37 Грузила

Несколько недель стоял сильнейший холод. Куойлу было тепло в свитере и куртке. Старый «универсал» дребезжал и чихал мотором и в конце концов просто заглох недалеко от редакции «Болтушки». Он вылез из машины, уперся в стойку плечом, держа рукой руль, покатил ее, потом прыгнул на сиденье и попытался снова завести. Двигатель ожил на короткие секунды, потом снова заглох. Машина тихо подкатилась к проржавевшему «доджу» Билли. Наверное, замерз бензопровод. Может быть Билли знает, чем ему помочь.

Билли пересказал ему несколько сообщений, переданных по телефону. Два звонка от директора школы, где училась Банни. Он должен немедленно позвонить. Он бросился звонить. Сердце билось где-то возле горла. Только бы с Банни все было в порядке.

— Мистер Куойл. Сегодня утром Банни стала виновницей происшествия. Во время перемены. Мне очень жаль об этом говорить, но она толкнула одну из учительниц. Миссис Ламбал. Очень сильно толкнула. Честно сказать, Банни даже сбила ее с ног. Она у вас крупный и сильный ребенок для своего возраста. Нет, это не было случайностью. Это был однозначно осознанный поступок. Вы сами понимаете, что миссис Ламбал расстроена и не понимает, за что ее толкнул ребенок. Банни отказывается что-либо объяснять. Она сидит прямо напротив меня и отказывается со мной разговаривать. Мистер Куойл, вам лучше приехать и забрать девочку. Миссис Ламбал даже не знает Банни. Она не ведет у них занятий.

— Билли, я возьму твой грузовик? В моем замерз бензопровод.

Банни вывели из кабинета директора, и она сидела в коридоре в шапке и куртке, сложив руки. Лицо покрасневшее, но решительное. На Куойла даже не смотрит. Отгородилась от всех.

Директор с ласковым лицом, в коричневом шерстяном костюме. Ногти как ложки в сувенирной лавке. Она держала в руках карандаш, будто бы ее прервали во время письма. Властный голос, доведенный за годы непрерывной практики до совершенства.

— Учитывая обстоятельства, я не вижу другого выхода, кроме временного отстранения ее от занятий. До тех пор, пока Банни не объяснит своего поступка и не принесет извинений миссис Ламбал. Так, Банни, я даю тебе последний шанс. Давай в присутствии отца постарайся все объяснить. Скажи, почему ты толкнула бедную миссис Ламбал?

Молчание было им ответом. Куойл увидел по выражению лица своей девочки, что ее настолько переполняли гнев и обида, что она просто была не в состоянии разговаривать.

— Пойдем, — мягко сказал он. — Я приехал на грузовике Билли.

Он кивнул директору, которая бросила карандаш на стол с резким звуком.

В грузовичке Банни разрыдалась.

— Ты толкнула учительницу?

— Да!

— Почему?

— Она самая плохая! — И не проронила больше ни слова. Так Куойл довез ее до дома Бити, думая о том, что все начинается сначала.

— Значит, миссис Ламбал? — Брови Бити взлетели вверх. — Готова поспорить на три печенья, что у тебя были на это причины.

— Были, — сказала Банни, сдерживая слезы. Бити подтолкнула Куойла к двери и взмахом позвала его за собой.

Только к обеду он услышал рассказ о том, что там произошло. Рассказывала Бити. Со слов Марти.

— Миссис Ламбал — «запасной» учитель. Она ведет уроки, только заменяя заболевших или командированных учителей. Сегодня ей достался класс «особенной образовательной программы». Она одела их и вывела на улицу. В этом классе учится Герри Проуз. Бедняга Герри, выйдя на холодный воздух, понимает, что ему надо в туалет. Он пытается сказать об этом миссис Ламбал. Подпрыгивая на месте. Ну, ты же знаешь, как разговаривает Герри. Но учительница не просто не поняла его или, может, наоборот, поняла, но на глазах у всех поставила его к кирпичной стене в наказание за плохое поведение. Каждый раз, когда он пытался сказать ей, в чем дело, она издевалась над ним и отталкивала назад. Герри расплакался и в конце концов описался. Стоял в мокрых штанах и страдал от унижения. И в этот момент появляется ангел отмщения, мисс Банни Куойл, подлетает к ним на полной скорости и сбивает злобную миссис Ламбал с ног, бросаясь ей под колени. Все остальное не важно. Куойл, если бы она была моей дочерью, я бы наградила ее медалью. Только уладить все в школе будет непросто. Директора никогда не признают вину за своим учителем. Учителей очень мало. Даже таких, как миссис Ламбал. Так что она будет во всем ее выгораживать.

Когда тем вечером Куойл разговаривал по телефону с тетушкой, он не знал, что эта новость так заденет ее за живое. Слышимость была плохая, скрип и скрежет, будто там, в проводах, где-то сидела чайка. Она, не колеблясь, села на утренний самолет, и вскоре директор школы имела счастье видеть перед собой три поколения Куойлов. Новая прическа тетушки, в стиле Сент-Джонса, похожая на шлем, выдающаяся челюсть Куойла, и Банни между ними.

Ей пришлось много выслушать от тетушки, но Куойл сгладил углы, объяснил все логично и спокойно и подвел и директора, и Банни к взаимным извинениям. Директор извинилась легко, потому что знала о скором переезде миссис Ламбал на Великие Водопады, где та собиралась открыть христианский книжный магазин. Банни же извинения дались тяжело, потому что она по-прежнему оценивала все, что происходило вокруг нее, исходя из детских понятий правильного и неправильного.

Закрутились колеса судьбы. В субботу Куойл, как обычно, поехал к Элвину Ярку, взяв с собой Уэйви и детей. Она обернулась и посмотрела на Банни. Это был не тот взгляд, которым взрослые обычно смотрят на детей, проверяя, осознают ли они свою вину, понимают ли то, что им говорят, какой длины у них ногти, застегнуты ли куртки и надеты ли шапки. Она посмотрела на нее так, как один взрослый смотрит на другого, сказав ей о многом без единого слова. Потом взяла ее руку и пожала.

— Здравствуйте, здравствуйте, — сказал Герри, который всегда хорошо чувствовал общее настроение.

По дороге в Монашескую Суму в машине воцарилось некое внутреннее равновесие, ощущение редкой гармонии, которое умиротворило всех пассажиров.

Уэйви и тетушка Иви занимались ковром с узором из морских птиц, который они срисовали с календаря. Уэйви достался тупик. Банни ушла с книжкой к креслу-качалке возле окна. Здесь, пока стекло не покрывалось морозными узорами, кот Ярка наблюдал за лодками на воде, будто они были крысами. Саншайн и Герри вытащили игрушки из красного рюкзачка парнишки.

Чуть позже Саншайн все же перебралась поближе к женщинам, постукивавшим крючками и продергивавшим петли яркой шерсти, укладывающейся в замысловатый узор. Она почувствовала щекочущий ноздри запах пеньковой основы. Уэйви подмигнула ей. Саншайн подобралась еще ближе и дотронулась пальцем до тупика. Ей ужасно хотелось попробовать сделать это самой.

— Вот так, — сказала Уэйви, накрыв своей рукой детскую руку, помогая ей подцепить крючком нить бледной шерсти.

Банни перевернула страницу и погладила кота ногой в носке. В ответ раздалось раскатистое мурлыканье. Она отвлеклась от чтения.

— Петал попала в автомобильную катастрофу в Нью-Йорке, поэтому не может сюда приехать. Это потому, что ей не проснуться. Я бы могла ее разбудить, но я слишком далеко от нее. Вот я вырасту и поеду туда, к ней.

«Что натолкнуло ее на эти мысли?» — подумала Уэйви.

В мастерской хозяйничал Ярк. Он был взволнован. Снега было много, бури и вьюги свирепствовали по-прежнему, но почему-то ломался лед, тюлени уходили дальше в залив, треска нерестилась, а сельдь как-то странно маневрировала. Он чувствовал, как меняется жизнь, и его тянуло на промысел. Поймать пару тюленей или просто пострелять по айсбергам. В общем, он жаждал движения. Но его глаза были уже слишком слабы для этого и слезились от отраженного снегом света. Так было еще двадцать лет назад, несмотря на то что его жена делала ему на глаза чайные компрессы. Именно поэтому он был вынужден сейчас работать в сумрачной мастерской.

За последние недели он поставил и закрепил клином киль, выровнял, скрепил и усилил каркас лодки.

— Теперь она уже что-то собой представляет. Сегодня мы займемся разметкой древесины.

С помощью своих истершихся лекал он вымерил весь форштевень, следуя по невидимой глазу линии, и что-то бормотал Куойлу. Он подсчитал, где должна находиться середина корпуса, разметил киль повторно, только уже на несколько сантиметров выше серединной отметины. Отсчитал от старнпоста место для крепления гака. Куойл привел в порядок ряды стамесок и пил и выглянул сквозь припорошенное опилками окно на залив. Разметка все еще продолжалась. Ярк рассчитал глубину лодки по правилам и формулам, которые он держал в голове.

— Дай-ка мне вон ту пилу, парень, — сказал Ярк.

Казалось, он разговаривал с набитым ртом. Куойл передал ему пилу, потом стамеску, потом снова пилу, потом еще раз стамеску и наклонился, чтобы посмотреть, как Ярк пробивает в дереве паз, чтобы потом вставить в него еще одну деревянную часть кормы. Потом, наконец, ему было позволено прикоснуться к деревянным заготовкам. Он их держал, пока старый мастер крепил их крепкими скобами, которые называл шпорами.

— А теперь будем пробивать паз на старнпосте, сынок.

Металлические крепления вгрызались в дерево намертво. Ярк положил руки на бедра и откинулся со стоном назад.

— Можно и прерваться, раз мы так много сделали. Уэйви приехала?

— Да. Дети тоже.

— Дети должны все время быть рядом. Это продлевает человеку молодость. — Он откашлялся и сплюнул. — Так когда вы, двое, решитесь?

Он выключил свет и в воцарившемся сумраке мастерской повернулся и пристально посмотрел на Куойла. Тот не сразу понял, о чем его спрашивали. Трещина на лице, служившая Ярку ртом, удлинилась. Это была не улыбка, а, скорее, оружие, призванное вместе с этим нелегким вопросом обнажить тайные и явные намерения Куойла.

Куойл вздохнул, будто после тяжелой работы.

— Я не знаю, — ответил он.

— Из-за мальчика?

Куойл покачал головой. Как он может это объяснить? Сказать, что он любит Петал, а не Уэйви, что его способность любить выгорела за ту, короткую жизнь? Да, был момент, когда вспыхнула искра, и, в определенном смысле, она все еще не погасла. Но Куойлу, для которого любовь была синонимом унижения, было сложно определиться со своими чувствами. С Уэйви он ощущал только спокойствие, уют и тихую радость. Он все же решил ответить:

— Дело в Герольде. Ее муже. Она не перестает думать о нем. Она глубоко привязана к воспоминаниям о нем.

— Герольд Проуз! — Ярк подошел к двери и закрыл ее. — Я тебе расскажу кое-что о Герольде Проузе. Когда он пропал, во многих домах вздохнули с облегчением. Ты, наверное, слыхал о мужиках, которые вроде котов, да? Так вот, это как раз про Герольда. Он наплодил бастардов по всему побережью, от Сент-Джонса до Возвращения. Тут даже забаву придумали: смотреть внимательно на детей и определять, не похожи ли они на Герольда. Очень часто они оказывались похожими.

— А Уэйви об этом знала?

— Конечно знала. Он превратил ее жизнь в кошмар. Он делал это прямо у нее на глазах. Пропадал на недели, месяцы, пока не нагуливался. Нет, парень, Герольд тебе не помеха. Правда, стараясь сохранить память о Герольде в розовом цвете, она поставила на себе крест. А что ей оставалось делать? А потом еще этот мальчик. Я не могу сказать парнишке, родившемуся при таких обстоятельствах, что его отец был уродом. Я знаю, что она из Герольда чуть не святого сделала. Только куда это ее приведет? — Он снова открыл дверь.

— Во всяком случае, не навстречу новой жизни, — сказал Куойл, который снова отвечал на риторический вопрос.

— Это уже как посмотреть. Иви испекла хлеба. Мы могли бы перекусить и выпить по чашке чаю. — сказал он и похлопал Куойла по плечу.

Охота на тюленей началась в марте. На передовой было несколько иностранцев. Да, передовая, возле Лабрадора, где гренландский тюлень вынашивал потомство и линял в укрытии ледяных торосов. Люди сгорали, замерзали и тонули там веками. Их стало немного меньше, когда по цветному телевидению впервые показали, как они забивают зверей дубинками.

Тысячи тюленей приходили в залив, и возбужденные жители побережья бросались на них со всем, что попадалось под руку.

В четыре утра при сияющем ярком свете Джек Баггит выпил последнюю чашку чаю и подошел к крючку за печкой, где висела его куртка. На руках у него были связанные заботливой женой перчатки. Он взял ружье, коробку с патронами положил в карман. Выключил свет и пошел по темному коридору до дверей. Дверь за ним тихо закрылась.

Холодный воздух заполнил его горло, как ледяная вода. Небо было похоже на сеть, в которую попались мерцающие звезды.

Возле платформы он погрузил ружье в тронутый изморозью ялик. Ружье, дубинка, не хватало только норвежского «хакапик», удобного инструмента, позволяющего взобраться на скользкий ледовый откос. Ну что ж, рыбак должен пользоваться любой возможностью принести добычу. Нож, жидкость от пожелтения, топор, колотый лед, ведра, пластмассовая метелка, веревка, полиэтиленовые мешки. Джек свежевал туши на льду. Все надо было делать по правилам или не заниматься этим вообще.

Проверил топливо и двинулся вперед, от ближнего льда ко льду далекому.

Около полудня он уже подползал на животе по ледяным расщелинам к стаду тюленей.

Первых он подстрелил, когда еще не было восьми. Коротко взглянул на мутнеющий глаз, коснулся зрачка, потом перевернул толстое животное на спину и сделал ровный прямой надрез от челюсти до хвоста. У него за спиной было более шестидесяти лет практики на тюленьих льдинах. Правда, ему привычнее было делать это в большой компании, а не играть в одинокого рейнджера, как сейчас. Джек вспомнил Гарри Кльюса, знаменитого живодера, которых! мог освежевать самого жирного тюленя тремя быстрыми движениями ножа. Но как у этого парня воняло изо рта! С ним невозможно было находиться в одном помещении. Женщины всегда прикрывали носы руками. Так он и жил, сам с собой. Тяжелая была жизнь, эти охоты на тюленей… А в самом конце Гарри Кльюс, эксперт своего грязного искусства, был сфотографирован над своей добычей, и эта фотография на первой обложке обошла все страны мира, вызывая всеобщее негодование и порицание.

Он поддел ножом жир и обрезал плавниковые вены, перевернул тюленя на распахнутый живот прямо на чистый лед. Закурил сигарету и стал ждать, пока алая кровь не впитается в снег и лед. Подумал о том, что кровь — верная спутница убийства.

Потом, сняв перчатки, срезал всю шкуру с тела, стараясь сохранить на ней ровный слой жира, вырезал плавники и отложил их в сторону. Отверстия были маленькими и очень точными. Он ополоснул плавник в море, потому что насыщенная железом кровь испортит шкуру, оставив на ней несмываемые пятна. Положил на лед, мехом вниз, и снова вернулся к туловищу.

Ухватил и вырезал дыхательное горло, легкие, желудок, кишечник, не тронув плевы, разрезал тазовую кость, затем осторожно обрезал плоть вокруг ануса, стараясь не задеть кишечник. Потом он осторожно вынул всю массу внутренностей и выложил ее на снег. Вылил несколько ведер холодной морской воды в тушу, чтобы остудить и вымыть ее. Образовался бассейн со стенами из плоти.

Он отнес шкуру подальше от места разделки туши, положил ее на снег мехом вверх, смахнул с него капли воды пластмассовой щеткой и пропитал жидкостью от пожелтения. Замечательно. «Это самка», — подумал он.

Однажды Уэйви пришла к Куойлу перед ужином в дом Берков. Она принесла корзинку, Герри скакал за ней, волоча по дороге палку. Море по-прежнему было покрыто переливчатыми облаками капустного цвета. Она открыла дверь кухни и прошла туда, где Куойл кипятил воду для спагетти. Да, конечно, она пришла пешком, сказала она. В корзине она принесла пирог с мясом из тюленьих ласт.

— Ты сказал, что ни разу его не пробовал. Это вкусно. Начинка сделана из плечевого сустава, ну, знаешь. На самом деле, это не ласты. Это мясо тюленя, которого добыл Кен. Говорит, это было в последний раз. Скоро он уезжает в Торонто.

Нет, она остаться не может. Куойл быстро запихал детей в куртки, оставил пирог на столе и повез ее домой. Остановился возле ограды. Ее руки лежали на ручке корзины, его рука — на ее руках. Он чувствовал жар ее пальцев всю дорогу до дома Берков.

Пирог был тяжелым от жирного темного мяса в ароматном соусе. Саншайн съела только корочку из теста, с трудом дождавшись разрешения вернуться к своим карандашам. На ее рисунке был четкий крест над беспорядочно разбросанными штрихами и линиями.

— Это Банни, — сказала Саншайн. — Она летит над водой. — И она засмеялась, открыв рот с мелкими зубами.

Поздним вечером Куойл доел весь пирог и вылизал блюдо. Он все еще держал его в руках, когда дверь кухни открылась и в нее снова вошла Уэйви.

— Герри спит у отца, — сказала она, — а я буду спать здесь.

Она с трудом переводила дух от бега.

Настоящие ньюфаундлендские поцелуи в ту ночь на вкус напоминали пирог с мясом из ласт тюленя.

Даже через три или четыре недели после того вечера он все еще думал об этом пироге. И вспоминал два сырых яйца, подаренных ему Петал. В которые он вложил столько смысла. Как глупо.

— Петал ненавидела готовить, — сказал Куойл Уэйви. — Она вообще никогда ничего не готовила.

Он вспомнил о том, как сам готовил ей обеды и ужины, зажигал дурацкие свечи, складывал салфетки, будто бы это имело какое-то значение, и в итоге ужинал один, в компании с радиоприемником. Потом с ним за столом сидели дети, которых он кормил консервированными спагетти, вытирая детское пюре с маленьких подбородков.

— Однажды она подарила мне два яйца. Два сырых яйца в подарок. — Он сделал из них омлет и накормил им Петал с ложечки, будто бы она была птица, высиживающая птенцов. А скорлупу от этих яиц он сохранил в специальной коробочке на полке над холодильником. Наверное, они там так и лежат до сих пор.

— Но тосты-то она вам наверняка делала, хотя бы время от времени.

— Ее практически никогда не бывало дома. Днем она работала. А вечерами и на выходных она развлекалась с приятелями. Я знаю, что она была с ними.

— С приятелями?

Ему придется все назвать своими именами.

— Петал развлекалась с мужчинами. Ей нравились мужчины, — сказал Куойл. — Очень. — Ему казалось, что он не смог объяснить, что хотел, но Уэйви его поняла и вздохнула, цедя воздух сквозь зубы. Как же она раньше не поняла, что здесь что-то не так? Куойл всегда рассказывал о своей любви, но ни разу не обмолвился о самой женщине. Теперь она могла поделиться с ним самым главным своим секретом.

— Знаешь, — сказала она, — а Герольд был бабником.

Она вспомнила, как он вваливался в дом на рассвете, распространяя запах табака, рома и чужой плоти. Ложился голым на чистое белье. Его лобковые волосы были липкими после бурно проведенной ночи. «Это всего лишь сучий сок, женщина, — говорил он, — так что заткнись».

Она вздохнула и снова произнесла его имя:

— Герольд…

— М-м, — сказал Куойл.

— Он не пропускал ни одной юбки, — продолжила Уэйви. — А со мной обращался как со сточной ямой. Приходил после гулянок и вытирал об меня всю их грязь. Когда он в меня кончал, мне казалось, что его так рвет. Я никому об этом не говорила, только тебе.

Длительное молчание. Куойл откашлялся. Хватит ли у него духу снова посмотреть на нее? Почти хватило.

— Знаешь, я понял кое-что, что мне было непонятно год назад, — сказал Куойл. — Петал была нехорошей женщиной. И кажется, я именно за это ее и любил.

— Да. Так же и я с Герольдом, — сказала Уэйви. — Как будто ты чувствуешь, что не заслуживаешь лучшего. Чем хуже становится, тем больше ты в это веришь. Что с тобой должно происходить именно это, а иначе и быть не может. Понимаешь, что я хочу сказать?

Куойл кивнул. И продолжал кивать, дыша сквозь сжатые губы, посвистывая, будто обдумывал что-то важное. В это время красавчик Герольд и восхитительная Петал постепенно покидали закоулки памяти. Да, так и было.

Куойл никак не мог привыкнуть к зрелищу вяжущего Бенни Фаджа. Он одним махом проглатывал сэндвичи, вытаскивал носок и начинал стучать спицами как заправская рукодельница. Это могло продолжаться около получаса. На этот раз, закончив с одним изделием из голубой пряжи, он принялся за белую шерсть, вывязывая нечто похожее на кофту.

Куойл попытался пошутить:

— Эх, если бы ты писал с той же ловкостью, как вяжешь! — Бенни поднял на него обиженные глаза.

— У него талант не только к вязанию. Бенни был лучшим среди починщиков сетей. Он знает переплетения сети лучше, чем свою собственную жену. Правда, Бенни? — Билли подмигнул Куойлу.

— Не совсем, — ответил Бенни. Черные волосы упали ему на лицо, когда он наклонился над своей работой.

— На самом деле пишет он тоже неплохо. — сказал Куойл, желая успокоить парня. Билли кивнул, но было видно, что он все еще думает о вязании и искусстве занимать руки.

— Джек до сих пор немного вяжет, правда не так, как раньше. Он отлично вязал. Но у него никогда не было такой хватки, которой у нас славится Бенни. Бенни в этом смысле как водитель грузовика. Ну, помнишь, того, что перевозил контейнеры между Монреалем и Сент-Джонсом?

Куойл подумал о Партридже. Он должен позвонить старому другу и обо всем рассказать. Только вот о чем? О том, что он умеет чистить треску во время совещания о размещении рекламы и стоимости печати? О том, что он не может поверить в то, что любовь может быть не черного цвета тоски и не красного, цвета одержимости?

— Он гнал на полной скорости через Нова-Скотию и Нью-Брунсуик, просунув руки сквозь рулевое колесо и работая спицами как вязальная машина. К тому времени, как он подъезжал к Монреалю, у него уже бывали готовы свитер или кофта, которые он за хорошую цену продавал в сувенирных лавках как изделие ручной работы.

— Может, и мне так делать? — сказал Бенни Фадж. — Не знаешь, случаем, сколько он выручал?

— Не знаю. Но могу рассказать про него другую историю. Гонит он как-то по трансканадской автотрассе и вяжет примерно с той же скоростью, с которой несется его грузовик, и тут его замечает офицер дорожного патруля. Бросается за ним вдогонку, и оказывается, что для того, чтобы его догнать, ему приходится идти сто сорок километров в час! Ну, поравнялся он с ним. и давай сигналить, чтоб тот остановился. Но парень так занят вязанием, что ничего не видит и едет дальше!

Это была одна из баек Билли. Куойл слегка улыбнулся.

— Офицер мигает фонарями — никакой реакции. В конце концов ему приходится высунуться в окно и закричать: «Прими вправо! Вправо прими!» Когда парень наконец замечает его. он задумывается, а потом говорит: «Какой проймы? Я уже почти все довязал!»

Бенни Фадж даже не улыбнулся, а довольный Билли скрипуче захихикал.

Когда закончился сезон охоты на тюленей, Джек переключился на ловлю сельди. У него для этого были специальные ловушки.

Куойлу это нравилось больше всего: сидеть на каменистом берегу, спрятавшись от ветра за камень, и поворачивать над углями серебристую сельдь. Эти холодные пикники возле моря были восхитительны. Уэйви из выброшенного на берег бревна и камней делала стол. Герри находил упругие водоросли. Солнце согревало небольшие, поросшие травой участки склона, по которым носились наперегонки Банни и Саншайн.

— Уэйви, — звенел голос Саншайн. — Уэйви, ты взяла зефир?

— Да, девочка. Маленькими кусочками.

«Девочки на Лужайке», — подумал Куойл, глядя на дочерей. Внезапно все встало на свои места. Слова отца Билли четко совпали с жизнью Куойла. Любовница-Дьяволица. Стойкая Женщина. Девочки на Лужайке. Высокая и Тихая Женщина.

Банни бежала к ним, держа руки ладошкой. Она как стрела, всегда летела к цели. Маленькая неподвижная птица, совершенная в своей красоте, поджав лапки, лежала на детских ладонях.

— Это мертвая птица, — сказала Уэйви. — У бедняжки сломана шея. — Голова птицы действительно безвольно болталась. Она не сказала ни слова ни о смерти, ни о небесах. Банни положила птицу на камень и постоянно возвращалась к нему, чтобы снова на нее посмотреть.

Сельдь коптилась на дыму, дети играли, прыгая вокруг и спрашивая: «Папа! Папа! Когда же они будут готовы?»

«Папа!» — сказал Герри. И поднял круглое лицо вверх, гордясь своей сообразительностью.

— Господи, да ты хуже чайки, — сказал Джек, наблюдая за тем, как Куойл сгребал сельдь в ведро.

— Я могу съесть весь улов.

— Если бы у тебя ничего не получилось с газетой, тебе стоило бы заняться рыбалкой. Тебя к этому тянет, я вижу. Знаешь, что в ней самое приятное? Берешь в лодку маленькую печку, сковородку и чуток засоленной свинины и готовишь лучшую еду, которую ты когда-либо пробовал. Поэтому ты никогда и не видишь, чтобы рыбак брал с собой коробки с обедами. Если он проголодается, то найдет способ себя накормить. Никогда приготовленная на берегу еда не сравнится с тем, что ты только что вытащил из моря. Сходишь со мной как-нибудь — узнаешь.

Через две недели сельдь исчезла необъяснимым образом, и штат «Болтушки» временно сократился в размерах, пока Билли, Куойл и Деннис помогали Джеку чинить старые ловушки для омаров и плести новые. А Бенни Фадж уехал в бухту Миски, чтобы удалить все свои зубы.

— Вот уж не знаю, получится ли ловить этих омаров: на себя или на всех вас.

— Хотел бы я пойти на омара, — сказал Билли. — На омаре можно хорошо заработать. Только вот мне не получить лицензию. Единственный способ — пойти вместе с Деннисом.

— Я готов, — сказал Деннис.

— В другой раз, — отрезал Джек. Коротко и веско. Он завидовал привилегиям сына и хотел удержать его на берегу. В безопасности. Это был его последний сын.

— Приходи как-нибудь, мы сварим большого омара, ладно? — предложил Билли. — Даже если нам придется купить его у кого-нибудь на Безымянном. Жаль только, что нам нечего вроде праздновать.

— Почему? — сказал Куойл. — В субботу возвращается тетушка, и мы устраиваем в ее честь вечеринку в моем доме. Только вот я сомневаюсь, что там будет омар.

В сарае Джека, в углу, лежали камни. Якоря от ловушек для омаров, пояснил он. Грузила.