Глава 16
Стоило только открыться на Мясницкой улице новой конторе-представительству под вывеской "Русской оружейной компании", как в нее тут же зачастили разные господа. Кто в саму контору, расположенную на втором и третьем этажах, кто в большой салон-магазин с образцами товара, занявший весь первый — одним словом, швейцар без дела не стоял. Офицеры Московского гарнизона, юнкера, чиновники самого разного положения, купцы и их приказчики, начинающие и вполне себе опытные охотники, жандармы и полицейские чины, путешественники и просто зеваки… Кому только не открывал дверь ливрейный хозяин крылечка, кого только не видел! Но даже ему было удивительно распахивать тяжелую дубовую створку перед целой группой профессоров, важно и чинно проследовавших в прохладное нутро представительства. Нет, может и не все среди них были ученым людом, но уж за трех он мог поручится собственной бородой. Или головой, ибо первое солдат-отставник ценил немногим меньше, чем второе. Так что, доблестно исполнив свой служебный долг, он поправил фуражку, огладил нежно лелеемую растительность на подбородке и тихо удивился.
— Ну дела!..
Примерно так же подумал и фабрикант, увидев у себя в кабинете самого Менделеева, по случаю "выхода в люди" подравнявшего свои космы до вполне приличного вида. И директора Императорского московского технического училища, зашедшего чуть ли не под ручку со своим коллегой, возглавлявшим московскую же сельскохозяйственную академию. Затем было несколько деканов Питерского университета, а последним явился князь Гагарин, в самом скором будущем — главный его "надсмотрщик" и госприемка. В одном, так сказать, лице.
— Добрый день, господа, очень рад вас видеть. Возможно, вина? Или чего-нибудь прохладительного?
Господа промочить горло не захотели, дружно осев на стульях и небольшом диванчике, и уступив место напротив хозяйского стола патриарху мировой химической науки. Со всеми князь был знаком, со своим тезкой по титулу даже немного приятельствовал, с остальными поддерживал просто хорошие отношения, а Дмитрий свет Иванович и вовсе был на особом счету (как и половина его учеников) — видимо, именно поэтому он и не стали разводить долгих церемоний:
— Александр Яковлевич. Помня, как вы не любите долгих вступлений, буду говорить кратко и по существу. Империи крайне необходим Политехнический институт!
— ?!?
Немногим удавалось вот так сходу удивить и ошеломить оружейного магната, но Менделеев сделал это с легкостью неимоверной.
— Вспомните — вы и сами не раз говорили мне, сколь остро не хватает на ваших заводах толковых инженеров и мастеров, и сокрушались, насколько мало ассигнуется на развитие научной мысли. Сожалели, что многие талантливые простолюдины не могут получить должной огранки своим умственным дарованиям, из-за чинимых им законодательных препон.
— Кхм. Да, что-то такое припоминается.
— Вот! Здесь собрались почти все, кому вы оказываете поддержку. Химия, машиностроение, электротехника, сельскохозяйственное дело, физико-математические науки, история… Насколько лучше бы стало, если бы мы все, как единомышленники, смогли работать вместе, в учебном заведении нового вида!
К удовольствию и облегчению всех присутствующих, молодой аристократ моментально понял, что же именно от него хотят. Да и трудно было притворяться недогадливым, если добрая половина присутствующих уже вела с ним подобные разговоры. Вот только до сегодняшнего дня они не были настолько конкретными. Нет, князь Гагарин и Дмитрий Иванович на намеки не скупились, но чтобы вот так резко!..
— Постойте, господа. Правильно ли я понимаю — вы предлагаете мне профинансировать устройство нового института?
Получив дружное согласие, Александр только и смог, что констатировать:
"Твою же маму! Два раза".
К счастью, он сделал это про себя. Научная инициатива была настолько неожиданной, что мысли просто разбегались — нет, конечно же он собирался организовать что-то этакое, но чуток попозже. Лет на пять-десять, как минимум. И уж точно не раньше, чем закончит развертывать сеть начальных и профессиональных училищ — карман у него не резиновый, и денег он не печатает. Хотя и начинает уже подумывать об этом, м-да.
— Неожиданное предложение, более чем неожиданное. Господа, скажу вам откровенно — я всей душой за. Но увы, в данный момент несколько стеснен в средствах. Возможно, через год-полтора?
Гости были готовы и к такому повороту разговора. И вообще, складывалось настойчивое впечатление, что они заранее обговорили и распределили роли — и может быть, даже пару раз хорошенько все прорепетировали. Потому что стоило прозвучать мягкому отказу, как в бой кинулся второй из присутствующих в кабинете князей:
— Александр Яковлевич, все мы знаем о том большом и чрезвычайно важном деле, которое вам предстоит. Но ведь поначалу больших ассигнований и не потребуется! Пока определимся с местом и выправим все необходимые документы, уже не меньше полугода пройдет. Конкурс среди архитекторов, всякие там сметно-проектные дела — опять полгода долой, а то и больше. И это если никаких проволочек и препон не будет!..
Все опять-таки дружно покивали.
— М-да. Хорошо. Вы можете мне сказать хотя бы примерно — какая сумма потребуется?
В беседе, по мнению присутствующих, наступил переломный момент.
— По самым скромным подсчетам — три миллиона рублей.
Если кто-то и ждал удивленных возгласов от молодого, но уже вполне известного мецената, то он их так и не дождался.
— Это если строить в Санкт-Петербурге?
Гагарин только кивнул, пытливо вглядываясь в лицо фабриканта, и добавил на чашу весов свое личное мнение:
— Александр Яковлевич, если в империи кто и может устроить подобное, так только вы.
"Ага, отстегнуть три миллиона рублей — это сразу ко мне, да. Блин, ну вот как они угадали, что у меня появилось немного свободных денег?".
В кабинете воцарилось молчание. Хозяин даже не скрывал, что лихорадочно просчитывает различные варианты, а гости терпеливо ждали любого ответа — искренне надеясь, что им все же будет желанное "да!".
— К сожалению, господа, я не настолько богат… Чтобы строить нечто подобное в столице. Увы.
Профессура запереглядывалась, даже не скрывая своего разочарования.
— Но!
Все опять замерли.
— На небольшое строительство на одной из окраин Москвы меня бы вполне хватило.
Менделеев тут же деловито уточнил:
— И насколько небольшое?
— Сам институт, общежития для студентов, жилье для профессоров, корпуса для лабораторий и практических занятий, библиотеку, дом культуры с кинотеатром и гимнастической залой, несколько столовых, поле для игр на свежем воздухе, парк для прогулок и отдыха… Тысячи на три-четыре студентов, не больше.
Теперь уже Агренев отыгрался за свой недавний ступор — маститые ученые мужи с явным скрипом соображали, что это такое они только что услышали.
— Но?..
— Разумеется, со временем можно будет открыть несколько отделений и в других городах. Но не сразу, господа, не сразу. А пока — с вашего позволения, я бы хотел уточнить несколько мелких моментов.
Андрей Григорьевич Гагарин, даже не оглядываясь на остальных, озвучил общее мнение:
— Мы в вашем полном распоряжении, Александр Яковлевич!
— Благодарю. Как наверно знают все присутствующие здесь, я уже открыл дюжину реальных училищ для детей мастеровых и крестьян. Со временем и божьей помощью, я доведу их количество как минимум до трех дюжин. Скажите, Иван Васильевич — смогут ли наиболее талантливые выпускники продолжать свое образование в вашем заведении?
Директор Московского технического училища тут же утвердительно кивнул:
— Я никогда не делил своих абитуриентов по их происхождению.
— Прекрасно! Я думаю, с таким подходом не лишним будет подумать и над некоторым расширением ИМТУ.
Иван Васильевич Аристов фигурой и лицом показал — уж против такого он точно возражать не будет.
— Скажите, а может получиться так, что какой-нибудь одаренный молодой человек, окончив сначала реальное училище, а затем и ваше, поступит в будущий Политех на второй-третий курс без дополнительных экзаменов? Разумеется, по профильной специальности?
Профессора опять принялись обмениваться взглядами.
— Ну и последнее. Не так давно государыня одобрила устройство еще одного небольшого училища особого рода. Более того, она собирается лично попечительствовать этому моему начинанию.
В кабинете, уже в который раз установилась полнейшая тишина.
— Выпускать училище будет аптекарских помощников, фармацевтов и провизоров. Особенность данного учебного заведения еще и в том, что основной состав учеников будут составлять девушки. И мне бы очень хотелось, чтобы университетский фармацевтический курс, как впрочем, и все остальные предметы, им преподавали люди с высочайшим уровнем знаний и культуры. Такие, как вы, господа.
"И только попробуйте не понять мой намек! Не будет преподавательского состава для училища — не будет и финансирования Политеха".
— Я надеюсь на вас, господа — и на этом у меня все. Конечно, впоследствии возникнет еще несколько вопросов. Тоже мелких. Но основные на данный момент вы услышали.
Представители научной элиты послушно впали в рассеянную задумчивость, и только князь Гагарин не утратил живости характера, успев всего за десять минут обговорить и прояснить целую кучу финансовых и организационных моментов. Что значит опытный человек! Кстати, и не только прояснил, но и сам дал несколько клятвенных заверений. Вроде срочного открытия фонда с каким-нибудь броским названием, все предназначение которого будет в приеме пожертвований сестрорецкого мецената (а может, и еще кто из толстосумов набежит). Или еще более срочной организации (причем исключительно на добровольных началах) комитета по практическому "рождению" Московского Политехнического Института. Кстати, насчет первого и второго оружейный магнат тоже обещал помочь — в особенности людьми, способными взять на себя всю скучную рутину ведения бухгалтерии и поиска подрядчиков. Ведь не дело же, когда маститый профессор вынужден опускаться до грубой прозы жизни, его задача — нести свет знаний!.. Ну или хотя бы следить, чтобы студенты грызли гранит науки достаточно равномерно и с должным усердием.
— Александр Яковлевич, еще раз — примите нашу самую искреннюю благодарность!
Князь обвел всех глазами и едва заметно кивнул, одновременно вставая — таких гостей не грех было и до крылечка проводить. Проводил. Вернулся. Сел обратно за стол и уперся лбом в скрещенные руки:
— Вот это я попал…
Впрочем, когда спустя всего два часа в этот же самый кабинет, без какого-либо предварительного стука самым наглым образом просочился еще один господин (на сей раз по фамилии Долгин), от столь позорной слабости не осталось и малейшего следа. Вместо нее демонстрировалась спокойная деловитость, выражавшаяся в размеренно-обстоятельной сортировке накопившейся за два прошедших дня корреспонденции. Поприветствовав друга-командира непонятной для посторонних ушей фразой:
— Пока ничего.
Григорий пристроился на кресле для посетителей и с облегченным вздохом расстегнул верхнюю пуговицу на сорочке. Жара на улице была просто страшенная! Охладившись фруктовой водой из маленького графинчика, он совсем было хотел предложить свою помощь в борьбе с ровными стопками писем — как в дверь коротко постучали. А затем и вовсе ее открыли, правда, все-таки дождавшись команды от хозяина кабинета. Переступивший порог экспедитор коротко мазнул взглядом по комнате, убеждаясь, что присутствуют только те, кому и положено, затем в три шага подошел и поставил на стол пузатый саквояж. Отстегнул браслет с малозаметной (потому что в кожаном чехле) цепочкой, на мгновение вытянулся в стойке, щелкнул каблуками, и четко развернувшись через левое плечо, вышел. Князь, прямо на глазах потерявший весь интерес к выложенной на столе корреспонденции, все же отрываться от ее сортировки не стал — что бы там не привез курьер из Сестрорецка, еще полчаса оно точно подождет.
— Присоединяйся.
Гриша себя два раза просить не заставил — тут же подсел еще ближе, и закопался в ближайший бумажный "холмик".
— Не то, ерунда, опять ерунда… Слушай, командир, а чего это к нам насчет благотворительности зачастили? Уже седьмое письмо выкидываю!..
— Ты седьмое, а у меня счет на вторую дюжину пошел. О, а это тебе. И вот эту стопочку прихвати — как раз по твоей части.
С искренним недоумением приняв в руки обычный почтовый конверт, главный инспектор потянулся за костяным ножичком в форме птичьего пера.
Хрртресь!
— Так, что у нас здесь? Молодая скромная вдова, временно находящаяся в стесненных обстоятельствах. Так? Узнав о том, что вас интересуют раритеты, сочла возможным… Приглашаю лично посетить и оценить достоинства моего собрания. Кхм!..
Небрежным жестом Долгин убрал письмо в сюртук и открыл следующее.
— С каких это пор стал интересоваться раритетами, коллекционер ты наш?
— Ну не век же мне эту похабщину собирать?
Возмущенный недоверием друга, Григорий слегка картинным движением руки откинул от себя фотокарточку очередной соискательницы почетного звания "содержанка его сиятельства князя Агренева".
— Что, очередной альбом под завязку набил? Какой там у тебя уже, девятый?
Высокоморальный коллекционер фотокарточек в стиле ню, без особого энтузиазма и гордости признался:
— Десятый. Думаю вот — может уже закруглиться на этом?
Трресь!
— Решишь выкидывать свое собрание — лучше сожги, не то в окрестностях беспорядки приключатся. Среди мужского, хе-хе, населения.
Покончив, наконец, с засильем корреспонденции на столе, Александр с некоторым усилием подтянул ближе саквояж, почти не глядя крутанул колесики первого замка, а потом воткнул пластину ключа в неприметную прорезь.
Клац!
Ближайший родственник бронечемоданчика (ну или он же, но только сильно разжиревший) широко раскрылся, позволяя извлечь из своего нутра три толстых пакета. И тоненькую пачку писем — куда же без них. В дверь опять постучали, и пока Долгин принимал тихий доклад одного экспедитора, а затем и другого, его непосредственное (а заодно и единственное) начальство успело ознакомиться с большей частью документов из Сестрорецка.
— Ну?
— Пока ничего.
Смотря, как друг недовольно нахмурился, Григорий сам тихо вздохнул. Ситуация и впрямь попахивала чем-то нехорошим: груз, который перевозил пропавший курьер, был достаточно специфическим, хотя и насквозь законным. Лабораторные журналы, заявки на оборудование и материалы, кое-какие документы — одним словом, обычный месячный отчет обычной научной лаборатории. Одной из трех, между прочим. Да и черт с ним, с этим грузом!!! Сам курьер был гораздо ценнее. А еще он знал много такого, что очень даже нежелательно было разглашать. Во избежание, так сказать, некоторых неприятных моментов.
Глядя, как хозяин кабинета перешел к "сладкому", то есть содержимому первого пакета, Гриша еще раз вздохнул и попытался в очередной раз найти хоть какую-нибудь зацепку. Первое: экспедитор в Москву из Кыштыма приехал. Это сто процентов, его и кондуктор на фотокарточке опознал, и извозчик. Семья курьера ни о чем не знает (даже о его пропаже), и к ней никто не приходил — это два. Курьер доехал от вокзала до трактира, пообедал, расплатился и ушел. За пять часов до отправления своего поезда. Это, соответственно, четыре. По выходу из трактира его следы теряются, и в контрольное время он мимо наблюдателя не прошел. Пять. В голову почему-то ничего не приходило. Хотя нет, одна мыслишка все ж таки мелькнула:
— Командир. Скажи — а кроме нас, кто-нибудь этой плесенью занимается?
— Кому плесень, а кому и лекарство.
Князь сделал паузу, скомкал конверт вместе с его содержимым и пополнил содержимое и без того переполненной мусорной корзины.
— Когда-нибудь будет. Нет, Гриша, так как мы — не занимается. Была пара статеек на эту темы, но особого интереса они не вызвали.
— Точно? А то вдруг кто-то решил поживиться за наш счет?
В золотых глазах мелькнул отчетливый огонек интереса.
— Лучшая защита, это полное неведение окружающих. Пока никто во всем мире даже не догадывается, что это вообще такое — пенициллин и стрептоцид, интереса к ним нет и быть не может. К сожалению, наши лаборанты тоже не знают ничего конкретного. И увы, я им в этом деле не советчик. Вообще! Пара мелочей, чтобы чуть-чуть сократить путь, да щедрое финансирование — вот и все, что я могу. Так что сейчас они действуют проверенным, но очень долгим методом тыка, методично перебирая все культуры грибка, которые они, ну или я для них смогли раздобыть. То есть, в данный момент еще даже и красть толком нечего — кроме общей идеи.
— Твоей идеи!
Александр нахмурился и отложил в сторону второй пакет:
— Поясни?
— Все знают, ты не ошибаешься. Почему бы не украсть твою идею, и не довести ее до ума самому?
— Если бы я не ошибался!.. Увы.
Пакет вновь оказался в руках.
— Уже год идет работа по выявлению нужных культур — той самой плесени, про которую ты так пренебрежительно отзываешься. Кстати, кое какие результаты уже есть, но очень уж зыбкие и недостоверные. Так что пока найдут именно то, что надо, пока научатся получать устойчивый результат… Если хотя бы в пять-семь лет уложатся, уже будет просто замечательно. Какой смысл воровать такую идею?
— Сколько?!? А когда лекарство будет?
— Если б я знал, Гриша.
— Командир, но все же?..
— Еще плюс десять-пятнадцать лет, до получения продукта в товарных количествах. При исключительно благоприятных обстоятельствах.
Григорий совершенно некультурным образом присвистнул, являя тем самым свои оренбургские казачьи корни.
— Ничего себе! Дожить бы до этого светлого мига, а, командир?
— Мы не доживем, так дети наши воспользуются трудами своих отцов. Ведь женишься же ты когда-нибудь?
Перехватив ехидную усмешку друга, Александр ответил точно такой же:
— Да, и меня не минует чаша сия. Гм, когда-нибудь.
Вощеная упаковка жалобно затрещала под напором сильных пальцев, раскрываясь. Некоторое время мужчины молчали: один перебирал самые невероятные и фантастические идеи на тему того, куда же все-таки мог запропаститься курьер, а второй методично знакомился с отчетами по сестрорецкому производству. Перед тем как взять в руки третий, самый тонкий пакет, князь мимоходом заметил, продолжая прервавшийся разговор:
— Вдобавок, перехвати Глеба наши возможные конкуренты, то рано или поздно он бы "пошел на сотрудничество", и привел их в условленное место. За, хм, "остальными ценными бумагами". Разве не ты сам вдалбливал в головы ребят порядок действий при разных происшествиях?
Повертел в руках пакет и заинтересованно примерился к его уголку лопаточкой-пером — что-то там ему написал профессор Пильчиков?
Хрртресь!
На стол выскользнули три больших листа из непонятного матового-черного материала, вроде фотопластинок. Помяв плотную бумагу пакета, Александр еще немного потряс упаковкой, и подхватил вылетевший из глубин конверт. Незапечатанный, что весьма положительно сказалось на его целостности и сохранности.
— Хм!
Таким удивленным своего друга Григорий не видел уже давно. Было даже забавно наблюдать, как он, быстро прочитав послание, подхватил три вроде как засвеченных фотопластинки, недоверчиво поглядел на них (вернее, сквозь них), слегка встряхнул и что-то буркнул себе под нос. А затем крутнулся на своем кресле и рванул тяжелую бархатную шторку, разделявшую прохладу кабинета и уличную августовскую жару. Подставил фотопластинки под слепяще-белые лучи солнца…
— М-да, похоже, что господин Рентген пролетает. И как теперь это будут называть?
— В смысле, командир? Кто летает?
— Иди сюда. Смотри.
— Ох, м-мать твою!!!
Первый же лист, поставленный на пути перед окном, оказал на отставного унтера пограничной стражи просто таки незабываемое впечатление — такое, что слегка вздрогнув, Григорий одним махом наложил на себя крестное знамение. Для пущей надежности, сразу три раза подряд. Да и то сказать, мало бы кто остался равнодушным, увидев так близко к себе фотографию почти прозрачного черепа на угольно-черном фоне. Вдобавок, у него была приоткрыта челюсть — так, будто черепок примерялся, как бы ему сподручней вырваться с тонкой пластинки и жадно цапнуть живое лицо своими крупными зубами. А вот князь этой страховидиной явно любовался — поворачивал так и этак, подносил поближе к глазам, выискивая какие-то мелкие детали. И вторым листом любовался, и третьим — будто бы рука и нога скелета были чем-то вроде картины известного мастера. Затем довольно хмыкнул и опять что-то пробормотал себе под нос. Впрочем, хотя и тихо, но все же вполне различимо:
— Замечательно, просто замечательно. И ведь это просто побочный результат!..
— И чего замечательного в том, чтобы скелеты фотографировать, да еще так странно?
— С чего ты взял, что это скелет? Николай Дмитриевич жив, и, слава богу, помирать пока не собирается. М-да. Если не будет увлекаться таким вот фотоделом.
Хозяин кабинета быстро подошел к столу и набросал несколько строк в своем ежедневнике.
— Так это ЕГО кости, что ли?
— Его, Гриша, его. Пильчиков, как он пишет, проводил серию опытов с катушкой Румкорфа и трубкой Крукса, и подметил один интересный эффект. Материальное выражение которого, ты только что и имел счастье…
Долгина непроизвольно передернуло, и Александр едва удержался от смешка.
— Наблюдать. Как думаешь, Николай Дмитриевич полезную вещь изобрел?
Отставной унтер-офицер задумался так глубоко, что не заметил, как в его руках опять оказалась короткая фотосессия из Кыштыма. Повертел ее, покрутил, примерил свою лапищу к полупрозрачной профессорской кисти…
— Было дело, на заставе один объездчик руку сломал — так пока разобрались что там к чему, он неделю ходил и зубами поскрипывал.
— Как же, помню. Только не перелом у него был, а трещина. Хотя тоже мало приятного.
— Эт точно.
— Ладно уж, скажу. С помощью… Хм, лучей Пильчикова, можно будет находить застрявшие в мякоти осколки и пули, и на чахотку проверять. А на производстве — искать дефекты в металлических отливках или деталях. Так как, насчет полезности?
Господин главный инспектор еще раз глянул на улыбающуюся черепушку и согласился:
— Вещь.
Резкий стук поставил окончательную точку в разговоре — он, а еще появившийся на пороге довольный экспедитор.
— Александр Яковлевич, есть следочек!
***
Несмотря на то, что Хитров рынок пользовался у московских обывателей вполне заслуженной славой места, где обитают исключительно воры и мошенники всех мастей, изредка разбавляемые отдельными душегубами, и общепринятым правилом было держаться от всей этой публики подальше… Были все-таки в первопрестольной отдельные личности, игнорирующие подобные предубеждения, и спокойно ходившие не то что по краешку криминального района, но и бестрепетно забиравшиеся в самые его мрачные глубины. Одни по долгу службы, другие по убеждениям — и что самое удивительное, ни первых, ни вторых никто не трогал. Собственно говоря, двое городовых, относительно недавно поставленных блюсти порядок и законность на всей территории Хитровки, сами могли обидеть кого угодно — саженный рост, широкие плечи и пудовые кулаки к этому весьма располагали. А вот господин Кувшинников столь выдающимися статями не обладал — и все равно, безбоязненно навещал городскую клоаку. Потому что являлся одним из немногих медиков, оказывающих лечебную помощь обитателям рыночных трущоб, за что и был ими по-настоящему любим. И случись с ним что, его обидчика искала бы (и непременно нашла) вся Хитровка, от мала и до велика. Босяцкое уважение, оно тоже кой-чего стоит!
Так что когда к нему на квартиру прибежал мальчишка-посыльный, Дмитрий Павлович с легким сожалением отложил в сторонку "Этюд в багровых тонах" гениального Артура Конан Дойля, перечитываемый уже в четвертый раз, и спокойно подхватил свой "дежурный" саквояж. Спустился с третьего этажа полицейской части (ибо жил двумя этажами выше официального места работы), после чего неспешным шагом и всего за семь минут добрался до одной из достопримечательностей Хитрова рынка — трактира с высоким и поэтическим названием "Сибирь". Сие почтенное (особенно для опытных карманников и крупных скупщиков краденого) заведение издавна служило многим "деловым" людям своеобразной трудовой биржей. Здесь они всегда могли отдохнуть душой и телом, узнать последние новости и слухи, договориться о совместной "работе" с более удачливыми коллегами, взять хорошую наводку на богатый дом или квартирку, попросить небольшое вспомоществование после возвращения из тюрьмы…
— Ну-с, Федот Иванович, что у вас случилось, на сей раз?
Дюжий городовой по фамилии Рудников в один затяг докурил папироску, щелчком пальцев отправил опустевшую гильзу прочь, и (не забыв предварительно поздороваться) довольно-таки равнодушно ответил:
— Да как обычно у нас, Дмитрий Палыч. Поножовщина.
Зайдя вслед за полицейским чином в "Сибирь", по случаю произошедшего в ее стенах практически безлюдную (сам трактирщик да несколько его служек приглядывали за порядком — а за ними самими наблюдал второй городовой), Кувшинников привычно скинул сюртук, скатал его подкладкой наружу и аккуратно уложил на верный саквояжик.
— Что ж, приступим к осмотру.
— Доброго утречка вам, Дмитрий Павлович!
Подтянувшийся поближе городовой Лохматкин почтительно поздоровался, и небрежно махнул своей ручищей куда-то вглубь полутемного помещения.
— Чернявый и два его дружка вон там — зарезали их, как курчат. Еще один в закутке лежит, рядом с задним выходом. Похоже, убежать хотел, да вот не повезло бедолаге. Остальных помяли немного, но шкурка целая, жить будут.
Миновав полдюжины потерпевших (заодно являвшихся вроде как ценными свидетелями), стоически дожидавшихся того светлого момента, когда их осмотрят, и быть может даже подлечат, представители власти и медицины добрались наконец до места происшествия. Где тут же и разделились: почитатель Шерлока Холмса и доктора Уотсона вооружился большой лупой и принялся за осмотр, а коллега инспектора Лестрейда равнодушно подпер собою стенку и приготовился немного подождать. Равнодушно — потому что трупов он уже насмотрелся во всех видах, и давно уже ничему не удивлялся. А насчет подождать, все было еще проще: медик полицейской части никогда не относился к своим обязанностям спустя рукава, очень ответственно относясь к любой, даже самой незначительной бумажке за своей подписью. За что, собственно, его и уважали, ибо лечил он так же обстоятельно и хорошо, как и оформлял заключения о смерти.
— Ну?
Несмотря на свои богатырские стати, Рудников (как впрочем, и Лохматкин) умел при нужде ходить практически бесшумно. И вообще быть неприметным — очень даже ценное умение в насквозь криминальном районе.
— Не видишь, что ли?
— Что-то долго сегодня.
Полностью игнорируя тихий разговор, молодой медик проследовал мимо городовых в сторону неудачливого "бегунка", озадаченно при этом хмурясь. А минут через пять вернулся обратно, и хмурился не в пример больше.
— Странная какая-то история получается, Федот Иванович. А вообще, как все это дело произошло?
Доблестный страж порядка пожал плечами, и решив не утруждать попусту свой язык, подозвал чужой. Причем выбрав именно тот, что был вполне хорошо подвешен, и даже самую малость образован.
— Давай, чернильная душа, излагай. Да чтобы как на исповеди мне!
Недоучившийся (причем сильно) писарь, нашедший себя в скупке и перепродаже уворованного шмотья, мялся, жался, опасливо поглядывая на здоровенные кулаки дюжего полицейского, но изливать душу не спешил.
— Ну?! Чего молчишь?
Понятливо покосившись на оттопыренные уши остальных кандидатов в рассказчики, Рудников проявил уважение к особенностям местного этикета, легонько махнув рукой.
Бумс!
Упав от добродушной оплеухи на пол, старательно загаживаемый целыми поколениями аборигенов Хитровки, мужчинка тут же шмыгнул носом и тихонечко прогундосил:
— Сразу бы так и спрашивал, а то канителисся…
— Ну!
— Поначалу их пятеро было. Морды тряпками замотаны, как зашли — двое у двери осталися, остальные головами повертели, да сразу к Захарке за стол подсели. Полялякали там с ним о чем-то чутка, а потом раз — взяли да и замесили Чернявого. А? Да, и дружков тоже. Ну, обчество стало интересоваться…
Свидетель осторожно прикоснулся к боку, явно проверяя целостность ребер. Остальные хитровцы невольно повторили этот жест, осторожно оглаживая пострадавшие места.
— Так они втроем всех на пол сложили, ироды, да ловко так! Немного попинали, показали пистоль, да сказали — кто будет бузить, того сразу наглухо уработают. Серьезные люди, по всем повадкам видно. Потом за Захарку принялись — дружков-то его почти сразу кончили, а у него все чего-то допытывались.
Увидев заинтересованный взгляд сразу двух городовых, мужчина торопливо открестился:
— Не слышал! Вот те крест святой, Федот Иванович, далеко я лежал. Да и тихо они расспросы свои вели, только и видно было, как Захар им в ответ губами шлепает.
На что тот недоверчиво хмыкнул, но настаивать не стал:
— Дальше говори, болезный.
— Потом с заднего ходу еще двое пожаловали. Они все пошептались чуток между собой, да и ухандорили с трактира.
— И что, никто за ними не метнулся?
— Тама один дядечка напоследок сказал — мол, если увидит кого любопытного, то они вернутся. И весь трактир, значиться, того, на ножи поставят. Хорошо так сказал, душевно.
— Все?
— Ага. Мне бы это, микстурку там какую, а? Так в душу приложились, проклятущие, что едва кишками не подавилси.
Благодарные слушатели оказались еще и сострадательными. Пусть не все — но даже одного доктора хватило, чтобы проявить жалость, в виде квалифицированной медицинской помощи. В основном словами утешения и поддержки, но кое-кому и в самом деле достались пакетики с порошками и целебные капли — тем, кто едва-едва держался на ногах. После чего посетители одного трактира тут же захромали-заковыляли (по большей части) в другой, являвшийся опять-таки очередной достопримечательностью Хитрова рынка. Правда, в "Каторге" публика отиралась не в пример серьезнее (что, собственно, и следовало из названия) — беглые арестанты и ссыльные, дезертиры и закоренелые душегубы… Но не идти же им было в "Пересылку", где отиралась нищета-рванина, всякие бездомники да мелкие барышники? Эта публика уж точно ничего никому не нальет — а выпить хотелось просто неимоверно!..
— Н-да, а ведь странная картинка вырисовывается.
Лохматкин, не понаслышке знакомый с повседневной жизнью Хитровки, равнодушно пожал плечами — на его работе и дня не проходило, чтобы кто-то кого-то не отбуцкал до полусмерти. А то и вовсе — до нее самой, полной и окончательной. Пробитые головы, ломаные руки-ноги, упившиеся и захлебнувшиеся собственной рвотой, истаявшие от болезни или от голода, с дырками от ножей и других острых железяк… Он уже ничему не удивлялся — такая уж скотинка человек, ко всему привыкает. А вот Рудников интерес проявил, ибо любил держать нос по ветру:
— А что не так, Дмитрий Павлович?
— Да все не так, Федот Иванович. Вот смотри.
Полицейский медик поманил городового за собой, подведя к лежащему ничком телу. Если бы не небольшое пятно крови рядом с поясницей, вообще могло бы показаться, что человек всего лишь придремал.
— Ну что, чисто сработали.
— Верно. Одним ударом, и сразу наповал. Теперь пошли к столу. Видишь?.. Обоих закололи почти одинаково, и тоже с одного удара. А вот Захару так не повезло, его явно истязали, расшатывая нож в ране. И делал это человек, очень хорошо разбирающийся в анатомии — ни одного крупного или среднего сосуда не задето. Потом в пытках поставили точку — и опять-таки одним ударом! Значит, или недоучившийся студент-медик, или бывший хирург. Так как явно наблюдается некоторое планирование действий, и его определенно слушались остальные, он с большой долей вероятности мог быть как военным медиком, так и…
Только начав построение дедуктивной цепочки, он сразу же был вынужден отвлечься на городового — тот просто-таки излучал скепсис.
— Что-то не так?
— Кхм. Дмитрий Палыч, сами ведь знаете, среди местной публики кого только нету. Случается, и графья с баронами попадаются, и чиновники, но вот врачей доселе что-то не замечено.
Рудников кивнул на бывшего Чернявого, встретившего свою кончину в очень нелегких обстоятельствах
— А вот, к примеру, цыган какой такое мог утворить очень даже запросто. Бывают среди них умельцы, с ножичком-то. И кулаки почесать тоже. Тут ведь людишки смирные по большей части — руки берегут и на рожон почем зря не лезут, иначе как же им потом отбитыми пальцами-то по карманам шустрить? Нет, в "Каторге", мож, такое бы и не вышло, на пол всех уложить, там народец шубутной, на драку легкий — а тут чуток наваляли по сусалам, все сами и попадали.
— И что же простой карманник не поделил с таким вот цыганом? Лошадь, хе-хе, свел?
— Ну, мало ли, в жизни всякое бывает. Может, брат его чего не поделил.
— А кто у нас брат?
— "Кот " он, обычно в Грачевке обретается, но и сюда иногда заглядывает.
Высокоинтеллектуальный разговор прервал трактирщик, настойчиво поинтересовавшийся, когда же ему можно будет открывать заведение. Тут же прибежал посыльный, затребовавший доктора в другое место, помогать пробитой голове очередного пострадавшего, заторопились по своим делам городовые, подъехала телега за безвременно усопшими…
Штатный медик полицейской части вздохнул и стал собираться. Как легко у Холмса выходит применять его дедуктивный метод! Все логично и целесообразно, одно вытекает из другого, важнейшие доказательства словно бы сами собой лезут под руку!.. А ему вот подобное явно не дано. Увы…
Впрочем, кто на что учился.
***
Федор Чуркин очнулся на продавленном диванчике в комнате для "приема" клиентов, и сделал это от боли — очень уж сильно затекли руки. Как он в этой самой комнате оказался, ему было неведомо, ибо последним, что припоминалось, была ночная улица и резкая вспышка света, причем прямо в голове.
— Мм!
— Хмму!
Глаза буквально разъезжались в разные стороны, словно бы он уже успел хлопнуть стакан-другой самогона, а рот оказался забит какой-то вонючей тряпкой. Вдобавок, и непонятно с чего, запястья были крепко стянуты за спиной. Поворот раскалывающейся от боли головы, и последовавшее за этим действом легкое волевое усилие помогли обнаружить, а затем и опознать лучшего друга (а заодно и напарника по нелегкому сутенерскому ремеслу) Харитошу. А справа нашлось, так сказать, само орудие производства, маруха Машка — это она отозвалась на его мычание своим. В данный же момент и друг, и сожительница очень напряженно смотрели куда-то вперед. Вернее, не куда-то, а на кого-то…
— Очнулся.
Услышав незнакомый голос, Федор встрепенулся, опять замычал от боли, и принялся усиленно моргать, прогоняя из глаз тяжелую одурь. Где-то с третьей-четвертой попытки ему это удалось, и прояснившемуся взору открылись двое бородатых мужичков, одетых как преуспевающие лавочники. Вот только у лавочников обычно не бывает таких внимательных глаз. Да и плечи обычно поуже, а вот живот наоборот, чуток пошире… Лихорадочные размышления опытного "кота" (кто же это к нему припожаловал?), прервало появление третьего мужчины — подхватив по дороге от двери до диванчика стул, он поставил его примерно за сажень от обездвиженной троицы, плавно уселся и достал из кармана серебряные часы. Подвесил прямо перед собой за цепочку, и равномерно покачивая, спокойно поинтересовался:
— Где хозяин этих часов?
— Мм!
Словно бы только сейчас заметив, что рот его собеседника занят чем-то посторонним, неизвестный легко поднялся, перетек поближе и коротко взмахнул неизвестно когда оказавшимся в руке ножом.
— Хмм!!!
Острое лезвие горячим ветерком рассекло тряпку, а вместе с ней и кожу на лице. А острие подцепило замусоленный и пожеванный комок и вытащило его изо рта — только для того, чтобы тут же кольнуть верхнюю губу.
— Отвечай тихо.
Присев обратно на стул (при этом нож исчез так, как будто его никогда и не было) человек мимолетным жестом огладил свою рыжую бороденку, и разрешил:
— Говори.
Федор облизал враз пересохшие губы, и просительно улыбнулся. Гости его на "деловых" людей были непохожи, а следовательно — был неплохой шанс отбрехаться. Правда, и на полицейских фараонов они тоже не смахивали, но об этом он уж как-нибудь потом погадает:
— Ошибочка вышла, господин хороший, вот ей богу — ошибочка! Я и часики эти в первый раз вижу. Вам, видно, наговорил кто-то на меня, так вы ж не верьте — мы ничем таким не занимаемся, у нас все по-честному, по согласию…
Допросчик коротко махнул рукой.
Ссших!
Тум!
Голова сутенера дернулась назад, и резко полыхнула болью. Прогоняя навернувшиеся слезы и хлюпая кровавыми соплями (а заодно наливаясь черной злобой), Чуркин пронаблюдал, как с его живота забирают нож, угодивший ручкой аккурат в его же переносицу.
— Три дня назад ты отдал часы своему брату, с тем, чтобы он заложил их в ломбарде. Захар это сделал, взяв себе треть вырученных денег. Остальные две трети он передал тебе вчера утром.
Из кармана появилась на свет металлическая змейка, тускло заигравшая на свету серебром, и небольшая коробочка, блеснувшая никелем.
— Этот браслет нашли в соседней комнате. Зажигалку — в твоем кармане. Где?
Вместо ответа Федор презрительно сплюнул. На душе было муторно до невозможности, но показывать это он не собирался — знай наших! И на каторге люди живут. Рыжебородый же на это даже лицом не покривил — а просто взял, да и ушел в соседнюю комнату.
Пять минут спустя…
— МММ!!!
Узкий клинок плавно, будто бы в масло, вошел под поясницу, и тотчас левую ногу пронзила невыносимая боль, а в штанах стало подозрительно сыро. Длинные мозолистые пальцы осторожно пощелкали по берестяной рукоятке ножа, помогая острию уйти еще чуть-чуть глубже в тело "кота", и тот отчетливо понял — такое перетерпеть не получится.
— Ты ведь все равно не будешь говорить, правда? Тогда и я звать никого не буду — чего людей туда-сюда гонять, только расстраивать.
Еще пять минут спустя…
Второй нож мягко и даже нежно кольнул его куда-то под челюсть — но вспышка боли была такой, будто с него целиком снимали шкуру.
— Ыыыыы!!!
— Может, еще немножко потерпишь? Ну, совсем чуток? А я тебе за это отличную работенку подкину. Сделаем из тебя лихого ветерана — ногу отнимем, и руку до локтя. А? Для достоверности можно и язык с глазом. Народ у нас жалостливый, до конца жизни на милостыню жить сможешь. Ну, что скажешь?
— Ммуыыыы!!!!
— Да ладно-ладно, сейчас позову. Но если что — ты только мигни, я рядышком.
Увы, счастливая звезда Чуркина закатилась навсегда — кляп на сей раз сняли с Харитона.
— Будешь говорить? Или как?
Напарник Феди с ужасом скосил глаза на своего лучшего друга, затем на его маруху, пребывающую в глубоком, а посему счастливом обмороке, и мелко-мелко закивал.
— Кхе! Кхха!..
Подставив губы под кружку с водой, поднесенную тем самым "сердобольным" мучителем, мужчина сделал несколько судорожных глотков и поперхнулся. Пока он, согнувшись, откашливался-отплевывался, в голову пришла спасительная мысль — а вместе с ней и робкая надежда:
— Все расскажу, как было! Если христом-богом поклянетесь, что нас живыми отпустите!
Даже похрипывающий от боли "кот" притих, напряженно ожидая ответ.
— Говори.
— Побожись, что не убьете!
Рыжебородый, глазами и повадками более всего напоминающий зверя, помедлил, затем аккуратно перекрестился:
— Ни ножом, ни веревкой, ни пулей, и бить тоже не будем. Когда же мы уйдем, вы останетесь здесь, и притом живые. Клянусь. Все? Говори.
Его подельники удивленно и разочарованно переглянулись, а приободренный Харитон глубоко вздохнул, набираясь храбрости и воздуха, и начал свою исповедь:
— Ну… Он к нам несколько раз уже заглядывал, всегда при деньгах, все такое. Один раз лопату при Марьяне открыл, там бумажек — видимо-невидимо!.. И с чумаданом своим никогда не расставался, даже когда ее того.
Заместитель сутенера кивнул на бесчувственное "средство производства".
— Она и предложила замарьяжить его по-тихому, а денежки из чумадана, значица, себе прибрать. Вот. А этот ваш еще и дюже крепкий оказался — сколько мы ему "малины " подлили, быка свалить можно! Ну, когда заснул, мы его ворочать начали, цепку с чумадана пилить — а он возьми, да очнися! Мне приложил, пистоль свой стал искать на поясе, Марьку пнул… Федька и тюкнул его легонько свинчаткой. В висок попал. Случаем получилось, ну кто ж знал, что так оно все повернется!..
Золотистые глаза зверя в один момент стали мертвыми.
— Где его тело?
— Так известно где, одежку прибрали, самого в Неглинку спустили. Так все делают…
Наклонив голову, рыжебородый переспросил:
— Куда его спустили?
Подошедший на два шага ближе "лавочник", метнул на Харитона с Федором ненавидящий взор, и тихо пояснил:
— В сливное отверстие для нечистот. Тут под землей речка Неглинная протекает, в ее коллектор Глеба и скинули.
Мужчина на стуле закрыл глаза и еще больше опустил голову, а все вокруг него невольно вытянулись, буквально кожей ощущая сгустившееся напряжение. Когда молчание стало таким тяжелым, что начало давить на всех не хуже свинцовой плиты, он обронил, так и не поднимая взгляд:
— Видимо мало вас гоняют, если время и силы на бл… остаются. Ну ничего, я это исправлю. Второй!
— Здесь!
— Делай что хочешь, но тело из коллектора достань — его семья должна знать, где похоронен их отец и муж.
Вместо ответа плечистый "лавочник" вытянулся еще больше.
— Чего же ты замолчал, Харитон? Говори дальше.
— Так… Чего говорить-то?
— Например, где его вещи и чемоданчик.
Кающийся убийца на мгновение замялся, затем встретился взглядом с одним из благодарных слушателей и вздрогнул:
— Тряпки продали, остальное поделили. Вот только чумадан пока открыть не смогли, припрятали, и пистоль вместе с ним.
Не дожидаясь следующего вопроса, заместитель сутенера по общим вопросам рассказал, где тайная ухоронка и как ее открыть. Тут же диванчик вместе с его обитателями сдвинули в сторонку, поддели одну половицу, другую — и выложили на стол пригоршню недорогих украшений из серебра, узелок с завязанными в нем банкнотами, и ободранный до металла чемоданчик, с несколькими вмятинами рядом с замком. Поверх него лег небольшой зализанный пистолет с двумя прямоугольниками-обоймами, серебряный нательный крестик, и овальная бирочка с гравировкой. Цепочка, на которой висел смертный медальон, пропала безвозвратно.
Рыжебородый что-то тихо сказал своим подчиненным, затем подошел к чемоданчику, немного повозился, пару рас стукнул, затем с силой надавил — и оставил железяку в покое.
— Заклинило.
Вздохнул, глянул на хозяев жилища, отчего их всех разом начала бить крупная дрожь и скомандовал:
— Собираемся!
Половицы положили обратно, вслед за ним вернулся на прежнее место сам диванчик. Человек с глазами зверя легко обогнул потрепанную мебель — а потом каждого из троицы словно что-то клюнуло в шею, прямо между позвонков. Немного больно, чуть-чуть горячо, и почти не страшно. Вот только странный озноб и онемение, охватившие все тело… Меж тем, "лавочники" деловито избавили их от пут и кляпов, мимоходом пребольно ткнув каждого рукояткой ножа в горло.
— Кхнапо… хрх!
— Горло пройдет часа через два, тогда и позовете на помощь.
Чемоданчик засунули в мешок и вынесли прочь, все остальное исчезло в карманах "лавочников" — все, что принадлежало их товарищу.
— Ну что, Федор, Харитон и Марьяна. Мы уходим, вы остаетесь — живые.
На пол, немного кружась, упал билет, с ведома Сретенской полицейской части позволяющий мещанке Марианне Вуцетич заниматься проституцией у себя на дому.
— Ни ножом.
Блеснула зажигалка убитого Глеба.
— Ни пулей.
Кремень высек несколько искр, и помог родиться небольшому огоньку.
— Ни веревкой.
Огонек перешел на фитилек керосиновой лампы и заметно подрос, заставляя сгустившиеся и почерневшие тени заполошно заметаться и отступить прочь. Скрипнула дверь, изгибая тоненький язычок огня и заставляя тени сплясать короткий танец, а три сердца — забиться в сумасшедшем ритме. Лепесток огня успокоился, разгорелся, как следует, и в глазах недвижимой троицы стал проявляться ужас. Тело, ставшее чужим, невозможность пошевелить даже одним-единственным пальцем, саднящее от боли горло и страшная уверенность в том, что это теперь навсегда…
В небольшой квартирке, расположенной на Соболевом переулке, до самого утра тихо выли-плакали двое мужчин и одна женщина, оплакивая прежнюю жизнь, и привыкая к новой.
Жизни живых трупов.