Глава 10
Триумф
Напавшего на меня террориста опознали только благодаря сделанной в ателье мадам Пестяновой фотографии. И когда томский полицмейстер и мой друг, Фелициан Игнатьевич Стоцкий, спустя три дня явившийся ко мне с отчетом, назвал имя, первое, о чем подумалось – что это не иначе, как жирная точка, в первом томе романа о новой моей жизни. Что это не первое на меня покушение, и, боюсь – не последнее. Но, тем не менее, именно этот выстрел подвел итог первым двум годам моего пребывания в этом теле. В этом веке. В этом Томске.
Убитого мной злоумышленника звали Амвросий Косаржевский, и он, до недавнего времени, был мужем Карины Бутковской. Я уже, кажется, говорил, что в деревеньке Большое Кривощеково, путешествующий в Томск доктор Зацкевич принимал у Карины роды. Как акушер сам потом рассказывал – случай был тяжелым. Плод занимал неправильное какое-то положение, и если бы не своевременное вмешательство доктора, с большой вероятностью, дело могло закончиться смертью и матери и ребенка.
И все-таки Карина разрешилась от бремени. Малыш, мальчик, которого нарекли при крещении Аркадием, был вполне здоров. Что нельзя было сказать о самой роженице. Ей требовался постоянный врачебный надзор, о чем конечно же нельзя было и мечтать в глухом приобском селении. И Амвросий решил перевезти жену в Томск.
Каким-то волшебным образом им удалось-таки пробраться до самой переправы через Томь. Проехать триста с лишним верст по тракту, не встретить ни единого татарского разъезда, не нарваться на распоясавшихся на дорогах разбойников, и на берегу реки, в получасе от города, узнать, что ссыльнопоселенцам, да еще и полякам, приказом тайного советника Лерхе, въезд в столицу края запрещен. Калтайские татары, охранявшие томские паромы, не понимали и половины слов, которые говорил им белый от ярости поляк.
Карина умерла, и пан Косаржевский похоронил ее прямо под соснами на берегу. Пробормотал молитву, снял с ее шеи серебряный крестик, и закопал. А потом, прижав в себе кулек с тихонечко пищавшим ребенком, сел в лодку, рассчитался с перевозчиком тем самым Карининым нательным крестом, и поплыл на другой берег. Мстить.
Оружие нашлось в схроне, в подвале "польского" клуба. Ребенка Амвросий оставил на попечение присматривавшего за усадьбой сторожа, зарядил пистоль, и отправился меня убивать.
Такая вот вышла грустная история. Дамы ревели в три ручья, заляпав слезами дешевую бумагу отчета судебного пристава.
К слову сказать, Аркашу Косаржевского взяли на воспитание, можно считать – усыновили, Цыбульские. Своих детей им Господь не дал. Злой народ шептал, дескать – не тем перстом Захарка молится, оттого и не выходит у них ничего. Пока дела у Цыбульского шли ни шатко ни валко, он особенно и не переживал. Потом, как деньги в семье завелись, и появилась уверенность в будущих днях, задумываться стал – кому свое, немалое уже, богатство оставит?! Так что Захарий Михайлович с Феодосьей Ефимовной, это громкое событие с пальбой на главной улице города, за знак с Небес приняли.
Мне же какого-нибудь Знака только и не хватало. Во второй половине лета стало вдруг скучно. Не то, чтоб совершенно нечем было себя занять. Нет. Дел по-прежнему было более чем достаточно. Только стал замечать, что все делается как-то само собой.
Штукенберг с фон Мекком сами строили мою железную дорогу, а фон Дервиз с присланными из Москвы стряпчими сам сговорился о продаже "заводской" дороги. И все участники этой операции очень неплохо заработали. У меня на счету миллион с хвостиком, откуда ни возьмись, образовался, и остальные, наверняка, тоже себя не обидели.
Чайковский с Пятовым сами катали рельсы, и сами на корявенькой тележке, запряженной четверкой лошадей, развозили по участкам. Огромным спросом пользовались гвозди и простое железо в полосах. В Сибирской столице даже организовали оптовый склад, куда чуть ли не со всего пространства от Оби до Енисея кузнецы за сырьем приезжали. А ведь существенную часть еще и Васька Гилев для перепродажи в Монголии забирал.
Гинтар, или как его все чаще называли в городе – управляющий Мартинс, сам застраивал Томск. У него уже два своих кирпичных завода было, и еще несколько, в которых старый прибалт долю имел. Плюс – его строительная фирма обороты набирала. Умудрялся чуть не все самые ценные подряды у города и администрации получить. Он и вокзал строил, и здание Главного Управления, и жилье для приехавших из Омска чиновников. Еще парочку своих доходных домов заложил. С июня, как вода в Томи на убыль пошла, рабочие начали сваи вбивать в топкие береге Ушайки. Гранит для будущих набережных еще зимой на санях привезли.
Приказчики Фонда сами собирали "налог" с купцов, и выплачивали чиновникам существенную, иногда превышающую официальное жалование, прибавку за усердие. Я даже подписывал как-то раз бумаги дозволяющие открытие филиалов в главных городах наместничества. И в Тобольске, и в Семипалатинске, и в Верном. Потом уж и в окружных городках появятся. Не все сразу.
В июле прибыла из Тюмени последняя партия датских переселенцев. Для них, кто желал крестьянским трудом жить, уже давно, еще с прошлой осени участки были приготовлены. Так что тоже все прошло само собой. С весны в западной Сибири настоящий земельный бум начался. Мы, как путние, комиссию собрали. Хотели специальные отряды землемеров создавать, чтоб все возможные для прибывающих из России крестьян, участки определить. А оказалось, что и это не понадобится. Очень много желающих купить у государства кусок целины и в аренду переселенцам сдавать нашлось. Мне говорили, даже из Санкт-Петербурга стали поверенные приезжать и в Томске конторы открывать. Называли известнейшие в империи дворянские фамилии, готовые вложить в свои новые уделы изрядные деньги. Да чего уж там далеко ходить! Володя Барятинский письмо из Кульджи прислал, со вложенным в конверт векселем на десять тысяч. Просил поспособствовать, чтоб и ему землицы купить. Помог, конечно. Отчего хорошему человеку-то не помочь?!
Тем более что он мне тоже уже здорово помог. Снесся с кем-то в столице, кого-то попросил, и вдруг сам собой нашелся будущий управляющий моему механическому заводу. Сорокавосьмилетний Степан Иванович Барановский еще в бытность свою профессором университета в Гельсингфорсе, увлекся изобретательством. Да так, что года три назад и вовсе науки забросив, вернулся в Санкт-Петербург дабы попытаться внедрить свои поделки. Какой-то загадочный механизм – духоход – железнодорожный тягач, приводящийся в движение силой сжатого воздуха, даже будто бы публику по Николаевской дороге какое-то время возил. Еще профессор подводными лодками интересовался, паровыми приводами и другими сложными системами. Слыл большим сторонником скорейшего строительства железных дорог, включая, как ни странно – линии от Нижнего Новгорода до Иркутска, и от Саратова до Британской Индии, о чем не преминул составить доклад для Госсовета. И, видимо, здорово прожектами своими всевозможных чиновников одолел, раз его мне рекомендовали в самых превосходных степенях.
В общем – наш человек, если верить чинушам, спешащим отделаться от настойчивого энтузиаста. Они, судя по всему, господину Барановскому обо мне и рассказали. И тоже хвалебных эпитетов не жалели. В итоге и сосватали. Профессор и депешу телеграфом прислал, что, дескать, готов выехать немедленно, если я все еще заинтересован в его услугах. Ответил ему что-то вроде – приезжайте, заждались.
Мне вообще много писали. Ежедневно чуть ли не по дюжине конвертов мне на стол ложилось. А сколько еще Миша отсеивал?! Всякие прошения, кляузы и доносы, где не требовалось моего непосредственного участия, секретарь передавал по инстанциям.
Стабильно, раз в месяц великая княгиня Елена Павловна пересказывала последние придворные сплетни и новости великосветской столицы. Взамен требовала новости из Гороховской усадьбы. Спрашивала о том, как поживает и чем занят новый наместник. Не скучает ли милочка Минни? Не жалеет ли еще, что оставила пышность императорских балов ради удовольствия быть рядом с мужем? Отвечал. Старался быть честным – у "семейного ученого", наверняка, кроме меня еще информаторы в свите цесаревича имелись.
Писали великие князья Александр с Владимиром. Саша – не реже послания в три недели. Даже из Мюнхена депеши приходили. Я даже уже подумывать стал, чтоб почтовые марки начать коллекционировать. В России они недавно стали применяться. Раньше-то в стоимость конверта и оплата пересылки включалась. А теперь и свои марки появились. Причем, их в любой губернии дозволялось печатать, так же как и каждое мало-мальское княжество свои рисовали. Учитывая географию моей корреспонденции, у меня очень быстро должна была вся "карта" Европы собраться.
Володя реже. Елена Павловна сообщала, что третий царский сын теперь с Александром Вторым в ставке русской армии, где-то у границ с Австрией. И судя по приходящим оттуда новостям, царевичу попросту некогда. Он там большой политической игрой занимался.
Третьего июля пруссы наголову разгромили австрийцев близ местечка Кёнеггрец. Многим австрийцам удалось-таки отойти за Эльбу, их армия была еще вполне боеспособна, хоть и потеряла более двадцати двух тысяч убитыми и ранеными, а девятнадцать тысяч – попали в плен.
Генерал фон Бенедек спешно отступал в сторону Вены, но, к огромному удивлению независимых наблюдателей, Мольтке не торопился преследовать и добивать остатки имперцев. Пруссы простояли на месте лагерем чуть ли не трое суток, и лишь потом, спокойно и планомерно Первая и Эльбская армии двинулись к столице Австрии, а вторая на Ольмюц. Тринадцатого Августа фон Бенедека на посту командующего австрийской армией сменил эрцгерцог Альбрехт, решивший взять реванш на подступах к Вене и Пресбургу. Однако пруссы снова остановились. С востока пришли неожиданные для всех сторон конфликта новости. Русские вводят войска в Галицию! Без объявления войны и оставляя на местах австрийских чиновников и полицейских.
Ни в шатре короля Пруссии Вильгельма, ни в рабочем кабинете императора Австрии Франца-Иосифа ничего не понимали, и не знали, как на это следует реагировать. Русский посланник в готовящейся к осаде столице империи ситуацию прояснить отказался, сославшись на отсутствие связи с Санкт-Петербургом. Фельдъегеря доставили главам воюющих государств послания Александра Второго с заверениями в самых мирных намерениях, направленных исключительно на поддержание должного порядка и противодействия сепаратистским настроениям, только сутки спустя. Дальнейшими своими планами проявивший прямо-таки византийское коварство русский царь не делился, но и без этого всем было понятно, что частная, внитригерманская свара вдруг выплеснулась в Большую Европу, и пути назад уже нет.
Бисмарку пришлось окончательно распрощаться со своими планами по превращению грозного южного конкурента в послушного союзника, во время королевского совета, когда из лагеря наступающих пруссов уже можно было разглядеть предмостные укрепления австрийцев в хорошую подзорную трубу. Генералы и прусский король были решительно настроены смести с шахматной доски последний заслон и войти на улицы старого города. Тут же вдруг выяснилось, что не только канцлер умеет грамотно "подбрасывать" нужные документы. В ответ на слова первого министра, умоляющего Вильгельма оставить Вену в покое, Мольтке молча, положил на стол карту, на которой были нанесены планы по захвату столицы Австрийской империи силами отдельного кавалерийского корпуса Русской Императорской армии под командованием знаменитого "льва Ташкента" – генерал-лейтенанта Черняева. А также телеграфную депешу от шпионов "присматривавших" за летними лагерями русских, из которой явствовало, что уже четвертого июля, Черняев снялся с места. И четырьмя колоннами двинул корпус – чуть меньше тридцати тысяч сабель с внушительной артиллерийской поддержкой – на запад.
— Замолчите, Отто, — нахмурил брови Вильгельм. — Мы не можем позволить им украсть нашу победу. Мольтке? Вы слышите? Мы должны быть на Рингштрассе первыми!
Военным требовалось пышное окончание успешной военной компании. Признание их заслуг. Триумф. О том, как парад по тысячелетним улицам Вены отразится на международной политике, они не думали. Об этом размышлял Отто фон Бисмарк фон Шёнхаузен, и ему было заранее страшно. Но самое ужасное было то, что они – пруссы, как марионетки, должны были идти в неведомое, послушные воле умелого и совершенно циничного поводыря.
Канцлер самого сильного германского королевства мог бы утешиться, знай, что не для него одного в тот день обрушился мир. Вся политика, все расчеты и резоны императора Франции Наполеона Третьего были основаны на вероятности поражения Пруссии в этой войне. Тогда он мог бы, одной лишь угрозой вступить в войну на стороне Берлина, спасти королевство от окончательного крушения, и, в итоге, получить вожделенный приз – присоединение Люксембурга и Бельгии. Теперь же, после Кёниггреца и особенно – захвата Вены, в Версале сомневались. Не будь в Галиции русских, прямо заявлявших о своих симпатиях скорее Берлину, чем Вене, все было бы куда проще. Довольно было бы объявить вооруженное мирное посредничество, и принудить обе стороны к выгодному Франции миру. По ходу движения прикормить Италию Венецией, указать на место зарвавшейся Пруссии, и получить преференции. Хотя бы хоть что-то вдоль Рейна…
Никто не посмел бы возражать. В Европе же живут цивилизованные люди, и хорошо понимают язык силы. А вот на Санкт-Петербург такие доводы не действуют. Там и солдат считают совершенно по-другому. Обе, и Австрийская и Прусская армии, вместе взятые, не составляли и половины от кадровых войск Российской империи. Александру вторжение стопятидесятитысячной группы войск в восточные области Австрии даже не слишком обошлось. В бюджете на 1866 год были предусмотрены большие маневры…
Конечно, в Восточной войне армия русского императора показала себя не лучшим образом. Но теперь, десять лет спустя, в европейских столицах уже прекрасно знали, сколько сил и средств вкладывается в перевооружение и реорганизацию этой миллионной орды. И как быстро русские строят железные дороги, для ее скорейшей переброски.
Ах какое изощренное варварское коварство! Русские захватили изрядный кусок Австрии, не сделав ни единого выстрела. И, Наполеон в этом не сомневался, уже вряд ли оттуда уйдут. Вена окончательно рассорилась с Берлином. Пруссия оказалась перед лицом разгневанного "обманом" Парижа совершенно одна.
В конце июля начались переговоры о мире. Сначала – между Австрией и Пруссией. Потом, в августе, к ним, практически явочным порядком, присоединились представители Италии, Франции и России. Чуть позже, когда в Форин-оффисе убедились, что пруссы вынуждены держать в Австрии гарнизоны, казна Берлина стремительно пустеет, а конца переговорам не видно, в Шёнбрунн прибыл и англичанин. Тем более, что ему было что обсудить с вице-канцлером Горчаковым. Лондон серьезно беспокоили военные успехи цесаревича в Средней Азии.
Тем более, что именно в июле 1866 года либерала, и вообще – склонного находить компромиссы, Джорджа Вильерса 4-го графа Кладерона, на посту министра иностранных дел Великобритании сменил консерватор Эдуард Генри Стэнли 15-й граф Дерби, занимавший прежде пост министра по делам Индии. Если еще учесть жесткий подход консерваторов к вопросу безопасности "Жемчужины Английской короны" всей консервативной партии, прежнюю службу, где традиционно нервно относились к русским, и влияние известного своей радикальностью отца – премьер-министра страны, выходило, что князю Горчакову предстояла настоящая битва.
И на поддержку Франции вице-канцлер Российской империи тоже не мог рассчитывать. После Кённегреца и Вены, Париж просто обязан был встать на сторону проигравшего. Хотя бы уже потому, что с победителей требовать каких-либо территориальных уступок было бы, по меньшей мере странно. Вопрос с Венецией повис в воздухе. Тем более, что дважды битая – и на суше и на море – Италия не смогла даже оккупировать земли, в которых была так заинтересована.
Русские презирали Австрию, и на переговорах целиком и полностью поддерживали претензии Бисмарка. Канцлер страны-победительницы, решил – раз теперь на южного соседа в качестве возможного союзника рассчитывать не приходится – поправить за счет Вены шаткое финансовое положение Пруссии. Поддержка Горчакова – этого, по мнению Бисмарка – дракона в человеческом обличье, играла Берлину на руку, но там не забыли кто именно обрушил все их планы! Размолвки еще не было. Оба "железных канцлера" продолжали ласково улыбаться друг другу. Только, так сказать – в кулуарах, каждый вел свою игру. Обе стороны имели чуть ли не противоположный взгляд на вопрос прусской аннексии северогерманских государств.
Австрия молчала, не имея ни военных, ни моральных прав требовать чего-либо. В Богемии и большей части коронных земель стояли прусские гарнизоны. В Венгрии активизировались сепаратисты, подстрекаемые Берлином. В Галиции – полки князя Барятинского. Назначенный в мрачные дни после Кёнеггреца министром иностранных дел и первым советником императора Франца-Иосифа, граф Фердинанд фон Бойст – один из опытнейших дипломатов Европы, больше занимался урегулированием венгерского вопроса, чем мирными переговорами. Его слишком серьезно никто и не воспринимал. Он даже не был подданным габсбургской империи, и прежде занимал пост премьер-министра Саксонии. Да он и сам не скрывал своей роли в этом общеевропейском фарсе – называл себя "государственной прачкой", позванной, дабы она отстирала грязное белье униженной империи.
Еще и Франция, не испытывавшая, еще со времен войны за испанское наследство никаких, симпатий к Вене, тем не менее, взяла на себя обязанности австрийского адвоката. Чем немедленно вызвала прямо противоположную реакцию Лондона. Лордам в Адмиралтействе не нравился излишне сильный, по их мнению – способный представлять угрозу морским коммуникациям островного королевства, французский флот. Лорд Стэнли не скрывал, что готов поддержать Санкт-Петербург в его желании присоединить к империи Галицию и часть Буковины, если Россия согласится умерить аппетиты в Синьдзяне и Средней Азии. Увлечение молодого наследника престола завоеваниями должно быть прекратиться.
В общем итоге – пушки в Европе умолкли, но битвы продолжались. Присутствие в составе русской делегации молодого великого князя Владимира никого не удивляло и не настораживало. Матерые дипломаты полагали, что царь послал сына учиться Большой Игре, не догадываясь, что именно третий сын – автор всего этого европейского недоразумения. Именно Володя придумал план, убедил семью в необходимости его реализации и провел всю операцию, так и не выходя из-за спин отца и старших братьев.
На Южном фронте тоже наступило затишье. Никса писал, что оба противника – и Коканд и Бухара, полностью подавленные мощью русского оружия, послушно соглашаются на все требования. Просят лишь не взымать слишком уж большую контрибуцию, но никто загонять их в угол и не собирался. Санкт-Петербургу нужны были послушные, не помышляющие о какой-либо своей игре, малые государства вдоль потенциальной границы с британской Индией, и хлопок. Очень-очень-очень много хлопка. Все, что бы ни выросло на наделах местных дехкан. Больше того! империя была готова привезти и бесплатно раздать семена американских сортов этого растения – обладающих более длинным волокном и дающим меньше отхода при производстве хлопчатобумажных тканей.
В Китае у Николая тоже все складывалось более чем хорошо. Наиболее злостных и непримиримых инсургентов оттеснили к пустыням. Самые плодородные области севера Синьдзяна были полностью под контролем. Необходимости в присутствии в тех диких краях великого князя больше не было. Как писал сам цесаревич – "мавр сделал свое дело, мавр может уходить". Еще извещал о своем намерении к октябрю месяцу вернуться в Томск, и интересовался судьбой польских разбойников.
Ответил ему честно – зачинщиков арестовать не удалось. Калтайские станичные татары – люди простые и плохо понимающие нюансы русского языка. Сказано было – исключить угрозу переправы восставших на правую сторону Томи, они и исключили. Мертвые, знаете ли, плавать не умеют. К тому моменту, как к берегу реки возле деревеньки Тутальской, в восьмидесяти с небольшим верстах к югу от столицы края, подошли пехотинцы Томского батальона, повстанцев нужно было уже не ловить, а спасать. Опять все решилось, как-то само собой. Выжили и были доставлены для следствия и суда всего с десяток рядовых участников этого непотребства. Так что, если Николай планировал устроить показательные казни, пришлось его разочаровать. Каторгу эти панове быть может и честно заслужили, но уж никак не виселицу.
Великий князь Александр был педантичен, но немногословен. Раз в три недели по короткому посланию. И высказывался всегда очень и очень осторожно. Планирует вернуться домой к зиме, посетив прежде еще Париж и Копенгаген. Естественно, о том, что второй царский сын забыл в столицах Франции и Дании – ни слова. Что хочешь – то и думай. И как там у него отношения складываются с баварской принцессой – тоже молчок. Если письма великого князя Константина – рождественский подарок для шпиона, то Александр – прирожденный конспиратор.
Как вы уже наверняка догадались – Эзоп тоже меня не забывал. От него, кстати, только и узнал, что за таинственные ружья поехали с наследником в Верный на испытания в боевых условиях, и зачем ко мне должны прибыть Гунниус с Якобсоном. Все говорило о том, что "пиратские" традиции у нас в стране родились вовсе не вместе с изобретением интернета, а за сто пятьдесят лет до. Понятия "авторское право" для военного ведомства не существовало. С правами теперь в империи вообще тяжело. Декларация прав человека в ведомстве господина Мезенцева бы за возмутительную прокламацию была принята.
Так что никто даже и постесняться не подумал. Штабс-капитан Карл Иванович Гунниус ознакомился с изготовленными в Москве образцами созданной по мотивам мосинской трехлинейки винтовки, признал ее настоящим прорывом в оружейной науке, что-то улучшил, что-то исправил и увез чертежи в Ижевск. Там уже за дело взялись профессиональные оружейники, и к осени 1866 года изготовили сто штук для испытаний в Ораниенбауме. Причем – двух видов. С пятизарядным магазином и однозарядную. Первой планировали вооружить кавалерию, а той, что попроще – царицу полей.
Но прежде, чем ружья сделали для испытания в Туркестане и Синьдзяне, в конструкцию было внесено более сотни поправок. Калибр в четыре линии был признан излишним – отдачей легкого кавалериста могло снести с седла, в то время как трех линий было вполне довольно для поражения целей на расстоянии в полверсты. Большего генералам и не требовалось.
К весне на Ижевском оружейном заводе успели сделать двести магазинок и семьсот пехотных ружей. И по сто патронов на каждую. По-моему – ничтожно мало для полноценных испытаний в условиях напряженного сражения. Но и этого хватило, чтоб командовавшие ротами офицеры написали прямо-таки восторженные отзывы.
Особенно после того, как дозорный эскадрон драгунского полка на переправе через одну из речушек в Кашгарии был атакован из засады дунганским отрядом. Дозор был сильно растянут. Кто-то уже успел переправиться, кто-то – нет. Место тесное, непригодное для конной схватки, и если бы не прямо-таки подавляющая огневая мощь вооруженного новыми винтовками эскадрона, дело могло кончиться плохо. Кавалеристы успели выстрелить раз по десять, прежде чем враг не дрогнул, и не обратился в бегство.
Схватка вышла скоротечной. Едва ли больше пяти или шести минут. Гораздо дольше драгуны выискивали среди камней разлетевшиеся гильзы. Ружья были так сказать – экспериментальные, и инженерам важно было знать то, как поведут себя латунные бутылочки. А главное – можно ли будет их потом переснарядить.
Из оговорок же князя Константина я сделал вывод, что в столице теперь гораздо больше внимания уделяется Сибири, Дальнему Востоку и южным рубежам страны. Иначе, зачем бы они намеревались… как бы сказать-то… помягче… Настоятельно порекомендовать мне организовать в Западной Сибири патронное производство?! Если в Россию возить, так лучше было бы на Урале какой-нибудь заводик перепрофилировать. Там, как и у нас на Алтае – и медь есть, и свинец. Цинка только нет. Он или в Польше или у нас. Ну так сколько того цинка нужно? Сотню пудов в год не сложно и привезти. Вопрос только – как с порохом быть. Делали его мало, и только на казенных заводах. Для охоты, или еще каких-нибудь частных нужд купцы из Европы везли. Это дешевле и быстрее выходило, чем с отечественных заводов покупать.
Как я понял, генерал-лейтенанту Якобсону – председателю вновь созданной комиссии по патронному снабжению армии, и подполковнику Карлу Ивановичу Гунниусу – главному конструктору новой винтовки, не только меня озадачить поручено. Но, признаюсь, новое дело здорово меня обрадовало. Заела уже суета и обыденность.
Так что еще до их приезда я уже и подготовиться успел. С Поповым переговорил, Александром Степановичем. С тем самым, с кем я как-то однажды в покер игрывал. У него и меднорудных шахт хватало, и конкурс на цинковое месторождение он же выиграл. Так-то, кроме него никто больше в Сибири гильзовый заводик сырьем снабдить и не смог бы. Он это понимал, но, к моему удивлению, руки мне не выворачивал, и не капризничал. Цену себе не набивал. Понимал, что хотя технологию и чертежи станков он мог бы и без моего участия заполучить, но с властью ссориться нет смысла. Тем более, что я не за просто так долю в будущем предприятии хотел. Готов был деньги серьезные вложить.
И, что самое интересное – и у него и у меня были большие сомнения в платежеспособности военного министерства. Но и отказаться от участия ни он, ни я даже не подумали. Дело для Отечества нужное и важное. А заработать можно и на чем-то еще. Никто, например, нам с ним не помешает наладить изготовление так сказать – бытовой версии ружья. Для охотников и первооткрывателей. А эти господа тоже в патронах нуждаться будут.
Короче говоря – легко договорились. Со всеми бы так. А то приехали, понимаешь, два брата-акробата из Барнаула – Егор и Иван Богдановичи Пранг – владельцы единственного в Сибири содового завода, а по совместительству – горные инженеры. Подполковник и полковник, соответственно. Старший – Иван даже управляющим Павловского сереброплавильного завода числился, младший тоже не бедствовал. Оба были женаты на отпрысках известных горных династий, и могли себе позволить заниматься на Алтае чем угодно. Даже паровой машиной свое предприятие оборудовать. Как говориться – если нельзя, но очень хочется – то можно.
Так вот. Я этим горным предложил оптовый склад в Томске открыть. Сода и для мыловарения требуется, и для стекольщиков. Кожи когда выделывают, тоже немного добавляют, кажется. С рекламой нынче тяжело. Если на глаза товар не попал, считай, и нет его. Это в своем Барнауле они знамениты. Там всякий об их товаре знает, а у нас уже – нет. Я Ядринцова к ним на завод посылал, помочь хотел. Думал, люди статейку в газетке прочтут, и у братанов сбыт помаленьку образуется. Подразумевал, конечно же, и свой корыстный интерес. Там у них, если верить столичному химику Зинину, отходы от производства какие-то образуются, из которых какую-то кислоту удобно делать. Я на химпроизводстве давно облизываюсь, а оно без всяких кислот жить не может.
Так не вышло у моего Коли правильную статью написать. Братья с корреспондентом через губу изволили общаться. Пренебрегли, едрешкин корень. А Ядринцов, хоть и женат уже, и дите скоро появится, а все равно – парень молодой, либерал и вообще – идеалист. С такими разве через губу можно?! Такие ведь свое возмущение и в печатное слово выплеснуть могут. У Николая язык здорово подвешен – он такие эпитеты подобрал, что мне братьев как злодеев казнить нужно было бы. Пришлось вовсе статью не печатать. Пусть Пранги эти, как люди и так себе, но дело-то нужное делают. Производство развивают.
И жизнь этих господ, похоже, так ничему и не научила. Вот, спрашивается, если такие все из себя замечательные, так чего приехали? Сидели бы на мешках со своей содой, мечтали разбогатеть. Так нет. Собрались, дела бросили. Но вместо делового разговора одни фырканья. Сил не нашел на эти надменные рожи смотреть. Пупы Земли, блин. Можно подумать, кроме них никто точно так же соду из глауберовой соли выделывать не сможет. Чай не только в Мармышанских озерах, в Кулундинской степи, это добро есть. Да и те озера братики же у империи не выкупили. А три тысячи пудов, что они за год производят – это смех один. Я узнавал. Люди эту самую соду из Европы возят, о Прангах ничего не ведая, десятками тысяч пудов.
То ли дело другие два брата – Функи, Михаил и Дмитрий Егоровичи. Тоже из столицы АГО, только старший – Михаил в почтовом управлении до недавнего времени трудился, а младший – Дмитрий, соль на озерах выделывал. Теперь же вознамерились они дробь и пули для охотников катать. Машины в Гамбурге заказали, и с Поповым о поставках свинца договорились. Функов мне именно Александр Степанович и представил. Сами они что-то заробели. Михаил Егорович до коллежского асессора выслужился, и чинопочитание накрепко в кровь въелось. С тайным советником запросто не то что заговорить не смеет, смотреть-то прямо опасается.
Но это пока они о деле своем не заговорили. Тут уж и глаза загорелись, и щеки зарумянились. Все-то у них подсчитано, все учтено. Им и нужен-то лишь пустяк – дозволение наместника на "огненное" производство в АГО. Свинец ведь как-то плавить нужно…
Как вот не помочь таким людям? Тем более что Николай меня правом давать такие разрешения еще в конце весны наделил. Поставил на прошении автограф, и отправил в канцелярию – выправлять остальные документы. На прощанье порекомендовал только – поискать себе рабочих где-нибудь с той стороны Урала. Наши вон Галицию захватили, а там почти что русские живут, и поляки с австрияками их вроде как обижают. Вдруг кто из тех русинов… или русин… в Сибирь согласится переехать? Вольно и сытно жить среди своих. Подальше от ненадежных границ.
Весь август в Томск съезжались виднейшие люди края. Тобольские короли меха, тюменские кораблестроители, купцы омские, каинские, барнаульские, колыванские, бийские и кузнецкие. Торговые люди из Тары и Ишима. Скотоводы Акмолинска, промышленники из Усть-Каменогорска и хлебные спекулянты из Семипалатинска. Владыки винно-водочного бизнеса, и повелители соледобычи. Поставщики многих и многих сотен тысяч пудов рыбы из Нарыма, и золотопромышленники из Мариинска. Большая группа иудеев, непостижимым простым смертным образом отыскавшие друг друга, по каким-то, мне неведомым приметам, и усевшиеся поближе друг к другу в душном зале Томского театра. Было даже несколько гостей из соседних регионов. Из Красноярска и Екатеринбурга. Англичанин этот еще, какого-то дьявола, заявился. Я о нем уже и думать забыл. Думал, уже давным-давно домой в свой Петербург вернулся. А он взял, и пришел. И на первый ряд с видом, будто бы так и надо, уселся.
На сцене, за длинным, накрытым зеленым гуляевским сукном столом, разместились главные начальники губерний и областей моего края. Деспот-Зенович из Тобольска, томский Родзянко. Полковник Майдель из степной Акмолы – там, так же как и в Семипалатинской области, только начался процесс формирования гражданской власти, и администрацию временно возглавляли военные. Колпаковский прислал своего офицера – председателя областного правления и заместителя по гражданским делам, полковника Олимпия Алексеевича Ивкова. Фрезе приглашали поприсутствовать лично, но он отговорился потребностью лично контролировать работу контрольного управления в Барнауле и прислал заместителя – Богданова. Петр Иванович, кстати – единственный из трех присутствовавших полковников, никакой неловкости от общения с высшими чинами не испытывал. Больше того! Вел себя иногда так, словно бы сделал нам всем одолжение своим присутствием.
Интересно было наблюдать, как смотрят друг на друга те и эти. Представители высшей гражданской власти в крае, и местные богатеи. И те и эти, отправляясь в Томск, вряд ли думали, что им придется вот так – сидеть напротив. Что я сведу их всех в одно место и заставлю принимать совместные решения.
Некоторые из чиновников, вроде того же Богданова, как я слышал, с торговым людом не то чтоб контактов не поддерживал, а и вовсе враждовал. Другие, как Александр Иванович Деспот-Зенович, или полковник Ивков – сами потомственные сибиряки. А значит, с местными же купцами не могли не дружить.
Впрочем, мне было абсолютно все равно. Я этот, едрешкин корен, симпозиум собрал только ради того, чтоб с себя еще одну, добровольно же взваленную, обязанность свалить. Хотел создать механизм самостоятельной кооперации, так сказать.
Идею давно вынашивал. Слова обдумывать начал, чтоб с прожектом к генерал-губернатору обратиться, еще когда с Алтая возвращался. И окончательно убедился в необходимости скорейшего решения этого вопроса когда "мирил" текстильщиков в Колывани. Не нравилось, что по любому спорному вопросу купцы кидались ко мне. "Барин рассудит" – рабская философия. Неприличная для свободолюбивых сибиряков.
Суть идеи проста. Я полагал, что если создать, так сказать, на общественно-государственных началах Торгово-промышленную палату, в которой любой обратившийся смог бы получить и нужную справку по наличествующим технологиям производства чего-либо, и найти поставщика необходимых товаров, и обратиться за помощью в сбыте своей продукции. Кроме того, как мне представлялось, проведение аукционов по разработкам недр края, тоже должны были проходить под патронажем этой палаты. И, как следствие, при этом же органе должен был быть создан арбитражный суд.
В идеале, палата должна была стать настоящим монстром, объединяющим товарную биржу, консалтинговое агентство и центр, через который купцы и промышленники могли бы более тесно взаимодействовать с гражданскими властями. Причем большую часть деятельности палаты должны были осуществлять выбранные из числа самих купцов представители, а государство лишь присутствовать там, в виде надзирающего и контролирующего законность сделок органа.
Я, наверное, не слишком понятно объясняю? Купцы, в большинстве своем, с первого раза не поняли. Начальники-то сразу усекли, что я существенную часть "кормушек" у чиновников хочу отобрать, и весь процесс регистрации новых предприятий максимально упростить. Только эти самые начальники и еще одно сразу выяснили – мне было совершенно все равно, нравится им появление такой организации или нет. Нужные бумаги, подписанные цесаревичем Николаем я им предъявил. И намерен был требовать результата. И непременно его получу, хотя бы уже потому, что головная контора палаты должна будет располагаться в Томске. Туда будет стекаться информация из филиалов, перерабатываться в информационные бюллетени, и рассылаться обратно. Так что даже о намеке на возможность противодействия, или, не дай Бог, неприкрытом саботаже, мне станет очень быстро известно. Я ведь тоже в какой-то мере промышленник. И купец. И банкир. А скоро еще и золотопромышленником стану. Фрезе уже сейчас, наверное, при одной мысли об этом икать начинает. Хотелось бы мне посмотреть, как горные чиновники станут взятки требовать с управляющих моими приисками…
Сначала купцы стеснялись. Между собой шептались, переговаривались. Потом томские – они меня давно знают, и к идеям моим привыкнуть успели – стали вопросы задавать. А я стал отвечать. Образно. С примерами. Разъяснял.
Из евреев первым "честный поляк" Хотимский решился – поинтересовался, как быть с запретом для подданных иудейского происхождения на некоторые виды деятельности. Я даже рот открыть не успел, как Куперштох вскочил – рассказал, как совместно с Ерофеевыми спиртзавод строил. Похвастался даже, что уже три суда выиграл. Окружной начальник, этот неугомонный Борткевич, решил – не мытьем, так катаньем… Только не на того напал. Ерофеевы помогли своему соинвестору из Казани пронырливого стряпчего выписать, а тот как с делами ознакомился, аж руки потер одну об другую. Таким ему это дело вкусным показалось. Теперь Лейбо Яковлевич намерен встречный иск Фортунату Дементьевичу вчинить. За попрание, так сказать, деловой чести.
Насмешил всех, в общем. Потом как-то проще стало. Вроде как этот старый еврей нас всех, разных, во что-то одно объединил. Споров, конечно, еще много было, уточняющих вопросов и вопросов коварных. О железной дороге и о железе много слов сказано было. Кого-то чугунка откровенно пугала, другой дождаться первых гудков паровозов не мог – ему товар в Россию везти нужно было, и он понимал, что Транссиб позволит оборачивать капитал не раз в год, а два или даже – три.
Железо было нужно многим. Спрос был таким, что купчины были готовы в бороды друг другу вцепиться. Весной бум земельных продаж прошел, а к осени на новые уделы переселенцы приезжать стали. Чем-то арендаторов хозяева снабжали, но большую часть инвентаря – лопаты, например, топоры, насошники лили плуги – планировали закупить уже на месте. Многие местные торговцы подрядились этих переселенцев снабжать, и столкнулись с жесточайшим дефицитом металла.
Рассказал и о железе. Попросил Ваську Гилева выступить. Он, считай, все лето бумаги на концессию выправлял и знающих людей по европейской части империи выискивал. Зимой, после ледостава, планировал к месторождениям заранее срубленные и разобранные избы перевозить, и начинать помаленьку ковырять гору. И железную и угольную. И все бы хорошо, но чуточку они с братом сил неподрассчитали. Дорогое это оказалось удовольствие – на пустом месте шахты и доменные печи строить. Василий Алексеевич еще до начала мероприятия предупредил – если речь зайдет о железе, да найдется желающий капиталы вложить – в них, Гилевых, пальцем тыкать.
Тюменские и тобольские промышленники таких проблем не имели. У них Урал рядом, а там этого гуталина… Гм… Короче говоря, там предложение было даже несколько выше спроса. Дело доходило до того, что Иван Иванович Игнатов – владелец одной из четырех тюменских верфей, уже года этак два, на Суворовских заводах только чугун в чушках покупал, а железо уже у себя переделывал. Сам железо делал, сам паровые машины собирал, и пароходы тоже сам строил. Вообще – интереснейший человек. Родился в 1833 году в старинном русском городке Белев, и так бы там всю жизнь и прожил бы, да случилось ему в начале шестидесятых годов за карточный стол сесть. Человек он увлекающийся и азартный. В итоге, и свои деньги все проиграл, и имение брата, и чужие, взятые в долг…
Потом успокоился. На иконе поклялся больше никогда в жизни ни во что на деньги не играть, и уехал в Сибирь за счастьем. И ведь нашел. В Тюмени – известный человек. Убежденный холостяк и бабник, однажды из Томска целый пароход девиц привез. В Тюмени место было, Потаскуем называлось оттого, что никому не нужно было. Там и трава-то нормально не росла – заброшенное, скучное место. Самая окраина. И вот именно там Иван Иванович свой дом и построил. А за ним следом и другие тюменские богатеи – пароходовладельцы Иванов и Колмаков, корабел Вардроппер. Только место это так и называется – Потаскуй. Но уже по другому поводу…
Так этот Игнатов, тут же предложил Гилеву помощь. И специалистами, и деньгами. Еще предложил акционерную пароходную компанию на Алтае создать. Чтоб товары возить. Тот же чугун на мои заводы, или хлеб поближе к будущей железной дороге. Я им еще и пассажирские корабли порекомендовал построить. Желающих быстро и без пыли путешествовать уже сейчас много, а будет и того больше.
Томский городской голова, Дмитрий Иванович Тецков, только о новой пароходной компании услышал, надулся как мышь на крупу. Ему новых конкурентов не хотелось иметь. Он с компаньонами только-только с одним справились, со слишком уж активным Адамовским, а тут новые появляются. Тецков, быть может, умом-то понимал, что рек у нас много, места всем хватит. И даже если пароходов в десять раз больше будет, и для них грузы найдутся. По тому же вон Иртышу в Синьдзян дойти можно. А там армия. А армия всегда в чем-нибудь нуждается.
Дмитрий Иванович не только из-за пароходов на меня обижался. Ему еще Томскую выставку жаль этой непонятной торгово-промышленной палате отдавать было. Одно дело, когда в павильоне достижения местных выставлены, и совершенно другое – если со всей Западной Сибири. Тем более что, наш Экспоцентр как-то сам собой, наряду с часовней Иверской Божьей матери, одной из главных достопримечательностей Сибирской столицы стал. Всякий, кто впервые в город попадал, непременно в стеклянный дом шел на новинки и чудеса науки поглазеть. Привык Магистрат там распоряжаться. Товары одного купца выставлять, а другим от ворот поворот. Теперь же, если этим "ВДНХ" все общество станет распоряжаться, все, вроде как, в равных условиях окажутся. О том факте, что эту выставку вообще-то я придумал, а организовал – Менделеев, в магистрате уже благополучно забыли.
Сложный, на самом деле, вопрос. Ссориться с томскими купцами, только ради дружбы с тюменскими и тобольскими – было бы совершенно нерационально. Но и идей о том, как достичь компромисса у меня не было.
И даже скорые выборы так называемого попечительского совета палаты, куда от Томска единогласно выбрали и Тецкова и Асташева, лишь слегка сгладили острые углы, но никак не убрали проблемы. Еще и Николай Тюфин ярился. В своей краткой, но емкой речи, обычно достаточно уравновешенный человек, он наверное раз пять свое любимое и единственное ругательство произнес – "чуча те в нос"! Он был записан купцом не томским, а тюменским – там его отец, Наум Андреевич проживал. А от Тюмени в совет Игранова с Гуллетом выбрали. Последний хоть российского подданства не имел, числился только "пребывающим" и гражданином Великобритании, однако же был весьма и весьма уважаемым в Сибири человеком.
К слову сказать, тот самый Гвейвер, что так нахально уселся в первых рядах партера, с тюменским кораблестроителем Гуллетом, хоть и земляки были, а относились друг к другу, как Ленин к мировому империализму. Санкт-Петербургский англичанин даже высказал что-то вроде то, что, дескать, в просвещенной Англии никаких палат нету, а предпринимательству весь мир поучить может. Зря он так. Брякнул, можно сказать – не подумав. В нашей купеческой братии тоже разногласий хватает. Некоторые семьи уже несколько десятилетий враждуют – поди, уже и забыли, с чего все началось. Интриги, подкуп и диверсии на предприятиях противника – обычное дело. Как работники тецковского "Комиссионерства" приготовленные для пароходов Адамовского дрова по берегам выискивали и жгли, хотя бы вспомнить. Но тут, когда их всех, скопом, азиатами дикими обозвали, в миг один объединились. Такого нашему иностранному гостю наговорили – иной бы со стыда сгорел, или в драку бы полез. А этот только улыбался презрительно. Вот зачем он к нам приехал? Какие у него теперь тут дела могут быть? С ним же теперь и здороваться перестанут…
А как Альфонс Фомич Поклевский-Козелл переживал! Он всего три года назад в село Талицу Екатеринбургской губернии на жительство переехал. И уже года два как екатеринбургским же купцом числится. А ведь начинал в Тюмени. Первым на верфи Гуллета пароход заказал. За машиной к кораблю сам на Урал ездил. Родоначальник, можно сказать, западносибирского пароходства. Сейчас в нашем регионе у него только, прииски остались. Пароходы и доли в других предприятиях распродал. Думал, там – ближе к Камню, и людей куда больше живет и жизнь веселей. Откуда он знать мог, что тут я такой неспокойный заведусь?!
Теперь вот осознал. Хотелось бы ему, не старому еще пятидесятилетнему крепкому мужику, чем-то отдаленно похожему на Тецкова, в нашей бурной деятельности поучаствовать, да никак. Другой регион – другие правила.
Но о гидрологах все-таки именно Альфонс Фомич вспомнил. Телепат он что ли? Я приехавших офицеров у себя в усадьбе поселил, от контактов с горожанами пока хранил. Думал сюрприз под окончание симпозиума сделать.
А он, Поклевский, сначала по поводу железной дороги высказался. Что, дескать, непорядок это – когда сибирских же виднейших людей, от владения главной магистралью отодвинуть хотят! Столичным, мол, Штиглицы с Гинцбургами по нашей дороге и проехать никогда в жизни не доведется, а они акциями владеют! Вот, рассказал, как была подписка на Горнозаводскую дорогу, для которой как раз сейчас вовсю изыскания ведутся, так Правление ее всех местных поучаствовать приглашало. И даже он на двести тысяч обязательство дал. И на западносибирскую бы столько же дал бы, да никто не спрашивал. Побрезговали – значит.
Едрешкин корень! Что для проекта ценой в сто миллионов эти его двести тысяч? Дым! Ветер! Расходы одного дня строительства! И даже если таких, как Альфонс Фомич сто человек наберется – все равно это очень и очень мало. Но, если он хотел бы поучаствовать, так у меня было что ему предложить.
Томь не слишком полноводная река. Выше Томска пароходы особенно сильно и заходить-то опасаются. Фарватер у реки коварный и изменчивый. Течение быстрое, а возле Кузнецка и выше – так и вовсе стремительное. Как по такой "магистрали" чугун из Шории возить? Намучаешься только. А вот Бия у Бийска – уже спокойная и широкая. Там бы и перевалочные склады устроить и небольшие печи переделочные для железа на продажу в Китай и Монголию. Там и до Кузнецка не слишком далеко по сибирским меркам. Верст четыреста. Полноценную железную дорогу со станциями и паровозами быть может и позволят выстроить, да пока решать да раздумывать будут – может уже и поколение смениться.
Другое дело – узкоколейка. Я законы тщательно изучил, когда обоснование для строительства "заводских" линий искал. Легкие типы дорог даже волей наместника можно строить. Кивнет Николай – и пошли насыпи рыть. Узость же колеи – тоже вопрос спорный. На пядь уже принятого в империи стандарта – это уже узкоколейка или еще нет? В той же Пруссии колея куда меньше – она может считаться узкоколейной?
Это я все к тому, что нужна эта дорога. Прямо, как воздух нужна. И чугун шорский моим заводам нужен. Ампалыкское месторождение – оно конечно обширное, но уж слишком сложное. Не по нынешним техническим возможностям. Да и мои инженеры – Чайковский с Пятовым – о сырье как-то несвоевременно подумали. Сначала гигант местной металлургии выстроили, а потом только догадались, что руды может и не хватать. Да и не дело это – все яйца в одну корзину складывать. Рано или поздно, все равно пришлось бы силы и средства во второй промышленный район вкладывать. Так почему бы и не сейчас и начать? Пока Транссиб нас с Уралом и тамошним дешевым железом не связал, пока доставка дороже себестоимости выходит, и пока местный рынок товаром не насытился? Если еще и компаньоны найдутся – совсем хорошо.
Так что, в любом случае, сразу после Чуйского тракта, собирался я отправить моего драгоценного – в смысле – незаменимого и очень хорошо оплачиваемого – инженера Волтасиса на изыскания этой Бийско-Кузнецкой линии. Для начала, хотя бы наиболее рациональный путь найти, и примерную стоимость строительства определить.
В общем, пообещал я через пару дней всех заинтересованных в участии купцов вновь собрать, и новый прожект обговорить. Сказал только, что новая дорога будет на юге губернии. И еще успел заметить, как у этого Гвейвера уши торчком встали. Прямо как у собаки. Дорого бы дал, чтоб его мысли в тот момент прочесть.
Вот тут Альфонс Фомич о лоциях и фарватерах и заговорил. Сказал, мол – дорога чугуниевая – оно конечно дело хорошее, и строить их нужно. Но реки нам Господь бесплатно дал, а мы все руки приложить не можем, чтоб дар Божий в должный порядок привести. Вроде как – попенял местной власти. Говорим, мол, обещаем. А дело с места не двигается.
Александр Иванович, который Деспот-Зенович – Тобольский губернатор, тут же вскинулся, словно уральский богатей, когда власти в бездействии обвинял, в него пальцем тыкал. Прорычал что-то вроде: "ты, Альфонс Фомич, чем вином хлебным народишко травить, лучше бы человека нашел знающего". А вот Николай Васильевич Родзянко, мой преемник по томскому начальствованию – он промолчал. Улыбался только многозначительно.
Вообще, интересный он человек, этот Родзянко. Какой-то весь из себя… непритязательный. Как приехал, в гостинице поселился у Тецкова, да и принялся усадьбу искать в аренду. В присутствии и подлизуны мигом нашлись, помогать кинулись. Только фиг, что у них вышло! У нас теперь чай не что попало, а Сибирская столица. С Николаем тьма народа приехала. Цены на ренту жилья раза в три поднялись. Гостиницы переполнены. Да что уж там говорить! В карантинном лагере – это который для ссыльных строили – к осени народа собралось больше чем во всем Бийске постоянно проживает. А ведь таких центров распределения только в Томской губернии – три. Еще в Колывани и Каинске. К будущей весне такие же должны в Тюмени, Ишиме и Омске достроить. Средства летом еще выделили, и инспекторов туда послали.
Так вот. Жил себе наш новый губернатор в "Сибирском подворье" и не тужил. Чиновнички по городу бегали, высунув языки, землю рыли носами, а ему, казалось бы, хоть бы хны. Да только, когда он однажды узнал, что кто-то из подлизунов с хозяйки дома взятку требовал, за то, чтоб новый губернатор к ней не вселился "в приказном порядке", осерчал очень. Так орал, что у меня в усадьбе слышно было:
— Я вас, канальи, всех по третьему пункту! В кандалы закую! В шахту! Уголь кайлом рубить!
Тут только томское присутствие и догадалось, что из себя наш Родзянко представляет. И все как один с тоской посмотрели в сторону моего дома. При мне-то их канальями никто не обзывал…
А Николая Васильевича я к себе жить зазвал. Временно. Пока Гинтар новый дом не достроит на Большой Садовой. Главный фасад прямо на будущую резиденцию наместника смотрит. Элит-класс, едрешкин корень.
Это я к тому, что раз офицеры-гидрологи тоже у меня пока остановились, то Родзянко об их прибытии прекрасно осведомлен. И о моем желании сделать пароходовладельцам сюрприз.
А вот о том, что сюрпризов будет два – об этом он не ведал.
Лейтенанта Нила Львовича Пущина прислал начальник отдельной гидрографической съемки Каспийского моря, капитан первого ранга Николай Алексеевич Ивашинцов. Наилучшие рекомендации не забыл присовокупить. А в качестве помощника с лейтенантом прибыл мичман Ипполит Ильич Чайковский. Такая вот маленькая у нас страна, получается.
Илью Петровича я пока тоже в известность о приезде сына не ставил. Он у нас генерал-то – генерал, но человек импульсивный, взрывной. Наверняка бы не сдержался и мой маленький секрет кому-нибудь выболтал. Хотя бы той же супруге – Елизавете Михайловне. И через сутки о флотских офицерах на каждом перекрестке бы судачили.
Только второй мой сюрприз не для генерала Чайковского был предназначен, а для пароходников. Дело в том, что я прекрасно себе представлял – какой именно отрезок бесконечных сибирских рек наши транспортники хотели бы исследовать в первую очередь. От Томска до Ирбита – конечно. По этой магистрали у нас девяносто процентов грузопотока идет. К весне кяхтинский чай уже в амбары и склады не вмещается. А с началом навигации, по высокой воде, первые баржи именно в Тюмень и Ирбит уходят. Только следующей весной, как только льдины в океан унесет, офицеры отправятся фарватер искать от села Самарово – это который в моем мире уже Ханты-Мансийском стал, и до конца Обской губы. И главной их задачей станет поиск ответа на один единственный вопрос: пройдут ли морские грузовые корабли из Карского моря хотя бы до Самарово? Хватит ли им глубины?
Потому как от этого вся наша, с Михаилом Константиновичем Сидоровым, авантюра основывается на двух теоретических допущениях: что испытания первого в мире, построенного в Кронштадте, ледокольного корабля, которые должны пройти этой зимой в Финском заливе, окончатся успешно, и что глубины вод Обских хватит, чтоб зафрахтованные в Англии корабли, груженые закупленной генералом Лерхе техникой, смогли дойти хотя бы до Самарова.
Вот так-то! Такие вот у нас с этим удивительным красноярским купцом наполеоновские планы. Если его "Ермак Тимофеевич" на балтийском льду себя покажет, то поздней весной из порта Кингстон-апон-Халл выдут четыре морских парохода, курсом на Норвегию. Ледокол отправится туда же на месяц раньше, чтоб успеть разведать ледовую обстановку в Баренцевом море. Встреча назначена на рейде маленького городка Вадсё, что в северной Норвегии, километров сто к западу от будущего Мурманска. И дальше уже – все в руках Господних. Останется тяжелый лед в проливе между Новой Землей и островом Вайгач до начала августа – придется развернуться и идти в Архангельск. Будут морские ворота чистыми – станем ждать их в Оби.
Не хотелось бы конечно, чтоб наша совместная северная экспедиция окончилась разгрузкой в Архангельске. Даже не денег жаль – хотя средств мы с Михаилом Константиновичем уже туда ввалили целое состояние – времени! Как представлю, что придется из города на Северной Двине десятки тысяч ящиков со станками и оборудованием, и несколько десятков паровозов лошадьми тащить – плохо становится. А ведь Густав Васильевич еще и несколько сотен мастеров в Англии навербовал. С семьями. Пока на десятилетний контракт, но кто знает – может быть им понравится, приживутся. Русское подданство испросят.
У нас тут вообще какое-то заколдованное, как ругается фон Мекк, место. Осенью, как дожди зарядили, все работы по строительству железной дороги остановили. Зимой тоже рельсы укладывать нельзя – предсказать никто не брался, как путь себя поведет весной. Почти три тысячи рабочих, которых мои подрядчики из-за Урала в Сибирь с собой привезли, должны были бы по домам отправиться…
Только мало кто поехал. Большинство – люди тертые, опытные. И грамотных среди них много. Газетку нашу, где объявления с приглашениями на разные работы, разобрать смогли. И выяснили, что за тот труд, за который в Москве и окрестностях едва-едва рубль в день дают, у нас – полтора. И продукты дешевле. И ссуды на строительство жилья банки охотно дают. А рук рабочих везде не хватает. И в Никольской, и Тундинской, и в Яе. Грузчики в Черемошниковском порту всегда потребны и строители. Шахтеры в дефиците – и в Судженке и на Ампалыке.
Так что брали люди расчет в конторе фон Дервиза и тут же письма домой писарям диктовали. В губернию жить зазывали. Сам Павел Григорьевич за Урал так и не нашел времени выбраться, а вот главный инженер и распорядитель – Карл Федорович фон Мекк весь сезон у нас. С нашими реалиями успел ознакомиться. И прекрасно понимал, что весной люди, устроившись, обжившись, и избаловавшись высокими заработками, уже дорогу строить не пойдут. Придется им новых в России искать. И учить.
Кстати. Насчет учить, тоже на симпозиуме много споров было. Я, в рамках своего прожекта Торгово-Промышленной палаты, и техническое училище предусматривал. Где-то же нужно было готовить специалистов, которых пока еще в регионе почти и не было вовсе. Машинистов для паровых машин, как для паровозов, так и для пароходов. Всяких сцепщиков вагонов и ремонтных мастеров в депо. А начнем строить дорожную технику?! Ей тоже должен кто-то уметь управлять, а при необходимости и чинить. Да мало ли, каких еще спецов нужно будет. Главное, чтоб учебное заведение было, а количество специализаций можно будет потом менять по мере надобности.
Но основным, так сказать – камнем преткновения, стали телеграфные классы.
В середине октября телеграфная линия дошла, наконец-таки, до Барнаула. Степан Иванович Гуляев отправил в столицу, в Российское Императорское Географическое Общество первую депешу, и на том развитие сети проводной связи окончилось. Приобщать окружные городки и селения западной Сибири к благам сверхбыстрой связи никто и не собирался.
В середине прошлого года, стараниями, кстати, директора Сибирского комитета, старого моего знакомого – Владимира Петровича Буткова, почтовый департамент, вместе с телеграфной частью, был выведен из состава МВД, с образованием нового – министерства почт и телеграфов империи. И тогда же новенький портфель получил давний приятель и союзник Буткова, в апреле текущего года даже получивший титул графа, Иван Матвеевич Толстой.
Оба, что Владимир Петрович, что Иван Матвеевич, в совершенстве умели держать нос по ветру. И в нюансах придворной политики разбирались так, что даже завидно. Вот и рассудили, что пока нынешний император здоров, и намерен царствовать еще лет этак десять как минимум, то и держаться следует в рамках Его Императорского Величества приоритетов. Которые, к слову, Александр Второй и не скрывал. Полагал, что, кроме всяческих на пользу стране реформ, наипервейшей его задачей является возвращение Российской империи былого при Николае международного авторитета. То есть – отмены Парижского трактата и активного участия в европейской политике. Восточное и Среднеазиатское направления считались… ну как бы – побочными. Не на втором месте, а где-то на третьем-четвертом. Между новостями о новом восстании в Китае, и донесениями о Большом ежегодном бале в Гессен-Дармштадте.
Это я к тому все рассказываю, что вы поняли, почему на этих двух господ даже тень стоящего за моими плечами цесаревича Николая никакого влияния не оказывала. Я к ним и так, и этак. Прожекты писал и рапорты о необходимости скорейшего развития сети проводной связи на окружные столицы региона. Хитрил, доказывал выгоды от устройства телеграфного сообщения с Верным и Ташкентом. Вычерчивал таблицы и схемы проведения кабеля в Кобдо и Улясутай. Намекал о телеграфных станциях в Китае, как о важнейшем источнике разведданных о ситуации на территориях южного соседа. А им, Буткову с Толстым, что в лоб, что по лбу. Казенные, лаконичные отписки: "Сим уведомляем, что в настоящее время министерство прожекты в Азиятской части империи не рассматривает".
А вот господин Карл Сименс был совершенно иного мнения. Я в Санкт-Петербург, в русское представительство компании "Сименс и Гельске" телеграфную депешу в понедельник отправил, а в среду получил ответ, что ко мне в Томск уже отправился специалист компании, уполномоченный и для ведения деловых переговоров.
Георг Альберт Шнитке еще до ледостава успел. И, к вящему моему удивлению, привез с собой подробные расчеты, трассировки и карты трех линий, о которых я в своей депеше Сименсам заикался. Барнаул – Бийск – Кузнецк, Бийск – Кош-Агач, и Бийск – Семипалатинск. Хотелось бы еще конечно Тюмень – Самарово, но это можно и позже. Когда гидрографы на мой вопрос кивнут.
Центральная контора частной сети, как нетрудно догадаться, должна была располагаться в Бийске. И соединяться с общеимперской посредством Барнаульского почтамта. Герр Шнитке подтвердил – ничего сложного. Чуйский тракт, хоть и изобилует спусками и подъемами, однако же, вполне доступен для работ. Остальные направления – это вообще практически равнина. И технология переброски кабеля через реки, даже такие широкие, как Обь в месте слияния Бии и Катуни, отработана.
Была с собой у Георга и смета работ. Причем, по нынешним временам, и сумма после слова "итого", меня совершенно не напугала. Всего каких-то сто двадцать две тысячи серебром. Плюс, шестнадцать – за восемь телеграфных аппаратов господина Морзе. Дальше и вовсе смешные суммы. Две тысячи в год за обучение специалистов – без указания числа студентов, кстати. И рубль с версты – за профилактические работы и плановое обслуживание сложнейшей электроники. В год, естественно. Ерунда, в общем.
Телеграфная депеша из Томска в любой город России, менее чем из двадцати слов, стоит сорок рублей ассигнациями. В Европу – втрое дороже. А если слов больше двадцати, то каждые десять увеличивают цену в полтора раза. По Сибири почему-то вдвое дешевле. Только Ирбит, волей столичных знатоков – это уже Урал. Екатеринбургская губерния. А в феврале-марте, когда там ярмарка проходит, провода аж звенеть от напряжения начинают, столько туда-сюда посланий летит. По сорок рублей каждое, едрешкин корень! А вы говорите…
Так что, этим "рупь с версты" меня Шнитке не напугал. Мы эти расходы за один февраль отобьем. А за пару лет – и все вложения. Потом дальше на юг двинем, в Верный и Ташкент. Там как раз американский длинноволокнистый хлопок вырастет, и российские ситцевые короли в моем телеграфе весьма и весьма заинтересованы будут.
Оставалось убедить в этом симпозиум. Мог бы конечно и сам все сделать. Деньги есть. Но не стал. Из чисто политических соображений. Я хотел, чтоб эти линии стали как бы общественными. Сибирскими. Общими. Чтоб хоть по одной акции, на рубль, но в каждой семье было. Чтоб, когда какому-нибудь ухарю только в голову пришло столб свалить, или проволоку украсть, а ему уже соседи по рукам жердиной. Не смей! Это наше! Ну и, когда нужда телеграмму куда-нибудь отбить, на какую станцию владелец акции пойдет? Вот и я уверен – на общую, сибирскую. Особенно, если станций будет много. Не одна на триста верст, а в каждом селе, например.
Потом же, после завершения строительства железной дороги, к южным линиям "Сибирского телеграфного агентства" еще и северная ветвь добавится. Меня тут Штукенберг просветил. Сразу все дела бросил и ко мне примчался, как только узнал, что я с представителем Сименса переговоры веду. Оказывается, для наиболее эффективного управления движением составов по железной дороге, на каждом разъезде нужна своя дорожная телеграфная станция. И что самое приятное – даже провода вдоль путей тянуть не требуется. Рельсы – сами по себе отличный проводник. А наличие или отсутствие связи – прекрасный датчик, так сказать, целостности пути. Антон Иванович тщетных надежд не лелеял, и мне велел: пока в Сибири железо – вещь нужная, дорогая и дефицитная, окрестные мужички будут потихоньку выдергивать из шпал костыли, и откручивать гайки со стыков. Не со зла, и не от желания устроить катастрофу. Мало сейчас в наших местах найдется способных представить себе крушение мчавшегося на всех парах пассажирского поезда. Просто – пути же на земле, на насыпи лежат. Только что не валяются. Почти что ничейное добро. Искушение!
Вот купцам сразу и предложил в Техническом училище обширные телеграфные классы создать. Наряду с металлургическим, механическим и шкиперскими курсами. В Обь-Иртышском бассейне уже несколько десятков пароходов ходит, и это не считая всевозможных ладей, паузков, насадов и прочих кочей. А знаете, сколько на них обученных капитанов? Ни одного! Кораблей с каждым годом все больше становится. Бурмейстер грозится по четыре парохода в год на воду спускать. Плюс в одной только Тюмени четыре верфи, которые тоже не простаивают. Даже по самым скромным подсчетам выходит, что ежегодно речной флот на десяток паровых кораблей увеличивается. И кто эти суда водить будет?
Акулов, когда рейс страхует, капитанское свидетельство и не спрашивает. Больше опытом интересуется, и тем, сколько раз шкипер по маршруту прежде проходил, да опытный ли машинист с рулевым. Вот так-то!
Но это пока. Потом, когда Пущин с Чайковским фарватер промерят, и бакены со створными знаками расставят, нужно будет уметь этими подсказками пользоваться. Читать обстановку, так сказать. И ознакомительными брошюрками тут не обойтись, этому минимум несколько месяцев учить нужно. Ипполит Ильич сразу по приезду предложил полдюжины гимназистов толковых с собой на промеры глубин брать. Местные кадры, едрешкин корень, начинать воспитывать.
Удачные у Ильи Петровича дети. Знающие, активные. Правильно их генерал воспитал! Что Ипполит тот же самый, что старший – Николай. Он, вместе со Степаном Ивановичем Барановским с последней переселенческой баржей в Томск прибыл. Николай Ильич по стопам отца пошел – Горный институт закончил. Единственное что – увлекся не всякими превращениями металлов, а механикой. Или, если точнее – железной дорогой. В Москве служить начинал, на Николаевской дороге. Там и с профессором познакомился, когда Барановский свой духоход строил. Степан Иванович потом в Финляндию, в Гельсингфорс уехал преподавать, а инженер-поручик Чайковский в Ковенск – помощником начальника паровозного депо Санкт-Петербургско-Варшавской железной дороги. Ну а раз первой поставленной для начальника моего нового механического завода задачей являлась постройка вагонов и переделка английских паровозов под русскую колею, то Степан Иванович не мог не вспомнить о молодом инженере. Испросил моего дозволения, уточнил уровень жалования и пригласил Николая Ильича в Томск. Даже не догадываясь, что тем самым невольно способствует воссоединению половины семьи. Младшие, близнецы Анатолий с Модестом, в Училище правоведения обучались, а Петр – заканчивал Консерваторию, но и те и этот уже написали в Троицкое о своем намерении будущим же летом посетить дремучую Сибирь.
Что-то я отвлекся. Слово – за слово… А рассказать-то хотел о том, чем и наш купеческий симпозиум, растянувшийся чуть ли не на месяц, закончился. Искренне полагаю – это мы еще быстро. В Госсовете куда более простые вопросы годами мусолятся. Казалось бы, куда проще – указом объявить открытый конкурс на изыскания и строительство столь остро необходимой стране ветки железной дороги от Перми до… да вот хоть до Нижнего? Я бы еще и в сторону Воткинска и Ижевска путь отклонил. Там много военного производства, включая, если верить Пятову, и производство броневых плит для отечественных военных кораблей. И, насколько я понимаю, штуковины эти довольно объемистые и тяжелые. Как их еще к верфям доставить, если не по чугунке?
Да и Казань зацепить может получиться, а это, считай что – ворота к приволжской житнице – Самаре, Саратову, Царицыну. Там и Оренбург недалеко, кстати.
Так что очень и очень, как мне представляется, эта соединительная ветка, между Горнозаводской дорогой, которая вскоре уже начнет строиться, и главными российскими маршрутами империи нужна. Прямой доступ и к уральским богатствам, и к Сибири, и к Степному краю. И что? Кто-то почесался? Пытался кто-то найти готовых инвестировать в это, несомненно прибыльное, предприятие, капиталы? Нет. Будто бы правительство карту империи никогда не видело, ей-Богу. Если даже мне, сидящему во глубине сибирских руд, совершенно ясна ее, этой Урало-Нижегородской трассы, необходимость, то столичным вельможам – сам Бог велел. Я даже великому князю Константину писал…
Опять я отвлекся. Тем более, что Санкт-Петербургский Эзоп мне даже ничего по поводу соединения урало-сибирских с российскими дорогами не ответил. Просто сделал вид, будто бы вопроса вообще не существует.
А вот мы с купцами и губернаторами последние два заседания провели в режиме мозгового штурма. Поделились на группы по интересам – пароходовладельцы с кораблестроителями отдельно, винокуры и хлебные спекулянты в другом углу зала. Простые купи дешевле, продай дороже – в третьем. Самая большая группа – золотопромышленники и прочие разработчики недр. Задание у всех одно было – выдумать идеи, которые можно осуществить силами Торгово-промышленной палаты. Ну или в которых палата может существенно помочь осуществиться.
К тому времени писари уже оформили основные положения устава первой в стране организации предпринимателей с государственным участием. И даже откатали в губернской типографии две сотни экземпляров, чтоб у каждого участника был. Мы понимали, что далеко не все купцы умеют бегло читать. Однако были полны уверенности в том, что сумевшему организовать целое торговое королевство человеку – а у нас присутствовали только первогильдейские купчины – вполне по силам найти грамотного чтеца.
И получилось очень интересно. Даже если бы в конце этого штурма в кружках "по интересам" не появилась единая программа развития Палаты, сразу бы несколько корпораций с весьма значительными для наших мест капиталами бы таки образовались. Например, неожиданно легко договорились о совместной работе нефтяники и транспортники. К Масляному озеру, концессию на добычу нефти на котором ровно год назад с аукциона продали, успели и дорогу нормальную проложить, и колодцы выкопать. Только вот переработка на месте добычи не получилась. С рабочими у нас и в крупных-то селениях большие проблемы, а вниз по Оби, в остяцкие инородческие земли вообще народ не заманишь. И специалисты туда тоже ехать не желали. Да и глупо это, по моему мнению – у черта на рогах пытаться нефтехимию строить. Там же кроме вожделенного керосина, много чего полезного получиться может. Да вот хотя бы тот же гудрон. Или смазочное масло. Конопляное, оно конечно пахнет несравненно лучше, но механизмы приводов паровиков по какой-то причине предпочитают повонючее. И тут вдруг нефтяники легко и просто скооперировались с пароходниками. А потом, после моей подсказки, и с производителями строительных материалов. Город растет быстро, асфальт будет востребован.
На второй день все кинулись объединяться и договариваться. Словно обезумели – чуть ли не час степенные прежде дядьки, как дети по детской площадке, бегали, друг друга за локти дергали, и пытались сочинить причину для какого-нибудь взаимодействия. Цирк уехал, клоуны остались. Едва сумел этот фарс остановить и в конструктивное русло направить. Ибо нельзя объять необъятное…
Скажу честно – соблазн был. Собрать всех в кучу, вместо Палаты, создать что-то вроде гигантской корпорации-монополиста, охватившую все виды и направления туземного бизнеса, под названием ОАО "Западная Сибирь". Набрать группу из наиболее активных и изобретательных торговцев, вроде Миши Сидорова, в качестве совета директоров. И творить все, что душе угодно. Без оглядки на мнение общества, и не считая последние монеты в кармане.
Но мне-то, современнику и свидетелю мощи международных мегакорпораций и "естественных" монополий, это искушение простительно. Так ведь и купчики мои до чего-то подобного додумались. И даже какое-то время уговаривали меня, так сказать, благословить и поспособствовать.
Кое-как сумел-таки объяснить этим людям, что получится у нас не более чем колосс на глиняных ногах. Что монополии, в рамках какого-то одного направления – это действительно полезная штука. Быть может, в нынешних условиях и ультимативно необходимая отечеству! Но решаться такие вопросы должны на государственном уровне. Во дворцах и Сенатах, а не в облезлом зале душного, похожего на амбар-переросток, театра на задворках империи. И что нужно немного, возможно, всего несколько лет потерпеть. Пока весть о нашей Палате, о ее успехах и эффективности, не расползется по стране, и пока министры, или даже сам государь император не удостоверятся в необходимости ее появления во всех краях страны.
Все устали. А после моей краткой речи на тему пользы Отечеству, купцов моих еще и великой мыслью придавило. Потому, наверное, финансовый вопрос решился как-то легко и непринужденно. Договорились, что гражданская власть никаких взносов делать не будет, однако берет на себя обязанность организовывать геологические, геодезические и гидрографические изыскания в регионе. А также, в лице своих представителей, участвовать в заседаниях совета Палаты, и создать режим наибольшего благоприятствования для всех членов Палаты.
Постановили, что в этот наш "торгово-промышленный клуб" может вступить только купец первой гильдии, или иной какой-нибудь предприниматель, имеющий дело с оборотом не менее чем в сто тысяч серебром в год. И что каждый член Палаты станет ежегодно вносить по сто двадцать рублей взносов, которые могут быть потрачены канцелярией Палаты только на осуществление деятельности организации. На печать информационных бюллетеней, и собственную газету. На жалование писарям. Кто-то еще предложил, чтоб подписки и на брошюру и на газету тоже были платные. Мол, не должны эти ответвления Палаты быть убыточными. Иначе над нами соседи смеяться станут.
На том и закончили. Единственное еще, что хочу сказать в окончание темы об организации Палаты: в первых числах ноября в сибирскую столицу триумфально вернулся цесаревич. И собственноручно начертал на первом, художественно оформленном и отпечатанном в Троицкой литографии, экземпляре Устава: "Дело сие Отечеству нужное. Николай". И это стало моим личным триумфом. Вещественным доказательством того, что мне таки удалось взбаламутить это застоявшееся болото. Растолкать, расшевелить наиболее активную часть сибиряков. Выстроить некое подобие системы, и заставить ее работать. И мне казалось, я полагал себя победителем никак не менее славным, чем Николай, умиротворивший Синьдзян, и покоривший Коканд с Бухарой.
