные машины освободят рабочих от большей части физического труда, а людям-специалистам останется лишь управленческая и конструкторская деятельность. Подозрительно точно рассказал Гога про танковые армады будущей войны, про реактивные самолеты и ракетные снаряды, про бомбы, способные превратить в грибовидное облако целый город. Затем Роман услышал о соединенных во всемирную сеть электрических аппаратах, с помощью которых человек, не выходя из дома, сможет смотреть любые кинофильмы, видеть и слышать друзей с других континентов и даже управлять целым заводом автоматических станков…
Подобный бред едва не рассеял подозрения Романа, всерьез решившего, будто Левантов тоже явился в 1917 год из будущего. К его ужасу, подозрения были подтверждены буквально следующими словами Георгия, поведавшего, что 12 апреля 1961 года очень большая ракета поднимет в космос русского офицера летчика по имени Юрий Гагарин.
Притворившись пьяным, Рома попросил разрешения вернуться к подразделению. Надев полушубок, он первым делом нащупал пистолет в боковом кармане. Левантов тоже застегивал ремень с кобурой.
Махнув им на прощание, Сталин печально проговорил:
– Шестьдесят первый год? Не скоро… Мне будет восемьдесят два… Не доживу, наверное. В нашем роду мужчин-долгожителей не было.
«Не доживешь чуть больше восьми лет», – мысленно согласился Роман и сказал бодро:
– Ну почему же? Если вести здоровый образ жизни, меньше курить, регулярно делать физические упражнения – можно и больше прожить.
Сейчас его больше всего беспокоил Гога. Еще на звездолете Роман слышал обрывки разговоров, из которых сделал тревожный вывод. Кажется, ставшие его друзьями люди будущего предполагали существование неизвестных оппонентов, которые тоже пытались изменить историю. В предпоследний день Бартольд прямым текстом сказал Рагнаре и Лантаниуму: дескать, у нас есть конкуренты. И вот выясняется, что некий Георгий Левантов осведомлен о событиях будущего, то есть прибыл в ноябрь 1917 года из более поздних времен.
Дважды два всегда равно четырем, а скальпель Оккама отметает усложненные гипотезы. Таким образом, элементарная логика заставляет предполагать, что Гога и есть представитель конкурентов. Решение также казалось очевидным – пристрелить, пока не наделал бед. Хотя, с другой стороны, до сих пор от Левантова не было никакого вреда кроме пользы. Вдвоем они совершили МНВ, ведь в одиночку Роману не удалось бы отменить могилевскую катастрофу.
Сжимая в кармане рукоятку браунинга, Рома лихорадочно раздумывал, как ему поступить. Победила давняя привычка перекладывать ответственность на старших по званию, должности и прочим важным показателям. «Пусть Карло и Кориандра скажут, что с ним делать, – решил он. – Один хрен, на глазах у такой толпы стрелять нельзя. Свои же на штыки поднимут».
Когда они шли по вагону, занятому отрядом Красной гвардии, паровоз разразился гудками и стал сбавлять ход.
– Вроде тормозим, – обрадовался Георгий.
Красногвардеец, носивший тужурку железнодорожника, подтвердил:
– На станции Дно будем стоять не меньше часа. Бригада на паровозе из нашего депо, они еще в Могилеве плакались, что до Питера угля не хватит.
Повернувшись к Роману, мнимый пулеметчик умоляющим голосом прогундосил:
– Слышь, командир отделения, как бы мне на твердый грунт сойти? У взводного просить разрешения или твоей власти достаточно?
– Я почему-то думаю, что все свалят на берег без всяких разрешений. – Прочно войдя в роль бывалого морского волка, поросшего ракушками от макушки до портянок, Рома добавил: – Как только пришвартуемся, сразу и сойдем на причал… ну, сам понимаешь, на перрон.
– Пойдем на Дно. – Гога понимающе подмигнул.
Вернувшись на свою лежанку, Рома вытащил пистолет, оттянул затвор, засылая патрон в ствол, поставил браунинг на предохранитель и снова убрал в карман. Недоумевающей братве он объяснил: дескать, возле Ставки не смог быстро выстрелить, поэтому теперь его машинка будет всегда заряженная и готовая к бою.
– Умные люди две волыны таскают, – просветил его Иван Савельич. – Одну в кобуре на боку, другую в кармане. Если горячо станет, лучше палить с обеих рук.
Совет звучал вполне здраво, и Рома решил, что в следующий раз, если будет надобность, обязательно раздобудет наган в кобуре.
Эшелон между тем остановился на темной станции. Толпа вооруженных людей хлынула на перрон, Левантов сразу пропал из виду. Роман торопливо пересек пути, отбежал подальше, вышел к пустырю и спрятался в кустах. Вроде бы никто здесь его не видел.
Не обращая внимания на мороз, он расстегнул полушубок и бушлат, задрал форменку и тельняшку. Из внутреннего кармана тонкой фуфайки неведомой, но прекрасно гревшей тело материи он извлек плоскую – в локоть размером и карандаш толщиной – гибкую квадратную пластину мультифункционала. Волшебный аппарат легко развернулся, открыв клавиши, как на пишущей машинке. Засветился голографический куб – своего рода трехмерный экран. Роман быстро ввел пароль и выбрал в меню команду вызова звездолета.
И тут случилось страшное – «Мечтатель» не ответил. Чуть ли не матерясь в голос, Рома повторял и повторял отправку сигнала, но не получал ответа.
Прошло много времени – он потерял счет минутам, прежде чем на голографии появилось перекошенное помехами прекрасное в нечеловеческом совершенстве лицо Кориандры. Объемная картинка словно искажалась, отдельные фрагменты исчезли, замененные нагромождением разноцветных кубиков.
– Роман, это ты… – Звуки голоса рвались, прерываясь шипением, позвякиванием и гудением. – Произошло…
– Не слышу, – слишком громко сказал Роман. – Что происходит? Я выполнил миссию. Когда пришлете катер?
– …ближайшее время не можем… никли пробле… в далекое прошлое… пробую другие частоты… – Некоторое время были слышны лишь неразборчивые потрескивания, затем голос Кориандры произнес отчетливо: – У нас возникли проблемы. Продержись немного, мы скоро вернемся.
На этом оптимистичном заверении связь прервалась. В отчаянии Рома принялся переключаться на другие диапазоны частот, однако вместо звездолета ответил совсем другой абонент. Вытаращив глаза на голографию знакомой физиономии, Роман прошептал в полном обалдении:
– Ты? Откуда ты взялся?
После паузы объемное изображение, запинаясь, ответило:
– Представь себе, у меня возник такой же вопрос. Наверное, нам нужно поговорить… – Помолчав, голографический собеседник загадочно произнес: – Да уж, полный обломахтунг…
Они договорились встретиться на перроне возле вагона комендантской полуроты. Роман спрятал ненужный мультифункционал в карман фуфайки, заправился и, держа ладонь на рукоятке пистолета, зашагал к станции. Примерно на полпути он резко остановился, вспомнив первый вопрос Кориандры: «Роман, это ты?..» Очевидно, красавица из XXIV века подозревала, что подобные устройства связи могли быть не только у Романа Мамаева.
Злой и решительный, он продрался сквозь кусты и продолжил путь к железнодорожному узлу, на котором отрекся от престола государь Николай Александрович. Над ухом назойливо гудел крылышками какой-то жук, чудом не впавший в зимнюю спячку. Впереди сигналили гудками и светили прожекторами паровозы, по перронам и путям бродили бойцы разных подразделений, а матрос-комендант Приходько матерно требовал от командиров загонять личный состав обратно, вашу мать, по вагонам, потому как пора отправляться.
