26 Мертвец
Мертвец, или «ирландский вымпел» — свободный конец веревки, свисающий с паруса или снасти.
«МОРСКОЙ СЛОВАРЬ»
Был конец сентября. Отлив, последняя четверть луны. Куойл впервые был один в зеленом доме. Тетушка на выходные осталась в Сент-Джонсе, чтобы закупить пуговицы и ткани. Банни и Саншайн с рыданиями выпросили разрешение остаться с ночевкой у Денниса и Бити после дня рождения Марти.
— Пап, она моя лучшая подруга. Жаль, что мы не сестры, — с чувством сказала Банни. — Пожалуйста, пожалуйста, ну пожалуйста, разреши нам остаться у них на ночь!
В магазине подарков и закусок «Летающий кальмар» она выбрала в подарок Марти кольцо из перламутра и лист бумаги в горошек, чтобы его завернуть.
В пятницу Куойл переплыл бухту на лодке, купил два пакета продуктов и две упаковки банок пива.
Потом перевез свои бумаги и пишущую машинку. Потом стопку книг девятнадцатого века о правилах мореходства. На кухне он наклонился, чтобы положить пиво в холодильник под раковиной, потом подумал о том, что ему надо бы принести льда. Он давно должен был это сделать, но пока пустая емкость для льда по-прежнему оставалась пустой и лежала в лодке. Это уже было не важно. Вечером он пил пиво таким, какое оно было, царапая что-то в своем блокноте при свете лампы.
В субботу Куойл слонялся по до сих пор не обставленным комнатам. Казалось, что пыльный воздух покрывался морщинами, когда он сквозь него проходил. До обеда он колол дрова. Пиво, две банки сардин и банка лимской фасоли. После обеда он работал за кухонным столом. Начал статью, щелкая по клавишам, ругаясь, когда палец попадал не туда. Он писал о Самуэле Плимсоле и его ватерлинии.
«РАДИ БОГА, ПОМОГИТЕ МНЕ!»
Все видели ватерлинии Плимсола, или его метки на судах. Эти отметки показывают, насколько глубоко может осесть судно под грузом, чтобы не рисковать безопасностью.
Они появились благодаря одному порядочному человеку, Самуэлю Плимсолу, члену парламента, избранному от Дерби в 1868 году. Плимсол боролся за безопасность моряков еще в те времена, когда беспринципные судовладельцы сознательно отправляли в море перегруженные суда. В маленькой книге под названием «Моряки» Плимсол описывал суда, настолько перегруженные углем или железной рудой, что их борта были вровень с водой. Судовладельцы знали о том, что эти суда обречены. Они знали, что люди, работавшие на них, погибнут вместе с судами. Но все равно делали это для того, чтобы получить страховку.
Чрезмерный вес груза был основной причиной гибели тысяч судов каждый год. Плимсол умолял, чтобы на судах разрешили рисовать ватерлинию, молил, чтобы ни одному судну не позволяли покинуть порт, если ватерлиния была ниже уровня воды.
Он обращался к своим читателям: «Вы сомневаетесь в моих словах? Тогда ради Господа, ради Бога святого, помогите мне предстать перед Королевским советом, чтобы узнать, какова их правда!» Могущественные представители интересов судовладельцев боролись с ним на каждом шагу.
Когда он делал перерыв, снова наступал вечер. Он приготовил килограмм креветок в оливковом масле с чесноком. Потом в сумерках пошел к причалу с последней банкой пива. Он терпел комаров и смотрел, как зажигаются огни Якорной Лапы.
Старая Ведьма пришла под покровом ночи, оседлала и взнуздала Куойла. Ночной кошмар снова перенес его на шоссе. Тоненькая фигурка протягивала из-под эстакады руки, умоляя о спасении. Истерзанное, окровавленное тело Петал. Он на огромной скорости проскочил мимо. Нажимал на тормоза, но они не работали. Он проснулся, давя правой ногой на воображаемую педаль. Шея в поту. Было слышно, как стонет ветер в тросах, поддерживающих дом. Этот звук навевал мысли о безнадежном одиночестве. Куойл натянул спальный мешок на ухо и снова уснул. Он уже привык к кошмарам.
К обеду в воскресенье статья о Плимсоле была готова, и он решил пройтись. Куойл еще никогда не был на краю мыса. Когда он закрыл за собой дверь, со щеколды упал кусок шнура, завязанный странными узлами. Куойл поднял его, положил в карман и пошел по берегу туда, где заканчивалась земля и начиналось море.
Он забирался на камни размером с дом. Их края образовывали подобие сырых комнат с полами, покрытыми водорослями. Между камнями застряли потерянные сети, сбившиеся в клубки с ракушками и водорослями. Над приливным бассейном летали чайки. Везде валялись крабовые панцири, все еще влажные от остатков коричневатой живой плоти. Постепенно берег сузился до клифа. Дальше этим путем ему было не пройти.
Поэтому Куойл забрался на камень, цепляясь за вереск, который покрывал склон на манер старого парика. Камень был изрыт глубокими впадинами. По оленьим тропам он вышел на гранитный язык, вдававшийся прямо в море. Справа от него было голубое полукружье залива Бакланов, слева — рваная береговая линия, выходящая к заливу Миски. Прямо перед ним лежали открытые просторы Атлантики.
Ботинки стучали о голый камень. Он споткнулся о можжевеловый корень, торчавший из трещины в камне. Кварцевые прожилки в нем блеснули, как застывшая молния. Камень весь состоял из бугров и выемок, вершин и плато. Далеко впереди он увидел пирамиду из камней и задумался о том, кто бы мог ее сложить.
Он полчаса добирался до сложенных друг на друга камней и, подойдя, решил их рассмотреть. Поросшие лишайником камни были высотой в три человеческих роста. Их поставили сюда много лет назад. Возможно, строителем был древний народ, который исчез навеки. Этих людей истребили охотившиеся на них от скуки китобои. Может быть, пирамида служила ориентиром для баскских рыбаков или мародеров Куойлов, заманивавших корабли на скалы с помощью ложных огней. Ритмичные удары волны заставили его подойти еще ближе.
Он находился на самом краю света, в диком, первозданном мире, который, казалось, парил над морской пучиной. Человек не успел оставить в этом месте следов своего присутствия: здесь не было ни кораблей, ни самолетов, ни животных, ни птиц, ни буев. Ему казалось, что он один на всей планете. Небо над его головой казалось таким необъятным, что он инстинктивно поднял руки, чтобы защититься. Полупрозрачные, как из жидкого стекла, десятиметровые волны обрушивались на камень, пенились и стекали в маленькие озерца молочным водоворотом. Даже в нескольких метрах над поверхностью моря висела дымка из миллиардов мельчайших капель, которые жгли Куойлу глаза и украшали его лицо и бороду живым текучим бисером. Волны били о камни с низким гулким звуком.
Он стал спускаться по каменному склону. Гранит был влажным, и ноги Куойла скользили. Он двигался осторожно, чувствуя непривычное возбуждение от близости с этой первобытной силой и пытаясь представить себе, что это такое — очутиться в море во время шторма. Вода по-прежнему убывала, подчиняясь удивительному закону наступления и капитуляции воды перед сушей. Будто где-то в центре Земли большое сердце отбивало по два удара в день.
Именно в эти воды стремились все пропавшие без вести корабли, рыбаки и исследователи, спускавшиеся в темные, как звериная глотка, морские глубины. Становясь очередным ингредиентом соленого бульона. Викинги в дракарах шли под парусами, надуваемыми переменчивыми ветрами, ведя свои суда сквозь туман и полагаясь только на поляризованный свет «солнечных камней». Эскимосы на лодках из шкур животных, ритмично вдыхающие леденящий воздух, опускающие в воду обледеневшие весла. Вот брызги воды начинают замерзать на лету, напрягаются сильные спины, удар, рвется шкура, и лодка по спирали уходит под воду. Тысячелетние айсберги, осколки ледников, ужасные и молчаливые. Тишину возле них нарушает только плеск разбивающихся о ледяные склоны волн, создавая обманчивый шум прибоя там, где нет берегов. Туманная сирена, приглушенное эхо выстрелов на берегу. Лед объединяет сушу с водой. Морозная дымка. Облака с бликами света, отраженного в маленьких окошках воды на поверхности льдины. Призрачное ледяное сияние стирает все грани пространства, оставляя органы чувств предаваться иллюзиям. Удивительное, редкое место.
Спускаясь, Куойл поскользнулся на каком-то растении, предательски спрятавшемся в трещине камня. Он дошел до выступа, с которого, наклонившись, можно было посмотреть вниз, на бурлящую воду. Дальше идти было некуда.
Оттуда он увидел три вещи: пещеры в форме пчелиных сот на уровне моря, камень, напоминающий огромную собаку, и тело человека в желтом костюме, опустившего голову под воду, будто не в силах оторвать взгляда от причудливого рисунка морского дна. Его руки и ноги были раскинуты в стороны, отчего он напоминал морскую звезду. Тело заплывало с волной в небольшую пещеру, потом снова выглядывало оттуда, как детская игрушка на веревочке, за которую тянуло море. «Корреспондент газеты оказался настоящим магнитом, притягивающим мертвые тела».
Тело можно было достать, только прыгнув в холодную пену. Правда, если он принесет сюда веревку и крюк… Куойл снова стал забираться на клиф. Ему в голову внезапно пришла мысль о том, что этот человек мог упасть в воду как раз с того места, где он сейчас стоял. Или выпал из лодки. Он должен об этом кому-нибудь сказать.
Он бегом взбирался на мыс. У него болел бок. Он должен рассказать кому-нибудь о мертвом человеке. Пока он доберется до дома, на то, чтобы доехать до ближайшей станции береговой охраны, потребуется не меньше часа. На лодке будет быстрее. Ветер дул в спину, заставляя волосы падать на лицо, лезть в глаза. Сначала шее было холодно, но потом, преодолев бегом скалу, он почувствовал, что ему стало жарко. Пришлось даже расстегнуть куртку. Как далеко еще до причала.
Взбудораженный чрезвычайным происшествием и не в силах избавиться от стоящей перед глазами картины плавающего у входа в пещеру трупа в желтом костюме, он отвязал лодку и направил ее прямо через всю бухту в сторону Якорной Лапы. Он торопился так, будто этого человека еще можно было спасти. Через десять минут, выйдя из-за подветренной стороны берега прямо под порывы ветра, он понял, что совершил ошибку.
Он никогда раньше не испытывал эту лодку в неспокойной воде. Волны обрушились на него, как залпы из артиллерийского орудия. Их гребни стали похожи на жестокие ухмылки. Лодка начала раскачиваться, подниматься и падать под волны с ужасающей скоростью. Он инстинктивно сменил курс, чтобы волны били в корму лодки по касательной. Но тем самым он направил лодку к северо-востоку от Якорной Лапы. Ему придется где-нибудь развернуться и войти в порт с востока или юго-востока. Куойл не знал, как вести лодку по зигзагообразной траектории, чтобы пересечь бухту: длинный отрезок с волнами к носу лодки и короткий с волной в корму. Где-то на середине бухты он сделал резкий поворот в сторону Якорной Лапы, подставив низкую и широкую корму под волны.
Лодка закачалась, и из-под скамьи выскользнул короткий кусок веревки. На одном конце у него были завязаны узлы, а второй был растрепан и заломан, будто там когда-то тоже были узлы, но теперь развязались. Только сейчас Куойл понял, что эти узлы на веревках что-то обозначали.
Лодка безудержно прыгала на волнах вниз и вверх, зарываясь носом в воду, в то время как мотор все еще работал. Куойлу стало страшно. Каждый раз, когда у него выбивало руль из рук, лодка сбивалась с курса. Через несколько минут его путешествие закончилось. Лодка рубанула носом воду, как топор, высоко задрав корму. Следующая волна развернула лодку бортом к открытому морю. Лодка перевернулась, а Куойл оказался под водой.
За пятнадцать ужасных секунд он научился плавать достаточно, чтобы добраться до перевернувшейся лодки и схватиться за ось замершего винта. Своим весом он погрузил корму в воду, тем самым приподняв нос. Этого оказалось достаточно, чтобы следующая волна развернула лодку и наполнила ее водой. Куойл снова повис в прозрачной воде и увидел где-то под собой бледную тень своей лодки, ее знакомые очертания и цвет постепенно пропадали, по мере того как она все глубже уходила вниз.
Он всплыл, судорожно хватая ртом воздух. Он почти ничего не видел из-за какого-то горячего вещества в глазах и тут заметил стекающие с него капли воды, которые были почему-то кроваво-красного цвета.
«Глупо, — подумал он, — какая глупость умирать, пока не выросли дети». У него не было ни спасательного жилета, ни непотопляемых весел, ни малейшего понятия о том, где он находится. Он качался на волнах, как поплавок из телесного жира и воздуха в легких. Он стал поплавком. Его отделяли полторы морские мили от каждого берега, полторы мили, которые надо было проплыть в холодной воде. Прямо перед ним качалась на воде веревка с узелками, а в шести метрах на поверхность всплыл красный ящик. Это был пластмассовый контейнер для льда, о котором он забыл. Куойл пробился к контейнеру сквозь целую флотилию деревянных спичек, которые, должно быть, выпали в лодку из пакета с продуктами. Он хорошо помнил, как покупал спички. Наверное, когда-нибудь эти спички вынесет на берег, только уже без серных головок. А где в это время будет он?
Куойл схватился за ручки контейнера и лег на него грудью. У него со лба стекала кровь, но он не смел отнять рук от контейнера, чтобы коснуться раны. Он не помнил удара. Наверное, его задело бортом лодки, когда она переворачивалась.
Волны казались огромными, величиной с гору, но он поднимался и падал вместе с ними, наблюдая за зелеными водоворотами, тянувшими его вниз, и коварными всплесками, забивающими нос соленой водой.
Когда он увидел тело мертвого человека, отлив почти закончился. Это было почти два часа назад. Скоро, наверное, начнется прилив. Куойл потерял часы. Если он ничего не путает, то между отливом и приливом проходит около часа, когда вода стоит совсем низко. Он совсем ничего не знал о течениях в бухте. То, что луна находилась в последней четверти, означало, что прилив будет низким. Билли говорил, что вдоль западного берега идут сложные воды. Там много рифов и покрытых водорослями камней. Куойл боялся, что ветер вынесет его из бухты в открытое море и он отправится в Ирландию на контейнере для льда. Если бы он оказался ближе к западному подветренному побережью, где волны были ниже, то у него появился бы шанс добраться до камней.
Прошло много времени. Куойлу казалось, что он находится в воде несколько часов. Он не чувствовал ног. Когда его подняла очередная волна, он попытался определить, где находится. Западное побережье стало ближе, но, несмотря на ветер и наступающий прилив, он двигался в сторону мыса.
Чуть позже он удивился, увидев каменную пирамиду, к которой недавно подходил. Должно быть, какое-то течение подхватило его и понесло к самому краю земли, к пещерам, к мертвому человеку. Ему показалось забавным, что скоро он составит компанию трупу в желтом и присоединится к его игре у входа в пещеру.
— Пока у меня есть этот горячий контейнер, ничего у вас не получится, — громко сказал он.
Ему стало казаться, что пластиковый короб наполнен тлеющими углями. Он так решил потому, что, как только он поднимал подбородок с крышки контейнера, его начинала бить сильная дрожь, но когда он снова опускал его обратно, дрожь прекращалась. Так могло действовать только благословенное тепло.
Он с удивлением заметил, что стало смеркаться. Однако это его даже обрадовало. Раз наступает ночь, значит, он скоро ляжет спать. Наконец-то отдохнет. Куойл невероятно устал. Как приятно будет погрузиться в эти качающиеся мягкие волны. Да, это можно будет сделать. Только непонятно, почему эта мысль раньше не приходила ему на ум. И человек в желтом совсем не мертв. Он спит. Отдыхает. Еще минута, и Куойл уже был готов перевернуться, чтобы устроиться поудобнее и уснуть. Вот только огни погаснут. Но жесткий свет светил прямо в его отекшие глаза, и Джек Баггит уже вытаскивал его, отрывая от горячего контейнера и сталкивая прямо на кучу холодной рыбы.
— Святые угодники и петушиное племя! Я так и знал, что тут кто-то есть! Я чуял. — Джек набросил на Куойла просмоленную парусину. — Я же говорил тебе, что эта штуковина тебя утопит. Ты давно в воде? Вдруг прошло уже слишком много времени? В такой воде долго не выдержишь.
Но Куойл не мог ему ответить. Его так сильно трясло, что пятки бились о рыбу. Он попытался сказать Джеку, чтобы тот достал из воды его горячий контейнер, что помогло бы ему снова согреться, но не смог разомкнуть челюсти.
***
Джек волоком притащил Куойла на идеальную кухню миссис Баггит.
— Это Куойл, которого я выловил из чертового моря, — пояснил он.
— Если бы ты только знал, скольких человек он спас, — сказала миссис Баггит Куойлу. — Скольких спас! — Но одному он помочь так и не сумел.
Она раздела Куойла, обложила его ноги бутылками и укутала одеялом. Заварила чай и с ловкостью, говорящей о большом опыте, напоила его, разжимая зубы ложкой. Джек пробурчал что-то о том, что стакан рома был бы ему полезнее.
Через двадцать минут его челюсти расслабились и разум прояснился. Он смог избавиться от наваждения уходящей вдаль лодки, иллюзии горячего контейнера и рассмотреть дом Баггитов в деталях. Он даже сумел выпить вторую чашку чаю с сахаром и сгущенным молоком.
— Это хороший черный чай, — сказала миссис Баггит. Никакой ром не мог сравниться с ним по благодатной целительной силе.
В доме везде лежали кружевные салфеточки, выполненные с большим мастерством, характерным для этих мест: кружевные волны и плавучие льдины, выпуклые раковины и водоросли, изогнутые усы омаров, круглые рыбьи глаза, топорщащиеся запятые креветок и глубокие пещеры. Белый снег на черных скалах, разноцветные чайки, косой серебряный дождь. В плетенных крупными узлами рамках стояли фотографии предков и якорей, Библия была украшена тонкой кружевной пеной, а циферблат часов, как невеста, выглядывал из-под венка диких цветов. Ручки кухонных шкафов дразнили кисточками, как стриптизерши в баре, ручку чайника оплетала причудливая змейка, а стулья утопали в ажурном плетении, полностью покрывавшем спинки и подлокотники. На полке лежала телефонная книга Онтарио, изданная в 1961 году.
Миссис Баггит стояла возле зеленой стены. Она доливала в чайник воды. Ее руки были похожи на лопаты: крупные, бугристые суставы и покрытые шрамами пальцы. В заварной чайник полился крутой кипяток. На миссис Баггит было хлопковое платье без рукавов. Дом дышал теплом и спокойным уютом.
У нее был сильный голос, привычный к перекрикиванию ветра и отстаиванию своего мнения во время жарких споров. В этом доме Джек уменьшился до размеров детской куклы, а его жена в матовом свете и гирляндах цветов превратилась в великаншу. Она внимательно рассматривала лицо Куойла, будто бы знала его раньше. Он уже меньше стучал зубами о край кружки. Дрожь, сотрясавшая его от шеи до пят, прошла.
— Ты согреешься, — сказала она таким тоном, будто сама уже не сможет этого сделать.
Она поднесла к его стопам нагретый камень. Пестрая молодая собака заерзала на своем коврике и приподняла уши.
Джеку, как большинству мужчин, занимающихся тяжелым физическим трудом, стоило только сесть в кресло, как он расслабился, растекся по нему, будто роскошь удобства растворяла мышцы.
— Скажи спасибо, что ты такой крепыш. Только твой жир сохранял тепло твоего тела все эти часы и поддерживал тебя на плаву. Худышка на твоем месте уже бы давно умер.
Потом Куойл вспомнил о человеке в желтом и снова рассказал свою историю, начиная с прогулки по мысу и заканчивая светом, резанувшим его по глазам.
— Под камнями? — Джек отправился в клинообразный закуток под лестницей, где у них стоял телефон, чтобы позвонить в береговую охрану.
Куойл сел. У него звенело в ушах.
— Люди в очках не больно-то ладят с собаками, — говорила она Куойлу. — Собаке, чтобы понять, что у тебя на сердце, надо видеть твои глаза. Собака будет ждать, пока ты ей улыбнешься. Если понадобится, то может ждать целый месяц.
— Это ньюфаундлендская порода? — спросил трясущийся Куойл, все еще слабый от долгого пребывания в воде.
— Ньюфаундлендская порода! Да ей тут и не пахнет! Эта собака не из наших мест. Настоящая собака, самая лучшая собака в мире, это водяной пес. Вот у этого, Батча, есть немного крови водяного пса, только он полукровка. Все чистокровные вымерли. Вернее, их убили несколько поколений назад. Спроси у Джека, он тебе расскажет. Правда, он больше любит кошек. А мне вот по душе собаки. Батч у нас от Элвис Билли Притти. А у Джека есть кот, Шкипер Томми, так он ходит с ним на ялике в море. Самый настоящий рыбак.
Наконец в береговой охране приняли сообщение об утопленнике в желтом костюме. Кружка Куойла опустела. Джек ушел на мостки чистить и замораживать улов. Он сделал свое дело, спас, а лечение — уже дело жены.
Куойл пошел за миссис Баггит наверх, в комнату для гостей. Она протянула ему наполненные заново бутылки с горячей водой.
— За следующей лодкой иди к Элвину Ярку, — сказала она.
Перед тем как уснуть, он заметил любопытный гофрированный цилиндр возле двери. Это было последним из того, что он увидел.
Утром он мучился от голода и наслаждался радостью жизни. Он увидел, что цилиндр выполнял роль упора для двери и был сделан из каталога товаров по почте. Тысячи страниц, аккуратно сложенных и склеенных в строгом порядке. Он тут же представил себе, как миссис Баггит терпеливо трудится над ними, день за днем; за окном над елями воет ветер и падает снег. Далеко в бухте стонет лед, на севере в небо подымается дым от печей. Она складывает и клеит, на плите кипит чайник, покрывая окна налетом от пара. Из всего шестичасового приключения в ледяной воде больше всего Куойл запомнил свои густо-синие от полинявших дешевых носков ногти на пальцах ног.
***
Когда ее дом снова опустел, Куойл был отправлен домой, чайник убран на полку, а пол вымыт; она вышла на улицу, чтобы повесить влажное одеяло, которым укрывался Куойл, и забрать вчерашнее выстиранное белье. Был мягкий сентябрь, но вокруг нее по-прежнему бушевала яростная буря, отнявшая у нее Джейсона. Она несколько раз моргнула, чтобы отогнать наваждение. Жесткие пальцы взялись за штанины брюк Джека, стряхнули иней с голубой рубашки. Она вернулась домой, чтобы снова гладить и убирать, под скрежет ломающегося за мысом льда и грохот рассыпающихся от давления айсбергов, вздымающих обломки на десятки метров вверх, к белой луне.
