Глава 6
Схватить удачу за хвост
– Загнал ты меня совсем, Микулка! – Прежде чем нырнуть в низенькую дверь баньки, примостившейся на самом краю усадьбы, Вячеслав оперся на стену и шумно перевел дух. – Фу!.. Да еще и глаз мне чуть не выколол!
– Не… Разве это загнал, Вячеслав Володимирыч! Вот если бы мы на своих двоих бежали, а то на конях, да еще по утоптанной тропе! Да и ветку ту не я же нагнул! Кабы вы были поменьше росточком…
– Да кабы не бессонная ночь… Уф-ф-ф, все, отдохнул, пора и за дело приниматься! А ты пока лошадок выгуляй, торопыга! – Лекарь прервал свою короткую передышку и дернул плотно прикрытую дверь, разрезавшую пространство резким, протяжным стоном. Нырнув в полутемный предбанник, озаренный почти прогоревшей лучиной, он пристально вгляделся в замершие на мгновение тени. – Так… А кто это тут расселся, будто девицы на выданье? Медсестры где должны быть по боевому расписанию? Ак-чирмыши замятню на пристани устроили, а вы тут прохлаждаетесь!
С лавки, расположенной около дальней стены, взметнулись несколько хрупких фигур, одна из них тут же выступила вперед, и мягкий голос с укоризной прервал несправедливо устроенный разнос.
– Ужель виновны мы в том, что нас сюда выгнали, дядя Слава? Да и нет тревоги в веси: булгарские вои уже давненько ушли, одни лишь купеческие людишки остались. – Радка поправила выбившуюся из-под платка прядь волос и продолжила свой отчет: – Кроме Дмитра, раненых у нас нет, одни синяки, шишки, да этот… потравленный. Вот с ним морока была… Ну да ничего, справляемся, вот только он постоянно засыпает, так что приходится его каждый раз тормошить, чтобы он утробу свою изверг после нашего питья.
– А почему выгнали?
– Так знахарка там колдует!
– Колдует? И травяным настоем вокруг брызгает? Ладно, Юбер Чабъя такого попусту делать не будет, народная гомеопатия в действии… Тогда поспешаем не торопясь! – Вячеслав сбросил седельные сумки на пол и неожиданно встрепенулся: – А с Дмитром что? В сознании?
– Не… Как очи смежил после удара по темечку, так и не раскрывает их.
– Очи, говоришь, не веки… Поэтично. А если ближе к делу?
– Рану промыли, заштопали, но его самого переносить не стали, дабы побитую голову не тревожить. Мыслю, что у него… э-э-э… сотрясение, а уж остальное в руках Господа и будет ясно, как только он очнется. Девок я с ним оставила, позаботятся об остальном…
– Сказала бы воям, чтобы носилки соорудили!
– Вряд ли они на девчачьи слова обратят свой слух…
Вячеслав на миг задумался, прекратив распаковывать в предбаннике берестяные коробки со связками трав, но решительно мотнул головой:
– Да нет, тебя послушали бы! После того как ты им себя в деле показала, они почти ко всем вам с вежеством относятся и даже сестричками величают. Только потом почему-то многозначительно помалкивают… Слово «милосердие» выучить не могут?
– Скорее слово «смерть» всуе не поминают… – смутилась Радка и стала неловко оправдываться: – Это потому, что наша участь отгонять ее от них после боя… да и во время его тоже. Тимка постарался! Наплел Сваре с три короба, и теперь мы с подругами для воев как бы под покровительством рожаниц, делаем почти то же самое, что и они…
– Ах вот оно что!.. – хохотнул Вячеслав, продолжая рыться в своих коробках. – Путаете покутные нити или распутываете? А сама ты кем себя считаешь? Долей или Недолей? Жизнью или Смертью?
– То одной, то другой… – язвительно ответила самопровозглашенная богиня в сером девичьем платье и украдкой от лекаря показала ему язык, явно сердясь за такое сравнение. – Кому-то распутываю, а кому-то и путаю напрочь, дабы смертушка его не узрела.
– Да, Тимка та еще оторва! Чтобы к тебе уважения добавить, мог и такую аналогию с рожаницами провести… Представляю себе, как он это для ратников вывел! Женщины дают нам жизнь, а особо одаренные вольны ею играться, потому что своими знаниями способны вновь связать узелок у внезапно оборвавшейся нити. Только Смерть одна, а вас много, и вы все ее сестры, стоящие рядом у ткацкого станка и не дающие ей портить полотно уходом за грань самых храбрых и могучих! Жизненные силы в самом естественном их женском воплощении, плетущие узор нашей судьбы! Сестры самой Смерти! Красиво… Смертельно красиво! Эх… – Вячеслав неожиданно замер над одним из коробов и тихо ругнулся: – Ну Микулка! Ну олух! Говорил же, класть с другой полки! Ладно, я сам виноват!
– Сгонять в дом деда Любима? – тут же нашлась Радка.
– Вам другие дела найдутся! Вот вы… сестрички! – Вячеслав многозначительно выделил последнее слово, заставив даже в полумраке предбанника побледнеть Радкиных подружек. – Одна пулей за молоком, пару крынок захвати. Уже принесла? Тогда за яйцами, будешь отделять белок, а вторая… ты за Микулкой, а потом подружке помоги! Быстро! Ты же, Радка, пока мне о больном поведай!
– Лишь теплой водой поили и заставляли тошниться, – поморщилась та, выслушав мерзкий скрип хлопнувшей за девчатами двери. – А до этого толченым костным углем накормили, как смогли.
– Воду подсолили, чтобы кишечник запереть?
– Нет, не догадались…
– Может быть, и хорошо… Кто знает, как соль может с ядом взаимодействовать. Симптомы?
– Слюна обильно текла, а еще он жалился на привкус во рту и жжение в глотке.
– Рвотные массы?
– Э-э-э… что-то беловатое, иной раз кровь. Но очень плохо утроба из него порчу отпускает, никак у нас не получается ему как следует кишки промыть. А еще у него боли в животе, ну… колики! А сам он сильно слаб, все время потеет, и этот… пульс едва бьется.
– Молодец, запомнила! При сильных болях опий дадим, а вот как лечить… Что он до этого употреблял внутрь, кроме вина булгарского?
– Не ведаем. Трудно его разговорить, на язык слишком тяжел.
– Ладно, тогда будем стандартными средствами… Жалко, что чая нет!
– А что это за снадобье?
– Растение, из которого готовят исконный русский напиток! А встречается оно… сейчас только в Китае, наверное, – вновь хохотнул Вячеслав. – В его листьях содержится танин, под воздействием которого многие яды выпадают в осадок. Но мы его заменим другими обволакивающими средствами… тем же взбитым белком!
– Ой, забыла сказать! Знахарка настояла в твоем вине мяту и семена репы, но дать не успела, да и мы отговаривали. Правильно?
– Не знаю, Радка, не знаю…
– А у булгарцев яды, верно, жуткие, да?
– Угу, и не только у них. Да дело не в том, что они такие страшные, а в том, что мы в противоядиях ни бельмеса…
Дверь в предбанник на этот раз открылась совершенно бесшумно, и в проем просунулась ехидная физиономия Микулки.
– Девки говорят, что вы тут без меня никак?
– Главное, что девки без тебя… о-го-го как! Обходятся, короче, малолетка несчастный! – зашипела на него Радка. – Заходи быстрей!
– Это пока обходятся! – невозмутимо ответил тот и без звука втиснулся внутрь. – Дайте только срок!
– Так, Микулка, все зависит от быстроты твоих ног! – торопливо прервал его Вячеслав, скользя взглядом по полкам, в избытке развешанным в тесном помещении. – Сначала дуешь за булгарскими купцами и просишь о помощи. Вдруг какой совет дадут? Потом… потом в весь за Григорием, которого мы из донских степей привели. Он тоже много чего на свете видел. А между делом найди какого-нибудь бездельника, и пусть этот кто-то птицей мчится в дом Любима за моими припасами! В сенях два берестяных короба стоят, не промахнется! Скажешь, что это распоряжение лекаря, или даже на воеводу сошлешься, под мою ответственность! Все, беги!
Сразу после стремительного исчезновения мальчишки за банной дверью послышалась какая-то возня и тихий, успокаивающий голос знахарки. Вячеслав задумчиво повертел в руках крынку с молоком, подхваченную с одной из полок, и перевел взгляд на стоящую там же плошку, наполненную до краев тягучей белесой жидкостью.
– А это что у вас?
– Это? Это не наше, дядя Слав!.. Ой, да это же жидкое мыло! Самое лучшее, белое! Его сюда Вовка еще вчера прислал по просьбе Улины.
– Хм… Слушай, а им ведь не только моются, оно является достаточно эффективным рвотным. А еще, насколько у меня отложилось в памяти, для нейтрализации некоторых ядов белое мыло даже лучше яичного белка!.. – Вячеслав подхватил обеими руками все емкости, найденные на полках предбанника, и кивнул Радке на дверную ручку. – Ну, что ждешь, сестричка?.. Открывай и за мной! Спасать человека будем!
Кратковременный полет закончился жестко. Рот наполнился чем-то липким и горячим, а ободранная о высохшую на пригорке землю ладонь стала саднить и покрылась мелкими капельками крови, сразу перемешавшимися с налипшей пылью. Привычно вылизав поврежденную кожу, Микулка сплюнул красный ошметок в грязную придорожную траву и попытался подняться. Острая боль прокатилась от ступни вверх и заставила его замереть в неестественной позе…
«Мало того что язык прикусил, так еще и вывих? Так не вовремя!»
Он попробовал вновь ступить на подвернувшуюся по дороге ногу и поморщился. Даже идти было трудно, а уж бежать…
«И угораздило же меня так неудачно наступить на этот камень! Ведь почти добрался до веси… Ох, попаду в руки лечца, достанется мне так, что даже папка не поможет! Точнее, жа́ру мне задаст не он сам, а мелкое бабское отродье вокруг него! Этим перестаркам уже по дюжине лет от роду и даже больше! Почти все первую кровь уронили, замуж пора, а им бы все с куклами тешиться! Стоило мне зимой застудиться, как они сразу набежали и учинили «смотрение уринное в стекляницах, смеяние зубов и ступание ног», а потом стали пичкать горькими отварами… Пришлось зажать одну слишком смешливую в уголке да всыпать розгами! А то, что я нелестными словами прошелся по ее плоской груди, так за дело! Еще ничего не выросло, а уже с другими тетешкается, будто у нее своих малых деток пруд пруди!
Теперь все девки мне проходу не дают и при каждом удобном случае скалятся… Мол, мал еще, да женилка не выросла. Да я прошлым летом через такое прошел! И огонь и воду… Недавно даже крепкое лекарское зелье на язык попробовал, а оно посильнее выдержанного меда будет! А они и тут на смех подняли! Врешь, мол, не достать тебе его никак, его Вячеслав Володимирыч для особых целей бережет, даже нам не дает…
А то я не знаю! Он же такие недуги лечит, что только держись: и прокажение и кровавую утробу! Бабы говорят, что ему даже сухотка и огневая поддаются! Брешут, наверное, но если это зелье на самом деле колдовское, то понятно, почему эти недозрелые отроковицы спят и видят, как бы его достать…
Живая вода, не иначе! Вот почему лишь вои ведают ее вкус… В любом случае сей напиток надо достать, а то эти шмакодявки растерзают меня на клочки своими издевками! Кстати, у Тимки надо будет вызнать, что за «шмакодявки» такие? Вдруг что-то хорошее, сраму не оберешься…
Эх, хоть через силу, но надо идти!»
Сделав первый шаг, Микулка с тоской посмотрел в сторону расположившихся на пригорке ребят и понял, что может не успеть в срок выполнить возложенное на него поручение…
Первым делом с мельничного подворья, где были получены указания лекаря, он отправился к булгарским купцам. Точнее, взял руки в ноги и побежал во всю прыть на пастбище, рассудив, что на таком расстоянии конь поможет не сильно, а отбитая на лесных кочках без седла задница болела все-таки ощутимо. Не часто ему еще доводилось сидеть на лошадях.
Около гостевых домов он обнаружил как булгарских гостей, так и воинов Арефия, уже сменивших мальчишек с их детскими самострелами. Однако охрана была достаточно формальной и заключалась в том, что бо́льшая часть ветлужских ратников скучковалась на некотором удалении от охраняемых. Сам же десятник сидел с купцами у костра и о чем-то неспешно разговаривал. Двери домов и вовсе были распахнуты настежь, и через них то и дело сновали булгарцы по каким-то мелким хозяйственным нуждам. Не успев удивиться такому положению дел, Микулка навострил уши и попытался уловить суть ведущейся беседы. Однако на этот раз ему пришлось удовлетвориться лишь последней фразой, которой Юсуф поделился с Арефием:
– …Сам посуди, что могло меня заставить бросить свою ватагу на помощь уграм? Они что, мне родичи? Или ряд со мной скрепили, дабы я им оказывал вспоможение? Да я…
Поймав на себе перекрестье настороженных взглядов, Микулка начал сумбурно излагать просьбу лекаря, желая поскорей убраться от подозрительно замолчавших собеседников. Однако вскоре все слова были сказаны, а Юсуф все не торопился отвечать и лишь терпеливо смотрел на ветлужского десятника, задумчиво царапающего какой-то веточкой землю. От своего важного дела тот оторвался не сразу и стал говорить, смакуя каждое слово:
– Да, об этом мы запамятовали. Воевода не простит нам, если его жинку кто-то потревожит, а у меня всего пяток человек на все про все.
– Дядька Арефий! Алтыш помирает! А у меня еще куча поручений от лечца!
– Понятно… – Не торопясь, десятник сломал ветку напополам и решился: – Слушай сюда, малец! Угры отошли вверх по течению на осьмушку дневного перехода…
– На семь-восемь поприщ, или, по-другому, верст?
– …и встали лагерем за Верхней слободой, – закончил Арефий, не обращая внимания на мальчишку, ищущего, куда применить полученные в школе знания. – День уже к вечеру клонится, так что ничего зазорного в том нет, однако вестник сообщил, что терзают нашего воеводу смутные подозрения… Будто чуток уменьшилось у них воев на берегу! Может, они отсыпаются в лодьях, а может… э-э-э…
– Напились и лежат там вповалку?
– Ты себя с ними не равняй! Будто я не знаю, кто мед за воями дохлебывает! Стоит лишь на крыльцо освежиться выйти, как тут же…
– Освежиться… До ветру вы выходите, когда меня прибираться заставляете! – обиженно заметил Микулка, убрав взгляд в сторону. – А хмельное в кубках сами до последней капли выпиваете, так что напраслину вы на меня возводите!
– Смотри, пожалуюсь твоему новоявленному бате! Только попробуй к подклети подойти, где мед хранится! Сын полка, едрена кочерыжка… – Десятник делано прокашлялся, вспомнив, что рядом находятся булгарские гости, и вернулся к прерванной теме: – Мотай себе на ус или что там у тебя!.. Последователи Бохмичевой веры у них всем верховодят и сие пагубное дело не дозволяют! А это значит, что несколько угров вполне могут где-то в окрестностях той отяцкой слободы бродить. Что у них на уме, я не знаю, да и никто, кроме них самих, не ведает.
– А наши?
– Все! Нишкни, малец, твой черед говорить не настал!.. Отвечаю лишь потому, что ты другим это должен пересказать! Они все либо на лодьях, либо рассыпались по окрестностям и прочесывают лес мелким ситом. Кое-кто даже около нашей веси хотел всю чащобу частым гребнем пройти, насилу отговорили от такого безрассудства… Однако Юсуфа даже на мельницу отправлять одного опасно, наши могут прибить по ошибке. Так что пару ратников я с ним пошлю, однако охрану… хм… наших гостей от всякой опасности никто не отменял, а людей, как я говорил, у меня мышь наплакала…
Арефий искоса бросил взгляд на булгарского купца, который понимающе ухмыльнулся его словам, и со вздохом перевел его в сторону далекой изгороди.
– Видишь, наши недоросли перед воротами расположились, дабы отпыхнуть после своих трудов, а заодно портки отстирать? Кхе-кхе… Беги к ним и дели на две части. Тех, что без самострелов, используй по своему усмотрению, а остальных гони ко мне! Можешь из них пару отроков посмышленее сразу же на выселки к Улине послать для помощи… дров ей поколоть или воды принести. Все! Словом воеводы вели! Рысью пошел!
Сорвавшись с места, Микулка обогнул выставленные баррикады и через минуту уже поднимался по холму к веси. И вот тебе камень…
Ветлужские мальчишки расположились почти у самых ворот, а ближе к пострадавшему вестнику сгрудились черемисские, явно держащиеся наособицу. Все были заняты своими обычными распрями, так что до него никому не было дела. И ведь не свистнешь громко, распухший язык сильно мешал произвести это нехитрое действие. Несмотря на возможные насмешки, Микулка все-таки закричал что-то невообразимое и замахал руками, пытаясь приковать к себе внимание. Через несколько мгновений его заметили, но приближаться не стали, резонно рассудив, что мелкий должен подбежать сам… Пришлось сжать челюсти и начать прыгать на одной ноге, чтобы хотя бы таким неловким образом как-то сблизиться со школьными десятками.
– Чего тебе? – Столб пыли, поднятый подбежавшим к нему пацаном, накрыл вестника. Спустя секунду Ексей, один из немногих черемисских ребят, кто мог свободно изъясняться с ветлужцами, вновь настойчиво подергал его за рубаху. – Что молчишь?
«Что-что! Дышать нечем!»
– Мстишу! Срочно! – разразился кашлем Микулка. – Словом воеводы!
Еще не успел растаять в воздухе свист черемисского недоросля, как две фигуры отделились от толпы подростков и побежали в сторону некстати захромавшего вестника.
– Что опять не поделили? – воспользовался короткой передышкой Микулка. Он знал, что собеседник не чурался общаться с малышней, скучая по младшим братьям, оставшимся дома, поэтому и решился задавать ему вопросы. – У тебя самострел есть, кстати?
– Что-что… Его и не поделили! – Ексей потянул из-за спины остатки былой роскоши. – Вот, глянь только! Железные плечи лука вырвало с корнем! Если бы некоторые не прыгали на помосте, как жеребцы…
«Ух ты! Вся работа коню под хвост… Однако сделано все было, как бы это полегче сказать… на живую нитку! – Микулка заинтересованно посмотрел на расстроенное лицо собеседника и задумался. – Отдаст железные предплечья, если слезно попросить? Запасами меда, конечно, придется поделиться… Но для чего же тогда я их собирал, остатки из братин сливая? Не самому же пить? Лопну… Да и батин запрет! Это только Арефию могло привидеться, что я его могу нарушить и притронуться к хмельному! Хотя… вопрос скользкий, переливал же!»
– Это кто постарался?
– Кто-кто! – Владелец разломанного арбалета с обидой кивнул на приближающееся начальство. – Оба они хороши!
Микулка перевел взгляд со столь вожделенного предмета на быстро приближающихся приятелей и заранее состроил жалобную физиономию.
«Дружки дружками, но сейчас они свое отношение показывать не будут, потому что им почему-то кажется, что негоже при черемисах панибратство разводить. Много они понимают! Ексею никогда не было зазорно мне при встрече кивнуть… А что это с Тимкой? Дышит как бык после случки… Что у них тут произошло? Ох, как много я пропустил…»
Достигший цели Мстиша, как и ожидалось, не стал разглагольствовать на посторонние темы и сразу же задал прямой вопрос:
– От кого?
– Арефий словом воеводы велел всех, имеющих самострелы, послать к нему на помощь. Угры где-то здесь шастают…
– Знаем уже…
– Еще пару пацанов с оружием надо послать к Улине на подворье, а остальных в мое распоряжение.
– Хм… Пожалуй, к мельнице пойдут…
– Там Радка… – вмешался Микулка.
– Тогда Тимка с кем-нибудь по его выбору, – согласился Мстиша в ответ на просительный взгляд своего друга. – А я отправлюсь сторожить купеческих гостей.
– А остальных я забираю себе! Слово воеводы от лекаря!
– Зачем тебе столько? Знаешь, сколько у меня балбесов, умеющих неловко падать на спину? – с горестью выдохнул командир ветлужских мальчишек.
Микулке показалось, что взгляд Ексея должен был прожечь кольчугу Мстиши до основания, но он лишь бессильно соскользнул по его спине и едкой слизью упал на землю. Между тем сам владелец доспеха ничего не почувствовал и язвительно продолжил:
– А еще больше тех, кто даже кривую ложку себе выстрогать не может, не то что ложе для самострела…
«Мстиша, чего тебе надо от него? Ты же никогда обиды напрасно не чинишь…»
Микулка досадливо дернул головой и постарался вмешаться в назревающий конфликт:
– Тогда дай троих, умеющих как-то изъясняться по-нашему!
– Вот этого забирай! – Мстиша небрежно махнул рукой в сторону Ексея, не обращая никакого внимания на то, что тот до белых пятен сдавил в руках свое сломанное оружие, после чего развернулся и двинулся к ожидающим его ребятам. – Остальных песторуких чуть позже пришлю!
– Не хуже некоторых! – Остатки самострела пролетели разделяющее мальчишек расстояние и с силой ударили предводителя школьных подразделений в спину, заставив его остановиться. – Или ты помыслил, что стоило вам стрельнуть через тын по новгородцам, то уже можете цеплять кольчуги и раздавать бездумные указания?!
Кинувшийся, несмотря на подвернутую ногу, между ссорящимися мальчишками Микулка был остановлен искренним смехом Мстиши и едва замеченным им знаком от Тимки, мотнувшим головой из стороны в сторону.
– Ну наконец-то прорвало… А то я уже устал ждать, когда чирей созреет! То Вовку побили, то к Тимке цепляетесь, то мне поперек каждого слова норовите десяток других засунуть… Говорил же мне Иван Михалыч, что не все так просто с вами! Что кроме извечной вражды с отяками да проблем с языком есть еще какая-то закавыка, которая не дает вам спокойно с нами жить… А оно вон как повернулось, обычная зависть вас гложет! – Мстиша неожиданно навис над Ексеем и буквально прокричал ему в лицо: – Хватит мутить воду! Сделайте хоть что-нибудь для того, чтобы уважение заслужить, и я первый буду за вас бить челом перед воеводой!
После этого он развернулся и быстрым шагом удалился к основной массе школьников, на ходу криком и жестами отдавая распоряжения. Ексей же остался на месте, беззвучно открывая рот, чтобы возразить на несправедливые обвинения, однако так и не произнес ни слова. Со стороны действительно могло показаться, что черемисские ребята всего лишь завидовали местным пацанам, однако для них самих все выглядело совсем по-другому: былая их самостоятельность ушла в прошлое, а тяжкий труд в грязном, ржавом болоте остался не оплаченным.
Микулка неловко шагнул вперед и ухватился за край кожаной накидки Ексея, подпоясанной обычным поясным полотенцем и служащей ему примитивным доспехом.
– Ничего, если подержусь за край твоего шовыра? – Микулка пододвинулся ближе и наклонился к своей опухающей конечности. – Не порвется?
– Ну и безголовый ты. Какой же это кафтан, если он без рукавов… – равнодушно возразил Ексей, однако поддержал хромающего малолетку, с усердием растирающего подвернутую ногу, и даже поинтересовался его мнением: – Как думаешь, может, нам следом за изгнанниками податься? Всем вместе от родичей не так крепко достанется, а заработка нас все равно лишили…
– И в мыслях не держи! Подумаешь, поцапался с ребятами! Знаешь, как они друг другу юшку пускали, пока новгородцы не пришли и не устроили тут резню?
– Ведомо мне это… Однако с нами по-другому выходит! Да и не по нраву нам все, что на пристани произошло! Зачем нас ратному делу учат? Чтобы мы сбегались под крыло твоего бати при первых признаках опасности? А еще… еще мне Мстиша не люб!
– Он не девка, чтобы его любить… Да ты не горячись, Ексей! Ведомо мне, как исправить размолвку между вами… Главное ведь, чтобы вы друг друга выслушали! Так ты завтра со своими хлопцами приходи на посиделки вокруг костра, а?
– И что? С какой стати нас там примут?
– И не сомневайся! Вечор мой батя сказки рассказывать там обещал про заморские страны и племена краснокожих. И он про вас уже спрашивал давеча! Где, мол, те черемисские хлопцы, которые никого и ничего не боятся?
– Заливаешь!
– Ну чуть-чуть… Но ведь истину глаголю, спрашивал он! Хочешь, побожусь? Я крещеный!
Микулка размашисто осенил себя крестным знамением, не подозревая, что для Ексея этот знак ничего не значил, и стал торопливо уговаривать собеседника:
– А после сказок и про ваши неурядицы речь может зайти!.. Не кручинься ты так, намекну я ему загодя! Да и Мстиша никогда ни на кого зла не держит, он это за пустое считает! – Хитрая ухмылка Микулки неожиданно прорвалась через гримасы боли наружу, и он добавил: – Вот только для доверительного разговора с нашим командиром вам нужно кое-что раздобыть… Какой мед, окстись! Нужно кое-что покрепче! Слышал уже, чем наш лечец мертвых из могилы поднимает, а живых веселит и с ног валит? Понял, о чем я? Мы этим зельем мне ногу вылечим, а ты с Мстишей им же мировую разопьешь! Как рукой вашу размолвку снимет, верно говорю! Колдовская сила у него!
– И это мне не по нраву… Дела меж мужами и отроками должны решаться ими самими, а не заемной силой!
– И опять верно говоришь! Но попробуй достать это зелье, когда его берегут как зеницу ока! Вот он первый шаг в тех делах, о которых Мстиша толковал! А уж как это обставить… Я уже все придумал, комар носу не подточит! Сам бы помог тебе, да видишь, что со мной… Однако сначала поручение нашего лекаря, так?
Бикташ в сердцах хотел сплюнуть на траву, но удержался: оставлять следов не хотелось, какими бы они ни были. А расстраиваться было из-за чего… В основном из-за накатывающих на него мыслей по поводу пошедших наперекосяк событий. Что те, что другие были безрадостными.
«Кто мог подумать, что в какой-то глухой деревушке мы сможем встретить достойный отпор? Ну да не в этом дело, такая своенравность легко гасится двумя лишними сотнями, а расходы на поход с той же непринужденностью возмещаются имуществом строптивых хозяев, благо тут есть чем поживиться. А вот то, что я сам выглядел не лучшим образом…
Что вообще потеряли те буртасы в этом забытом всеми богами месте? Неужто слушок о привозном новгородском железе уже прошел? Или это все-таки местные богатую рудную жилу нашли? Тогда прав был тот мальчишка, медом тут будет намазано еще долгое время… Как бы балынцы из своего Суздаля на запашок не заявились! – Сотник огорченно покачал головой и тут же восхитился: – Но как ветлужцы выкрутились! Надо же, посмели обвинить нас в отравлении этого лиходея, будто мы по-другому с ним разобраться не могли! Таких, как он, всегда подвешивают между двумя крепкими березками, чтобы они потом своими кишками собирали на званый пир все окрестное воронье! Однако поздно об этом говорить: что волосья на голове пересчитывать, если ее саму потерял… Теперь не отмоешься, тем более многие видели, как Масгут его поил! Я лично наблюдал, как эта облезлая буртасская собака вытряхивала последние капли из бурдюка! Если столько пить, то и вином можно отравиться, однако сомнения в нашей честности уже посеяны…»
Мысли сотника неслись вскачь, как скаковые лошади, испугавшиеся неведомой опасности. То есть резво и в разные стороны, однако в результате все они все равно возвращались к тому, что произошло на пристани. Бикташ уже давно себе признался, что именно прозвучавшее обвинение сыграло важную роль в том, что он так и не распорядился заткнуть каленым железом говорливого ветлужского полусотника. Вдруг это правда? Вдруг Масгут действительно совершил этот бесчестный поступок и с помощью яда отправил на тот свет излишне болтливого разбойника и татя? Тогда тень подозрения падет и на самого сотника, за стол с ним будут садиться с опаской…
Как бы там ни было, Бикташа в тот момент будто мешком по голове стукнули! А если учесть, что до этого он был погребен под толстым слоем песка, то этого оказалось достаточно, чтобы чуть-чуть промедлить и в итоге оказаться перед нерадостным выбором: начать резню на пристани и потерять большинство своих ратников или… Или отступить, потеряв лицо в глазах окружающих, но зато сохранить воинов своего рода, без которых он сам ничего не значит.
«Эх, былого величия уграм не вернуть, да и как это сделать? Сила уже не за нами…»
Вновь в голове блеклыми картинками замелькали образы сползающего обрыва, растерянных ратников, забирающихся в лодью под прицелом ветлужских стрелков, и ярящегося Масгута. Истины ради стоило признать, что эти эмоции были в большей степени направлены на хозяев веси, однако люди сотника за него испугались и готовы были пойти наперекор булгарскому вельможе. У того был личный десяток охраны, воины которого хотя номинально и подчинялись Бикташу, но без колебаний срубили бы ему голову, доведись доверенному лицу наместника выразить в его сторону свое неудовольствие. Так что перед светлыми очами Масгута командир угров предстал не один, готовясь к самому худшему, однако… Однако тот просто рассмеялся, слегка пожурил его за промедление и сказал, что все было сделано правильно. Кровь не должна была пролиться. Еще не время…
Играл он с ним или действительно просчитал всю ситуацию? Сотник был уверен только в одном: пока оставалась возможность взять ветлужцев хитростью или нахрапом, Масгут не будет применять силу. Особенно после того, как ему донесли о проволоке, которую местные хозяева продавали на торгу почти по весу, будто обычные крицы железа. Именно тогда Бикташ получил приказ прижать торговцев на пристани: нужно было узнать в точности, откуда растут корни у этого товара. Слишком много было намеков на ушлых новгородцев, или, как их называли булгарцы, галиджийцев. Хитрые северяне вполне могли начать распространять свое влияние на эти земли. А вот этого допустить было никак нельзя, да и материал для первосортных кольчуг был бы не лишним, не говоря уже о других занятных вещицах…
Ветлужцы им этого не позволили. Однако Бикташ был уверен, что их покорность лишь вопрос времени и в противовес своей гордыне строптивцам на противоположную чашу весов придется положить очень весомую лепту. Скорее всего, такой ценой будет свобода или даже жизни, ибо заносчивое поведение на этом свете ни к чему хорошему не приводит.
Кроме того, надо было учитывать, что команду подвести этих воев под булгарскую руку отдал сам наместник, как только узнал о железной посуде, грудами наваленной на ветлужских лодьях. Против его воли не попрешь, а сам он не отступится, поскольку слишком много сладких тайн скрывается за хлипкими воротами захудалой веси. И эти тайны могут принести неисчислимые богатства. Пусть основное достанется наместнику, однако при успешном раскладе сотне Бикташа тоже должно что-то перепасть! Главное, удержать удачу за хвост и не дать ей обернуться и цапнуть острыми зубками наглеца, посмевшего ее задержать…
Поэтому когда Масгут сказал сотнику, что остался еще один, совсем крохотный шанс решить дело миром к их общей выгоде, тот не раздумывал, чтобы ухватиться за него. Точнее, за тот самый хвост, который должен принести достаток его роду, а ему самому почет и уважение до самых седин. Причем ни на миг не сомневаясь, что должен это сделать лично, не доверяя никому распоряжаться своей судьбой. Да и перед хитрым булгарцем надо было как-то оправдаться. Как бы Масгут ни уверял сотника, что совсем не сердится на игнорирование его приказов, Бикташ не сомневался, что эта мерзкая лисица выставит его перед наместником виновником всех их неурядиц. Даже в случае успеха могло оказаться, что вместо призрачной удачи перед ним маячил приманкой хвост этой тявкающей стервы… Как бы их отличить друг от друга?
Однако выбор пришлось сделать, и вот теперь он сидит в кустах и сквозь зубы ругается на всех доступных ему языках, кляня себя за то, что повелся на слова булгарского вельможи. Почему? Да потому, что интуиция во весь голос кричала об опасности того, что он вновь вернулся к ветлужцам. Точнее, на выселки, где проживает воеводская жена со всеми своими домочадцами. Именно из-за этой бабы он пробирался через мокрый лес, чавкающий под ногами грязной болотной жижей, и теперь кормит первых весенних комаров, не ко времени вылезших на белый свет. И именно на нее намекал Масгут, говоря о возможности подмять под себя ветлужцев.
Про эту черемиску хитрая бестия выспросила у бывшего буртасского десятника, подпаивая его сладким заморским вином. Так, на всякий случай… Однако пьяная болтовня падкого до хмельного лиходея пригодилась, да и сам он уже никому ничего не расскажет. Только вот лиходея ли? Ведь не своих же буртасы брали на копье? Или не брезговали ничем и даже не оглядывались в сторону Великого Булгара? Ныне там смута, и до Бикташа даже доходили слухи про то, что в Учеле кое-кто хвастал и более рискованным промыслом, так что…
Сотник усилием воли отогнал от себя опасные мысли и попытался осознать, что в предыдущих рассуждениях казалось ему неприятным. Возможно, расправа с буртасом, хотя Масгут и уверял его, что он к этому совершенно непричастен. Поить, мол, поил, а травить даже и не собирался, хотя если бы приперла нужда, то проделал бы это, совершенно не задумываясь. Так что скорее всего не врет…
Тогда умыкание жены у местного воеводы? Обычное дело по нынешним временам, даже князья и беки ради необходимого союза не гнушаются отдать младших сынков куда-нибудь на чужбину. Будет баба жить привольно вместе со своими детишками где-нибудь подальше от людских глаз… до тех пор пока воевода ведет себя смирно и выполняет то, что ему говорят. По слухам, он души в жене не чает, так что, глядишь, лет через пять можно будет допустить его к ней… Или отправить на небеса, если останутся малейшие подозрения в его благонадежности, по-разному может получиться.
Тихий шорох отвлек внимание сотника, и вскоре к нему под раскидистую ель гибкой змеей скользнул Арпад, возглавлявший пятерку взятых им с собой воинов. Большим количеством через земли ветлужцев было пройти трудновато, а меньшим… Не тащить же ему выводок местного воеводы на себе?
– Все тихо, – еле слышно зашептал Бикташу на ухо прильнувший к нему ратник. – Только тот купец, что с нами шел, зачем-то нагрянул к ней на подворье, да двое ветлужцев его сопровождают…
– Юсуф или?..
– Он самый. Но они в мыльне и, судя по тому, как она топится, не скоро оттуда выйдут. Дверь там крепкая и отворяется наружу, так что достаточно ее подпереть, и все… Сама судьба благоволит к нам, даже купца резать не придется! А больше в выселках никого! Я у дома к волоковому окошку подтянулся со стороны леса, так там только баб с дитями слышно! – Арпад на секунду замялся, уловив недоуменный взгляд сотника, и пояснил: – У них тут не землянка, а настоящий терем с высоким крыльцом, с обычными домишками ульчийцев ничего схожего!
– А подворье? – недовольно буркнул сотник.
– Подворье лишь пара детишек стережет с сулицами, – стал виновато оправдываться Арпад. – Не стоят упоминания. Они за поленницей притулились, еще немного, и заснут… Даже не почувствуют, как мы их к праотцам отправим. Куры около хлева и то больше шума поднимут!
– В дом я сам пойду, неспокойно мне, а ты лично займись дверью в мыльню и этими… сторожами. Да не вздумай подпалить что-нибудь потом, знаю я тебя! Крики на реке не услышат, а дым… Все, более некогда нам ждать! Масгут под утро нас выйдет встречать через ветлужские заслоны, а нам еще всю ночь через эти чащобы с поклажей продираться…
Через несколько ударов сердца шесть неприметных фигур уже скользили в вечерних сумерках к нескольким домам на выселках. Изгороди не было, лишь невысокий плетень отгораживал строения от дремучего леса, да цветастый петух хлопал на нем крыльями, готовясь огласить звонким криком стремительно темнеющие окрестности.
Бикташ оторвался от созерцания умиротворяющей картины обычной деревенской жизни и подозрительно вгляделся в припозднившегося крикуна, до сих пор разгуливающего по подворью. Интуиция взвыла и зашлась в захлебывающем лае, однако остальные вои продолжали двигаться как ни в чем не бывало, и он заторопился к поленнице, сложенной под навесом прямо посередине двора, между домом и мыльней. Сулицы мирно выглядывали из-за стопок дров, опираясь на них своими древками, и сотник потянул из ножен на поясе тяжелые метательные ножи: малейшая ошибка – и малолетние отроки могут вскрикнуть спросонья, взбудоражив своими криками окружающих, так что нужно быть готовым ко всему…
Тем не менее, когда Бикташ увидел растерянное лицо Арпада, выглянувшее из-за поленницы, и его знаки, указывающие на отсутствие там кого-либо, он даже почувствовал облегчение. Все-таки недорослей было жалко, хотя он и понимал, что резать придется всех, так или иначе. Поманив к себе своего растерянного ближника и кивнув остальным на мыльню, сотник с разбегу прыгнул на крыльцо, жалобно скрипнувшее под его тяжестью, и встал около двери. Первым должен был идти Арпад, он же принял бы на себя любой неожиданный удар, да и прикрывать отход своего начальства в любых непредвиденных обстоятельствах должен был тоже он.
В открывшемся проеме мелькнул продолговатый коридор сеней, и подручный сотника потянул на себя ручку двери, ведущей в дом. Выждав пару мгновений, Бикташ услышал лишь встревоженный женский голос и уверенную речь Арпада, глухо доносящуюся из-за стены, после чего шагнул внутрь, уже не скрываясь. Сейчас все равно раздадутся крики: первым делом его воин должен был забрать младенцев, и уже на этих условиях он сам лично начнет говорить с воеводской женой.
Расслабившись, Бикташ убрал на место ножи, плотно, со стуком притворил тугую дощатую дверь и ступил вперед.
– Ш-ш-ш… – Лезвие ножа оказалось у него точно под подбородком, холодя горло предчувствием боли и горького сожаления. Хвост удачи мелькнул перед его глазами и юркнул в кусты, а сама она одарила его лишь оскалом смерти, на миг повернув к нему свою злобную мордашку. – Тихо, тихо, не дергайся… Иначе всех твоих воев тут же постреляют как курей, Бикташ!
– Ты?.. – не сдержал восклицания сотник, уловив характерный говорок ульчийца, столь же отличающийся от произношения переяславцев, как и его собственная речь. – Откуда?!
– Вообще-то от папы с мамой, – со смешком заметил недавний знакомый, молниеносно избавляя Бикташа от колюще-режущих предметов и сбрасывая их куда-то в угол. – Но если конкретно…
Кончик ножа чуть приподнял ему подбородок, и взгляду сотника предстала щель в потолке, темнеющая между плотно уложенными жердями с остатками прошлогоднего сена между ними. Привыкнув к тому, что у ульчийцев внутренние помещения в домах тянутся вверх вплоть до крыши, он успешно прозевал возможность нападения с чердака.
– Ждали?
– Угу… куда же вы еще могли пойти? Поговорим?
– Зачем тебе мои мучения? – передернул плечами Бикташ. – Режь без промедления, сделай милость…
– Э-э-э, чебурашка, мы так не договаривались! – обиженно процедил ветлужский полусотник, убирая лезвие от горла сотника. – Я ему чай с плюшками приготовил, а он отказывается! Ну… чай не чай, но что-нибудь нам Улина на стол выставит! Идет? Посудачим о чем-нибудь в обмен на ваши жизни…
– И свободу!
Несмотря на то что железный клинок ему больше не угрожал, Бикташ почему-то ни на секунду не усомнился, что ветлужец справится с ним голыми руками. Да и не привела бы такая попытка ни к чему хорошему: все его воины уже наверняка были под прицелом и, ринувшись на шум драки, сложили бы свои головы перед крыльцом этого дома. А возвращаться без них… Бикташ вздохнул и подумал, что раз он до сих пор жив, то, значит, нужен этому чужаку, а насчет всего остального действительно можно договориться. Поэтому сотник упрямо повторил:
– И свободу! Пусть даже за звонкую монету!
– Ишь ты… Быстро оклемался! Уже и торговаться начал! Ладно, ладно… Иди выйди к своим людям и скажи, чтобы складывали оружие. Напарник твой вряд ли оклемается в ближайшее время, так что это придется сделать тебе. Если от вас не будет неприятностей, то все уберетесь подобру-поздорову, даю слово… И цену ломить не буду!
Бикташ прислушался к давящей тишине, распространившейся по дому, и попытался найти в полутьме глаза своего противника. Слова говорили одно, взгляд же мог выдать совсем другие намерения. Наткнувшись на ироничный прищур, он тяжело вздохнул и протянул руку, чтобы вновь нащупать ручку наружной двери…
Спустя некоторое время все было кончено. Его безоружные вои расположились рядом с бревенчатой стеной дома и хлопотали над бесчувственным Арпадом, изредка поливая его холодной колодезной водой. Их даже никто не пытался связать, поскольку небольшое подворье было до отказа заполнено местными воинами. Самому же ему, к его изумлению, действительно пришлось сидеть за накрытым столом и слушать неторопливую беседу, которую полусотник вел с местным лекарем в присутствии еще двух гостей.
Одним из них был Юсуф, вежливо кивнувший сотнику и напрочь проигнорировавший факт, что тот сидит за столом даже без завалящего засапожного ножа, другим – какой-то худощавый человечек в черных одеяниях, больше приличествующих христианскому монаху. Обсуждали какие-то травы, яды, промывания, однако занятый горькими размышлениями над своей судьбой Бикташ не обращал внимания на досужие разговоры, хотя и отметил тот факт, что обсуждаемые дела местным хозяевам были гораздо важнее, чем его попытка выкрасть воеводскую жену. Об этом даже не упоминали. Сама же Улина из вежливости поздоровалась с гостями, но, сославшись на нездоровье, ушла в соседнюю комнату. Судя по ее бледности, задуманное похищение она перенесла бы с большим трудом.
Еще сотник заметил, что после ухода хозяйки с той стороны двери хлопнул засов, а перед этим в дверном проеме мелькнул девичий силуэт с самострелом. Первое для открытой всем ветрам территории даже внутри дома было не лишним, а вот второе… такую несуразность он явно приписал своей излишней нервозности, навеянной тем, что избу охраняли отроки с таким же оружием, первый раз замеченным им у ветлужцев на пристани. Этот факт приписать своей фантазии он никак не мог, только подивился, что грозные самострелы попали в руки несмышленых недорослей. С другой стороны, после минуты размышления он признал, что такое решение довольно логично. И передать послание на двор можно запросто, не принижая такой безделицей степенность взрослых ратников, и нажать на курок этим отрокам хватит сил в случае надобности…
– И что, вы так ничего и не выяснили? – Ветлужский полусотник беззастенчиво перебил мысли Бикташа, заставив его прислушаться к продолжающемуся уже несколько минут разговору. – Хотя бы примерно!
– Главное, что мы его спасли, – с пылом возразил ему лекарь. – Рвотой и питьем! Питьем и рвотой! Вовремя Вовка с мылом подсуетился!
– Это все хорошо, но нам нужно знать, что случилось!
– Ну… я могу только предположить! На растительные яды это не очень похоже, так что, скорее всего, во всем виноваты металлы, например мышьяк! Но он, как говорит Юсуф, вызывает симптомы, напоминающие холеру! А у Алтыша совсем другие, хотя ржавчину в качестве противоядия мы на всякий случай запасли! Тело у него опухло, язык закаменел, живот вздулся, отходы жизнедеятельности… В общем, по малой нужде он все-таки сходил, и это говорит о том, что какой-то прогресс есть! Да и судороги уже с час не повторяются!
– Говоришь, металл?
– Ну периодическую таблицу мы еще не восстановили, но… вроде бы мышьяк очень близок к ним. – Лекарь помялся, взглянул на «монаха» и изложил еще одну версию событий: – Еще Григорий говорит, что Алтыш помогал ему печатные буквы шлифовать, почти всю грязную работу на себя взял… Если он отравился свинцом, то можно попробовать поить его свежим соком полевого хвоща, однако в любом случае здоровьем он блистать больше не будет!
– Алтыш? Ему же вернули оружие… Сам подумай, какой воин станет после этого заниматься таким непотребным, по его мнению, делом?! – Полусотник перехватил утвердительный кивок молчаливого собеседника в черном и вынужденно признал: – Значит, понравилось ему на пилораме делом заниматься… Что еще, Григорий?
– Мне кажется… – неуверенно начал тот, – что у него уже что-то болело, поскольку он часто морщился, хотя и не признавался ни в чем! Зато соскобленный оловянный… э-э-э… свинцовый порошок забирал с собой до последней крошки, хотя я и передавал ему предупреждение лекаря насчет вреда сего металла.
– А зачем он его брал? – недоуменно пожал плечами полусотник. – Может, для грузил? Но вроде в любви к рыбалке замечен не был… В любом случае, если он его не жрал горстями, то ничего страшного с ним бы не случилось! Насколько я помню, этот металл действует на организм постепенно! Взять тот же Рим! Свинцовые трубы, используемые ромейцами для воды, привели к массовому бесплодию, люди просто теряли возможность зачать детей! Однако никто с заворотом кишок или судорогами не валялся от этого!
– Гхм… – неожиданно для себя вмешался в разговор Бикташ, не обращая внимания на изумленные взоры собеседников, обнаруживших рядом с собой «говорящую мебель». – Вы не про олово ли говорите, свинцом его называя? Так в вино он его добавлял, для сладости! У ромейцев только так и делают, без этого их кислятину пить невозможно!
– Точно! – вскинулся Григорий, заехав себе ладонью в лоб. – Я же знал! В ромейских странах виноградный сок уваривают в сироп именно в свинцовых сосудах! А иногда при брожении вина даже опускают туда свинцовые гири, поскольку они эту сладость и придают! А Алтыш вместе с новгородцем в последнее время что только не пили, так что когда этот ваш булгарец влил в него целый бурдюк со свинцовым напитком… хм. Иван, что с тобой?
Мелко сотрясаясь от хохота, полусотник пытался удержаться на стуле, неудержимо сползая под стол и пытаясь что-то сказать.
– Ой, грех-то какой…
Звучная затрещина прозвучала как щелчок спущенной тетивы, заставив половину присутствующих вскочить на ноги и схватиться за оружие. Даже Бикташ поймал себя на том, что стоит и пытается схватиться за рукоять отсутствующего меча, одновременно оглядываясь на дверь в бесплодных попытках улизнуть из дома, пока тут не закончится резня. А что могло быть еще? Даже другу такой поступок спускать нельзя, иначе все остальные поймут, что с обиженным могут поступать точно так же. Однако полусотник на такое оскорбление отреагировал почти спокойно: лишь окинул лекаря долгим взглядом и стал вытирать выступившие на глазах слезы.
– Может, ты и прав, Слава, что привел меня в чувство! А то получается, что люди при смерти, а я над ними потешаюсь. Но как подумаю, что с ними сделает Свара после выздоровления… Ведь они наверняка и его угощали, а он к своей потенции, то бишь к будущим детям очень трепетно относится!
На этот раз заулыбались все. Даже Юсуф несмело стер на своем челе печать изумления и чему-то криво ухмыльнулся. Бикташу на миг показалось, что мир вокруг сошел с ума, и дело даже не в том, что в этом месте воины не собирают кровь за нанесенные обиды. В конце концов, лекарь может иметь немалый статус в обществе ульчийцев, а если он еще и волхв… Сотник просто не понимал, что происходит, и оставаться в этом месте ему не хотелось.
– Что обо мне скажешь?! – Бикташ положил ладони на стол в знак мирности своих намерений, однако голос его звучал достаточно жестко. – Решай, Иван, какой выкуп потребуешь за моих воев, если уж наша кровь тебе не нужна, и посылай гонцов к Масгуту. Раз проступка за потраву буртасца на нем нет, то самое время перед ним за свой поклеп повиниться. А потом можешь про меня словечко молвить и даже передать из рук в руки, виру спросив за то, что к тебе в гости зашел…
– Угу, угу… – Ветлужец прищурился и ехидно процедил: – Платная доставка непрошеных гостей в любой район Поветлужья, особо настырных перевозим вперед ногами!
– Смейся, смейся, пока живой! Одно скажу, пусть и во вред себе… Даже если ты возьмешь малую виру, это никак не скажется на твоем положении осенью! Мы придем!
– Знаю! – мгновенно посерьезнел его собеседник. – Поэтому и хотел с тобой поговорить, после чего ты можешь невозбранно уйти. Мои люди даже отвезут тебя до вашего лагеря, где и отдадут оружие…
– Вместе с ними мне лучше не показываться на глаза наместнику, хотя мои вои и будут молчать обо всем. Но что ты попросишь за нашу свободу?
– Хорошо, высадим тебя чуть ниже по течению. А что попрошу… Перейти на нашу сторону или купить твою лояльность я не предлагаю, поскольку от присяги тебя избавить не могу. Кроме того, у наместника и без твоей сотни найдется кому воевать…
Бикташ удовлетворенно кивнул, поскольку собеседник начал говорить уже вполне здравые вещи, и стал ловить каждое слово о своей участи.
– Однако… – Ветлужец на мгновение задумался и неожиданно заговорил совсем о другом: – На моей родине есть такое понятие… финно-угорские народы. Насколько я помню, сюда причисляют и наших отяков, и мордву, и мерю, и даже черемисов, хотя у тех и полуденной крови немало. Про твое племя и упоминать не стоит, название говорит само за себя: угры! Признаюсь тебе, что и сам я отчасти этих корней, так что имею право говорить о таких вещах… Все мы близкие друг другу люди. Гораздо ближе, чем те же булгарцы или даже русы!
– Дальнее родство в таких делах лишь малый помощник, – осторожно возразил Бикташ, не став повторяться про уже упомянутую ветлужцем клятву верности. – Да и не только отяки у вас в племени. Если делу подмога, то родство припомнят, а если нет, то…
– Не трогайте женщин, стариков и детей! – прервал его полусотник. – А если случится так, что они попадут в полон, то всех берите к себе как часть воинской добычи и не давайте уничтожать немощных, которые не смогут вынести дальнего пути! Сошлитесь на родство, вы же среди отяков всю жизнь живете! А мы выкупим всех! Это единственная просьба, остальное к ней лишь присказкой будет…
– Что именно?
– Железо! По половинной цене! Сам все видел на торгу! А еще дешевые ткани, недорогая соль и даже стекло! А на сладкое еще наконечники для стрел и доспехи. Их будет не так много, и они будут стоить звонкой монеты, но драть три шкуры мы не будем!
– Хочешь сам отдать то, что у тебя хотят забрать?!
– Нет, хочу наладить торговый путь к Каме, часть которой булгарцы называют Чулман! – неожиданно преобразился ветлужский полусотник, плотоядно улыбнувшись в лицо угру. – А если конкретно, то для начала мне нужно выйти на родичей моих отяков, в давние времена ушедших с этих берегов на Вятку, прозываемую еще Нукрат-Су! И вы мне в этом поможете!
– И что я с этого буду иметь?
– Для начала монеты, Бикташ! Звонкие серебряные и даже золотые монеты! А не те жалкие крохи, которыми тебя пичкают булгарцы! Всю торговлю в этих местах мы будем до поры до времени вести через твой род, а дальше только от тебя зависит, как сильно ты сможешь подняться! И только твоими усилиями определится, растворятся ли окружающие тебя люди среди десятков окрестных племен или станут той силой, с которой все будут считаться!
Рыжий хвост вновь мелькнул перед взором сотника угров, но он уже хлебнул горького опыта в общении с этой вероломной частью тела, поэтому сразу же начал докапываться до истины:
– Ты даже на краю гибели пытаешься заработать себе на золотой гроб?
– Я хочу жить на надрыве и умереть так же! Чтобы под конец своей короткой либо длинной жизни не жалеть о том, чего я в ней пропустил! Мы даже на свои скрижали записали о том, что спокойная жизнь равнозначна смерти. Остановился – умер! Не развиваешься – тебя слопали соседи! А среди наших малолетних отроков, – палец ветлужца метнулся в сторону недорослей, стоявших за открытой в сени дверью, – мы ведем целенаправленный отбор тех, кто стремится к чему-то новому, кто хочет стать лучше или просто добиться справедливости! Мы не возвысим тех, кто хочет вкусить лишь сытой и безопасной жизни!
– Кха… – Бикташ покачал головой и поднял взгляд на своего собеседника. – Иногда я жалею, что мои прадеды не ушли в Паннонию, тогда моему роду не пришлось бы тихо угасать на задворках мира… У тебя достойные желания, ветлужец, таким я могу лишь воздать хвалу. Одно я не могу понять: почему не все относятся к тебе, как к зрелому мужу?
– Ты про затрещину? Как тебе сказать, Бикташ… – Полусотник с тоской посмотрел на лекаря и кивнул в его же сторону, до хруста стиснув кулаки перед собой. – Вот он говорит, что таким образом лечит во мне зверя. А я считаю, что просто радуюсь новой жизни, и кто-то получит в лоб за свое поведение!
Сотник с недоверием воспринял бы любое оправдание собеседника, однако недавнее поведение ветлужца полностью укладывалось в прозвучавшее объяснение. Тот все время лез на рожон, не обращая внимания на грозящую ему и его людям опасность. Казалось, что пьянящий запах крови, которая могла пролиться ручьем, окрашивая воды Ветлуги в багряный цвет, заранее сводит его с ума. Он словно жаждал упоения битвой, и Бикташ на мгновение задумался, какое сильное разочарование этот «человек» должен сейчас испытывать… А воин на пристани, кинувшийся безоружным на его людей, только подтверждал то, что в этих местах появилась новая сила, с которой придется считаться, какая бы она по численности ни была. По мере осознания этого факта сотник начал приподниматься над столом и, уже стоя, выпалил, не скрывая своего изумления:
– Так ты берсерк?!!
То, что угры не схлестнулись с этими ратниками на берегу, теперь может свидетельствовать лишь об его осторожности, а не трусости! Его люди позже оценят это! Такие воины не отступают и не ломаются, они просто не умеют это делать! В его роду еще сохранились предания об одержимых зверем чужеземцах с севера, в порыве ярости рубящих и своих и чужих! Берсерков было немного, но история сохранила именно их деяния, а не имена вождей, которые вели этих воинов вперед… Бикташ перевел дух, с уважением оглядел хозяев веси и осторожно продолжил, почти упав обратно на лавку:
– Я имел в виду не только упомянутое тобой. Еще во время нашего первого разговора я удивился, что ты по сию пору не занял место своего воеводы, так рассудительна была твоя речь! Однако теперь я понимаю причины… и восхищаюсь его бесстрашием! Несмотря на этот недуг, он все еще держит тебя рядом с собой… И я преклоняюсь перед мудростью вашего волхва, помогающего тебе и твоим людям держаться в узде!
С вызовом оглядев ошарашенные лица Юсуфа и черноризца, Бикташ перевел взгляд на странно вздрагивающего лекаря и закаменевшую фигуру местного полусотника, чью тайну он только что ненароком выудил на белый свет.
– Я принимаю твои условия! Ответь же, когда ты сможешь привезти товар в наши земли?
