Книга: Дом на берегу океана
Назад: Глава 27
Дальше: Глава 29

Глава 28

Как и следовало ожидать, первым из текущих проектов был завершен «Тритон» – его спуск на воду состоялся в самом конце мая четвертого года новой эры. Я, честно говоря, с нетерпением ждал этого момента, ибо походы на «Мечте» показали, что укорачивание мачты и уменьшение площади парусов явно вышло за пределы разумной осторожности. Даже при боковом ветре в семь баллов, то есть пятнадцать метров в секунду, катамаран под гротом и стакселем не то что не переворачивался, но даже толком и не кренился. Поэтому пауза в мореплавании была использована для изготовления заготовки под новую мачту и пошива нового комплекта парусов. Но испытывать такую оснастку мы решили сначала на «Тритоне», отчего мне и не терпелось побыстрее спихнуть его на воду, пока дуют довольно сильные ветры.
Третий корабль островного флота имел, как уже говорилось, стандартное водоизмещение в три тонны при длине семь с половиной метров. И на нем стояла семиметровая мачта с возможностью удлинения еще на три метра.
Парусное вооружение, хоть и оставалось бермудским, то есть состоящим из треугольных грота и стакселя, тоже изменилось по сравнению с «Авророй» и первым вариантом на «Мечте». Там грот крепился к мачте на кольцах, что позволяло легко рифить парус, то есть опускать его вниз на сколько надо и подвязывать тесемками. Но с точки зрения аэродинамики данная конструкция была совершенно ублюдочной, в чем я убедился, сделав несколько моделей.
Между мачтой и передней кромкой паруса образовывалось завихрение, сильно снижающее эффективность работы паруса, и это снижение было тем сильнее, чем круче к ветру шла модель. Уже при курсе галфвинд работали, считай, только две трети паруса, а при более острых углах картина ухудшалась просто лавинообразно.
Обнаружив такое явление, я сел чесать репу. По всему выходит, что щель между парусом и мачтой недопустима. Так, может, просто обернуть передний край паруса вокруг мачты, причем зашить его не сразу за ней, а немного отступив? Тогда сам собой получится профиль, в первом приближении напоминающий птичий.
Сказано – сделано, и вскоре пруд начала пересекать из конца в конец модель с гротом улучшенной аэродинамики. Причем она сразу поплыла куда быстрее, а когда я подобрал форму подшива передней кромки, и вовсе начала демонстрировать отличные результаты. Мало того что скорость модельки увеличилась почти на четверть, так она теперь могла плыть навстречу ветру под углом в сорок пять градусов!
Так вот, на «Тритоне» уже стоял именно такой грот. Правда, рифить его можно было только на полтора метра вниз, а дальше сминаемый карман не давал опускать парус. Так что пришлось изменить систему убирания паруса. На «Авроре» он просто полностью наматывался на гик, а на новом корабле этот самый гик, то есть горизонтальная рея, к которой крепилась нижняя кромка паруса, мог подниматься вертикально. Далее складка паруса оборачивалась вокруг мачты и гика, после чего подвязывалась. Как ни странно, такая схема уборки и постановки паруса оказалась даже удобнее предыдущей.
Испытания продемонстрировали, что за время пребывания на Хендерсоне я заметно вырос как кораблестроитель. Несмотря на высоченную мачту, «Тритон» не пытался переворачиваться даже при сильных порывах бокового ветра. Правда, он поднимал наветренный корпус так, что тот почти выходил из воды, но, во-первых, это было именно «почти». А во-вторых, катамаран кренился достаточно медленно, и рулевой успевал среагировать.
Скоростные данные «Тритона» тоже внушали уважение. Под парусами мне удалось разогнаться до двадцати двух километров в час, а с подключением мотора скорость возросла до тридцати. Небо и земля, если сравнивать с «Авророй» или тем более с первым моим блином по имени «Богатырь». То есть можно было спокойно удлинять мачту «Мечте», чем мы и занялись.
Теперь высота мачты на нашем океанском лайнере составляла двенадцать метров, а стакселей стало два. Один крепился на месте старого – просто он стал повыше. Но появился второй, а если смотреть спереди, то первый, для чего, кроме мачты, пришлось удлинить и бушприт. Не заморачиваясь поисками, как они теперь называются, я просто велел называть их большим и малым стакселями.
В результате модернизации площадь грота у «Мечты» составляла сорок восемь квадратных метров, большого стакселя – двадцать и малого – двенадцать. Чуть поменьше, чем у серийного парусного катамарана двадцать первого века примерно такого же класса, но уже не в разы, как это было раньше.
Испытания продемонстрировали, что «Мечта» буквально преобразилась. Раньше паруса могли использоваться только как помощь работающим дизелям, а теперь кораблик мог развивать вполне приличный ход и с заглушенными моторами. Причем, что интересно, он двигался под парусами даже при ветре в полтора-два балла! В старом варианте имело смысл поднимать паруса только при вдвое более сильном ветре.
В качестве заключительного аккорда испытаний было произведено плавание вокруг острова Хендерсон, во время которого дизеля вообще не включались. Дул свежий северо-западный ветер, и мы, стартовав от пляжа, сначала взяли курс строго на север. Хоть и не очень быстро, но катамаран плыл под углом почти в сорок пять градусов к встречному ветру! Развивая при этом порядка восьми километров в час, а скорость бокового сноса я оценил в полтора.
Потом «Мечта» сделала левый оверштаг и начала огибать остров против часовой стрелки. Скорость сразу возросла до двадцати километров, и минут через тридцать пять мы, довернув влево, обошли южную оконечность Хендерсона.
Там гремели взрывы, вспухали облака серого дыма, а из них периодически летели то камни, то ветки. Это дядя Миша так отдыхал от авиаконструкторских работ, тренируя своих революционеров в практическом метании ручных гранат.
Делал же эти гранаты я – а иначе зачем, спрашивается, было произведено десять кило бертолетовой соли? Мы смешали ее со стеарином и расфасовали по двухсотграммовым картонным цилиндрикам с заранее просунутой сквозь них пластиковой трубой диаметром двадцать пять миллиметров. Поперек трубы стояла подпружиненная охотничья спичка, упирающаяся головкой в терку от коробка с привязанным к ней шнурком, заканчивающимся кольцом в торце рукоятки. При дерганье за кольцо спичка воспламенялась и горела секунды три-четыре, пока огонь доходил до взрывчатки. Потом, естественно, следовал бабах.
В каноническом виде, то есть без рубашки, мои гранаты давали в основном вспышку, дым и грохот, а их убойное действие было весьма умеренным. Но если поверх картонного цилиндра надевалась рубашка из надпиленной мелкими квадратиками водопроводной трубы, получалось совсем другое дело.
Вот, кстати, опять рвануло. Причем, судя по разлетающимся с окрестных кустов листьям, граната была боевая, с рубашкой. Здорово они там развоевались, не пришлось бы по новой запускать производство хлората калия, подумал я, командуя очередной поворот.
Теперь «Мечта» шла вдоль восточного побережья Хендерсона, но не параллельно ему, а постепенно отклоняясь в открытый океан, иначе пришлось бы держать слишком круто к ветру. А так мы шли примерно шестидесятиградусным бейдевиндом, развивая скорость порядка тринадцати километров в час. Этот курс «Мечта» держала чуть больше часа, уйдя в океан километра на три от северного мыса, после чего сделала заключительный поворот и на всех парусах понеслась к пляжу. Испытания были закончены, и пока я не имел к кораблю никаких претензий. Теперь мне можно будет более основательно заняться самолетом, потому как перед дальним плаванием хотелось все-таки посмотреть, как он поднимется в воздух. А то, глядишь, и успеть слетать самому.
Действительно, когда к сборке самолета подключилась и моя пара рук, процесс пошел значительно быстрее, и в середине июля наша «Шаврушка» была по частям вытащена из ангаров и собрана на краю аэродрома. Пару часов мы с дядей Мишей проверяли ее на месте – и наконец пришли к выводу, что можно начинать пробежки.
Майор еще раз обошел амфибию, сказал себе: «Ну, с богом, Михаил Владимирович», – после чего залез в кабину и запустил движки – в отличие от прототипа, они были снабжены электростартерами. Дал им прогреться, потом прибавил оборотов.
Самолет резво тронулся с места и побежал по полосе со скоростью километров пятьдесят, слегка раскачиваясь и периодически отрывая от земли хвостовое колесико. Таким макаром дядя Миша докатился до середины полосы, где в будущем предполагалось начать строить еще одну, перпендикулярную первой, а пока там была просто площадка, достаточная для разворота нашей амфибии. Вскоре самолетик прикатился обратно, майор заглушил движки, и мы с ним отправились к его дому, где нас уже ждал накрытый обед. Ну, а после него небольшой отдых, еще одна проверка самолета – и можно пытаться взлетать.

 

На втором этапе испытаний дядя Миша сразу после прогрева двинул секторы газа до упора. Движки взревели, и «Шаврушка» рванула вперед. Я не очень преувеличиваю, именно так оно и выглядело. Точно замерить мощность движков, получившуюся после моей форсировки, у нас было нечем, но статическая тяга у одного мотора составила сто пятнадцать кило, а у второго – сто восемнадцать. Сама же амфибия весила полтонны, а с бензином и дядей Мишей в кабине – порядка шестисот килограммов. То есть тяговооруженность получилась очень неплохая.
Пробежав метров пятьдесят, самолетик поднял хвост. Еще семьдесят – и его колеса оторвались от полосы. На высоте метра четыре майор немного прибрал газы, это было слышно по изменившемуся звуку движков, и амфибия прекратила набор высоты. Так она и полетела, слегка покачивая крыльями и то опускаясь, то поднимаясь на метр-другой. Это дядя Миша пытался составить самые первые впечатления об управляемости нашего детища.
Пролетев примерно километр, машина снизилась и села неподалеку от конца полосы, где была сделана площадка для разворота. Самолетик повернулся боком ко мне и скрылся за кустами, но вскоре вновь появился, уже моторами в мою сторону.
С полутора километров было не слышно, как они работали, но зато хорошо видно подробности взлета. Сейчас дядя Миша не стал четко разделять его по операциям, как в предыдущий раз. Вот заднее колесико оторвалось от земли, но фюзеляж еще не успел принять горизонтального положения, как хвост пошел вниз и самолет начал набирать высоту. В этот раз майор поднялся метров на пятнадцать, покачал крыльями, потом сделал что-то вроде змейки, улетая в стороны метров на пятьдесят. Затем, когда я уже начинал беспокоиться, не пора ли садиться, «Шаврушка» опустила нос, над самой полосой выровнялась, плавно опустила хвост и села на три точки. Пробег закончился метрах в десяти передо мной, майор выключил движки и не очень ловко выбрался из кабины.
– Отличная вышла машинка, – поделился он впечатлениями, а потом добавил: – Так что зря я мандражил перед полетом. А то ведь думал: мало того что летать толком не научился в свое время, так и было это лет тридцать назад! Но, оказывается, ничего я не забыл, а «Шаврушка» просто замечательно ведет себя в воздухе.
– Так вы же говорили, что умеете летать!
– А разве нет? Четыре часа налета на Ан-2, пять взлетов, полторы посадки. Правда, для летчика-испытателя это маловато, но ничего – видишь же, обошлось.
– Полторы посадки – это как? – поинтересовался я.
– Да очень просто. Я с ходу заделал «козла», а дальше пилот успел перехватить управление и не дал кукурузнику скапотировать. Ох, и матерился он, когда мы шасси чинили! Пришлось пожертвовать человеку литр целебной вьетнамской водки, но зато следующая посадка получилась более или менее прилично. Так вот, скажу я тебе, нашим аэропланчиком управлять проще, чем Аном.
Потом мы попили чаю с вареньем, и дядя Миша слетал еще раз, теперь поднявшись метров на двести и сделав два нормальных круга над островом. Правда, посадка получилась не столь безукоризненной, как до того, и амфибия, коснувшись полосы, еще пару раз подпрыгнула примерно на метр, а только потом покатилась по земле.
Мы договорились, что еще неделю дядя Миша летает один, шлифует свои пилотажные навыки и только потом начинает учить меня. Причем я как в воду глядел – мне было предложено за это время сделать еще как минимум двадцать пять, а получится – так и пятьдесят гранат. Мол, предыдущая партия уже почти совсем кончилась.

 

Через пару недель у меня сложилось впечатление, что дядя Миша на себя наговаривал. Ведь если он действительно почти не умел летать, то вся его квалификация являлась плодом недельных тренировок, причем в одиночку. Я же летал с инструктором, то есть за ту же неделю вроде бы должен был достичь примерно тех результатов, какие демонстрировал майор при первых полетах со мной. Однако хрен – хоть сколько-нибудь прилично сесть у меня до сих пор не получалось. Один раз нам даже пришлось слегка подремонтировать шасси, несмотря на то что по сравнению с оригиналом этот узел был сделан существенно прочнее. А уж сесть так, чтобы закончить пробег у черты, нарисованной поперек взлетно-посадочной полосы неподалеку от ее начала, нечего было и думать. Я промахивался как минимум на пятьдесят метров, причем до самого конца не мог сообразить, с перелетом снижаюсь или недолетом. Но, с другой стороны, ничего особенно страшного в этом не было. Пробег «Шаврушки» составлял метров сто, если не пользоваться тормозами. Значит, двухсотметровой площадки хватит даже такому пилоту, как я.

 

Старт экспедиции был назначен на конец октября: с этого времени и до начала марта штормы на двадцатых широтах Южного полушария случаются довольно редко, да и ветры летом по идее должны быть более благоприятными. У нас почти все было готово, оставалось немного – установить радиомаяк на Питкэрне и приготовить мачту, чтобы по дороге снабдить таким же устройством атолл Оэно.
Два маяка мне понадобились потому, что я реально оценивал свои возможности как штурмана. Если повезет, то у меня получится определить широту и долготу по солнцу с точностью до нескольких градусов. Но в случае пасмурной погоды, а уж тем более шторма, не получится определить вообще ничего. А радиомаяк можно слушать когда угодно, хотя, конечно, в шторм точность измерений упадет.
Но по одному маяку можно определить только направление. Чтобы вычислить расстояние, нужен второй. И угол между ними, ясное дело.
Так вот, по отношению к нашему предполагаемому курсу острова Хендерсон и Питкэрн лежали практически на одной прямой, поэтому маяк имело смысл ставить только на одном из них. А вот линия, соединяющая Питкэрн и Оэно, была перпендикулярна курсу экспедиции, что создавало наилучшие условия для измерения наблюдаемого угла между маяками на них. От одного острова до другого было сто пятьдесят километров, то есть, даже пройдя две трети пути до Австралии, я все равно смогу определять расстояние до этих островов.
Питкэрн был выбран из-за того, что на нем имелась гора высотой почти четыреста метров.
На Оэно придется ставить вышку: этот атолл даже более плоский, чем Хендерсон.
Вот я и сплавал на Питкэрн, поставил на горе передатчик и загрузил «Мечту» десятиметровыми брусьями, специально подготовленными на тамошней лесопилке для вышки под маяк на Оэно. Фокус с быстрой переправкой пиломатериалов через двадцать первый век сейчас не проходил, потому как гараж в Москве, где стоял комплект открывающей аппаратуры, имел в длину шесть с половиной метров. Не подходил и тот, что недавно появился на даче, так что «Мечте» перед стартом в дальние страны пришлось маленько поработать лесовозом.

 

И вот наконец ранним утром двадцатого октября «Мечта» под музыку и фейерверк вышла в открытое море. Все свободные члены команды махали руками провожающим, и я в том числе. Но как-то механически, потому что с самого подъема мне не давала покоя неизвестно откуда появившаяся мысль.
Неужели я герой? Если да, то как это меня угораздило? А если нет, то почему спокоен как удав, отплывая на самодельной посудине черт знает куда? Ведь если она начнет тонуть, то явно не в штилевую погоду, и открывать переход будет весьма чревато его самопроизвольным закрытием. А уж в шторм рискнувшего воспользоваться переходом точно ждет судьба кремниевой заготовки, которую я не так давно шинковал на пятидесятимикронные пластинки.
Назад: Глава 27
Дальше: Глава 29