Часть третья
МОСКВА
«Альтернативка. Теперь можно на сто процентов быть уверенным — это не наша история»
Сергей стоял на Красной площади.
Нет, понятно, что выглядела она не так, как в двадцать первом веке, это никак не доказывало альтернативность истории.
Деревянный мавзолей непривычных очертаний тоже имел вполне логичное объяснение в рамках реальной истории. Ленин умер только в прошлом году, ту гранитную пирамиду, из которой его в нашем времени регулярно пытаются вытащить, за это время точно не успели бы построить. А хоронить где-то нужно.
Можно было бы объяснить даже памятник Минину и Пожарскому не на своем месте: большевики — народ своеобразный и могли по каким-то таинственным причинам таскать памятник туда-сюда по площади.
Но ВОТ ЭТОГО в мире Сергея большевики не допустили бы точно.
Что там какой-то забытый триколор на крыше дома в Пескове. В столице СССР, в центре Москвы, в двадцать пятом году, на восьмом году советской власти на шпилях башен Кремля — гнездо кровавых большевиков, между прочим — блестели позолотой двуглавые орлы.
Будь эта история той, о которой Сергею рассказывали на уроках в школе, в газетах, по телевизору, на сайтах, короче будь эта история нашей, орлы давно уже были бы сбиты из пушек, а тот, кто допустил такую контрреволюцию, был бы расстрелян у кремлевской стены.
Это — не наша история.
Сергей подумал, что у него уже сложилось два образа большевиков. Один, из нашего времени — безликая страшная масса, пьяные, небритые, в кожанках и с маузерами и над ними — Сталин, с капающей с пальцев кровью. И второй, здешний.
Здешние большевики вызывали ассоциации не с общим образом, а с конкретными людьми. Паша Поводень, Данила, Слава, товарищ Шрам, Катя, Вацетис, Витя-Виктор… Может быть, они не были добрыми и гуманными людьми — Паша, Витя и Вацетис уж точно — может быть, ради мировой революции они и пошли бы по трупам… Может быть.
Но неужели идти по трупам ради денег — правильнее?
— Читайте, читайте! — пробежал мимо мальчишка-газетчик — Убит красный командир Котовский!
Сергей не обратил внимания. Он еще раз взглянул на нахально торчащих в голубом небе орлов, хмыкнул-хехекнул и, пробежав немного, запрыгнул в проезжавший мимо трамвай.
От Кремля до Большой Садовой, где Вацетис снял для него комнату — путь неблизкий.
* * *
Солнце уже садилось, узкие переулки погружались если не в темноту, то в некоторые сумерки.
По одному из таких переулков, в синем джинсовом костюме, стуча каблуками высоких шнурованных ботинок, шел Сергей Аркадьевич Вышинский.
В одной из темных подворотен, мимо которой он проходил, качнулись и скрылись обратно во мраке две черные тени.
— Слышь, Пузырь, — прошептала одна из них, — а чего мы этого фрайера пропустили?
— А ты чего пропустил?
— Да сначала хотел, а потом чего-то передумалось…
— Потому, Щупарь, что чуйка у тебя есть, только малохольный ты. Зенки его видел? Из них мокрота смотрит. Либо мосол, либо… Я таких у тех, кто с войны пришел насмотрелся. Либо шпалер за поясом, а под землю меня не тянет, либо все равно бабки добром не отдаст. Меж двух наголо останешься, а то и на мокрый гранд перейдем. Короче, взгляд запомнил? Таких — не трогаем.
* * *
Сергей с Вацетисом приехали в Москву вчера под вечер. Латыш отвел Сергея в снятую комнату на Большой Садовой, хотя тот и порывался прогуляться и запретил выходить, пока не будет получено добро. Остатки демократического свободолюбия требовали непременно нарушить запрет и отправиться на прогулку, однако разум резонно заявил, что, во-первых, мобильников еще не изобрели и Вацетис, не обнаружив Сергея, подумает черте что, во-вторых, Сергей и в современной-то Москве этих улиц не знал и легко смог бы заблудиться, а уж в Москве двадцатых… Ну и в-третьих: у каждого запрета есть своя причина и никто не будет запрещать просто чтобы поиздеваться.
Товарищ Вацетис появился только во второй половине дня, когда Сергей успел познакомиться с обитателями семи комнатушек. Проживали здесь в основном ханурики, в коридоре стоял ощутимый запашок дешевого самогона. Единственным нормальным человеком был появившийся ненадолго синеглазый, лет тридцати с небольшим, человек — доктор Миша, по словам местных жителей — чем-то похожий на актера Краско в молодости. И то доктор Миша, как выяснилось, съехал с квартиры еще в начале года и просто приходил за справкой к домоуправу.
Вацетису Сергей обрадовался как родному.
— Ну что, — сел латыш на стул, положив рядом фуражку, — все решено. Завтра с утра я встречаюсь с товарищем Дзержинским, а потом он поговорит с тобой.
— Быстро, — поднял брови Сергей.
— Так мой начальник такие вопросы решает быстро. Наш ИИФ создан по личной инициативе Феликса Эдмундовича и подчиняется непосредственно ему, как главе ВСНХ, поэтому выход на него имеем всегда…
— Товарищ Вацетис, а что у вас за институт? Может, расскажешь? Или это тайна?
— Тайна, тайна… Ну как тайна? Расскажу. Попозже. Вечером. Не обижайся, просто мне нужно еще кое-куда заскочить. Ты, если хочешь, можешь по Москве пройтись. Вечером поговорим.
* * *
На столе, в круге света от керосиновой лампы, стояла сковорода, в которой шкворчала жареная картошка с салом — по словам Вацетиса, любимое блюдо Дзержинского. Между безработным директором чернильной мастерской и начальником департамента таинственного института шел задушевный разговор. Под водочку и закусочку.
— Я, Сергей, из семьи рыбаков. Простой, как говорится, как валенок. Ты на то, что я грамотно говорю не смотри, у меня всего образования — церковно-приходская школа и автомобильный завод. Я на заводе в партию вступил. Потом война, революция, опять война. Воевал в Красной армии… не в латышских стрелках, — зачем-то уточнил Вацетис, — Под Питером, от немцев отбивались. Потом Днепр, Крым, Царицын, Кавказ… В двадцатом году ранили, перешел на службы в ЧК. Там меня и заметили, когда ИИФ создавали…
Рассказ лился неспешно:
— ИИФ сам товарищ Дзержинский решил организовать. Как он объяснял товарищам: «Вот вы говорите, колдовство, мол, суеверие, пустые страхи глупых людей… Люди верят в то, что черти есть, а вы верите в то, что их нет. И у них и у вас — вера. А нужно — знание. Потому что если они вдруг есть, то в случае чего от них пролетарской сущностью не отмахаешься. Нужно знать точно: либо колдовства нет, и тогда все в порядке, либо оно есть и тут уж нужно думать — бороться с ним или в упряжку Мировой революции впрягать». Я думаю, Сергей, товарищ Дзержинский что-то знал о колдовстве… Знаешь, пока чего-то не видел, то можешь в это верить, можешь не верить… А вот когда нечисть перед твоими глазами скачет, тут вера ни к чему…
…Сначала институт хотели так и назвать, мол, Институт колдовства. Что изучаем, так и называем. А потом подумали: не хватало еще чтобы за границей про нас начали слухи распускать, мол, большевики магией занимаются, весь народ околдовали, иначе бы за ними никто не пошел… Дураков много, кто-то да поверит. И так про нас рассказывают, что мы кровь девственниц и младенцев пьем, а на голове у нас рога растут. Вот и назвали Институт истоков фольклора. Что такое колдовство, волшебство, чародейство? Сказки, басни, легенды… Фольклор. А мы изучаем истоки фольклора: что стоит за этими сказками? Ничего? Или же ЧТО-ТО?…
…Когда меня в ИИФ отправили, я сопротивлялся, мол, буду я еще глупостями да детскими сказками заниматься. Так нашему начальнику и сказал в лицо. А он, даром, что только что на должность встал — тогда несколько желающих было, но наш начальник успел первым — собрал всех, а было нас только двенадцать человек, в каждом департаменте по человеку и рассказал историю…
Ты там в своем будущем о малярии слышал? Что слышал? Что комары малярийными бывают? Правильно, они потому и малярийные, что болезнь эту разносят. Так вот, о комарах, малярии и сказках нам начальник притчу и рассказал.
В девятнадцатом веке никто не знал, как распространяется малярия. Ученые ломали голову, а негры в Африке издавна считали, что эту болезнь комары и разносят. И ученые об этой примете знали, но считали ее пустым суеверием. Мол, то, что время размножения комаров и время распространения болезни совпадают — ничего не значит. Суеверие… Фольклор. И никому и в голову не приходило изучить, что стоит за этим суеверием. Не верили. А если бы проверили, могли бы спасти жизни множеству людей. Так, вот, сказал тогда начальник, верить или не верить — не наш путь. Мы должны ЗНАТЬ.
Одна из девушек, — есть у нас три — тогда и спрашивает, мол, нужно считать, что вся эта ерунда, медиумы, гороскопы там, домовые и лешие, это все правда? Тогда начальник смотрит на нее и говорит: «Еще раз повторяю и кто и теперь не поймет, тому в институте делать нечего. Мы не должны верить или не верить. Мы должны знать. А веру оставьте священникам, потому что от нашей веры ничего не зависит. Если кто-то не верит, что комары переносят болезни, от этого они ее переносить не перестанут. Поэтому, говорит, в золотую рыбку не верьте, пока не проверите.»
Ну мы тогда и поинтересовались, что мол, за рыбка такая. Он тогда еще одну притчу рассказал.
У трона китайского императора как-то заспорили два мудреца о причинах удивительного явления: почему если в ведро с водой опустить золотую рыбку, то вес ведра не увеличиться? Спорили, спорили… тут император говорит: «Эй, слуги, а принесите-ка мне ведро с водой, весы и золотую рыбку». Принесли, взвесили ведро без рыбки и с рыбкой. Понятно, что с рыбкой потянуло больше.
Поняли, спрашивает нас начальник. Нам вера ни к чему. Поэтому если вы начнете чему-то верить без проверки — вспомните про золотую рыбку. А если без проверки чему-то не поверите — вспомните про комаров.
Вот я уже пять лет и вспоминаю, то про комаров, то про рыбку. Мы тогда сразу поделились по направлениям, чтоб друг другу не мешать. Мне колдуны, колдуньи, ведьмы и знахарки достались. Сколько я их повидал уже… И мошенников и сумасшедших видел… Да вот только прав начальник про комаров-то…
Работают заговоры. Не все, не всегда, но работают. Я и сам, на что уж всяким бабкиным побасенкам не верил, и то пришлось…
Для меня это началось с самого простого: заговора на изгнание червей из коровы. Никакие рациональные объяснения не подходят, но он действует! Вот тогда я и понял, что не сказки это все…
Многое я изучил, не то что вечера, недели не хватит. Сам научился некоторым вещам, той же «волчьей морде», например. Девчонка-колдунья одна научила…
…Нет, не Алена. Алена мне не верила с самого начала. Сам видел, как я с ней бился, чтобы она мне эту книгу отдала. Просто очень мало книг с заговорами, которые работают. Я вот на след только одной и вышел. А просто отобрать не мог, Алена сразу сказала, что книга заговорена и ее только по доброй воле получить можно. Я рисковать не стал, все быть может, а книга мне была позарез нужна…
…ИИФ уже пять лет работает, а результатов видимых пока нет. То, что я теперь умею людей пугать — не результат. Вот в Алениной книжке много заговоров нужных было. Тот же от пуль, к примеру. Если он работает, представляешь, скольким красноармейцам жизни спасет?…
…Нет, теперь книга мне не очень нужна. Во-первых, Алена много чего рассказала сама. Во-вторых, результат уже есть. Ты — наш результат. Знание о будущем народу спасет не меньше, чем заговоры и заклинания.
В этот момент в коридоре квартиры произошло удивительное событие.
Запел петух.
Нет, сам по себе петух в квартире удивительным не был: Сергей уже видел его, бегающего по коридору, тощего и куцехвостого. Зачем его местные пьянчуги завели — неизвестно. Вот только месяца деревенской жизни Сергею хватило, чтобы узнать — петухи по вечерам не поют.
— Это нам знак от боженьки, — хмыкнул Вацетис, — заканчивайте ребята разговоры. Товарищу Дзержинскому невыспавшиеся собеседники с красными глазами без всякой надобности.
Петух запел опять, а потом просто заорал.
Вацетис и Сергей выскочили в коридор. Посередине узкого прохода покачивался пьяный в дрезину сосед. Под мышкой он держал орущего петуха, горстями выдирая перья из и без того жидкого хвоста. Из высказываемых заплетающимся языком претензий Сергей понял, что товарищу с синих глаз показалось, что его петуха опять хотят похитить. Кто его уже пытался украсть, узнать было решительно невозможно, но можно предположить, что предыдущие похитители — как, скорее всего, и нынешние — проходили по разряду зеленых алкогольных чертиков.
Из хвоста петуха вылетела еще одна горсть перьев, но тут уж Сергей среагировал. Выбитый ловким ударом петух взлетел к потолку, хлопая крыльями и засыпая коридор пухом. Птица сделала неуклюжий пируэт и точно вписалась в дверной проем Сергеевой комнаты.
Попытавшийся было возмутиться бывший петуховладелец взглянул Сергею в глаза, икнул и, покачиваясь, отправился в свою комнату, на полпути гордо заявив в пространство, что о таком бес-пре-цен-дент-ном поступке непременно узнает ОГПУ.
— Спать, Сергей Аркадьевич, спать. А то скоро у нас не только петухи запоют — верблюды и слоны забегают.
* * *
За спиной Сергея закрылась дверь кабинета, в котором он пробыл больше двух часов. Вышинский выдохнул и устало прислонился к стене коридора.
Раньше ему как-то не приходилось встречаться даже с более-менее известными людьми. Что уж говорить об исторических личностях.
Перед внутренним взглядом до сих пор стоял хозяин кабинета. Узкое лицо, небольшая бородка, высокий лоб с залысинами… Черные, глубокие глаза, казавшиеся огромными, как бездонные провалы…
Разговор со Сталиным, разговор с Берией… С товарищем Дзержинским пообщаться слабо?
* * *
Прошло несколько дней после встречи с Дзержинским и вот он, Сергей, уже сидит на жестком стуле в приемной того, с кем его попросил поговорить глава ОГПУ.
Через несколько минут Сергея ждала встреча с человеком, к которому по собственной доброй воле он не пришел никогда. С человеком, который пугал его, как и большинство современных людей.
Сергей находился в приемной Сталина.
Крупная женщина записала его в журнал, заверила «Товарищ Сталин скоро вас примет», и теперь Вышинский ожидает встречи с «самым кровавым правителем двадцатого века». Который сейчас не был никаким правителем и даже не занимал официальных должностей.
Как ни странно, страха Сергей не испытывал. Его занимали другие, более важные мысли, чем опасение за собственную жизнь.
* * *
Вчера он разговаривал с Дзержинским. Вначале Сергей кратко рассказал историю грядущего, а потом разговор пошел по методу свободных ассоциаций. Что только не упоминалось, Сергею даже не удавалось понять, хочет ли глава ОГПУ что-то узнать или просто пытается составить мнение о нем, Сергее. Дзержинский почему-то заинтересовался пенициллином. Не придумали его еще, что ли? Что за лекарство, да из чего его изготавливают, да что за плесень такая… Сергей и про сам факт существования этой плесени узнал случайно, где уж вспомнить название. А Вацетис, скажем, среагировал на рассказ о Булгакове с кратким пересказом «Мастера и Маргариты». «Кот и Фагот?» — хмыкнул он.
А вот рассказ о грядущей войне не понравился обоим.
И еще одно несколько успокаивало Сергея: Дзержинскому очень не по душе пришелся рассказ о зверствах его преемников. Можно будет надеяться, что хотя бы в этом времени чекистами не будут пугать детей…
* * *
Мысли Сергея крутились вокруг будущего разговора. Особенно его последствий…
Легко потребовать у власти, чтобы она сделала что-то, по вашему мнению, очень-очень нужное. Гораздо труднее задуматься, какими средствами вообще возможно выполнить твое требование. И уж вовсе невозможно представить, к каким последствиям приведет выполнение твоих требований. Большинство и не задумывается. Мол, нам достаточно указать, что делать, а исполнять и минимизировать возможные риски — не наше дело.
Предупредил о будущей войне, вынул товарищ Сталин трубку изо рта, свистнул в два пальца и вот она — миллионная армия, полностью вооруженная, всем снабженная и обеспеченная, которая погонит немцев на пинках от самой границы.
А вот если включить мозг…
Собрать пять миллионов человек — вообще задача не из легких. К тому же огромная толпа людей — еще не есть армия, потому что подавляющее большинство из них вовсе не горят желание защищать свою собственную страну. Фраза, услышанная Сергеем от отца «Государство защищает себя руками своих граждан» — для многих пустой звук. Они считают, что им должны все, они же не должны никому.
Так что, собери пятимиллионную армию, и тебе понадобится еще одна такая же — чтобы первая не разбежалась.
Сергей подумал, что представляет себе все же граждан двадцать первого века. Здесь как-никак — двадцать пятый год. Хотя… Песковские гопники, Иван Абрамович, безбожники из Загорок… Все-таки между нашими временами много сходства…
Да даже пять миллионов горячих патриотов — не армия. Голыми руками много не навоюешь.
Нужно оружие, боеприпасы… Танки, самолеты, пушки, снаряды, корабли, подводные лодки, банальные грузовики, чтобы не возить снаряды на лошадях…
Всего этого в двадцать пятом году — НЕТ.
И не просто нет. Нет даже промышленности, которая сможет поставить все это в нужных количествах. Что это значит?
Все силы страны будут брошены на создание тяжелой промышленности. Производство из частных рук будет вырвано, чтобы не зависеть от капризов частника и колебаний рынка, чтобы государство могло составлять планы на более-менее продолжительный период, чтобы рабочие руки, которых и без того немного, не уходили в производство фарфоровых слоников и золоченых клеток для канареек. К чему это приведет? Сворачивание нэпа, индустриализация, пятилетки… Прощай, пиво «Баварское», модная одежда, красивая мебель. Все силы — в тяжелую промышленность. Для обеспечения красивой жизни — жалкие остатки.
Прибрав к своим рукам промышленность и организовав ее для выполнения требуемых задач укрепления обороны страны, государство просто не сможет пройти мимо сельского хозяйства. Иначе есть риск в разгар войны узнать, что цены на хлеб и прочие продукты взлетели до небес — кто ж упустит шанс навариться? — а часть зерна и вовсе идет за рубеж, потому что там предлагают больше. Государство начнет организовывать на селе такие же госпредприятия по производству сельхозпродукции, как и в городе — по производству всего остального. Здравствуй, коллективизация…
Естественно, везде, от крестьянства до высших уровней власти найдутся недовольные такими преобразованиями. Значит, будет сопротивление. Сначала пассивное. Начнется и бегство за границу, и перетекание рабочей силы от предприятия к предприятию, и укрывание зерна, и тихий саботаж… А потом начнется и активное. Крестьянские восстания, волнения в городах, заговоры, попытки переворота. Государство, если оно конечно государство, начнет сопротивляться. Начнутся аресты, процессы, посадки… Расстрелы. Репрессии. И уж наверняка найдутся среди тех, кто будет подавлять народное недовольство и те, кто захочет выслужиться перед начальством, изловив на десяток-другой больше заговорщиков, чем другие, и те, кто захочет под шумок провернуть свои делишки… А потом власть может войти во вкус…
Короче говоря, теперь, после того, как Сергей рассказа о будущей войне, должно начаться что-то, очень-очень похожее на то, что творилось в нашей истории. Коллективизация, индустриализация, милитаризация, репрессии…
«Это что же получается, — подумал Сергей, — если бы не я, ничего бы этого не было? Не было бы расстрелянных, посаженных, насильно переселенных? Значит, во всем этом виноват Я?»
Вот тут и задумаешься о цене своих требований…
«Может быть, я — в нашей истории? Не в альтернативной?»
А с другой стороны… Что теперь делать?
Не готовиться к войне? Убедить не проводить коллективизацию, индустриализацию, простить всех недовольных, всех тех, кто шепотками на ночных кухнях подтачивает государство, как крысы днище самого прочного корабля? И при этом не забывать о цене своих слов…
Страна, которая не готова к обороне, до Великой Отечественной может просто не дожить.
Стоит соседям почувствовать слабину — и начнется вторжение. Для нападения не нужно будет даже придумывать повод, вроде «химического оружия» или «не полного соответствия политики страны идеалам демократии». Достаточно будет сказать своим гражданам, что подлые большевики хотят завоевать их земли, и заставить всех работать на каторгах, носить одинаковую одежду, а женщин сделать общей собственностью. Объявите это и ваши граждане сами потребуют начать войну против Советской России.
Свою долю захотят урвать ВСЕ. Список народов, которые могут придти на наши земли, узнав о слабости, огромен. Поляки, немцы, финны, французы, румыны, греки, англичане, австрийцы, американцы, испанцы, японцы, турки, итальянцы, китайцы… Или вы думаете, никто из них не напал бы?
Страна будет разделена, как огромный пирог. То, что не присоединиться к другому государству, превратиться в колонию.
А если суметь проскользнуть без войны до сорок первого…
Придет Гитлер.
Концлагеря, расстрелы, виселицы… Для выживших — гетто, в лучшем случае — место неграмотного свинопаса или грузчика. Под властью фашистов жить совсем не так весело, как думают современные нацики, которых в рейхе мигом отнесли бы к «неполноценной расе».
Так что думай, Сергей, думай… Решай, что говорить. И помни о цене своих слов.
* * *
— Товарищ Сталин готов вас принять, — молодой секретарь, ровесник Сергея, с круглым несимпатичным лицом, — пройдемте.
Они прошли в соседнюю комнату, где находились два человека — типичный еврей, с черными волосами и крупным характерным носом и второй, которого Сергей рассмотреть не успел.
Секретарь открыл перед Сергеем вторую дверь.
— Проходите.
Вышинский шагнул внутрь кабинета. Дверь мягко захлопнулась.
Небольшое помещение. После кабинета Дзержинского Сергей и не ожидал увидеть комнату величиной с футбольной поле, но въевшийся стереотип кричал, что у более-менее крупного начальника кабинет должен быть как можно больше.
За письменным столом сидел и быстро что-то писал… ОН.
Сталин.
Грузин, лет сорока, слегка рыжеватые волосы, крупный нос, лицо, покрытое оспинами, шеточка знаменитых усов… А вот трубки нигде не видно.
— Здравствуйте, товарищ Вышинский, — акцент чувствовался, но совсем не такой сильный, как в пародиях на Сталина, — Присаживайтесь. Вы, как я понимаю, тот самый «несумасшедший», по которого мне рассказывал товарищ Дзержинский?
А глаза вовсе не желтые. Обычные, светло-карие…
Сергей продолжал торчать у двери.
Сталин. Настоящий. Живой. Кто это такой? Тиран, диктатор, властитель? Преступник? Вождь, полководец, гений? Спаситель?
Кто вы, товарищ Сталин?
— Что же вы молчите? Что у вас за дело? — в голосе Сталина почувствовалось недовольство. Не гнев птицы высокого полета, вынужденного снизойти до быдла. Обычное вежливое недовольство занятого человека, которого оторвали от важного дела по непонятной причине.
Нет. Не злодей и не гений. Не ангел и не дьявол.
Человек, простой и сложный как все люди.
— Товарищ Сталин, — Сергей принял решение, — мне нужно рассказать вам нечто очень важное…
