Глава 9
Бабьи горести
– Шевели, шевели своими культяпками и посудой не мотай в разные стороны! Смотри, расплескаешь подсоленную воду!
Склонившись над грядкой, Агафья старательно разминала землю между пальцами, краем глаза приглядывая, чтобы заспанная Радка не уклонялась от порученной ей работы: вылавливания семян из плошки и меткого их метания в подготовленные лунки. Та и не думала отлынивать, однако насупленное молчание падчерицы вызывало раздражение и заставляло продолжать выстраданную бессонными ночами нотацию:
– И не пробуй даже руками в грязи ковыряться! Ну не поняла я тебя с этой плошкой, и что? Не в землю же такую воду выливать! Пальцы у тебя чистые, а соль у нас заканчивается… Ну что ты клюешь носом, словно квелая курица!
Радка дернула бровью, но не изменила выверенные, неторопливые движения. Агафья тяжело вздохнула и нерадостно покачала головой, задумываясь над странными вывертами судьбы, занесшей ее сюда, почти на край мира и столкнувшую с этой несносной особой в мужских портках и длинной рубахе почти до щиколоток.
Своих девок она уже вырастила и успешно выдала замуж, поэтому в настоящее время внучка кузнеца была у нее единственной отрадой. Если точнее, то на эту оторву, восседающую сейчас с неприступным видом на корточках прямо посреди огородной грядки, она возлагала вполне определенные надежды. Дочери остались далеко, на Переяславщине, так что в ближайшее время лишь Радка могла позаботиться о ней с должным вниманием: ведь в преклонные годы требуется не только кусок хлеба и глоток воды, но и небольшое участие, выражающееся хотя бы в неравнодушном выслушивании перечня бед и болячек. Однако та ее надежд пока не оправдывала.
Потеряв мужа после одного из половецких набегов, Агафья неожиданно пришла к мысли, что в ее сорок лет она хлебнула степных невзгод более чем достаточно, а сама еще полна сил и здоровья, чтобы хоронить себя заживо. А что другое ей оставалось в приграничной переяславской веси, где мужи в зрелом возрасте были наперечет? Лет через десять она и вовсе стала бы немощной, беззубой старухой, на которую никто и не взглянет, кроме заезжего половецкого удальца. Да и тот в ответ на просительный взгляд лишь отмахнется острой саблей от столь жалкой добычи. Жить приживалкой с дочерьми, выслушивая попреки чужого семейства за отправленный в рот лишний кусок?
Нет уж, решила она, будет еще на ее улице праздник! После чего порыдала в объятиях своих пристроенных детей и отправилась на чужбину, по пути лелея сладкие мысли, что уж там она найдет тихий угол и свою вторую половину, с которой спокойно доживет остаток жизни.
Мужиков на Ветлуге тоже на всех не хватало, однако статная и дородная Агафья все-таки преуспела и в скором времени уже на правах хозяйки распоряжалась в доме кузнеца, старательно воспитывая его взбалмошную внучку, пререкающуюся с ней по любому пустяку. Истины ради стоило признать, что сама она тоже в долгу не оставалась, все еще надеясь перевоспитать Радку по своему образу и подобию, поскольку природа требовала свое… Если точнее, Агафья находилась в таком возрасте, когда своих детей уже не завести, а любовь так и хочется кому-то отдать. Иногда очень настойчиво и вместе с суровым жизненным опытом, не замечая, что молодые в нем совсем не нуждаются, предпочитая постигать окружающий мир собственными синяками и шишками.
– Ну что молчишь, словно воды в рот набрала! – вновь не выдержала Агафья.
– Ты бы, тетка…
– Уж коли матушкой звать не хочешь, так хоть по имени-отчеству зови!
– Ты маму не трогай! А звать я тебя как прежде буду! – разозлилась Радка и ехидно добавила: – Могу бабкой, если на то твое желание есть! Все-таки Любим мне дедом приходится…
– Ну уж… нет!
Агафья даже поджала губы, скептически оценив свое положение среди баб веси после столь нелестного прозвища. Нет, зваться бабушкой для женщины очень почетно, однако с язвительного Радкиного язычка такое название сорвалось бы настолько обидно, что навечно перевело бы ее в категорию беспомощных старух, неспособных справиться со своими повзрослевшими чадами. А просить помощи Любима… как бы не получилось еще хуже.
– Я всю ночь с больным провела, – устало продолжила Радка, на время прекращая их бесконечную войну, – а ты!.. Было бы из-за чего огород городить!
– Так как же я без тебя! – запричитала Агафья, делая вид, что усиленно копается в грядке. – Вдруг не так что сделаю! Вот ты мне говорила, будто семена моркови в соленой воде надо замачивать и сажать особым образом… Я и старалась, тащила эту плошку! Вместе с водой твоей!!
– Не замачивать, а на всхожесть проверять! Когда их много! А с той жалкой горсткой, что ты достала, толку их испытывать?! И так знаем, что все они прошлого года и пойдут в рост, если не пустые изначально! Вымочи в обычной воде и знай себе сажай, пропалывай да все лето за плетнем следи, дабы скотина урожай не потравила!
– Не учи! Не первый год на земле! – обиделась на замечание Агафья, но тут же осторожно добавила: – Однако овощ новый… Может, назему добавим? Николай нашим мужам сказывал, что его с торфом надо мешать и…
– Какой новый? Морковь и морковь, только не белая, а красная и большая! А все такие корнеплоды навоз не любят!
– Про что ты, девонька?
– Про что, про что… Про морковь и свеклу! Их так дядя Слава называет.
– Цвеклу, говоришь… – Агафья хитро подобралась и наконец задала вопрос, ради которого она и вытащила Радку на маленький огород, разбитый почти за самой оградой веси: – Не пойму я, зачем она вашему лекарю понадобилась? Ботва и ботва, никакой пользы… Разве что в окрошку эти листья с черешками порезать либо знахарке на снадобья отнести! По-другому мы ее в дело и не пускали никогда!
– Так дело не в листьях, а в корнях! – снизошла до объяснения Радка, прекрасно понимая, что проявленное собеседницей недоумение лишь способ чего-нибудь выведать.
– Ну да, ну да… – задумалась Агафья, вспоминая образы небольших клубней, невесть как занесенных на огороды Переяславщины. – Отварить можно, да вкус какой-то горьковатый получается… Репа и та вкуснее.
– У нас была не свекла, а недоразумение! Так дядя Слава и сказал! То ли дикорастущая, то ли выродилась… Он зимой из Мурома привез целый мешок новой и даже семена на посадку! Говорил, что она там давно известна.
– И в чем отличие?
– Ну… она больше и краснее! Вкус другой! Нужно еще, конечно, поискать в других городах и весях, но пока и такая сойдет, теперь дело за селекцией.
– Опять новые словечки вставляешь!
– Помнишь, как наш лекарь с оратаями в прошлом году языками сцепился? Когда требовал, чтобы они дали ему право выкупать у них самые лучшие овощи и зерно? И как они сопротивлялись, не желая, чтобы кто-то копался в их закромах?
– Да они сами выстроились в очередь к нему после той цены, что он назначил первому из них! – отмахнулась Агафья. – Ты мне скажи, какой ему с этого прок?
– Дядя Слава будет выращивать на семена понравившиеся ему корнеплоды, а через несколько лет отбора раздаст их обратно. Ну… или продаст! Вот это и есть селекция!
– А бабы у колодца говорят, что он серебряную гривну посулил тому, у кого в конце года самая сладкая цвекла созреет. Теперь все как с цепи сорвались… Даже я сюда с луговины земли принесла, после того как семена достала! Только вот есть у меня соображение, что при такой цене он свои расходы и за сотню лет не оправдает. Не скажешь ли ты ему, девонька, что я могу его серебро гораздо выгоднее пристроить?
– У-у-у, как все запущено. – Радка подняла глаза к небу и неслышно пробормотала: – Эх, дед Любим, не было еще в нашем роду тех, кто золотого тельца во главу угла ставил…
Агафья, услышав ворчание «внучки», не выдержала и решила применить самые убойные, на ее взгляд, доводы:
– Посмотрю я, какой ты станешь бессребреницей, когда семью заведешь и на своем горбу ее потащишь! Кстати, не пора ли мне начать женихов тебе подыскивать?.. Что сразу притихла бессловесной овцой? Отвечать будешь? Ну?!
– Баранки гну… – еще более тихо возразила Радка и уже в полный голос добавила: – Знаешь, какой борщ дядя Слава сварганил в русской печке? Пальчики оближешь! А без свеклы это… Как пустая похлебка, вот!
– Вот оно что, – покачала головой Агафья, втихомолку радуясь хотя бы таким крохам информации. – Слыхала я об этом… А как варить, выспросишь? Если вновь купцы пожалуют, то любая лишняя куна помехой не будет! А если тебя через год-два замуж выдавать, то…
– Да хватит уже! – вспыхнула Радка, вскочив с земли и притопнув от злости ногой. – Наелась твоих угроз!.. А рецепты разных кушаний наши девки уже набирают для особой поварской книги! Там и про готовку будет писаться, и про лекарское дело.
– А для чего? Дабы сначала людишки вашу ядь попробовали, а после того, как животами маяться начнут, из той же писанины узнали, к кому идти лечиться? – наигранно всплеснула руками Агафья, однако спустя несколько секунд глубокой задумчивости вполне резонно добавила: – И много он на этом заработает?
– Ну ты и… Только об этом и думаешь! Много, но только не на этом! И не только он, а и все мы! Разве что ты ничего не поимеешь, раз из общины собралась выделяться! А твой постоялый двор, между прочим, вся весь помогала строить!
– Ох, девка, насмешила ты меня!.. – гулко засмеялась Агафья, придерживая руками сотрясающуюся грудь и совсем не удивляясь, что собеседница резко сменила тему разговора. В женском общении, как известно, властвует не логика, а непробиваемые аргументы эмоций, однако Радка в ее глазах еще пока не умела осознанно пользоваться этим грозным оружием, поэтому ее беззубые ответные нападки можно было принимать довольно снисходительно. – Мы же его с Любимом выкупим, так что люди внакладе не останутся! Сама посуди, зачем старосте всякой мелочью заниматься? Никаких глаз за всем уследить не хватит! Вот и воевода то же самое сказал… Да и не выйдем мы с Любимом по сути из общины: будем жить по тому же покону и платить за то, что работаем на ее земле. Разве что голоса у нас не будет, так у меня и не было его никогда, в отличие от разных Фросек, а к мнению твоего деда люди и так прислушиваются! Кузнец как-никак!
Агафья еще раз довольно улыбнулась и горделиво вздернула нос. Дела у них с Любимом шли на диво: после торга серебряные монетки в ее мошне лежали хоть и небольшим, но тугим и плотным комочком. Да и сам кузнец то и дело пополнял ее заначку, прилично зарабатывая в новых мастерских ветлужцев. А после того, как к нему намедни заявились представители верви во главе со старостой и предложили стать судьей…
Даже не так! Стать одним из главных судей, которые избираются на всю жизнь и которым сам Трофим Игнатьич не указ! А будут они разбирать распри между общинами или властями. Что копа? Она может рассудить лишь мелкие тяжбы среди общинников да наказать виновных в каком-нибудь злодеянии. А если дело коснется раздряги между родами или грызни сильных мира сего? Или уж вовсе не разрешимых вопросов – как жить дальше?
Да мужи только глотку сорвут, а решения не примут, даже если у них перед глазами будет весь свод законов! Уж в этом Агафья была уверена, как и в том, что после избрания Любима все должно наладиться. При этом она напрочь забывала, что раньше придерживалась совсем другого мнения.
Спорные вопросы в общине всегда решали старейшины, но теперь, после отяцких размолвок и укрепления ветлужской дружины, никто не мог поручиться, что слова умудренных стариков остальными мужами будут восприниматься всерьез. Да еще малолетки вроде Радки, начав приносить домой прибыток, научились огрызаться…
А поди попробуй, выпори их розгами! Возможно, наказание и пойдет на пользу, да и новая кожа на заднице сама собой нарастет, но кто во время ее заживления будет вместо них работать на болотных приисках? А бабы говорят, что кое-кто из несносных мальчишек даже дома стал носить боевой нож! С одной стороны, лестно, когда твой отпрыск становится похож на настоящего мужчину, с другой – как на такого повысить голос и отправить чистить хлев? Как отлупить веником за леность, а?
Такие доводы еще раз убеждали ее, что могущество копы всегда будет простираться лишь до определенного предела, до воеводских слов «будь по-моему»! Как, собственно, и было на Переяславщине, когда к ним в вервь заезжал какой-нибудь княжий человек и без всяких поводов вставал на кормление. Или взять тот случай, когда по велению Мономаха собирали со всей Переяславщины тягловую силу для восполнения падежа боевых коней. И вроде бы поход на половцев был вполне богоугодным делом, но как без скотины пахать и сеять?!
Так что хотя общинники и были вольными людьми, отягощенными на прежнем месте жительства лишь воинской повинностью, но пересилить некоторые излишние требования своих правителей они не могли. И дело было даже не в том, что мало кто из местных мог трактовать своды Русской Правды. Агафья не очень понимала, что вообще можно противопоставить одоспешенным воинам, взирающим на тебя исподлобья! Да хотя бы одному, если это сам воевода!
Недавно она как раз и высказала Любиму свою точку зрения на все их бессмысленные сходки, которые по сути ничего не решают. После таких доводов даже ему пришлось с ней согласиться, хотя вначале кузнец и пытался весьма вяло возражать. Мол, все теперь зависит от общего собрания, только вот на него созываются не все подряд, а лишь выборные от селений, потому что иначе при разрастании общины копа будет похожа на стихийный торг, где главенствуют самые крикливые. Зато голоса для такого выбора получают лишь те, у кого в семье не менее пяти детей или они получили звание мастера…
Насчет этих условий Агафья была прекрасно осведомлена и даже согласна с ними, особенно с учетом того, что солидный статус Любима приносил не только этот самый голос, но и весомую прибавку в мошну. Да и второе требование про детишек не вызывало у нее отторжения, тем более оно не было таким уж невыполнимым – после повсеместной установки русских печей в домах жителей общины и постоянного обхода малолеток лекарем младенцы не в пример лучше перенесли эту зиму. Даже народившиеся в последнее время крохи почти все выжили, так что пятеро отпрысков в семье вскоре редкостью уже не будет.
Однако Любим забывал об одном важном обстоятельстве: воины после трех лет службы получали право голоса в любом случае, а уж ратникам нынешней дружины по вполне понятным соображениям предоставили такую привилегию сразу. Это она и напомнила своему благоверному, весьма едко пройдясь по провалам в его памяти. Любим только крякнул на такие слова и вновь забормотал какую-то ерунду про глупую бабу и про то, что теперь выборные мастеровые, земледельцы и воины должны быть единодушны в своем мнении, иначе копа решения принять не может.
Как будто это не приведет к еще большей говорильне?! Кроме того, даже глупая баба способна понять, что голоса ратников всегда пересилят любые другие. Который день мужи друг другу волосья рвут, прикидывая, как уйти из-под удара булгарцев? И хотя решение по этому поводу якобы должно приниматься на копе, Агафья была уверена, что Трофим Игнатьич плюнет на мнение собрания и поступит по-своему.
Вот тут-то и поведал ей Любим, что малый совет при воеводе решил соблюсти какое-никакое равновесие и избрать троих человек от переяславских, отяцких и черемисских людей. В том случае, если люди на общем сходе не смогут договориться или их мнение не совпадет с чаяниями главы ветлужцев, эту троицу попросят рассудить сложившуюся ситуацию. В принципе от них потребуется немного: соблюсти справедливость и подтолкнуть людей к правильному решению, исходя лишь из своей мудрости, жизненного опыта и ветлужских законов. Но уж если они произнесут окончательное слово, то оно будет обязательным даже для воеводы. И никто по идее не должен на это ничего возразить: ведь выбирали судей сообща и именно для этого! Да и древние традиции по сути дела соблюдены: кто они, как не старейшины?
Буквально на днях переяславские мужи путем нехитрого голосования белыми и черными камешками выбрали таким судьей именно Любима. От отяков прошел Пычей, а представителем от черемисов стал Лаймыр. На самом деле деления по родам у ветлужцев не было, и старого кузнеца избрали от Переяславки, а бывшего отяцкого старосту от Сосновки, однако принадлежность их к разным племенам устраивала всех. Да и выбирали их общины самостоятельно, без какого-либо давления со стороны воеводы.
А вот кандидатура от черемисов была прямо предложена малым воеводским советом и вызвала у многих небольшую оторопь. Представители этого народа не только не состояли в ветлужских общинах, но и подчинялись напрямую кугузу. Однако воевода все-таки попросил застолбить место для черемисского представителя на будущее, пусть даже и без решающего голоса. Судьбы этого племени все больше и больше сплетались с жизнями ветлужцев, поэтому он и не хотел обделять его вниманием. Да и как можно было игнорировать народ, господствующий на Ветлуге?
И вот теперь Любим в одной связке с такими людьми… С того памятного разговора Агафья просто лопалась от гордости, стараясь лишний раз сходить на колодец и рассказать бабам, что ее муженек не лыком шит, да и ее саму не стоит списывать со счетов. Однако при всем при этом ее благодушное настроение портила одна небольшая проблема, которую самостоятельно она решить не могла, а попросить помощи, чтобы не быть осмеянной, было почти не у кого. Эта мысль-червоточина постоянно свербела и не давала покоя: как теперь нужно называть ее саму? Судейка или судьиха? Стоило только оплошать, и у колодезных подружек появится невиданная возможность наградить ее обидным прозвищем до конца жизни. По недолгом размышлении она и обратилась с этим вопросом к задумавшейся Радке. Однако той было пока не до этого.
– Да хоть африканским слоном! Есть такой зверь! Ты лучше мне другое скажи… Почему ты считаешь, что именно тебе постоялый двор достанется?
– А кому же еще? – тут же набросилась на нее Агафья, обидевшись на сравнение с каким-то неразумным созданием. – Не сможет никто из желающих дать больше, чем я. Тебе же самой за помощь в готовке около четверти гривны перепало! А меня еще Любим поддержит. Его воевода особо выделяет среди остальных кузнецов: он все-таки у самых истоков стоял, так что ему при дележе выручки особую долю положили! Кстати, этот двор и твое будущее! Вот только на уме у тебя все хихоньки да хахоньки! Ну какой прибыток от твоей школы? Шла бы ко мне в помощницы насовсем, тогда и сва…
– Какой прибыток?! – рассвирепела Радка, которой уже надоело выслушивать намеки про свое замужество. – Знания! Ты вот, к примеру, догадываешься, что из свеклы можно добывать сладкий сахар, а?
– Да я и медом обойдусь, – фыркнула ее собеседница. – Не слишком и хотелось. Да и знания твои… если все девки за ними ринутся, то кто рожать будет?!
– Будут!.. Дядя Слава всегда говорил, что знания девкам нужны в основном лекарские, чтобы они могли семьи и ратников обхаживать. Однако если кому без них невмоготу, то может и дальше учиться, были бы способности… – Радка немного подумала и уже неуверенно продолжила: – Хотя он еще дополняет, что когда-нибудь воевода примет такой закон, что бабу будут оценивать лишь по тому, сколько она детей выкормила да воспитала! А если она кормильцев в старости недосчитается из-за той же войны, то и приплачивать за потерянных будут!
– Скажи на милость, платить кому-то непонятно за что! С ума твой лекарь сходит, вот что я тебе скажу! Сколь родишь, столь тебе заботы в старости и окажут… – всплеснула руками Агафья, кидая жалостливый взгляд на малолетнюю собеседницу. Однако через несколько мгновений помрачнела и добавила: – Или не окажут…
– Кстати, ты знаешь, что тот сладкий сахар в Царьграде стоит… ну очень дорого?! – кинулась в наступление Радка, не обращая внимания на состояние Агафьи. – Серебром по своему весу! А то и золотом! И что через пару десятков… что довольно скоро община начнет торговать этим товаром! Вот тебе и знания!
– Ох же ты боже мой! – побледнела та и обратила свой пыл на новую тему: – Что ж ты раньше молчала?! Зачем же я с соседкой семенами поделилась? Может, сходить к ней да сказать, что самой не хватает?
– Лучше за тем, что высадишь, ухаживай как следует. Про гривну серебра тебе бабоньки наплели, но и гривна кун просто так на дороге не валяется! Ой как не валяется! – Радка неожиданно прищурилась и закусила губу, чтобы скрыть обуревавшие ее чувства. – Тем более постоялый двор тебе не светит, я доподлинно знаю…
– Что так? – Агафья подозрительно вгляделась в лицо собеседницы, но, не заметив никаких угрожающих ей признаков, расслабилась. – Брешешь без толку, как всегда… Лучше давай семена высаживай, неча языком молоть пустопорожнее!
– Да разве ты не знаешь? Судьи и их жены лишь на общество работать могут и все содержание от него должны получать. В точности так же, как и советники воеводы вместе с ним самим!
– Как же я дело свое брошу? – недоуменно воззрилась на Радку Агафья. – Я же на этот треклятый постоялый двор столько горбатилась… Я что, должна наработанное чужим людям отдать?
– А вот так! Или мужнина жена, или свое дело! А еще по веси молва идет, что по осени вся община подастся в леса, а селение сожгут! Вместе с твоим двором!
– Караул… – Голос Агафьи задрожал, и она стремительно ринулась мимо Радки, не забыв перед этим, однако, ткнуть ей грязным пальцем на семена и подготовленную грядку. – Караул! Грабят! Любим, слышишь ли?! Ох, грабят нас!
Пристань была заполнена под завязку. Новгородцы уходили домой. Скрип деревянных мостков и грохот бочек перемежался топотом босоногих грузчиков и руганью, которая сопровождает почти любую погрузку. Стихая время от времени, шум снова набирал свою мощь, как только отдавленные пальцы, свежие занозы или неловкость отдельных неуклюжих работников давали о себе знать особо витиеватыми выражениями.
Лишь в одном месте было достаточно свободно и тихо, однако именно его все обходили стороной. Да и немудрено – на крайних мостках тихонько переговаривались между собой воевода и хозяин новгородского ушкуя, птицы высокого полета. Кроме того, проход к ним был загорожен двумя добрыми молодцами, размеры плеч которых позволяли им сдерживать натиск многих недоброжелателей, если бы таковые нашлись.
– …Так что, Трофим Игнатьич, не передумаешь?
– Нет, Костянтин Дмитрич. Малый совет так решил, зачем мне поперек его идти?
– Не властен, значит…
– Властен, боярин, властен. Но нужды не вижу. Если продадим тебе секрет наших домниц, то не будет резона Великому Новгороду с нами торговать! Да и ты… Как бы не уплыла наша тайна в чужие руки.
– Так Завидка у вас остается. Неужто ты мог подумать, что я родного сына…
– Не о том речь ведешь, Костянтин Дмитрич. Отроку твоему мы вреда не причиним, как бы наши с тобой дела ни сложились. Но вот риск того, что твоих людишек или лично тебя принудят поделиться всем что знаете, слишком велик!
– Это да… – нехотя согласился новгородец. – В любом случае, благослови тебя Бог за помощь! За то, что купу мою излишней резой не утяжелил и проволокой поделился. Не хватило бы у меня монет на все, не рассчитывал я тут расторговаться, хотя Захарий и поведал мне о вашем железе… Так что чувствую себя, словно в закупы продался!
– Не бери в голову, боярин! Слову твоему вера великая, да и нам выгоднее твой ушкуй до краев загрузить, чтобы ты не гонял его в свои края с малым прибытком. Кроме того, реза, мной выпрошенная, не такой уж и простой будет… Поди, рядом с Новгородом непросто будет землицу с доброй глиной найти да дело кирпичное наладить?
– Найду, не сомневайся! Ваяют мастера соборы каменные, значит, и плинфу им есть из чего делать!
– Вот в нее весь отмеренный нам доход по слову нашего мастера и вложишь. Сам рассудишь, где там твоя половина, а где наша…
– Как договаривались! От меня умелый работный люд, защита от притеснений всяческих, да и сами продажи тоже на моей шее, а от тебя лишь знания и начальные вложения, – повторил уже не раз обсужденное новгородец, но тут же бросил настороженный взгляд на двух мальчишек лет пятнадцати, скромно пристроившихся около ушкуя. – Но не молоды ли посланники ваши? Может, лучше умудренных годами мастеров отправить?
– Степенных нам не надо! Они пошевеливаются не торопясь, а у нас трубы горят и планов громадье! – Заметив озадаченное лицо собеседника, Трофим озабоченно крякнул и пояснил свою фразу: – Вот, нахватался от некоторых людишек словечек невнятных, теперь сами из меня лезут!.. Не печалься про мальцов, то разумные хлопцы, одних из самых способных подмастерьев Вышатка с Фомой отдали. А который за старшего – мертвого из могилы поднимет, а работать заставит… Вот только помощников им надо найти того же возраста.
– Другие под них и не пойдут!
Новгородский купец согласно кивнул и задумался. Его смущала не столько молодость ветлужских мастеров, сколько новое поле для их деятельности. Сам он не раз страдал, когда пытался начать новое дело, не выяснив всю его подноготную или не взяв на заметку всех, кто мог ему в этом помешать. Даже косвенная помеха могла быть причиной неудачи или краха всех усилий.
На этот раз вспомнился торговый поход на Варяжское море, о котором он вчера за фляжкой доброго меда совершенно не к месту поведал воеводе. Тогда ему поблазились цены на меха у саксов, и он решил попытать счастья, пройдя в их земли через бодричей. Кому он помешал, так и осталось невыясненным, но одну из его лодей с пушной рухлядью просто сожгли. Готландские купцы, остановившиеся неподалеку, списали это на столкновения между язычниками и христианами, якобы произошедшие неподалеку от крепости Любице, где они и ночевали. Мол, перепутали его с кем-то. Однако «шальные» зажигательные стрелы, прицельно упавшие на его караван, наводили совсем на другие мысли.
Больше он к ваграм, самому северо-западному племени, входящему в ободритский союз, не совался. Помимо воспоминаний о своих убытках, были и другие, более веские причины такого поведения. Постоянные столкновения бодричей с саксами отбивали всякое желание испытывать свою удачу в этих землях, поэтому не только он, но и многие новгородские купцы предпочитали ходить лишь в спокойный Готланд, где у них было выстроено солидное подворье и даже храм.
Ветлужский же воевода торговцем не был, поэтому о возможных опасностях совместного дела его стоило предупредить, иначе они могли нарваться на небольшие неприятности, которые испортили бы если не все, то многое. Новгородский купец для приличия помялся и решил поделиться своими сомнениями:
– Для моей мошны риска в этом деле почти нет. Лишь репутацию свою на кон поставлю, когда работнички станут эти самые печи класть, но и тут все от найденных мною людишек будет зависеть. Другое меня гнетет… Почему бы просто не продавать эту плинфу каменщикам, дабы и их в обиду не ввергать, как гончаров, у многих из которых мы кусок хлеба отнимем? Наши мастера до смуты падки… И еще я в толк не возьму, зачем вам такая головная боль за тридевять земель? Пока цену не ломите, возить к нам свои железные поделки гораздо выгоднее будет!
– Начну с последнего… С извозом посуды и прочей мелочовки ты и сам с Захарием справишься, а кирпич в такие дали не потащишь, его на месте лепить надо. Что касается каменщиков новгородских, то под кладку наших печей выделяй им товар невозбранно, однако по первому времени пусть мои хлопцы их проверяют и клеймо ветлужское ставят. А уж потом сам решишь, как дальше быть. Ты пойми, Костянтин Дмитрич, ныне нам не только монеты нужны, но и слава добрая. Серебро, сколь бы его ни было, хоть и понежит руки, но исчезнет из них быстрее, чем вода уйдет в сухой песок… А ветлужские печи люди добрым словом поминать будут! Сам же оценил, когда ночь выдалась промозглой! А уж зимой на саму печь залезешь старые косточки погреть… лепота!
– Так-то оно так, Трофим Игнатьич, однако…
– Эти людишки потом три раза подумают, прежде чем на новгородском вече против нас кричать! Ты уж поверь мне, боярин, что любое княжество сильно не только торговлей и своими промыслами, но и тем, что про него другие люди думают! Не веришь? Меня тоже долго убеждали, скажу тогда по-другому… Нам признание нужно! Поведай, кричали на торгу новгородцы из людишек Захария, что ветлужцы к себе поселенцев призывают?
– Было дело…
– А много ли народу на наши условия пошло?
– Вроде бы к Захарию Матвеичу несколько семей обращались, да в основном голь перекатная.
– Лишь бы работники были добрые да на руку честные… А купцов в поселенцы мы и не заказывали! Сами с усами! Да и негде мне своих воев закалять, кроме как в торговых походах, – сбился на пафос Трофим, но спохватился и продолжил: – Так вот, если пойдет про нас добрая слава, то вам никаких лодей не хватит под бегущий сюда народец! Когда Захарий, кстати, собирается меня навестить?
– Седмицы через три жди.
– Добре… – Неожиданно воевода отвлекся на раздавшийся поодаль гомон и повернулся к охранникам: – Что там у тебя, Свара? С Илюшей берег не поделили или дело ко мне у кого?
– Жинка Любима тебя домогается, Трофим Игнатьич. Я уж чуть было не исполнил свой давешний наказ, даже бочонок с медом у новгородцев хотел позаимствовать, но…
– Давай ее сюда, время есть!
Могучая охрана, загораживающая проход шагах в двадцати от беседующих, расступилась, и перед глазами воеводы предстала Агафья, зажимающая себе рот обеими руками. Пребывала она в оцепенении, хотя всего лишь пару минут назад пыталась прорваться через дюжего новгородца, сразу же получив от того прозвище самой вздорной и крикливой бабы на Ветлуге. И надо признать, что такое название она заслужила, поскольку производимый ею шум начал перекрывать гам, доносящийся с пристани. Но Агафью не смущала ни грозная стать противостоящего молодца, ни его угрозы заставить замолчать «бешеную кикимору». Даже обещание спихнуть ее в воду, данное под одобрительный шепот Свары, не оказало воздействия на зашедшуюся в гневе женщину.
В результате дюжий охранник не выдержал и смущенно оглянулся, призывая Свару в свидетели, что он старался решить дело миром. Чтобы не доводить дело до крайности, ветлужцу пришлось-таки подняться с мостков (где он расположился не столько охранять своего воеводу, сколько «устанавливать связи с пришлыми людишками») и указать Агафье на стоящую в стороне бочку с медом, покрытую из-за разошедшихся клепок многочисленными сладкими потеками.
Взбалмошная особа и ему попыталась ответить, но интуитивное чувство опасности все-таки напомнило ей об обещании ветлужца когда-нибудь утопить ее в этой емкости. Ровно через миг после этого она застыла соляным столбом, изо всех сил прикрывая себе рот руками, будто не доверяя ему одному держать язык за зубами. Неизвестно сколько бы она так простояла, но в этот момент воевода решил обратить на нее свое внимание. В итоге недоволен остался лишь Свара, которому застывшая статуя приносила чувство эстетического наслаждения.
– Что тебе, Агафья? С Любимом что?
Слова воеводы прорвали еле сдерживаемую плотину. Размазывая слезы по щекам, жена кузнеца поведала о своем горе, щедро перемежая вопли об уже почти сгоревшем постоялом дворе с криками об отнятом имуществе. Чтобы понять, о чем идет речь, Трофиму понадобилась целая минута, и лишь после этого он уловил знаки моргающего во все глаза Свары. Устало кивнув, воевода участливо пододвинул заплаканную особу ближе к главе воинской школы и проникновенно начал:
– Помогу я твоему горю, Агафьюшка. Любим… Его уже выбрали, и ничего с этим поделать нельзя, да и немолодой он уже, так?
– Так…
– А ты баба еще горячая, в теле. Может, тебе другую пару найти, а? Мы поможем! Тогда и вопрос с постоялым двором решится!
– Ну… – Агафья подбоченилась и недоуменно огляделась в поисках нового суженого, плотоядно облизнувшись аж на самого воеводу. – И кого же?
– Кого, Свара? Ах да… Тебе же Фаддей двор ставил?
– Так он старшина у плотников. Кто, если не он?
– Во! Старшина! Тоже не последний человек! И новый он же поставит, лучше прежнего! Пойдешь за него второй женой? При удаче и первой станешь, когда та его взашей погонит!
– Да ты что, воевода?! Да этот кобель мне спать по ночам не даст!
– А ты откуда об этом ведаешь? Ах, говорят, хм… Зато все другие проблемы решатся! Свара! А отведи-ка ты эту бабу к нему и проследи, чтобы тот озаботился по осени новым постоялым двором, а также…
Вырвавшись из цепкого захвата главы воинской школы, Агафья издала нечленораздельный вопль и шустро полезла вверх по склону, разбрасывая вокруг крики о помощи:
– Караул, грабят! Ох, да не грабят, а насилуют!!!
Обернувшись с вершины невысокого обрыва, она хотела погрозить вниз сжатым в порыве гнева кулаком, но серьезное лицо главы ветлужцев почему-то разубедило ее в том, что над ней неприкрыто издевались.
Чуть погодя после ее исчезновения на горизонте вслед ей все-таки полетели едкие смешки, раздавшиеся со стороны новгородцев и Свары, однако вскоре они затихли, разбившись о стену угрюмости, исходящую от неожиданно помрачневшего воеводы.
– Что ж ты, Трофим Игнатьич, сам не смеешься своей шутке? Или есть горькая доля правды в том, что она тут вещала?
– Именно так, Костянтин Дмитрич, – через силу усмехнулся тот. – И жечь будем, и волю своих же людей притеснять… ну тех, которые во власть идут. Поначалу я тоже смеялся, но она не первая, кто подходит с такими вопросами.
– Погоди, не понял… Выходит, что все преданные тебе люди должны всего имущества лишаться? – недоверчиво произнес новгородский купец. – И какая у них после этого в тебя вера будет?
– Кузнец не ко мне во власть идет, а в общину, но таки да. Однако не имущества его лишат, а торговлей и промыслами на себя запретят заниматься. Зато ради общества хоть кол на голове теши, коли прок от этого будет, да и оплатой не обделят.
– А твои людишки, стало быть…
– А вот моих еще сильнее притеснят: не только им, но и их детям жить лишь на довольствие от моих щедрот придется, хотя и немалое оно. Власть у них будет большая: могут даже от моего имени карать и миловать при необходимости. Правда, и отвечать за свои грехи будут гораздо страшнее, чем обычные мужи. Причем всем в обязанность вменяется об их неправедных поступках докладывать мне под страхом смерти. Так что согласившихся на это ближников пока могу лишь по пальцам одной руки пересчитать…
– То есть не на кормление будешь им отдавать уделы, как издавна повелось? Так кто же тогда в тех местах народец защитит от притеснений и рассудит их дрязги? Кто в своем уме станет о таких людишках заботиться, если никакого проку для мошны ему не будет? Как ты будешь подати собирать?
– Зато никто по углам эти уделы не растащит! Да и подати я не с сохи получаю, а в основном с мастерских новых и торговых дел! – Воевода крякнул и тяжело махнул рукой. – Точно говоришь, ломаем мы наши древние обычаи через колено и сами не знаем до конца, верно ли творим. А как по-другому? Мне даже себя ограничить пришлось, иначе лет через пять найдется какая-нибудь падкая до власти и богатства тварь и перебьет мою семью ради лакомого кусочка. Я ведь не Рюрикович или царь булгарский, на мое место любой взойти сможет. И дело даже не в родовитости или избранности, а в том, что ныне на защиту моей власти и семьи никто из соседских князей и бояр не встанет! Лишь друзья, коих я могу по пальцам пересчитать!
– А дружина?
– А что она? Пока тебе везет и можешь ее серебром осыпать, ты на коне! А если удача от тебя отвернется? А она отвернется когда-нибудь! У нас чуть ли не война с булгарцами на носу, а может, и ваши ушкуйники пожалуют! Даже если отобьемся, тут-то нас внутренние распри и накроют! А минуют нас первые бедствия и лишения, так придут вторые из-за того, что воеводство вырастет из-за пришлых людишек! Та же дружина пополнится новыми ратниками, и я для них уже не буду тем человеком, с которым они пережили трудные годы! Мне же семья моя дорога, вот и пытаюсь вертеться как уж на сковородке! Чтобы одновременно и в чести быть, и никто не желал на мое место зариться!
– Да… Без глубоких корней и сильного рода тяжко тебе придется.
– Всем ветлужцам тяжко придется по осени! И жечь свои дома, как я уже говорил, скорее всего, тоже будем! За сына своего не беспокойся, его вместе с молодняком постараемся подальше отправить, заодно и присмотрит за ними. Я, кстати, поэтому тебе мастеров из недорослей и выделил. Будут подальше от опасности и между делом опыта общения с Господином Великим Новгородом наберутся.
– Помочь чем-то могу?
– Разве что охотников найдешь булгарцев пощипать, их у вас всегда было в достатке. Однако сразу предупреждай, что ватага пойдет под меня, никаких вольностей я не допущу, хотя с добычей и не обижу. И предупреди меня, если кто-нибудь под шумок сам захочет нас на копье взять! Якун наверняка воду мутит, рассказывая о нашем богатстве…
– Догадываюсь я, кто за ним стоит, но пока не удостоверюсь – не скажу. Да и уверен буду, могу промолчать, связываться с такими себе дороже. Тем не менее смею тебя успокоить, что они еще не весь Новгород! Кроме того, Захарий многим польстившимся на слова Якуна в другое ухо вещает о сотне злющих воинов, свое добро стерегущих! Да и где оно, это богатство, в веси, что ли? Рассказал мне сын, как вы все серебро на зерно спускаете! Верно, оттого и не бедствуете совсем, однако, как я понял, концы с концами приходится с трудом сводить, так?
– Как тебе сказать… Перед тобой одна из наших лодей из похода вернулась. Как ты мыслишь, что ныне эти вои делают?
– После того как булгарцев прогнали? Верно, отдыхают от трудов праведных.
– Как бы не так! Кроме дозорных, почти все к земле припали! Хотя мы уже отсеялись благодаря разным придумкам мастеров наших!
– Добрый хозяин всегда себе дело найдет!..
– То-то и оно! Но каждый раз его оттуда с кровью приходится отрывать! Не хватает у нас людишек, чтобы пока одни землю обихаживают, другие ратились за плоды ее! В этом главная нищета наша! Ни на что не хватает сил и времени!
– Верю, как посмотрю на ваши землянки перекосившиеся… Не в обиду сказал!
– Торопились ставить, – смутился Трофим при упоминании неказистых изб, но почти сразу же ехидно ухмыльнулся: – Зато теперь жечь не жалко! Печи только заранее разобрать надо бы! И людей уговорить пойти на это.
– Не сам решать будешь?
– В этом есть и выгода. Пусть сами свою судьбу определяют, зато потом плакаться будет не на кого. Вот тебя с Юсуфом проводим и соберем всех.
– Стережешься?
– Будем судить да рядить, как с супротивником бороться. Так что лишних ушей нам не надобно, ты меня пойми…
– Не малое дитя! На каждый роток не накинешь платок, как бы я своих людишек ни строжил! Так что скоро покинем вас… О! И впрямь пора, уже кричат! Ну прощай… в конце лета жди от меня весточку! И это… Бог вам в помощь, Трофим!
– Бог нам всем в помощь, Костянтин!
– Э, Агафья! Чего пригорюнилась?
Иван окликнул жену Любима просто так, мимоходом, ничуть не желая встревать с ней в долгий разговор. Идет себе понурая баба и идет, глаза на мокром месте, что не окликнуть да не пошутить? Вдруг удастся настроение ей исправить? На самом деле трепать языком ему было некогда, едва успели с Юсуфом обсудить всю рутину торговых дел, а впереди еще был важный доверительный разговор, ради которого он и привлекал купца к ветлужским делам. Однако погода разгулялась, и они вышли на двор дружинной избы, где подсели за крытый навесом из дранки летний столик. И вот на тебе, зацепился языком за проходящую соседку… Хорошо, что на этот раз она без бадейки была!
За три минуты Агафья вывалила на него весь ворох своих проблем, озадачив и его, и булгарского купца. Юсуф половины не понял, но тоже сидел и поддакивал, хотя не будь рядом полусотника, давно бы послал бабу далеко и надолго. Присмотревшись к его озадаченному виду, Иван вздохнул и решил брать инициативу в свои руки. Иначе булгарец через некоторое время перестанет соображать совсем, а этого ему хотелось бы избежать.
– Не бывает судьих, и судеек тоже не бывает, поняла? Бывают индейки или индюшки, но их лучше подавать в запеченном виде, с клюквенной приправой… Поняла, на что намекаю?
– То в бочку меня, то в печку… – Голос у Агафьи задрожал, а на глаза вновь навернулись недавно высохшие слезы. – За что мне это?
– За то, что мужей отвлекаешь пустяшными своими делами! Иди к Любиму, нешто кому другому за вас выбор делать!
– У-у-у! – Жалобный вой у обиженной женщины получился очень тихий, как и последующие слова. – Помогите! Сначала ограбили, потом… а потом… У-у-у-убивают!
– Господи, женщина! И кто тебя довел до такого состояния, а? – Иван поднялся со своего места и, тяжело вздохнув, подошел к скорчившейся у плетня Агафье. – Ты мне веришь? Кивни головой… Ага! Все будет хорошо, я тебе обещаю! Ну?.. Все, иди домой!
– Точно? – Голос внезапно успокоившейся жены Любима показался Ивану неожиданно твердым и властным. – Точно обещаешь?
– Точно, точно… Ты только ножки не свешивай!
– Ась? Куда это?..
– Не куда, а когда! Когда мне на шею сядешь! Все! Домой! Вон Тимка идет, он тебя проводит…
Агафья неловко отмахнулась от предложения помощи, выпрямилась и нетвердым шагом удалилась вдоль по улице, суетливо наводя кончиком платка порядок на лице. Иван вытер выступивший на лбу пот и кивнул подошедшему подростку:
– Привет молодой гвардии Поветлужья!
– Здорово, дядя Вань!
– Гвардия, случаем, не знает, что с Агафьей происходит? Глубинные причины, так сказать…
– Ну… наверняка с Радкой поругалась! Они ж потом обе переживают и места себе не находят, а все равно цапаются и цапаются, зла на них не хватает!
– А я уж подумал, случилось что! Слушай, Тимыч, – переиначил имя мальчишки в отчество Иван. – Я намедни рассуждал про Вовкины эксперименты и… Ты вроде бы читал много, не завалялось ли у тебя сведений о соляных озерах на Волге? Помню, что они там, но вот где? Убей, не скажу!
– Так чего же не помнить? У нас географичка знаешь какая была? У-у-у! – Заметив напряжение в глазах полусотника, Тимка сразу же «раскололся»: – Эльтонское озеро и Баскунчак. Первое чуть выше Волгограда, но дальше в степи, а второе ниже по течению, зато до реки всего километров пятьдесят. И для добычи оно гораздо лучше: летом почти пересыхает, и соль там можно просто ломать, она чистая как лед! Спросил бы раньше, дядя Вань… Там такие запасы, что хватит до скончания веков! Во все мире таких нет!
– Да я просто не догадался! Кто же знал, что в школе ты был примерным учеником? – рухнул на скамейку Иван, чуть не задев булгарского купца, весьма подозрительно посматривающего в сторону отрока. – Юсуф, давай вернемся к нашим баранам и первому с тобой разговору… Где же все-таки ваши жители соль берут?
– Саксинские купцы привозят. Откуда твой малец знает про…
– Саксин это что?
– Торговый город в низовьях… – выдохнул Юсуф, явно на что-то решившись. – По-вашему – в низовьях Волги. Живут там в основном гузы, но много и моих соплеменников.
– А гузы?
– Гузы, или огузы, это те же туркмены, или турки по-нашему. Например, около Киева часть их осела под именем торков, – вмешался Тимка. – Дядя Слава уже все выяснил и нам в школе рассказал.
– Мальчишка знает больше тебя, – глубокомысленно заметил Юсуф, – хотя и перебивает старших. Откуда такие знания у недоросля?
– Такие учителя, – отмахнулся Иван, дав легкий подзатыльник провинившемуся подростку. – Но знает действительно больше, а значит, и пойдет дальше… если ума хватит. Ты вот что скажи, Юсуф, около этих озер должны быть кипчаки!
– Влияние их огромно даже в Саксине, не то что в степи. На Идели они берут мзду с каждого купеческого судна. Кстати, на одном из этих озер я даже бывал, там очень красиво!
– Там же соль, что в таких местах может расти? И какая может быть красота в пустынном месте?
Юсуф мечтательно закатил глаза и тихо заговорил:
– Там не только пустыня… Сказать тебе, какая в этих местах степь? Пряные смеси пахучих трав, из которых постоянно взлетают маленькие птички. Еле слышно прощебетав, они тут же падают камнем назад! А какое озеро? Огромное, розовое, искрящееся… А когда солнце только встает над степью, оно начинает переливаться всеми цветами радуги. Лучше всего наблюдать за этим с горы, она там одна и имеет очень крутой склон. Если встать на ее вершине и раскрыть руки навстречу полынному ветру, то можно почувствовать себя огромной птицей, парящей над бескрайней степью. Там даже кажется, что земля круглая…
– А она круглая. – Тимка не успел согласиться, как сразу же получил еще один шлепок по затылку от полусотника. – Ой!..
Купец очнулся, оценил горящие глаза собеседников и после ухмылки в их адрес перешел на более приземленный тон:
– Издавна там соль ломают, а часть даже на восход караванами из сотен верблюдов увозят.
– По Шелковому пути? – Иван заметил недоумение булгарца и махнул рукой, перескакивая на другую тему: – Нужно гораздо больше. Но дадут ли нам присосаться к этому источнику жизни?
– Вряд ли… Тебя с товаром даже через Булгар не пропустят, я уж не говорю о трудностях в землях, подчиняющихся законам Дешт-и-Кыпчак.
– Хм… люблю невыполнимые задачи. А если мы поставим проволоку в достаточном количестве? Разрешат нам пройти через вашу территорию? Помогут договориться с саксинцами взять столько соли, сколь увезем? Мы даже сами будем и ломать и поднимать к себе по Волге!
– Зачем просить саксинцев о том, чего они дать не могут? Степями вокруг озер владеют кипчаки, как ты сам заметил. Гузы лишь покупают у них товар, точнее, платят за проход по их землям. И тебе степняки не помешают взять соли столько, сколько тебе нужно, лишь бы заплатил хорошо. Но вот выбраться к себе домой… Ты что, хочешь нарушить всю торговлю таким ценным продуктом?
– Хм… об этом я и не подумал. – Полусотник даже прищелкнул пальцами от огорчения. – Могу лишь пообещать, что все пойдет только для внутреннего потребления.
– И как ты собираешься все это вывозить? На веслах?
– Живой силой на канатах вдоль берега. Бурлаками! Потом что-нибудь придумаем, но пока будем скупать у вас невольников, и они будут таскать соль к нам.
– Дядя Вань! – тут же возмутился Тимка, не вняв предыдущим подзатыльникам. – Мы что, будем использовать рабов?
– Нам никто не сможет помешать обращаться с ними как с людьми… Кстати, как ты думаешь, что будет, когда они приведут караваны с солью к нам, в Поветлужье?
– А… Тогда можно специально их там выкупать, чтобы возвращать обратно на родину!
– Как это ни прискорбно, но мы будем выкупать лишь тех мужей, кто будет готов переселиться именно сюда. Готовить им в пути тоже кто-то должен, как и услаждать охрану, так что и под хорошеньких невольниц легенду сочиним… – Иван повернулся к купцу и чуть повысил голос: – Только вот пока об этом никто не должен знать, хорошо? Для всех мы просто будем покупать себе рабочую силу, поскольку своей не хватает.
– Думаю, что о таких делах тебе надо говорить хотя бы с наместником Мардана, небезызвестным тебе Селимом Колыном, – неуверенно покачал головой Юсуф и добавил: – Одна угроза обрушить цену на соль… Без заложников вам на слово никто не поверит!
– Хотелось бы избежать… Кстати, я придумал, как решить одну из проблем, которая зовется монополией булгарских купцов на торговую деятельность! Я говорю о том факте, что торговать в вашем царстве чужаки за редким исключением не могут!
– Это почему? – возмутился Юсуф. – Что у вас, ульчийцев, что у арабов купеческие посады во многих наших крупных городках существуют! Иногда мы даже договариваемся с Русью о свободе торговли друг с другом, но тут речь об ином…
– Что нам возить соль через ваши земли невозможно, так? И поэтому договариваться с наместником будешь ты! Да и всю торговлю мы будет проводить, прикрываясь твоим именем, хотя влиятельные люди конечно же будут знать правду!
– Что?!
– Пусть Селим Колын тоже получает свою долю прибыли, тогда даже мои слова об исключительно внутреннем потреблении можно слегка забыть! Кроме того, у нас есть еще один источник соли, на который всегда можно сослаться при таких продажах…
– Даже так? – взметнулись брови у купца. – И где он?
– Вскоре узнаешь, не спеши. А ныне тебе не про это надо думать, а про сотни лодей соли, Юсуф! Которые ты будешь тягать вверх по течению! С низовьев Волги до нас! И мы за них заплатим! Металлом, тканью, стеклом, что уже пойдут вниз по реке! И все будет проходить через твои руки, а оговоренная часть даже оседать в твоих карманах!
– Карманах… я понял, о чем ты, – кивнул Юсуф, увидев, как собеседник показал ему разрез на портках. – Но это не решит проблему с половцами!
– Да, если они будут драть цены, то это может подорвать всю рентабельность предприятия, – вновь огорчился полусотник и на этот раз даже не стал пояснять смысл своей фразы. – Придется скупать местную знать на корню, пригрозив, что иначе булгарский наместник поможет нам разобраться с нею кардинально, все-таки речь идет о больших барышах…
– Я имею в виду даже не род кипчаков, кочующий в тех землях, а их соседей. Они обязательно будут грабить караваны, и с ними невозможно договориться!
– Почему?
– Стоит кому-нибудь узнать о стоимости замирения чужаков с одним степным родом, как остальные встанут в очередь, дабы и их коснулась эта благодать. – Предупреждая следующий вопрос, Юсуф тут же добавил: – Рядом с озером кочуют не только кипчаки, но и подчиненные им племена гузов, поэтому саксинцам с ними договориться легче.
– Да… Но все-таки что они будут грабить? Кому там нужна соль?
– Нужны люди, которых потом можно продать, их доспехи…
– Хм… Охрану пути от озера до Волги можно подобрать из тех же кипчаков!
– Предадут! Или ты разоришься на них, а потом они все-таки предадут!
– Не тех, поволжских, а других, кто кочует в донских степях! – согласился с доводами купца полусотник. – У нас есть что им предложить, и есть способ соблюсти наши договоренности. Точнее, мы всегда можем нанести ответный удар по их кочевьям в случае предательства. Попробуем договориться!
– А вот у меня может не получиться, – огорченно заметил булгарец. – Не каждого купца пустят к наместнику провинции.
– Мы, кажется, часть товара дали тебе в рассрочку? Пусть доход с него пойдет на взятки приближенным Селима. Вряд ли ты станешь обманывать нас в подсчете, если на кону такой куш! И проволоку мы тоже выделим, пусть и немного. С ней ты сможешь войти к наместнику Мардана без дрожи в коленках. Да еще пожалуешься, что местный правитель мешает нам поставлять ему такой ценный товар, пытаясь подвести нас под себя! – Полусотник на миг задумался и утвердительно кивнул. – Кстати, это может решить нашу основную проблему! Они же наверняка друг друга недолюбливают после того, как их поменяли местами. А Селим тот самый сильный союзник, которого мы давно ищем! Да и слышал я про него много хорошего…
– Мне кажется, что ты уже все решил за меня! – мрачно воззрился на него Юсуф. – Чем дальше, тем больше у меня подозрений, что общение с тобой закончится для меня плохо…
– И такое может быть! – грустно усмехнулся Иван. – Я сам порой не знаю, во что выльются для меня мои поступки. Но решать за тебя я ничего не буду, и не проси!
– А я просил?
– Вот и не проси! Можешь иметь с нами дело на старых условиях, а можешь и на новых! Мне без разницы по большому счету! Но какая бы у нас с тобой комбинация завернулась!.. – мечтательно протянул полусотник и задорно улыбнулся. – Как будто у нас папа из огузов, которые, как я понимаю, держат торговлю в дельте Волги… Это я Тимке намекаю про сына турецкоподданного! Был у нас с ним один общий знакомый по имени Остап. Как он интересно жил! Но закончил действительно плохо…
– Остановись, Иван! – вскинул руки Юсуф. – Иногда я вовсе не понимаю твои речи! В одном ты прав… решать мне.
– Тогда не тяни, у тебя есть пара часов до отплытия, – сразу же успокоился Иван и доверительно наклонился к купцу, перейдя на серьезный лад: – А пока у меня к тебе будет одна просьба. Возьми на свою лодью моего человека. Даже если ты не согласишься на предложение по поводу соли, я очень мечтаю, чтобы он попал хотя бы в Учель. Зовут его Кокшей, он из черемисов, так что бросаться в глаза своей внешностью не будет.
– Не доверяешь мне? Присутствие твоего человека ничем тебе не поможет! – фыркнул купец. – А если он даже что-то вызнает, то стоит мне случайно подтолкнуть его за борт, а тебе сказать, что он почему-то не выплыл…
– Доверяю, Юсуф, как и ты мне! Иначе бы я не разговаривал с тобой так откровенно, выкладывая перед тобой все свои тайны, а ты бы не делился планами на моего человека. Но! Во-первых, он очень хорошо плавает, даже в короткой кольчуге ты его не утопишь! А во-вторых, нам, конечно, не мешало бы выведать все твои хитрости в торговых делах, как и подробности ваших речных путей, но не это его главная задача. Мы хотим знать, кто стоит за нападениями на нашу весь и селения черемисов. Это почти невыполнимо, но иногда косвенные данные помогают решать и более сложные проблемы.
– Мне кажется, что у тебя в… – Юсуф замялся и замолчал.
– В заднице шило? А в голове тараканы? – рассмеялся Иван. – Это точно, и не только! Я просто очень тороплюсь жить. Вот провожу тебя и сразу же уплыву… на свадьбу! А потом еще куда-нибудь… А осенью даже Тимку с ребятами возьму с собой, пусть посмотрят на белый свет, а заодно поучат других, раз такие умные, как ты говоришь!
– Я согласен!
– Что?
– Я согласен на все. Любопытство меня гложет с малолетства, потому я и пошел в купцы. А соляное товарищество поможет мне понять вас лучше. Такое знание наверняка ощутимо скажется на той части прибыли, которая будет оседать в моей мошне!
– Я не сомневаюсь, Юсуф, я не сомневаюсь… Но сначала ты договорись с Селимом, а потом мы поговорим о тех процентах, которые ты хочешь складывать в эту твою мошну! Ну, что на этот раз непонятно?! Проценты? Как они могут быть непонятны, если будут звенеть в твоих карманах?!
